20.
Дана сидела в углу, когда открылась скрипучая дверь и разлилась полоса света. Внутрь кинули тело, лишенное одежды. Нагой и алый от крови, Драгош рухнул лицом вниз и остался лежать без признаков жизни. Дана подползла только тогда, когда дверь закрылась, а голоса людей в мешковатых балахонах затихли. Дверь показалась одновременно преградой и спасением от них.
— Драгош? — Дана подняла голову супруга на колени и нагнулась к уху. — Драгош, прошу, не оставляй меня одну.
Вокруг стелилась густая темнота, стояло глухое беззвучие; Дана несмело провела руками по плечам мужа, по спине. Она всхлипывала тихо и с ужасом, когда пальцы натыкались на взбухшие и еще горячие раны, как от ножа. Последним касанием Дана нащупала рваную дыру в шее и отшатнулась прочь, упав на спину. Факт смерти ее напугал, напугала та рана и чувство, что убитый муж глядел на нее из тьмы. Милое, любимое тело Драгоша изувечили, измучили, как что-то неживое и неважное.
На ладонях липла кровь, она сворачивалась меж пальцев и растягивалась эластичными нитями, стоило пошевелиться. Дана нервно вытерлась об блузку и осела в северном углу комнаты. Из темноты на нее глядел убитый муж.
***
Марко плутал по центру Брашова до сумерек. За внимательность и ответственность город даровал ему много вестей и нитей, ведущих к язве, так болевшей многие месяцы — к шайке «Молоточников». Брашов приютил чуму в своих недрах, невольно пустил червоточину — гноящуюся, смердящую. «Молоточники» пользовались гласностью по городу, каждый говорил о них с трепетом, почти шепотом, и с ярким ужасом в глазах.
Остерегалась шпана, курящая после уроков за школой, лепетали бабки под окнами дома и скалились мужчины, обещая устроить линчевание. Казалось, весь Брашов пропитался людским чувством страха, настроение его непоколебимо застыло в беспокойном ожидании. Аура безнадежности ходила твердой поступью, цветастый город стал серым. Все ждали, тихо прячась по домам, когда газеты снова завопят о пропаже.
«Молоточники» орудовали молотками, кувалдами и киянками; они били жертву сзади, хватали падающее тело и утаскивали в никуда. Ни один труп не был найден. Ни один пропавший. Марко поужинал в столовой и вышел к Черной церкви. Оглядел ее, подумал.
— «Хибара. Лучше бы развалилась», — хмыкнул он в мыслях. Готика в архитектуре казалась ему некрасивой, а Черная церковь еще и потому, что выглядела зловеще. Она горела когда-то. — «Шайка воров с молотками, мрачное затишье среди горожан и пропажи. Где вы сидите, уроды?».
Мимо прошагал, качаясь, нищий в обносках цвета грязи.
— Эй, — Марко ступил следом. Поравнялся и продолжил: — Как тут дела обстоят?
— О чем вы, domnule? — с кривой улыбкой спросил бедняк. Он был пьяный и краснощекий, на носу закручивались капилляры. — О каких таких делах интересуетесь?
— Молоточники. Что знаешь?
— Не поймите неправильно, но время — деньги.
Марко молча сунул мужчине монетку в десять баней. Тот улыбчиво покачал головой и спрятал деньги в карман.
— Не видал ни разу я их, но знаю, что где-то под нами сидят.
— И?
— Domnule, вы дали на хлеб. А я мяса бы поел.
Марко снова протянул монету.
— Мой товарищ поведал, что видел, как парочку в люк утащили. Вот недавно, вчера вечером. Когда снег пошел. Молотком по голове и вниз.
— Что еще?
— Дак а все уж.
Марко дал купюру в один лей.
— Люк на страда Прахова четыре.
— Верткий, — согласился Марко. Кивнул в знак прощания.
— Сидите дома, domnule, так лучше, — бросил нищий. — Эти изуверы деньги любят.
— О чем ты?
— Мой приятель сказал, что все блестящее и звонкое люди из люка забрали первым делом, только после утащили.
— М, — задумался Марко. — Да, понял.
— На цуйку подайте, — протянул руку бедняк. Марко спокойно вложил две мятые купюры. — Очень рад сделке, господин.
— Бывай.
Марко вернулся в квартиру. Встретила его Магдалина. Чуть растрепанная, в домашнем халате из белого атласа и толстых шерстяных носках. Она открыла дверь, улыбаясь возвращению, и встала в прихожей, ожидая, пока Марко войдет. Он нахмурился.
— Довольная почему?
— Рада, что вы вернулись. Я переживала. Вы пропали на весь день.
— Днем вы ругались.
— Похмелье. — Она виновато улыбнулась. — Слушайте, Марко, мне кажется, что не стоит относиться друг к другу, как к неприятелю. Вы проходите, не стойте.
Марко прошел и снял плащ, потом сапоги.
— Сегодня я, право слово, наговорила дряни. Вы простите меня, Марко. Я уважаю ваше дело и вклад в общество. Я рада знать своего спасителя в лицо.
— Я отношусь к вам никак, — сказал Марко спустя минуту молчаливых переглядываний. — Мне все равно.
— А я утром подумала, что отношусь хорошо. В обед, что плохо. Мое настроение скачет, как.. Не знаю, просто скачет! Если мы вместе, то я хочу стать вашим другом. Мы ведь так славно говорили по вечерам.
— Выпили.
— Всего полбутылки.
— И требуется что?
— Больше вовлеченности от вас.
