Часть 35. СКВОЗЬ СУМРАК
Ставрос и Мария сидели в кафе. Они специально выбрали нейтральную территорию для разговора, так как дома находиться им было всё менее комфортно. Кейси с головой ушла в изучение древнегреческого языка. Она упивалась лирикой древнегреческой поэтессы Сапфо, читала вслух гимны Афродите, Посейдону, Дионису, Зевсу. Мать слушала её с безумными от радости глазами. На полках, где прежде стояли иконы святых, теперь выстроились статуэтки Олимпийских Богов. Книги Гесиода и Гомера заменили собой Ветхий Завет и Евангелие. Никос вообще исчез из их поля зрения, а если и появлялся, то всегда задумчивый, озабоченный, сосредоточенный, погруженный в свой внутренний мир.
В самом сердце города Салоники, прямо у подножия собора Святой Софии, располагалось уютное, уединённое от городского шума и вездесущих туристов кафе. Брату с сестрой было о чем сказать друг другу, но они молчали, нарочито долго разглядывая меню. Уже во второй раз к ним подошла официантка. Наконец она приняла заказ и удалилась.
— Куда катится мир! — почти одновременно воскликнули Ставрос и Мария.
И опять замолчали.
— И Бога не боятся, — снова вместе сказали они.
Ставрос разлил по стаканам холодную воду из запотевшего графина и тут же опустошил свой залпом.
— Мария, скажи, у тебя были когда-нибудь видения? Может, необычные сны или иллюзии? Что-то, чего раньше никогда с тобой не случалось или что ты не могла себе объяснить?
— Нет, Ставро, никогда. А что?
Ставрос задумался. Либо его сестра лжёт, что маловероятно, поскольку она всегда была с ним предельно откровенной, либо действительно обладала непробиваемой верой. Он всегда восхищался твёрдостью христианского духа Марии и её непоколебимостью. У него самого не хватало упорства и сил отказаться от некоторых удовольствий — слишком много в его жизни случалось соблазнов. Для Марии, напротив, жить по заповедям было как дышать. В иную эпоху она могла бы умереть за веру в Христа и стать святой.
— Да так, ничего... Расскажи мне, что ты видела на острове Дилос.
— Ничего, кроме всеобщего помешательства. А возможно, я стала свидетелем того, как в людей вселяется дьявол и сбивает их с пути Господнего. Уверена, они не были виноваты в том, что не контролировали свои эмоции, действия и чувства. Даже над своими голосами они были не властны. Несли всякую ересь, выкрикивали названия животных, имена мифических богов, глядя в пространство стеклянными глазами. Они радовались, даже плакали от счастья.
— Радовались? — Ставрос призадумался. — А напуганными они не казались?
— Что ты, совсем нет! Они чувствовали всеобщий орга... прости меня, Господи, всеобщую радость! Я полагаю, что они пребывали под воздействием каких-то сильных психотропных веществ.
— А мама? Никос, Кейси, Лукас?
— Да все, Ставро, все! Они утверждают, что с ними вошёл в контакт Посейдон! Я своими глазами видела, как люди молились ему!
Официантка принесла кофе и странно покосилась на парочку. Видимо, Мария сама не заметила, как сорвалась на крик. Когда та удалилась, Ставрос задумчиво уточнил:
— Значит, ты ничего сверхъестественного не видела?
— Ты меня пугаешь. Ради всего святого, Ставро, ну что я должна была видеть? Я, между прочим, даже вина там не пила!
От негодования Мария вцепилась побелевшими пальцами в маленькую чашечку с горячим кофе.
— Видишь ли, — неуверенно начал Ставрос, — я тоже видел кое-что из того, что видели наши братья и мама...
— Что? Посейдона и Афродиту?
Услышав последнее имя, Ставроса охватила мелкая дрожь. Он закрыл глаза и изо всех сил постарался взять себя в руки. Над ним как будто нависло всевидящее зелёное око.
— Я видел Богиню Геру, жену Зевса. А ещё Асклепия. Того, первого, ставшего Богом Медицины. Веришь или нет, но именно он вывел меня из паралича за несколько минут. А Богиня Гера и её сын Гефест...
— Стоп! — остановила брата Мария, изобразив ладонью преграду между ними. — Что значит «видел Геру»? Как ты её видел?
— Как я вижу сейчас тебя, сестра.
