Неупокоенные

На следующее утро, когда Джек ушел на лекцию в анатомический театр, Жнец мирно дремал на кушетке в гостиной. Ночью после разговора с Валетом он принес ее с собой, забрав из квартиры покойника, чья душа теперь хранилась в его мече. Среди дорогой мебели кушетка смотрелась неуместно, горя ярким малиновым пятном и намекая на частичку из будуара дома терпимости. При виде элемента мебели, оскорбляющего его вкус, Джек скривил губы, но промолчал, понимая, что подобное убожество лишь временное неудобство. Как же он ошибался.

Жнец обошел многие пустующие дома в Лондоне, где произошли убийства или несчастные случаи, за ними числилась печальная слава, и они продавались по сниженной цене, однако покупатели находились с трудом.

Вытянувшись и постаравшись, чтобы ноги не слишком свисали с края (мало того, что кушетка оказалась узкой, так еще и была короткой), Жнец раздумывал над сложившейся ситуацией. Таскать с собой детей он не мог: им необходимо тепло, еда и, что важно, присмотр, о чем Джек шепнул ему перед уходом. Жнец взглянул на спящих: положив ладошку под подушку, Вайолет спала с одной стороны дивана, а Калеб с другой, отвернувшись лицом к спинке.

«Они могут жить и здесь...», — решил он. «Уж не это ли имел в виду Джек». Намеков Жнец не понимал и решил дождаться возвращения друга, а до тех пор написать отчет и вернуться в Корпсгрэйв, чтобы отдать души.

Вайолет лениво открыла глаза, почувствовав, как ее легонько трясут за плечо. Калеб мгновенно очнулся ото сна. Его волосы торчали в разные стороны, и он стал поспешно приглаживать их руками.

— Хотите пойти со мной в Корпсгрэйв? — спросил Жнец, глядя им в глаза.

Дети переглянулись и одновременно закивали.

— Я первая в ванную! — вскричала Вайолет, путаясь в пледе, и торопливо скрылась за дверью.

Калеб же поправил подушки, сложил плед и отправился в кухню. Изучая содержимое буфета и шкафчиков, он пришел к неутешительным выводам: в квартире Джека не водилось ничего съестного. Калеб вырос в богатом доме в окружении слуг и лишь в теории знал, как сварить кашу или кофе, помнил, что для приготовления чая необходимо добавить щепотку «Эрл Грей» и залить кипятком. Собственная неопытность удручала его. Матушка частенько повторяла, что аристократ обязан уметь все, что делают его слуги, и даже больше, но их повар придерживался другого мнения, стараясь не подпускать Вайолет к плите, боясь, что она обожжется, или на нее брызнет раскаленное масло.

К счастью, Джек оставил им накрытый салфеткой и от того незаметный поднос с завтраком на столе, и, когда Вайолет вернулась в гостиную умытой и причесанной, Калеб открыл серебряные кастрюльки с горячим. На фарфоровые тарелки дети положили идеально круглые яичницы, золотистый омлет с коричневыми ломтиками беконами и сосисками. Также был кофейник, рисовая каша и подставка с тостами, между которыми был зажат плотный конверт.

Пока Вайолет уплетала омлет, а Жнец пил какао и хрустел тостом, неторопливо пережевывая и смакуя его на вкус, Калеб ознакомился с посланием: «Вернусь поздно вечером, на обед зайдите в булочную неподалеку на углу (очень вкусные круассаны)», — в конверте звякнули монеты.

— Как ему не скучно без домашнего животного, хоть бы маленькая канарейка или попугайчик, ведь у него столько восточных диковинок, — посетовала Вайолет. — Помню, у мадам Клеменс был дивный попугай из Индии. Большой, с голубым оперением и желтым брюшком.

— Это синегорлый ара, — пояснил Калеб. — Дорогая птица, требующая к себе бережного и внимательного отношения. Ты бы с такой не справилась.

Вайолет насупилась:

— Ну и ладно! Не попугая, так собаку, ведь мама говорила, что если мы будем хорошо себя вести, то на Рождество нам подарят щенка.

Калеб тяжело вздохнул, убрав деньги в карман. Упоминание о Рождестве, которое они больше не встретят с родителями, отбило ему аппетит, и чтобы сестра не увидела его слез, он ушел в ванную.

Закрыв дверь на щеколду, Калеб отвинтил кран раковины и под шум воды издал сдавленный стон — в черную дыру упало несколько слезинок. В отражении зеркала он увидел не искаженное гримасой боли лицо, а хищную улыбку и мстительный блеск в глазах.

«Я отомщу, клянусь вам», — на миг ему показалось, что позади возникли полупрозрачные духи родителей — сердце замерло, он обернулся, но там никого не было.

Как только они покончили с завтраком, Жнец протянул детям руки, и те взялись за них.

— Ничего не бойтесь, — спокойно предупредил Жнец — и гостиная померкла, словно кто-то погасил свет, перед глазами стояла кромешная тьма. Повеяло ароматом сырости, лица обдало дождевыми каплями. Они оказались на окутанной туманом мостовой.

Небо укрывали плотные черно-серые тучи, не пропускающие ни единого лучика света. Да и откуда ему взяться в обители мертвых, где вечно идет дождь, и тускло горят желто-красные фонари. Жнец не боялся намокнуть: мелкие капельки собирались бусинами на его длинном плаще и стекали вниз на темные гладкие камни с белесыми прожилками. Словно по ним процокало множество женских каблучков, каждый из которых оставил трещину, и она разрослась вширь, образовав подобие паутины. С легким хлопком Жнец раскрыл зонтик и вручил его Калебу:

— Добро пожаловать в Корпсгрэйв, — он криво улыбнулся и поправил съехавшие на кончик носа очки, поля головного убора защищали стеклышки от попадания дождя.

Калеб взялся за костяную ручку в виде берцовой кости и поднял зонт над собой и сестрой, Вайолет взяла его под руку, и они осмотрелись. На первый взгляд мир смерти не слишком отличался от Лондона, разве что в воздухе пахло тленом, а на улице в фонарях вместо желтоватого огонька горели вороньи черепа, полыхая в глазницах и раскрытом клюве фиолетовым, колышущимся из стороны в сторону от сквозняка, пламенем.

— Нам в ту сторону, — в руке Жнеца появился черный сгусток, он удлинялся, становясь плотнее, пока не образовал отполированную трость с серебряным набалдашником.