— Неинтересно.
— Обманываете и меня, и себя. Иногда вам все же приятно со мной говорить.
Марко глянул на Магдалину с прищуром. Сел в кресло и расслабился, закрыв глаза.
— Может быть, — кивнул он. — Почему вы здесь?
— Разве не стригой за мной охоту ведет?
— Нет, другое. Чувства.
— Обвиняете в.. чем? Марко, как самонадеянно! Вы не такой, что к вам каждая будет неровно дышать! Как вы вообще решили, что я!..
— Ваша реакция выдает, — усмехнулся устало Марко. Он поднялся с кресла и подошел к окну, у которого стояла Магдалина. Уперся тяжелым черным взглядом в ее бегающий светло-голубой. — Больше вовлеченности?
— Да, больше! Я хочу, чтобы вы перестали относиться ко всему.. ко мне.. вот так!
— Как?
— Будто меня нет, или есть, но что-то неважное и никчемное!
— Насильно мил не будешь.
Магдалина сделала шаг назад и отвернулась к окну. Марко отступил тоже. Он хотел чего-то, попытался, но не решился. Оба они не решались сделать шаг навстречу. Марко лег на диван и уронил руку на глаза.
— Сегодня день ни к черту. Мне горестно на душе из-за нашей ссоры. Вроде мы никто, но не менее паршиво. То и делаем, что ругаемся. — Магдалина села в кресло слева и открыла «Грозовой перевал». — А я бы хотела тишины и понимания. Чего-то мягкого и нежного.
— В любовных романах начитались?
— Даже если.
— Я не романтик.
— К чему вы это?
— А к чему вы?
Магдалина смутилась.
— Я хочу быть вашим другом, — сказала она.
Марко промолчал.
— «У меня нет друзей» и «мне все равно»?
— Да, — усмехнулся Марко. — Точно. — Он поднял глаза на Магдалину: она уже беспокойно глядела в ответ.
Какая-то маленькая, щуплая и бледная, почти серая, как пепел. На тоненьких ручонках кожа напоминала воск: полупрозрачная и гладкая, что просвечивали голубые венки. Волосы ее отличались от грубого волоса румын: мягкие, тонкие, отливающие золотом. На левой руке блестело кольцо — знак того, что Магдалина пренадлежала другому. Марко отвернулся, но ее, наклонившуюся к книге, запомнил. Будь у него фотоаппарат, то карточку он бы носил с собой еще долгие годы.
— Я не хочу быть пустым местом, — тихо сказала она.
Марко выслушал, но промолчал.
— Гм, — смутилась она, — забудьте. Доброй ночи. Наверное, я все таки ошиблась. Просто убейте стригоя и я уеду.
Магдалина поставила книгу на полку, достала из холодильника вино и ушла в спальню. Марко вздохнул.
Полежал с минуту, поглядел на потолок и решительно встал, чтобы войти в ее спальню без стука и застать выпивающей у открытого окна; в пепельнице дымилась сигарета. Марко подошел ближе, затушил тлеющий окурок и отнял бутылку вина, глядя в глаза Магдалины.
— Вы знаете, что меня этим не остановишь.
— Да.
Марко глядел тяжело, Магдалина — с бравадой. Она бы осталась смелой, не коснись Марко ее лица: он неловко, даже неумело провел пальцами по щеке, заправил пшеничный локон за ухо и неохотно отнял руку. Магдалина поджала губы в неясной для Марко эмоции, — она скрыла улыбку: он, этот айсберг дал трещину.
Магдалина обхватила ладонями руку Марко, покрутила ее нервно, коснулась невесомо шрамов и сухих мозолей. Она мялась, внутренне колебалась и все подгоняла себя к моменту-вспышке, который должен был венчать вечер таких немых откровений. Магдалина подняла глаза на Марко, и он впервые ей улыбнулся. Не злобно и не язвительно, как бывало, а иначе — мягко. И тогда она поняла, что эта улыбка стоила дорого для такого равнодушного воина с ножами вместо любовных дифирамб.
Такие улыбки называли бесценными. Марко улыбался красиво, особенно для Магдалины, уже давно попавшей под чары. Она коснулась пальцами ямочек на его щеках. Очертила угол нижней челюсти, острый кадык под воротом черной рубашки. Только тогда она вдруг осознала, что он истинно красив.
Она потянулась к его лицу, но Марко остановил порыв. Коснулся губами ее горячего лба и объяснил:
— Пьяная. Не надо. Жалеть будешь.
Магдалина улыбчиво уткнулась носом в его рубашку. Обняла легонько, будто боялась, что он иллюзия: тронешь — исчезнет. Обоняние кольнул запах мороза. Марко всегда пах холодом и зимней улицей.
— Не трави мозг этой тварью. Я найду. — Марко чуть подался назад, но Магдалина удержала его в объятиях. — Магдалина?
— Знаю. Поэтому пошла с тобой.
— Магдалина, не надо. — Марко отстранился. Лицо — снова холодная маска. — Мне не нужны отношения.
— Марко, перестань.. Прошу, не говори так. Только не сейчас.
— Я ради другого живу, — он поднял ее левую руку и коснулся пальцами кольца. — Не забывай, что у тебя уже есть мужчина.
— Но я не его люблю.
— Неважно. Меня в счет не бери.
— Почему? Марко, что это значит?
— Значит, что я избрал другой путь в жизни. Любовь — большая роскошь и фатальная ошибка одновременно. Перестань так цепляться за людей. Будь независимой.
Он вышел. Магдалина выпила.