Мария вздохнула и три раза перекрестилась. Потом, выдержав некоторую паузу, сказала:
— Послушай меня, братец, я не знаю, что с вами происходит, и очень хочу помочь. Все эти белые братства, евангелисты, протестанты и другие еретики, куда я отношу язычников, буддистов и прочих заблудших овец, являются страждущими, грешными душами. Если ты считаешь, что наша миссия направить их на путь истинный, молясь за их спасение, Господь нам в помощь. Но не дай Лукавому сломить и твою веру. Помни, что он многолик, а ты сейчас очень уязвим.
— Да, ты права, — кивнул Ставрос. — У Господа тоже имеется своя армия из Ангелов. И, если понадобиться, я готов встать в их ряды, чтобы спасти христианство от язычества.
— О чем ты говоришь?! Где ты вообще витаешь? Что у тебя в голове, Ставро? Не надо ни с кем сражаться! Дьяволы у нас внутри, а победить их можно лишь молитвами и верой. — Мария перевела дух и добавила:
— А может это и не дьявол вовсе. Слишком много чести для горстки фанатов... А у тебя, скорее всего, дают о себе знать последствия инсульта. Христианство проверено временем, брат. Ничто, и никогда не сломит его.
— Ты мне не веришь, — обречённо сказал Ставрос, — это понятно. Ты нормальный человек... пока... Пока они не доберутся до тебя. Вот тогда и поговорим, Мария.
Он резко встал со стула, вынул из кармана смятую купюру в десять евро и бросил её на стол.
— Куда ты? — испуганно спросила Мария.
— Не волнуйся, молиться, — ответил Ставрос, скривившись в ироничной ухмылке. — Прямо напротив храм Святой Софии, туда и пойду.
Мария тоже встала и пошла за братом.
В старой церкви было прохладно и пусто. Ставрос и Мария бросили несколько монет в щель для пожертвования и взяли по свечке. Перекрестившись три раза у святого образа и приложившись к нему губами, они зажгли свечи и вставили их в подсвечник с песком. Потом ещё три раза перекрестилась и только потом вошли внутрь и сели на скамью. Закрыв глаза, брат с сестрой принялись молиться.
— Мне страшно, Мария, — прошептал Ставрос, — я чувствую себя трусом.
— Быть смелым — не значит не бояться, — тихо ответила ему сестра. — Это значит бояться, но продолжать идти. Молись, и Господь поможет тебе.
— Да-да...
Ставрос молился долго и усердно. С его висков струился пот, шея и спина затекли. Он посмотрел на сидящую рядом Марию, казалось, она ни разу не шевельнулось: её спина была прямой, голова слегка опущена, пальцы сложены в замок. Почувствовав на себе взгляд, она открыла глаза и посмотрела на брата:
— Тебе лучше?
— Намного.
— Как видишь, здесь никаких видений нет, а всё потому, что Лукавый не может проникнуть сквозь стены храма. Создай такой храм в своём сердце, и он защитит твой разум от проникновения в него нечистого.
— Ты права, сестра.
Ставрос чувствовал прочную опору, когда Мария была рядом, словно он был слепым и нуждающимся в поводыре. И как только он оставался один, без путеводной руки, его тут же уводило в противоположную сторону, в тёмный лес, страшный и неизвестный. Беда в том, что если раньше он мог скрыться в этом тёмном лесу и втайне охотиться на ночных бабочек, то теперь там появились дикие звери, враждебные ему, злые и опасные. Ставросу нужна была защита, такая же видимая и реальная, как и страшные звери в лесу. Но он пока не представлял себе, откуда её искать...
Никос с Афродитой сидели на песке уединённого от города пляжа и не могли оторваться друг от друга. Не могли и не желали. Мир вокруг замер на самом счастливом моменте жизни, и казалось, что так будет всегда.
— Скажи, моя Богиня, почему ты выбрала именно меня? — поинтересовался Никос, глядя в янтарно-малахитовые глаза, излучающие тепло и свет.
— Не я тебя выбрала, любовь моя, — ласково ответила Афродита, — Оракул увидел твоё лицо и показал его мне. Правда, не в таком виде, как ты сейчас.
— Не в таком растрёпанном и небритом? — спросил Никос, автоматически приглаживая густую взъерошенную чёлку.
— Ну... Можно сказать и так, — загадочно сказала Афродита. — В эмбрионном.
— Что?! — Никос округлил глаза. — Ты видела меня эмбрионом?!
— Да, но в чреве твоей матери ты был не один, что меня слегка озадачило.
— А с кем?
— Как с кем? — хихикнула Богиня. — С Кейси, конечно, забыл?
— Ах, ну да! — Никос хлопнул себя по лбу.
— Ну а судьбу тебе сплели Мойры.