Завеса тумана расступилась, и дети увидели высокие соборы в готическом стиле, подпирающие предгрозовое небо, башни с острыми шпилями, дома с узкими черепичными крышами, на которых сидели нахохлившиеся вороны размером с кошку и внимательно следили за окружающими. Их перья лоснились от влаги, переливаясь синевой, а глаза были подернуты белесой пеленой. У некоторых дверей статуями с полуразложившимися телами замерли коты с пустыми глазницами, при виде проходящих детей они повернули в их сторону головы и издали режущее слух мяуканье. По канавам с багровыми лужами вслед за гостями бежали крысы.

— Это соглядатаи, чтобы в городе не нарушался порядок, особенно, среди ночи, когда вампиры любят затевать попойки в местных кроварнях, — пояснил Жнец, увидев какой у Вайолет испуганный вид. — Они не просто животные: в их тела заключены человеческие души. Корпсгрэйв, если опираться на вашу Библию, нечто вроде чистилища.

— Что же тогда с теми, кто попал в Ад или Рай? И где они? — спросила Вайолет. Присмотревшись к котам, она увидела их свалявшуюся шерсть в кровавых подтеках, а у пролетевшего над их головами ворона вырвался поистине человеческий крик, а не карканье. Пробегающие вдоль мостовой крысы кусали друг друга, щелкали зубами выскакивающих из загривков чумных блох и глядели на детей своими красными глазками с сочащимся желтоватым гноем. Вайолет теснее прижалась к брату.

— Это... ч-чумные крысы? — прошептала она, боясь поверить увиденному.

— Они самые, но как я уже говорил — ничего не бойтесь. Что до Ада и Рая: лично для меня, как, впрочем, и для многих — их нет и, возможно, никогда не было. Но люди придумали эту сказку и хотят в нее верить. Нам же доподлинно известно, что после смерти происходит некая лотерея, и выиграешь ты в ней роль жнеца или того же соглядатая в крысином обличье — остается тайной, — ответил Жнец.

— Город действительно похож на Лондон, — отметил Калеб поскучневшим голосом. Вид разлагающихся животных не произвел на него сильного впечатления. В детстве он видел мертвых собак, котов и птиц. Наблюдал, как их души выпрыгивают из застывшей оболочки и прогуливаются по городу как ни в чем не бывало. Матушка рассказывала, что души животных существуют иначе, чем человеческие: они свободны, и их нельзя призвать. А людей держат в мире живых разные предметы, семья — все, что может быть с ними связано, любая частица.

— Ты ожидал, что здесь повсюду будет валяться человеческая плоть, а скелеты будут просить милостыню? — Жнец глухо засмеялся.

— Честно говоря, да...

Жнец повел их дальше.

— Раньше здесь было куда хуже: вечная грязь, разложившиеся тела, запахи которых лучше никогда не вдыхать. Хотя подобные улочки остались до сих пор, но они находятся в противоположной от ратуши стороне, где обретаются души самоубийц. Те вечно стенают, плачут кровавыми слезами...

— Так вот почему в стоке багровая вода! — поняла Вайолет. — Точнее кровь.

Жнец кивнул:

— Хотя по большей части это остатки из кроварни, радует, что сегодня не пятница, иначе здесь валялись бы чьи-нибудь органы. Местный бармен обожает протыкать их бамбуковыми соломинками и подавать как готовый напиток, но пьяные кровососы любят мусорить.

— Как... удобно, — пробормотал Калеб. — Посуду мыть не нужно.

— Старшие жнецы не слишком интересуются чистотой на улицах Корпсгрэйва, но и не хотят превращать его в кладбище с мертвецами посреди улицы.

— Должно быть, кучерам частенько приходится чинить кареты, вот так попадет чья-нибудь кость в спицы колеса, и оно сломается, — Вайолет перепрыгнула через чей-то скелет в тряпье и недовольно фыркнула. — Ну и ну!

Чем ближе они подходили к ратуше, тем чище становилось на улице, и чаще встречались призраки. Это были люди из разных эпох в одеяниях того или иного времени, которые дети видели только в книгах. Никто не обращал на них внимания, души проходили сквозь детей и Жнеца. Последний слегка морщился, чувствуя на себе неприятный холодок чужой души.

— Они нас видят? Слышат? — почему-то зашептала девочка.

— Меня — да, вас — нет, вы ведь живые, — ответил Жнец, стуча тростью о камни.

— Здесь может быть наш отец? — спросил Калеб, цепляясь взглядом за каждое мужское лицо.

— Возможно, но вы не сможете с ним поговорить.

Калеб решил, что обязательно попробует еще раз вызвать отца, и тот объяснит слова матери: «Разгадка наших врагов в стихотворении, оно скрыто у сердца».

«Что же это может означать?» — подумал он.

— Ах, какая встреча! — воскликнула остановившаяся напротив них бледнолицая красавица с алыми чувственными губами и такого же цвета глазами в обрамлении длинных ресниц. Из-за ее плотности и четкости дети поняли: она не призрак.

— Мадам Батори, — Жнец снял головной убор, приветствуя ее.

— Ты к своим? Составлять отчет? — дама подтянула черную кружевную перчатку повыше, и дети увидели, какими острыми оказались ее ногти.

— Как всегда, — Жнец кивнул.

— А кто эти сорванцы? — Мадам впилась в Калеба с Вайолет внимательным взглядом.

— Мой временный крест, — коротко ответил Жнец.

После перехода в Корпсгрэйв он отметил души детей черными крестиками, обозначив их неучтенность, дабы коллеги не задавали лишних вопросов.

— Какой хорошенький мальчик, — проворковала Мадам и потрепала Калеба за щечку, а затем схватила его руку и прошептала. — Боже! Какие тонкие музыкальные пальчики! Должно быть, ты хорошо играешь...

— У меня очень талантливый брат, — с гордостью заявила Вайолет, и Мадам перевела взгляд на нее.

— Да что ты говоришь... — растягивая слова, прошептала она. — Но ты... куда более одарена природой, моя маленькая фиалка, — женщину погладила малышку по лицу, коснулась пепельных волос, плеча.

— Нам пора, — прервал ее Жнец. — Дела не ждут, всего хорошего, Мадам.

Дети кивнули и последовали за ним, а женщина еще долго стояла, провожая взглядом затянутую в черное платьице девичью фигурку, тонкие, стройные ножки в полосатых чулках.

— Хорошенькая... — прошептала она, облизнув удлинившиеся клыки, и пошла дальше.

Калеб с Вайолет остановились перед трехэтажным зданием ратуши в готическим стиле из угольно-черного камня с башнями по бокам и центру. Фасад с высокими стрельчатыми окнами украшали статуи Смерти в балахонах, из-под которых светились белые черепа, а костлявые пальцы сжимали древки кос. На центральной башне с часами мимо римских цифр двигались заменяющие стрелки кости, а рамкой служили ребра.

