Нет Мира

В ту ночь она не вернулась домой. Страшно оставаться одной, страшно остаться не одной в тёмной комнате, открытой для злых глаз. Никаких снов — только реальность-триллер, необъяснимая и пугающая.

Мама Лилиан недолюбливала Мирайю: считала слишком взбалмошной, своенравной. Но и она не лишена чувств, и, завидев на пороге всю грязную и заплаканную, впустила в дом. И даже набрала тёплую ванну, помогая согреться от холодности мира и погоды. Сердце её сжалось, растаяло, как у снежной королевы, как и любой другой здравой женщины.

Позже Лил скормила, казалось, весь холодильник: из всего сладкого и приятного за день был чёрствый зефир. За разговорами и бесчисленными платками они просидели полночи, ещё половину Мирайя не могла сомкнуть глаз. Она знала, что её ждет снаружи — вечный холод, мёртвая весна и следующий за ней повсюду человек-тень.

Она на ладони, под прицелом. Он наблюдает за каждым её действием тихо из-за угла. Ведь только так мог знать всё и даже больше, чем предполагала Мирайя. Она следила за зашторенным окном. Ждала и не верила.

Пройдёт ли следующая ночь лучше? Едва ли. Если днём солнце развеивает страхи, то с сумерками они приходят вновь под руку с тоской и Морфеем. Становится всё более невыносимо, хочется лезть на стены от разлагающейся пустоты внутри. И разорвать что-то маленькое, таящееся рядом — зарождающийся плод чувств, еле живой, почти убитый. Мирайя боялась и его.

Дом — милый дом, сейчас больше урод. Мирайя проскользила мокрыми ногами по полу и в нерешительности замерла, накрыв рукой дверную ручку. Там её комната — место не безопасное, особенно в ночи. Мирайя чётко видела, как мир теней оживает, а с ним страхи, монстры. И не только под кроватью, но и те, что в жизни. Выходят на охоту, ищут беззащитных — маленьких детей. Вырывают из люльки: кто плохо спрятался, тот съеден. Они жертвы в когтистых лапах. И следующая жертва — она.

Сделав пару глубоких вдохов и выдохов, медленно отворила дверь. «Просто комната. Здесь нет ничего страшного».

Пусть страшного нет, но кто-то определённо есть. И как только дверь за её спиной закрылась, поедая остатки света коридорной лампочки, появился Он — человек-тень.

Мирайя закричала, рефлекторно попятившись назад. Страх пронзил дрожью. Затряслись коленки, она еле удержалась на ногах. Марс закрыл ей рот рукой, крепко прижав к двери. На губах отпечатался запах сигарет и вкус металла. Счёт пошёл на секунды, и, поверьте, он считал каждую.

В его глазах не было злобы: привычный холод и равнодушие. Но если раньше в них хотелось утонуть, сейчас — скорее утопиться. Мирайя с трудом держала зрительный контакт: от одного только взгляда хотелось сжаться и спрятаться. Но она продолжала, чтобы Марс ничего не заподозрил: не заметил руку, почти бесшумно шурудящую в сумке. Почти.

— Пожалуйста, не кричи, — Марс осторожно отодвинулся и убрал руку. — Я бы никогда не обидел тебя.

Не имеет смысла, что он говорит, заглядывая в глаза, полные слепого страха. Его не скрыть, как и единственную сквозившую в них надежду выбраться из хватки, ночного кошмара. Мирайя чувствовала себя точно маленьким худеньким котенком, беспомощно барахтавшимся в жестяном ведре.

Она нащупала шариковую ручку, сжала так сильно, что побелели костяшки — единственная надежда на спасение, за которую можно зацепиться. И уже была готова воткнуть её в глаз Марса, когда он перехватил запястье:

— Нет.

— Отпусти меня, мразь, — прошипела Мирайя.

Лицо Марса скривилось, он дёрнул щекой и нехотя закрыл ей рот:

— Просто послушай. Вспомни, о чём мы говорили — там я. Там правда — не там, где видишь её ты. И если твоя тяга к познанию сильна так же, как моя, ты не упустишь этот шанс и придёшь. Сама.