«Мойры! Три сестры, что держат нить жизни. Одна прядет, вторая измеряет, а третья перерезает...» — подумал Никос и вспомнил о змее на палубе яхты. Гармония, кажется, так она назвалась, говорила, нет, шипела ему о том, что придёт спаситель. Значит... Он и есть спаситель! И будет принесён в жертву ради сохранения человечества! На несколько мгновений взгляд Никоса застыл на одной точке, потом он быстро взглянул в обеспокоенные глаза Афродиты. Она тут же почувствовала тревогу в душе своего возлюбленного. Её прекрасное лицо нахмурилось, во взгляде мелькнула настороженность. Никосу совсем не хотелось огорчать Богиню, и он решил утаить от неё свою догадку.
— Скажи, любимая, а ты уверена, что я и есть тот самый эмбрион, на которого указал Оракул? Если я хоть что-то понимаю, эмбрионы все одинаковые.
Никос посмотрел на слегка округлившийся живот Афродиты. От него исходило нежное сияние, словно внутри светило солнышко.
— Ну, не все, наверное, — поправился Никос.
— Взгляд... — объяснила Афродита. — Он был нечеловеческим! В твоих глазах я увидела свет бьющегося Ихора. Он пробудился впервые с того момента, как Зевс усыпил его в генах смертных. Потом я долго искала его в пространстве и во времени. Видишь ли, мой милый, Оракул не сказал, когда именно ты будешь зачат.
— Ничего себе шуточки у него! Ну и как же ты меня всё-таки нашла?
— Сначала, я увидела едва заметные божественные искорки в зрачках твоей прародительницы Дафны. Но они погасли уже в её дочери, Елене. В Деспине, твоей маме, я попыталась сама его разжечь. Думала, что ребёнок, зачатый в свободной, безграничной любви, лишённой предрассудков и правил, в лагере хиппи, среди зелёной травы и диких цветов, и будет тем самым, избранным Оракулом. О, как мы с твоей мамой тогда подружились! — вздохнула Афродита с ностальгией.
— Ты полагала, что вместо Марии должен был родиться я, — догадался Никос, глядя в слегка погрустневшую бирюзу небесных глаз.
— Именно так. Но в её взгляде Ихор не бился. В младенческих молочно-голубых глазах была пустота. И тогда я подумала, что Зевс догадался о моих намерениях и вновь усыпил когда-то случайно пробудившийся, божественный ген. Теперь уже навсегда.
— И ты исчезла. Но сначала спасла моим родителям жизни.
— Да. Смертельная инфекция поразила тогда многих любителей свободной любви, — с грустью согласилась Афродита. — Думаю, без карающей руки Геры тут не обошлось. Она и раньше наказывала людей, да и Богов тоже за неразборчивость. Хотя строгий запрет Зевса о любом вмешательстве должен был остановить её.
— Гера, Богиня супружеской верности, блюстительница нравственности, сама страдающая от измен своего супруга Зевса, — всплыло в памяти Никоса. — Надо полагать, что христианство с его учением о кротости и непорочности ей пришлось бы по нраву.
— Возможно. Только статус женщины в вашем религиозном обществе ничтожен. С этим ни одна Богиня не смирится. В природе женщины так же сильны, как и мужчины, а в чём-то даже их превосходят.
Никосу стало вдруг обидно за православную веру. Ему захотелось защитить ее перед древней Богиней.
— Прости меня, любовь моя, но здесь я вынужден с тобой не согласиться. Первой из покрестившихся была женщина, Лидия, принявшая христианство в древних Филиппах. В истории было немало женщин, смертельно пострадавших ради Христа, возведённых в лики святых. Неужели всё было зря? Ответь мне, дорогая Богиня, неужели нет Рая Небесного и Царства Господнего?
— Жизнь... она здесь и сейчас, мой милый, а не там и потом. Здесь, на Земле, ваша религия — законы природы, природы внешней и внутренней. Их нужно чтить и оберегать. Прислушивайтесь к ним и поклоняйтесь им. Вы думали, что через несколько тысяч лет вы будете другими, потому что поверили в БЕССМЕРТИЕ? Вы не станете другими, вы навсегда останетесь такими же, какими МЫ вас создали. Там, где не верили в первозданных Богов, люди остались без небесной помощи намного раньше. Их жизнь стала настолько ничтожной, скудной, тяжёлой и безрадостной, что они придумали для себя утешение — Райскую жизнь после смерти. Они полностью погрузились в зыбучие пески самострадания и потянули туда за собой великих и мудрых эллинов. Сегодня, продолжая верить в христианство, вы только увеличиваете страдания в мире и увековечиваете их. Естественные чувства убеждают в благе удовольствия и в зловредности страдания. Истинная цель человека в том, чтобы стремиться к первому и избегать второго. Нет даже нужды доказывать, почему надо стремиться к удовольствию или избегать страданий. Это так же ясно, как то, что огонь жжёт, снег белый, а мёд сладкий. Смирение с Евангелией — это отказ от самого себя, смирение с Космогонией — это примирение с самим собой.