— Местная ратуша, она же мой штаб, — пояснил Жнец.

Дождь резко прекратился, и с неба повалил снег.

— Ого! — восхитилась Вайолет. — Как быстро сменилась погода.

— Привычно для Корпсгрэйва, — скучающе отметил Жнец и толкнул дубовую дверь, та со скрипом открылась, и к ним навстречу вышла бледная дама в черном. С ее шляпки на глаза спадала вуаль, а с окрашенных в черный цвет губ на подбородок стекала темная жидкость, образуя полоску в центре и по уголкам рта, словно женщина взяла кисточку и разукрасила саму себя.

— О, Мария! Здравствуйте, — поприветствовал ее Жнец.

Та молча кивнула и, раскрыв зонтик, покинула здание, шелестя подолом черного платья.

— Это тоже твоя коллега? Кто она? — спросила Вайолет с интересом, провожая даму в старинном наряде.

— Дочь Генриха VIII, работает в должности жнеца с момента смерти, кажется... — стал припоминать Жнец.

— Кровавая Мария![1] — хором воскликнули дети.

— Так и не вспомнил год — у меня неважная память на даты, но да, эта несколько хмурая леди и есть бывшая королева. Дамы из нашего коллектива говорят, что если кому-нибудь в списке выпадает протестант, Мария просит поменяться с ней душами.

— Непримиримая даже после смерти, — прошептал Калеб.

— Но и при жизни-то она не была слишком счастлива, — добавила Вайолет, вспоминая историю.

Внутри ратуши оказалось мрачновато: тускло горели вороньи черепа, из фонтанчика для питьевой воды лилась полупрозрачная кровь, омывая края светлой чаши багровым.

Готический зал украшали фрески, отображающие непрестанную работу Смерти, а стрельчатые арки дубовых сводов были расписаны эпизодами пути человеческой души.

В начищенном до блеска поле из черных мраморных плит можно было разглядеть собственное отражение, а звуки шагов эхом отражались от стен, увешанных картинами в костяных рамах из человеческих рук и ног (этого материала в Корпсгрэйве всегда хватало).

Дети видели на них известные по истории битвы, как, например, Саламинское сражение[2] на море между армией персов и греков, где среди людей в черной тунике с белесым черепом и провалами глазниц стоял жнец с копьем. Его невозможно было не заметить — он выглядел словно живой. Ветер бросал морские брызги в лица персов, а жнец как будто шевелился в такт качающемуся кораблю.

— Работа Аполлодора[3]. В Корпсгрэйве множество талантливых художников, композиторов, архитекторов. Те из душ, кто хочет вымолить лучшую участь, работают на благо Смерти; однако, из этого многообразия я предпочитаю живопись Нидерландов: Босх, ван Бален, Брейгель, — Жнец повел их по коридору из других картин, на которых Смерть и ее помощники принимали непосредственное участие в великих и малых сражениях. Лица и одеяния жнецов сменялись, пока троица не дошла до отдельных портретов: здесь был и сам Жнец — в черном костюме, с тростью, такой, каким он выглядел сейчас; на следующем портрете — мужчина, изображенный по пояс, с аккуратной бородой, в широкополой шляпе и с повязкой на глазу, как у пирата, далее следовал некто в венецианской маске и красном балахоне.

— Это мои ближайшие коллеги по Лондону, время от времени мы подменяем друг друга. Если вы их встретите — не бойтесь. Одного зовут Мушкетер, а второго — Валет.

— Француз и итальянец? — спросил Калеб.

Жнец пожал плечами:

— Никогда об этом не задумывался, — Жнец надавил ладонью на высокую дверь, и к удивлению детей та с легкостью открылась. Они ступили в куда более освещенную залу со стрельчатыми витражами, множеством рабочих столов, как в конторе клерка, и книжными стеллажами, сплошь заставленными папками с разноцветными корешками.

Из всех столов занятыми оказались только три. При виде гостей жнецы даже не подняли головы, продолжая поскрипывать перьями, строча отчеты. За одной из колонн стоял такой же, как в коридоре, фонтанчик, но вода в нем не текла. Один из жнецов опустил в чашу несколько стрел для лука, и те прошли насквозь. По древкам, как по венам, заструилось нечто бирюзовое, Калеб услышал щелчок, а жнец убрал стрелы и приготовил следующие.

— Что он делает? — прошептал мальчик.

— Избавляется от душ: через чашу те попадают в отдел обработки, и другие жнецы решают, что с ними делать.

— Прямо как Санта-Клаус выбирает плохих детей и хороших, кому дарить подарки на Рождество, а кому оставить в носке уголь, — ввернула Вайолет. Души не слишком ее интересовали, куда больше девочку занимало, какой же из столов принадлежит их Жнецу. — Где твое место? — она взглянула на него пытливым взглядом, и Жнец повел их ближе к окну.

На столе была стопка из плотных желтоватых листов пергамента, стояла подставка для письменных принадлежностей с перьевыми ручками, ножом для бумаги, и лежало несколько книг, названия которых Вайолет не смогла прочитать из-за их потертости. Столешница оказалась слегка запыленной, словно за ней давно никто не работал (так оно и было).

— Посидите, мне необходимо избавиться от душ, — предупредил Жнец и направился к чаше. Калеб последовал за ним, а Вайолет устроилась за столом и с некоторой брезгливостью протерла его своим платком, вмиг утратившим белизну.

— Мне интересно, как это работает, — поделился мальчик, встав по левую сторону от Жнеца. Тот не возражал. В его руке появился длинный меч, который он по рукоять сунул в чашу. Лезвие не звякнуло о дно, а прошло насквозь, как и было со стрелами предыдущего жнеца. Калеб даже смог увидеть, как души плавно утекают к следующему пункту по подобию водоворота. Прежде, чем погаснуть, сталь едва заметно засветилась.

— Пустой, — изрек Жнец и вытащил меч, оружие также исчезло, как и появилось. — Теперь пора приниматься за отчеты, — его лицо искривилось, он выудил из кармана сложенный много раз список и вернулся к столу.

— Тебе помочь? — спросила Вайолет, встав на коленки и опершись ладошками о чистую поверхность.

— Нет, только у меня в голове то, что необходимо записать. Вы можете почитать, — он пододвинул к ним книги и, ссадив девочку со стула, принялся скрипеть пером, как и коллеги.

От перелистывания страниц с текстом на латыни у Вайолет стали слипаться глаза, мама обучала их мертвому языку, но девочке он давался с большим трудом, не то что французский или немецкий. С детства они с братом знали два языка: как родной мамин — русский, так и папин — английский. Калеб же, наоборот, с интересом углубился в старинный трактат по демонологии и не заметил, как Вайолет тихонько пробралась к выходу. Ее занимали картины, а не чтение пыльных книг, от которых у нее слезились глаза, и хотелось чихать, да и было любопытно посмотреть на других жнецов.

