Эпилог
Дерево, стоявшее больше трёх сотен лет чёрным извивающимся скелетом, вновь зацвело. Вначале из его веток робко выглянули почки, несмотря на то, что на улице была далеко не весна. Казалось, что всё это время они просто спали, напитываясь силой, и теперь никакие холода и законы природы не могли помешать рождению этой маленькой новой жизни. Всего через несколько дней распустились свежие ярко-зелёные листья, ствол посветлел, ветви выпрямились и потянулись к солнечным лучам.
Мирелла протянула руку и погладила одну из них.
– Ты знаешь, что ясень символизирует жизнь и бессмертие?
Она хмыкнула и осталась стоять, не шевелясь, позволив мужчине подойти сзади и обнять её. Эттори зарылся лицом в белые кучеряшки и поцеловал девушку в шею.
– Насколько длинная вечность ждёт нас впереди? – тихо спросила она.
– Не думаю, что хочу это знать.
Он вытянул руку, и Мирелла увидела запястье, выглянувшее из рукава чёрной куртки. Она непроизвольно подалась вперёд, но тут же одёрнула себя.
– Ты голодна? – спросил Эттори. – Возьми.
– Как я могу?
Мирелла обернулась к нему и обхватила его лицо ладонями.
– Неужели ты не хочешь оставить себе ни единого шанса?
– Ты прекрасно знаешь, что никакого шанса у меня нет. А ещё знаешь, что я… – Эттори вздохнул, словно эти слова давались ему весьма непросто – Что я нуждаюсь в этом не меньше, чем ты. Особенно в последнее время. Так что возьми.
Он снова протянул ей руку, и Мирелла наконец приняла её, поднесла ко рту и осторожно укусила, стараясь не причинять лишней боли.
Несколько мгновений они стояли молча, смотрели друг на друга из-под полуопущенных век и видели каждый своё. Мирелла вдыхала любимый запах – тягучую смесь чистой кожи, дерева и табака, чувствовала подушечками пальцев холодный металл тяжёлых колец. У Эттори думать получалось плохо. Единственная мысль, которая всё проносилась у него в голове – насколько красиво-бледными становятся зрачки её глаз, когда на них падают тонкие лучи солнца.
В висках у Миреллы стучало, словно кто-то внутри вёл отсчёт жизни, и она, загипнотизированная, проваливалась в бездну удовольствия. Эттори бесшумно выдохнул. Мирелла распахнула глаза и, оттолкнув от себя его руку, отвернулась, вытирая уголки губ.
– Спасибо, – сказала она.
Она подождала, пока он придёт в себя, и наслаждалась новыми ощущениями, заполнившими всё её существо. Листья на дереве зашуршали под указку ветра, и Мирелле показалось, будто они говорят с ней. Шепчут заклинания на древнем языке, ласково зовут по имени, рассказывают сокровенные тайны жизни и смерти. Ей потребовалось какое-то время, чтобы это наваждение прошло, но ей так не хотелось, чтобы оно не уходило.
– Пойдём, я покажу тебе кое-что, – Эттори позвал её со ступеней монастыря и распахнул дверь.
Они прошли куда-то вглубь, в комнаты, в которых Мирелла прежде никогда не бывала. В одной из них, заваленной разными вещами, которые чудом не рассыпались от сквозняка, Эттори указал на небольшой прямоугольник, закрытый выцветшей тканью. Он присел перед ним на корточки и осторожно убрал полотнище.
– Я случайно нашёл её, когда начал разбирать весь этот хлам.
Мирелла опустилась рядом, неотрывно смотря на картину. В этом мавзолее истории и царстве пыли, вдали от чужих рук и любопытных глаз она удивительным образом хорошо сохранилась.
На картине была изображена девушка. Её светлые пышные волосы вились вокруг плеч, а на вечно юном, красивом лице застыло выражение спокойствия и незримой печали. Девушка смотрела в сторону от художника, однако Мирелла ясно ощущала, что все её мысли обращены к нему.
На её коленях лежали цветы. И маленькое треснувшее зеркало.
– «Теперь глаза свои ты опусти
И оглянись назад на бесконечный
Путь, пройденный тобою».*
Эттори сделал паузу и обвёл взглядом аудиторию.
– Такие слова Беатриче произносит в двадцать седьмой песне «Рая». Можно сказать, это своего рода итог, который Данте подводит всему путешествию.
В последнее время на лекциях было непривычно тихо – студенты всё ещё держали траур по Фабио. Эттори был благодарен, что никто не заходил дальше простой вежливости и не мучил его вопросами на этот счёт. Весь университет был украшен свежими цветами – студенты сами приносили их, оставляя в коридорах и на окнах, на партах и в библиотеках. Кто начал эту затею, оставалось загадкой, но все с радостью её подхватили, словно пытались вытеснить этими маленькими разноцветными жизнями столь внезапно обрушившуюся тоску.
Эттори вывел на экран следующий слайд и продолжил. Только дела и работа могли помочь сохранить хоть какой-то рассудок.
Фьора рассеянно рисовала узоры на полях конспектов и практически не слушала лекцию. Уго сидел рядом и жадно вчитывался в какую-то толстую книгу по мифологии. Со стороны можно было подумать, что этих двоих кто-то поменял местами.
Прозвенел звонок и аудитория оживилась. Уго скинул конспекты в рюкзак и засунул книгу подмышку.
– Джианни предлагал встретиться в кафетерии, ты не против?
Фьора кивнула и пошла по проходу вниз. Вдруг что-то на полу привлекло её внимание, и она резко остановилась. Уго выглянул из-за её плеча. Он проследил за её взглядом, шагнул вперёд и поднял с пола оставленную кем-то красную розу. Её лепестки уже начали вянуть у кончиков, но она всё ещё сохраняла свою красоту.
Уго положил розу на подоконник и взял Фьору за руку.
– Всё в порядке?
– Да, я просто… – Фьора отвела взгляд и заправила за ухо волосы. – Уго, что если мы всё-таки тоже, рано или поздно…
Он крепко сжал её ладонь.
– Даже если и так, то тебя это нисколько не изменит. Уж точно не в моих глазах.
Фьора чуть расслабилась и улыбнулась, и пошла вслед за Уго. Проходя мимо стола Эттори, они перехватили его взгляд. Перед лекцией у них не было возможности поздороваться. Теперь же Уго помедлил и, достав что-то из кармана, положил вещь на стол.
– Пусть они будут у тебя.
Эттори посмотрел на оправу широких очков без стёкол. Он хотел было что-то сказать, но не стал и только сдержанно кивнул. В аудиторию стали заглядывать новые студенты, и он поспешил вернуться к своим бумагам.
Фьора и Уго нырнули в шумную толпу.
* Д. Алигьери «Божественная комедия». Рай, песня XXVII. Перевод Д. В. Минаева.