С каждым словом внутренний храм Никоса рушился, словно под его фундамент закладывали одну за другой динамитные шашки. Точно так, как когда-то уничтожили взрывами великий Парфенон. Речь Афродиты не звучала, она высекалась на граните сознания Никоса, покрывая его новыми божественными истинами, стирая предыдущие. Она, словно острое лезвие ножа, полосовала его мировоззрение.
— Но ты всё изменишь, любовь моя! Ты вернёшь эллинам благосклонность и покровительство их Богов. Мир изменится благодаря возрождению божественного гена Ихора во всех греках на Земле, на сколько бы поколений они не стояли от своих древних прародителей.
— Но что я должен делать? Я ничего такого особенного в себе не ощущаю. Научи меня быть смелым, Богиня!
— Ищите и найдёте, говорит Библия, мы же вам говорим: вспомните! Тебе не надо ничему учиться, милый. Всякое знание есть воспоминание. Древним эллинам всё было дано изначально. Им не нужны были никакие постулаты, всё приходило само собой, их знания равнялись инстинктам. Они жили, не опираясь ни на какие писания. Зевс ничего не писал. Не нужно разгадывать никакие тайны бытия и загробной жизни, потому что их нет. Пришла смерть — вас нет. Бессмертие смертного в его продолжении.
— Вспомнить... Но что я должен вспомнить? — удивился Никос.
С этими словами налетел сильный порывистый ветер. Никос инстинктивно закрыл глаза. Голос Богини стих. Ветер не утихал, он стал насвистывать мелодию, которая лилась в уши колыбельной песней, гипнотизируя разум. Тело парня налилось свинцом и расслабилось, сознание провалилось в дремоту...
Никос приоткрыл глаза и тут же закрыл из-за неприятного ощущения песка под веками. Он хотел было начать их тереть, чтобы попытаться избавиться от колких раздражителей, как вдруг поодаль послышались голоса. Он притаился. Говорила Афродита:
— Ты уверен в своих видениях, Аполлон? Неужели будет война?
— Не знаю, но я видел огромные крылья, не принадлежащие ни одному из божеств. Не думал, что когда-нибудь я это скажу, но, боюсь, нам понадобится Арес. Знаешь, он всё ещё зол на тебя, он ревнует. Как бы парня не постигла участь Адониса. Думаю, тебе нужно исчезнуть на время. Никос нужен на Земле, уверен, он справится.
«Исчезнуть? Снова?» — Никос запаниковал, но сделал над собой усилие и не пошевельнулся.
— Раз так, война отвлечёт Ареса от мыслей обо мне, это и к лучшему. Скажи, Аполлон, знает ли Зевс о грядущих переменах?
— Пока я пытаюсь подтасовывать пророчество, чтобы отец не увидел правду. Но это ненадолго. Если он хоть что-то заподозрит, непременно доберётся до истины.
— Если он почувствует войну, то тут же повернёт обратно. Мы не можем допустить нового отрешения. Слишком долго мы ждали!
— Последний наш бой был с Титанами, и мы победили в нём благодаря полубогу Гераклу. Сможешь ли ты создать подобного ему, прекрасная Афродита?
— Да, Аполлон, именно для этого он и будет создан — наш новый герой.
Глаза Никоса наполнились слезами, то ли от песка, то ли от страха. "Я сам буду сражаться с ним, кем бы тот крылатый ни был!" — хотелось ему закричать. Но он не смог. Спал ли он или бодрствовал? Сон с явью давно уже переплелись воедино. Голос Афродиты звучал то в голове Никоса, то рядом с ним; ощущалось и присутствие Богини: иногда оно было зримым и осязаемым, иногда лишь ощутимыми бестелесным. «Я буду сражаться! — повторил про себя Никос. — Даже если враг будет невидимым. Я верну себе Афродиту, а грекам — их Богов!»
«Не обещай того, чего ты не сможешь исполнить», — прозвучал в голове у него какой-то чужой голос.
Никос усилием воли открыл глаза и огляделся вокруг. На пляже, кроме него, никого не было...