Из женских портретов ей приглянулась девушка в черной тунике с нежной, персиковой кожей и очень добрым, одухотворенным лицом с легким румянцем. В руках она держала позолоченный серп, инкрустированный темным драгоценным камнем на рукояти. На рамке было выгравировано имя «Мнесарета»[4]. На фоне художник изобразил морскую волну цвета бирюзы, светлый пляж, усыпанный множеством перламутровых раковин, и чистый небосклон. От портрета веяло бризом с солоноватыми каплями, пахло морем и апельсинами.

Следующая дама в алом платье с рюшами и бантом на пышной груди сжимала окровавленную плеть. Художник подчеркнул капли крови, и при мерцающем свете «воронов» те поблескивали добавленной к красной краске золотистой охрой. Вайолет протянула руку и коснулась пальцем холста, тот оказался слегка выпуклым, слишком сильные мазки засохшей краски иглами торчали на портрете. В высокой напудренной прическе девочка заметила крохотные незабудки, такие же украшали жемчужные бусы, оплетающие женскую, лебединую шею. В глазах молодой девушки скрывалось нечто притягательно-загадочное и вместе с тем пугающее.

Вайолет опустил взгляд на раму и по слогам прочла:

— Да-рь-я Сал-ты-ко-ва[5], Дарья...хм, русская, а это у нас кто?

Смуглая девушка в свободной рубахе, цветастой шали на плечах и с множеством золотистых браслетов призывно улыбалась девочке. В одной руке она держала нож с изогнутой сталью и рукоятью в виде медвежьей головы, а в другой — бубен. Пышная копна черных волос окружила ее узкое лицо с белоснежной улыбкой, но один из клыков сверкал золотом. Цыганка Эсмеральда!

Рядом с ней висел портрет женщины в закрытом парчовом одеянии с покрытой полупрозрачным платком головой и короной. На груди — массивный золотой крест, а в руке — меч. Выглядела женщина отнюдь не как монахиня, а властная и сильная королева. Ее яркие, серо-голубые глаза горели яростью. Из всех портретов она показалась Вайолет самой живой.

— Ольга, — прошептала девочка, касаясь пальцами ее имени и стирая пыль с других букв. — Кня-ги-ня[6]. Эта поинтереснее Марии.

— Так-так, ты заблудилась, малышка? — спросил из темноты мужской голос, и на свет вышел мертвенно-бледный мужчина с ярко-рыжими волосами и большими кроваво-красными глазами. Его длинная рука с острыми ногтями уперлась в стену над головой Вайолет, и девочка невольно прижалась к холодному камню.

— Нет, не потерялась, — пробормотала она. Неожиданное появление и близость незнакомца испугали ее. — Я пойду... — и, скользнув под его рукой, она бросилась к дверям, даже не заметив, когда успела дойти до конца коридора.

— Куда же ты, крошка?! — окликнул незнакомец и вихрем помчался за ней, скользя сквозь пространство с невероятной скоростью, пока не вцепился рукой в запястье девочки.

Вайолет взвизгнула и затрепыхалась, когда ее подняли над полом.

— Ну-ну, не брыкайся, все равно от меня не сбежать, — процедил мужчина и щелкнул острыми клыками.

«Вампир!» — слишком поздно осенило Вайолет. Ее взвалили на плечо, сжали ноги и понесли к выходу из ратуши.

— Ох и славная будет пирушка! — пропел клыкастый и стал насвистывать себе под нос. Правда, свистеть получалось не слишком хорошо — мешали клыки.

— Далеко собрался, кровосос? — спросил глубокий женский голос, и вампир резко остановился.

Вайолет заерзала на его плече, пытаясь обернуться, и увидела краем глаза ту самую женщину с портрета. «Княгиня...»

— Помогите! — попросила она и забила кулачками по спине вампира.

— Цыц, мелюзга! — шикнул вампир и с силой ущипнул ее за попу, заставив девочку ойкнуть. — Сударыня, так я это... в кроварню собрался, вот, несу ко столу, не извольте беспокоиться, — и попытался ее обойти, но та преградила ему дорогу выставленным мечом, сталь почти коснулась его носа.

— Я тебя не отпускала, смерд, а ну пусти дитя, не то худо будет.

— Помилуйте, матушка, — взмолился вампир и отпустил Вайолет, девочка скользнула на пол и забежала за женщину.

— Какая я тебе матушка, пес блудливый, пшел отсюда, и чтоб я тебя больше здесь не видела. Таким отбросам выделен собственный район, там и промышляй, — угроза возымела успех, и вампир бросился вон из ратуши, умереть от руки старшего жнеца ему не хотелось, а со своей госпожой он как-нибудь договорится, и та не откажет ему в посещении.

На плечо испуганной Вайолет легла теплая рука, лицо женщины прояснилось. На секунду девочке показалось, будто она смотрит на живую икону. Чьи лицо и голова озарены теплым, божественным светом.

— Вижу я, что отмечена ты печатью, но где тот, кто оставил ее, почему бродишь одна в столь опасном для живого месте? — строго, но спокойно спросила Ольга.

— Мой... опекун пишет отчеты, а я хотела полюбоваться картинами и вот... встретила того господина, — Вайолет виновато опустила голову, предчувствуя наказание.

Женщина усмехнулась:

— Да какой из него господин — кровопийца и только. Пойдем, — протянула ей руку. — Отведу тебя.

Вайолет взялась за нее и тяжело вздохнула.

— Ругать не стану — итак наказана. Корпсгрэйв — не место для живых, твой опекун поступил беспечно. Метка — знак для нас, но не вампиров или прочей нечисти: те творят, что пожелают — здесь их вотчина, и изгнать их можно лишь из ратуши.

Девочка понимающе кивнула, запоздало понимая, куда могла вляпаться из-за своей неосмотрительности. Княгиня права, это ведь не прогулка по картинной галерее или Ридженс парку.

— Не говорите ему, пожалуйста, что меня могли похитить, не хочу волновать ни его, ни брата, — попросила она.

Ольга остановилась и долго смотрела в ее глаза:

— Так тому и быть, — и ввела в зал. При виде княгини жнецы как по команде поднимали головы, вставали из-за столов и кланялись. Один только Жнец активно работал пером, перед ним росла стопочка из отчетов, а Калеб неторопливо переворачивал страницы.

— Двое неучтенных.

Услышав голос Ольги, Жнец поднял на нее глаза и поднялся со стула.

— Приветствую, княгиня, — он склонил голову. — Все верно.

— Не стану напоминать тебе о наших правилах, но на будущее учти — живым, даже неучтенным, здесь не место, или я позабочусь о том, чтобы в устав вписали новый закон.

Калеб с интересом переводил взгляд от Жнеца к величественной женщине в отороченном мехом плаще и золотистыми волосами, перехваченными на лбу алой лентой. На ее пышной, скрытой под плотной тканью груди сверкал православный крест. Матушка носила такой же, только маленький.

— Слушаюсь, этого больше не повторится, — Жнец не смел взглянуть ей в глаза.

— Заканчивай побыстрее, в Лондоне уже вечер, а детям пора спать. Привыкай к их графику, раз взял на себя чужое бремя, — княгиня коснулась макушки Вайолет и покинула зал.

Жнец проводил ее долгим взглядом, а затем молча вернулся к записям и через несколько минут закончил. Калеб даже не успел расспросить сестру, куда она умудрилась вляпаться, раз Жнецу из-за нее досталось. Но до самого дома Вайолет молчала и была какой-то подавленной.

У дома Джека Жнец их оставил и скрылся во тьме. С детьми он тоже не разговаривал, и Вайолет решила, что обидела его, в горле появился неприятный ком, а на глаза навернулись слезы, но стоило ей последовать за братом, как дверь дома повторно хлопнула, и рядом с ней вновь стоял Жнец. В руке он сжимал большую черную клетку, внутри которой на косточке-жердочке висела самая настоящая летучая мышь. От света она раскрыла один кровавый глазик и поморщилась, мол, зачем ее потревожили, ей было так хорошо в темноте Корпсгрэйва.

— Это тебе, — улыбнулся Жнец, вручив Вайолет подарок. — Не собака, но...

Шокированная девочка захлопала глазами.

— Она пьет кровь? — спросил Калеб, аккуратно забрав клетку и постаравшись ее не трясти.

— Это Он, и да, помимо крови он также любит экзотические фрукты, сырое мясо, правда, редко его доедает, должно быть, я давал слишком большие куски, а порой и лакомится молоком, — нахмурившись, ответил Жнец.

— Как его зовут?! — обретя дар речи, выпалила Вайолет и провела пальчиками по прутьям, но Калеб качнул головой, и сестра убрала руку. Одной неприятности в Корпсгрэйве ей хватило, еще не хватало, чтобы маленький кровопийца уцепился за палец, вдруг он голоден.

— Барток. Полагаю, Джек не станет возражать против чистоплотной мыши, — говорил Жнец, поднимаясь по лестнице.

Джека дома не оказалось, и когда на стук никто не ответил, Жнец выудил из кармана запасной ключ, и они вошли внутрь. Вайолет тут же принялась искать съестное для Бартока и нашла апельсины, они показались ей более аппетитными, чем вяленое мясо.

Калеб поставил клетку на стол и, взяв плед, накрыл:

— Пусть привыкает, — он забрал у сестры апельсин, быстро его почистил и разделил.

Потирая сонные глаза и наслаждаясь сладкими дольками, одну из которых брат вставил между узкими прутьями, дети молча наблюдали, как впиваются в яркий плод острые крохотные зубки мыши. Как Барток тянет сок, а затем отбрасывает остатки мякоти на дно, требует добавки.

— Обжора, — пробормотал Калеб с усмешкой.

— Мне нужно уйти на задание, — сказал Жнец, стоя в дверях.

— Не волнуйся за нас, — Вайолет помахала ему рукой. Спать на диване ей не хотелось, но другого выхода не оставалось, комнаты-то были пусты.

Идя в ванную, она еще раз открыла дверь своей будущей комнаты и обомлела. За день та наполнилась мебелью, игрушками, шкафом с одеждой и прочими девчачьими принадлежностями. В камине лежали поленья, а на столике вазочка с дивными желтыми розами.

— Калеб! — окрикнула она брата, и тот заглянул внутрь.

— Хорошо, — он одобрительно оглядел новшества. — Чудесно, что Джек не сделал ее в розовых тонах, иначе его бы ждал грандиозный скандал.

Вайолет злорадно потерла ладошки.

Ей понравилась выбеленная мебель в стиле Прованс, и хотя она казалась простоватой, но была качественной и со вкусом подобранной. Такая комната подходила больше взрослой девушке, нежели маленькой девочке, но Вайолет она пришлась по душе.

— Может, и твоя такая же? — она подтолкнула брата, и они распахнули дверь его комнаты, а заодно и Жнеца, опекуну повезло меньше всех: вместо добротной кровати там стояла малиновая кушетка.

— Думаю, он так отомстил ему, — хихикнула Вайолет.

Калеб понимающе кивнул.

— Как, оказывается, быстро в Корпсгрэйве идет время... — начал он, желая вывести сестру на разговор.

— И есть иерархия старших и младших жнецов. Получается, наш... работает посыльным или кем-то вроде того. Раз забирает души, доставляет их туда, а всем остальным заведуют старшие. Интересно, он правда ничего не помнит о своей прошлой жизни?

Калеб пожал плечами:

— В любом случае это неприлично лезть к нему с расспросами, захочет — сам расскажет. Ты не хочешь поделиться, что произошло? Раз тебя привела княгиня Ольга? — он строго на нее посмотрел.

Вайолет тяжело вздохнула и покаялась в содеянном, но когда брат ничего ей не сказал и даже не отругал, а умел он это делать не хуже матушки, девочка забеспокоилась.

— Я хочу еще раз попытаться связаться с отцом, — твердо сказал он, вернувшись в гостиную.

— Может, не нужно? Вдруг тебе снова станет плохо? — но брат остался непреклонен. Когда он чего-то хотел, то не отступал от задуманного.

Однако, как Калеб не напрягался, как не старался, ничего не вышло, и к ним никто не пришел. В глубине души Вайолет была этому рада, страх потерять брата вновь зашевелился в ней.

Чтобы отвлечься от грустных мыслей, она открыла дверцу клетки и протянула Бартоку руку, наевшийся и довольный мышь неторопливо сполз к ней на ладонь, но стоило ему оказаться на свободе, и он распахнул крылья, залетав по комнате.

— Ну вот, как теперь его поймать? — заканючила Вайолет.

— Никак, полетает и вернется, он ведь свободный мышь, — Калеб пожал плечами.

Но у Бартока оказались свои планы на сей счет: облетев лестницу, пошуршав на втором этаже, он вернулся и приземлился Вайолет на голову, а затем зарылся в ее волосах, как в гнезде.

— Ой! — девочка заулыбалась, чувствуя, как мышь тычет ей в щечку своим носиком и щелкает клыками — разговаривает на своем языке.

— Теперь ты сможешь повсюду его носить, и окружающие будут думать, что он — это подобие заколки или оригинальной шляпки, особенно, если прикрепить к волосам вуаль или сеточку, чтобы скрыть его телосложение, — предложил Калеб, вспоминая матушкины головные уборы.

— Отличная идея! — в шкафчике Вайолет как раз приметила подходящую сетку.

— Пора спать, — брат подтолкнул ее к ванной, а позже они разбрелись по своим комнатам. Барток спал с Вайолет, так и оставшись в ее волосах, и периодически переползал на карниз.

Дети даже не услышали, как среди ночи вернулся Джек и долго принимал душ, смывая с лица и рук брызги крови. Ночь выдалась не самой приятной, он так устал, и очередная жертва оказалась слишком активной. Осушив стакан воды, Джек заглянул к Вайолет и, убедившись, что девочка крепко спит, поднялся к себе в комнату.

Блаженно растянувшись на футоне и раскинув руки в стороны, он смежил веки и стал медленно погружаться в крепкий сон.

Джеку снилась холодная зима. Та, от которой немеет кожа, глаза готовы превратиться в два ледяных шарика, а руки и ноги перестают слушаться. Их с сестрой похитили и спрятали на пыльном чердаке. Сквозь щели в потолке проникали снежинки, завывала вьюга. Джек старался отогреть Милу собственным теплом, но они так давно не ели ничего горячего, даже хлеб и тот зачерствел. Мыши и те не грызли его, сбежав с чердака под пол кухни, где было теплее всего, и на ужин всегда подавали что-то горячее. Сестренка плакала, от голода у нее болел животик, и она очень мерзла, а затем стала кашлять. Из-за ее болезни к ним часто захаживал похитивший их человек и грозился убить, если Мила не замолчит. Однажды ночью она так сильно раскашлялась, что на ее крохотной ладошке осталась кровь.

Тогда Джек испугался и стал барабанить в дверь, кричать, чтобы ей дали лекарство, но ему никто не ответил. «Почему же родители тянули с выкупом, где они?» —не раз задумывался маленький Джек, падая в голодный обморок и просыпаясь от стука Милиных зубок, дрожи ее тельца. Сестренке было четыре года, ему... кажется, восемь или девять. Такая маленькая — она не заслуживала подобной участи.

Одной ночью на чердак заглянул тот мужчина, от него несло вином и потом, он дышал на детей своим зловонным до тошноты дыханием, пока не выдернул тонкую ручку Милы из Джека. Сестренка вскрикнула, а мальчик бросился на пьянчугу, мужчине не стоило больших усилий толкнуть его в живот, и Джек упал на спину, не в состоянии подняться из-за головокружения и слабости.

— Ваших родителей больше нет, и некому за вас заплатить. Никому нельзя доверять, вокруг одни предатели, каждый норовит обобрать меня, но ничего, с вами я справлюсь и один, — разоткровенничался пьянчуга. — Зря ждал, выдоил с них, сколько мог, и все, вы мне больше не нужны, — криво улыбаясь своими желтыми зубами, он поднял взгляд на Милу. Зажатая в его руках, она казалась куклой с тонкими ручками и ножками. Девочка закашлялась, и кровь брызнула на лицо похитителя. Тот взревел и со всей силы впечатал детскую головку о тяжелую деревянную балку.

За секунду до того, как Джек услышал самый ужасный звук в своей жизни, заставивший его тело заледенеть сильнее, чем любая метель, он увидел отделившийся от тени мужчины черный силуэт, тот завис над ним и Милой.

Пьянчуга отбросил тело девочки и, развернувшись, хотел было заняться мальчишкой, но тот набросился на него диким зверьком, схватив за голову в жалкой попытке оторвать.

Джек надавил пьянчуге на глаза острыми ноготками, заставив того взвыть от боли, и в конце концов столкнул с узкой кривой лестницы. Мужчина с грохотом упал вниз и больше не поднялся, лежа с неестественно вывернутой головой и правой рукой.

Чудом успевший соскочить, Джек сидел на верхней ступеньке, неотрывно следя, как над телом убитого появилась светловолосая девушка в черной мантии. Ее серебристого цвета глаза взглянули на мальчика, а губы расплылись в довольной улыбке. В ее руке возникла сверкнувшая сталью коса, и она проткнула мертвого с таким удовольствием, как если бы Джек сам это сделал. Краешком сознания он даже ощутил то, что чувствует Смерть, ведь это была именно она, кто еще мог явиться к Джеку в последние минуты его жизни. Он тоже ей улыбнулся, самой искренней и счастливой улыбкой, заставив Смерть подняться к нему, помочь дойти до тела сестры.

Мила лежала на животике, ее глаза были распахнуты, а в уголке ротика с пухлыми губками алела кровь.

— Забери меня с ней, — попросил Джек, прижимая ладонь к раздробленному черепу, чувствуя уходящее из него тепло, липкую кровь.

Смерть тяжело вздохнула и покачала головой. Коса исчезла из ее руки, и она осторожно прижала Милу к своей груди, тихонько напевая похожую на колыбельную песенку. Джек придвинулся к ней, и Смерть обняла его свободной рукой за плечо.

— Твое время еще не пришло, — прошептала она. На ее пальце с длинным черным ногтем сверкнуло кольцо, она провела им над лицом Милы, закрыла девочке глаза, и в драгоценный камень впиталось нечто крохотное, светящееся бирюзовым светом.

— Я забрала ее душу, теперь она в безопасности, ей там тепло и спокойно. Это невинное дитя ждет перерождение. Обещаю.

Джек всхлипнул, роняя слезы на мантию Смерти, и, не выдержав, прижался к телу сестренки, но так и не услышал биение ее сердечка.

— Милочка... Мила, — повторял он, чувствуя, как Смерть гладит его по голове, окутывая чем-то темным, и вот он оказался на вымощенной камнем улочке. В небе сверкали звезды, а по улице в столь поздний час брели прохожие, кутаясь в теплые одежды. К Джеку подошел джентльмен в форме и спросил что-то по-французски, но Джек не смог ответить и потерял сознание. Позже выяснилось, что он чудом спасшийся сын убитого при ограблении барона. Мальчик сбежал из пригорода Парижа, где его держали в каком-то доме. В городе у него живет дядя по отцовской линии, единственный родственник. Они с отцом давно не общались, но стоило тому узнать о попавшем в беду племяннике, как он мгновенно забрал его в свое поместье. С тех пор Джек стал видеть других жнецов, но ни разу ему не встретилась та белокурая женщина, спасшая его с чердака и давшая обещание. Джеку не снились сны, лишь один кошмар преследовал его на протяжении жизни, в котором он видел, как убивают Милу, и всегда звал ее, надеясь спасти.

Эта ночь не стала исключением, взмокший от пота, мечущийся по футону и стискивающий пальцами простыню, Джек всхлипывал, цедя имя сестры:

— Мила, Мила...

Холодные крохотные пальчики коснулись его горячего лба, и кошмар мгновенно прекратился. Джек распахнул глаза и в лунном свете увидел Милочку, сестра с волнением смотрела на него, а затем спросила:

— Тебе что-то снилось? — ее голос был на удивление схож с...

— Вайолет? — прошептал он, и девочка кивнула. Видение растворилось.

— Что ты здесь делаешь? — хриплым ото сна голосом спросил он, вытирая лицо полотенцем.

— Захотелось пить, и вдруг услышала твои крики, но сейчас все закончилось, я рядом, успокойся, — она ободряюще погладила его по плечу и улыбнулась. В ее распушившихся волосах что-то зашевелилось, и в полумраке Джек увидел два кровавых глаза, а затем черные крылья. Вайолет придержала летучую мышь ладошкой и встала с футона, потирая замерзшие босые ноги друг о дружку. — Ты немножко успокоился?

— Почему ты не обула тапочки? — спросил Джек, чувствуя, как успокаивается сердце. Он делал глубокие вдохи, как когда-то в детстве его учила супруга дядюшки — мудрая София.

— Ну, я же туда и обратно. Так помогло? — допытывалась девочка, для нее это казалось чем-то важным, и Джек решил было соврать, но глядя на малышку понял — ему и правда спокойнее.

— Да.

Вайолет расплылась в улыбке:

— Я рада. Меня так мама в детстве успокаивала, если кошмары снились, спокойной ночи, — и спустилась вниз.

Джек слышал, как она налила воды и ушла к себе, скрипнув дверью.

— Мила... — прошептал он, и его внутреннему вою вторил ветер за окном.

Вайолет вернулась в кровать, устроилась под не успевшим остыть одеялом и с улыбкой закрыла глаза. Барток зашевелился в волосах.

— И ты спи, — шепнула ему девочка и вдруг почувствовала пронизывающий затылок холод. Обернувшись к окну, она увидела два красных глаза и знакомую клыкастую улыбку.

***

Два месяца назад

Перед Сыщиком сидел хорошо одетый господин с черными причесанными волосами. Осанка выдавала в нем человека с хорошими манерами и, быть может, военной выправкой. Шляпу он держал в руках, а взгляд серых глаз был устремлен на Сыщика.

Человек этот по натуре был смелым и решительным, не испытывал страха или волнения и ждал, когда Сыщик заговорит первым.

— Итак, с кем имею честь беседовать? — спросил Сыщик, решив перестать играть в гляделки. Гость сразу же стал ему интересен, как только он услышал в холле его вежливый, но твердый голос. Хозяйка арендуемой Сыщиком квартиры была приятно удивлена таким вежливым визитером, о чем свидетельствовала ее мягкая улыбка. Эта почтенная дама привыкла видеть в гостях у Сыщика таких людей, что в пору окроплять домой святой водой, а заодно и пригласить пастора для обряда экзорцизма, если бы, конечно, они с Сыщиком верили в существование неких темных сил.

Однако демонические отребья и бесов Сыщик оставит господину По[7] с его рассказами и российскому Гоголю. «С чем же пришли вы, сэр?» — задался вопросом Сыщик, стоя у камина.

— Мое имя Бенджамин Рестлесс, атташе в Министерстве иностранных дел Великобритании.

«Девятый в ранге, что же произошло? Его должность не связана с высокой политикой, вероятно, пришел с каким-нибудь тривиальным делом», — но гость вел себя так спокойно: ни одна черта его лица не дрогнула, по глазам вообще невозможно было что-либо понять.

Словно перед Сыщиком сидел или слишком воспитанный человек, выросший в строгости, или же обладающий талантом скрывать эмоции. Но для чего такое, несколько шпионское качество для мелкой сошки? В посольствах и министерстве есть фигуры важнее.

— Дело, о котором пойдет речь, касается судьбы Великобритании.

Сыщик сделал губы трубочкой и недоверчиво вскинул правую бровь, вот-вот готовый усмехнуться. Не поверил, но молча кивнул. «Он не стал ни о чем просить меня, даже сохранить разговор в тайне, как это обычно просят другие». Теперь ему отчасти стало ясно, почему гость оказался так спокоен — он знал, к кому шел и для чего, а также был уверен в Сыщике, как в себе. Это становилось интересным — и Сыщик опустился в кресло напротив.

— Я вас слушаю.

— Бенджамин, — поправил он, дав Сыщику понять, что незамедлительно готов перейти к делу и для простоты общения предложил обращаться к себе по имени. — Не стану ходить вокруг да около, но никому кроме вас я не могу довериться. Ее Величество дала мне одно поручение. Оно требует не только сохранения тайны, но и профессионализма, ловкости, незаметности — всех присущих вам качеств, — наконец-то на его лице мелькнула озабоченность. Джентльмен встал, оставил шляпу на столике и стал расхаживать по комнате, собираясь с мыслями.

— Я в растерянности... — пробормотал он, удивив Сыщика, и тот понял: ледяная статуя, которую изображал Бенджамин, лишь маска, и дело действительно важное.

— Говорите, я к услугам Ее Величества, — подбодрил он его.

— Некоторое время назад она и Кабинет министров заметили престранную тенденцию касаемо их планов. Что бы они ни задумывали — рушилось, даже не успев начаться, словно враги уже знали обо всем.

— Значит, кто-то из ее окружения — предатель, — спокойно сказал Сыщик. — Такое было, есть и будет, от этого не уйти. Всем хочется, чтобы сильная держава пошла ко дну Темзы.

— Верно, однако крайне сложно обнаружить крысу в рядах приближенных и не вызвать огласки ее поисками.

— Сотрудники тайной полиции — способные люди... — хотя уже понимал, что те давно поработали и, раз Рестлесс пришел к нему, ничего не выяснили, а быть может, и спугнули заговорщика или же... заговорщиков.

И хотя Сыщик не подал виду о своей догадке, Бенджамин кивнул:

— Все так, как вы подумали. В связи с некоторыми обстоятельствами я единственный, кому она смогла полностью довериться, и я один занят этим делом.

— Но ведь об этом знают и в тайной полиции, — Сыщик нахмурился. Слишком много посвященных в тайну людей перестают делать ее таковой.

Бенджамин покачал головой:

— Все не совсем так, как вы себе представили. О крысе знают все, как и о том, что их может быть несколько, однако никто не знает, кто они. Я же кое-что смог выяснить, — он вернулся к креслу и достал из внутреннего кармана пиджака тонкий блокнот в мягкой синей обложке с прикрепленным карандашом. Вручая блокнот Сыщику, его рука не дрогнула, хотя пальцы побелели от напряжения. Вещь была ценной и видимо содержала в себе важную информацию.

— Я почти у цели, но некоторые имена мне до сих пор неизвестны, и я хотел просить вас, помочь их выяснить. Здесь все мои записи касательного этого дела, мест и преступлений.

Сыщик внимательно прочел содержимое блокнота и решил, что Бенджамин что-то перепутал — в руке он держал какой-то любительский сборник детских стишков и рассказов, но, присмотревшись, понял: в каждом из текстов скрыт определенный, а главное, опасный смысл — разоблачение.

— Мне нужно больше времени для ознакомления, — медленно проговорил Сыщик. — Не желаете ли отобедать?

Бенджамин склонил голову:

— Почту за честь, однако, не отвлекайтесь, и, если позволите, я попрошу вашу домовладелицу об услуге: мне необходимо отправить записку супруге, чтобы она не волновалась.

Этот человек вызывал у Сыщика все больше интереса и уважения. Он не был надменен, но в нем чувствовалась внутренняя энергия, прочный стержень уверенного в себе человека: истинного аристократа, а не нувориша с непомерным эгом и многомиллионными капиталами.

— Конечно-конечно, — и сыщик погрузился в короткую сказку о лягушке, проживающей не на болоте, а в торфяном королевстве, окруженном изумрудными равнинами. Во дворце лягушки стояли клумбы с четырехлистниками, приносящими удачу, а сокровищницу наполняли горшки с золотом, и питался лягушонок не насекомыми, а яичницей с сосисками, носил дорогой костюм и шляпу. Однако, водился за лягушонком грех, и своих сородичей он скармливал соседям из другого королевства, где жили такие же, как он, лягушки и пожирали себе подобных.

Сыщик еще раз перечитал выведенные аккуратным подчерком слова и бросился к картотеке, загремев ящиками, зашуршав папками и разбросав листы, пока случайно не нашел нужную.

Все это были догадки, но интуиция ни разу не подводила Сыщика, и он приступил к чтению следующей сказки или стиха, пока мыслительный процесс и погруженность в себя не нарушило звяканье чайной ложечки.

Сыщик осмотрелся: все разбросанные бумаги были невесть когда собраны и лежали ровной стопочкой на столике перед Бенджамином, атташе пил не чай, а кофе с коньяком, чей дивный аромат витал в гостиной, и читал один лист за другим.

— Я возьмусь за это дело, Бенджамин, — озвучил свое решение Сыщик, прижимая к груди блокнотик, словно Библию. Хотя лично не верил ни в какого джентльмена с небес.

Атташе бросил на него взгляд, кивнул и вернулся к чтению. В тот день они засиделись до глубокой ночи. После ухода атташе на стене вместо портрета королевы Виктории было прикреплено множество листов с записями, пометками, проткнутых иголками, одолженными у хозяйки квартиры (о чем она естественно не знала, иначе вознегодовала бы, ведь Сыщик проделывал это не в первый раз, вечно забывая купить собственные), и каждую иглу опоясывала яркая шерстяная нить, образуя связанную между собой паутину из нераскрытых преступлений.

«Все они — звенья одной цепи», — Сыщик понимал важность этого мероприятия и был согласен рыть землю носом, лишь бы добраться до истины и наконец-то раскрыть правду. Многие дела ставили полицию в тупик, а у Сыщика не было ни улик, ни свидетелей, чтобы привлечь некоторых преступников и предать суду. Быть может, в пору молодости, неопытности он мог чего-то не знать, не разгадать, но все эти нити, желтоватые листы с кляксами из-за быстрого написания вызвали в нем настоящий охотничий азарт.

Так они с Бенджамином и раскрыли известных и великих, а главное, приближенных к королеве людей. За маской добродетели оказались монстры, готовые резать, убивать, идти против законов природы, в том числе и пожирать ее созданий, как это делал лорд Лягушонок с нищими Лондона и его предместий. Никто не обратит внимания на пропавшего калеку или бедную девушку, в то время как на столе у «гурмана» появится заливной паштет из ее печени или кровяная колбаса для любителей добротного пива где-нибудь в Страсбурге[8]. А заодно и аптекарь возрадуется свежим ингредиентам для своих зелий. Или же дела о малолетних девочках, которых посмертно обвиняли в проституции. Их тела находили изнасилованными и растерзанными в прудах и озерах пригорода, в отдалении от богатых поместий. Случайность? Сыщик точно знал, что это наветы. Те дети хоть и принадлежали низшему классу, но были приличными девочками. Сыщик стер ноги до мозолей, обегав каждого, кто знал о той или иной жертве какие-нибудь сведения. И вот ему принесли блокнот с разгадкой, об именах можно было лишь догадываться и то не обо всех. Как никогда он был близок к ответам, но через два месяца заказчика не стало — якобы случайный пожар.

«Я не верю в случайности», — думал он, сидя на скамейке неподалеку от пепелища, кормя голубей и делая вид, что ему ничего не интересно кроме птиц. Приклеенная борода неприятно колола подбородок — стоит сменить мастера и заказывать качественные парики и прочие волосяные изделия у другого. Выйдет дороже, вероятнее всего, их будут делать из настоящих волос, но конспирация превыше всего. Теперь только он может раскрыть новое преступление, а вместе с ним и череду старых, особенно, гибель атташе и всей его семьи. Даже детей не пожалели...

Продолжение цикла в книге "За пеленой тумана" https://author.today/reader/67839/533288

Если книга пришлась вам по душе, кликайте сердечко и подписывайтесь!

[1] Первая коронованная королева Англии с 1553 года, старшая дочь Генриха VIII от брака с Екатериной Арагонской. Также известна как Мария Кровавая.

[2] 480 год до н.э. сражение произошло рядом с о.Саламин.

[3] Аполлодор из Афин, известный как Скиограф — древнегреческий художник.

[4] Знаменитая афинская гетера, натурщица Праксителя и Апеллеса.

[5] Салтычиха - русская помещица, вошедшая в историю как изощрённая садистка и серийная убийца нескольких десятков подвластных ей крепостных крестьян.

[6] Ольга - княгиня, правившая Киевской Русью с 945 до 960 года.

[7] Эдгар Аллан По американский писатель.

[8] Город и коммуна на востоке Франции.