Марс отошёл, а через мгновение оказался у балкона. Пересёк комнату, казалось, в один шаг. Мужчина оглянулся: Мирайя по-прежнему прижималась к двери. Её худые ноги, как-то не естественно расставленные в стороны, дрожали. Во мраке она выглядела всё более уязвимой — ребёнок, забившийся в угол.

— Или больше меня не увидишь. Обещаю, — Марс слегка наклонил голову и вышел, скрываясь во тьме.

Мирайя резко выдохнула, почувствовав наконец возможность дышать, и отпрянула от внезапно открывшейся двери.

— Что случилось?

В комнату скорее ввалились, чем вошли, заспанные родители. Отец посильнее затянул пояс халата, пытаясь взбодриться, с трудом сдерживая зевок. От его вида Мирайю передёрнуло: воспоминания вновь закружили хороводом. Синий халат и горький бурбон вспышкой возникли в сознании.

— Здесь был... была крыса, — Мирайя наконец разжала кулаки, мысленно смирившись с произошедшим. На ладошках отпечатались красные следы от ногтей. Всё оставляло след.

— Нам только крыс не хватало, — Аманда Форман устало помассировала виски. — Разберись с ней завтра, Роб.

Мистер Форман молча кивнул, так и не поняв, рад ли тому, что причиной внезапного пробуждения стала крыса — очередная проблема, взваленная на его плечи. Боже, груз на них весил десяток килограммов, и внезапно добавился одиннадцатый. Проблемы поедали каждого.

Дверь захлопнулась, а за ней разжались невидимые тиски, из глаз Мирайи полились слёзы. Горло сдавило в плаче, во всепоглощающей беспомощности. Она до сих пор чувствовала его ладонь на своих губах и пальцы на запястье. Мирайя всё ждала, когда они сомкнуться на горле, что он сожмёт сильнее, что отныне придётся видеть лишь тьму. Но этого не произошло. На неё давили лишь воспоминания, красивые и ужасные, запечатлённые на теле.

— Господи, как стереть это? — Мирайя запрокинула голову вверх, стараясь разглядеть что-то за размазанным очертанием люстры. — Помоги мне...

Но её шёпот никто не слышал. И не услышал бы. Её обнимало отчаяние саваном, камнем тянуло ко дну. Отчаяние от того, что она не могла ненавидеть Марса также сильно, как любить Алекса. Где искать то несчастное равновесие, чтобы забыть тупую боль? И в поисках его Мирайя кружила по комнате, пока взгляд наконец не остановился на столе.

На нём лежала маргаритка, совсем крохотная, но светившая красными огнями на белых лепестках. Смеялась и манила — символ её любви и слепой веры, а, может быть, не такой уж и слепой. Мирайя со злостью сжала её, хотела переломить на две части, но вдруг отпустила.

— Так нечестно! — она с силой ударила кулаком по столу. Из глаз снова полились слёзы.

Мирайя обессиленно рухнула на стул. Сил бороться не было. Главное, она не понимала с чем. Достав из ящика новую пачку сигарет, закурила, прикрыв глаза. И каждый раз открывая, надеялась не увидеть проклятый цветок перед собой. Но он не мог исчезнуть, как и последние две недели её жизни. Пелена медленно уходила, оставляя на своём месте кладбище надежд, расчленённых собственной рукой.

— Плевать, — Мирайя открутила бутылку с водой и закинула туда маргаритку. Быстро, чтобы не передумать. — Смотри, не утони. Как я...

Мирайя жалела себя, жалела растение. Стебель погнулся, и цветок скоро умрёт, но вряд ли от этого он становился более несчастным. Маргаритка на фоне ада — единственно хорошее, жаль недолговечное. Такими же были её отношения — мимолётным, красивым сном. За ними в элизиум отправились и несколько мгновений, подаренных во время последних чёртовых недель. Бесспорно мучительных и не менее прекрасных.

***

Белый-белый день — страданий в нём не меньше. Видеть Алекса в школе не легко, ещё хуже видеть его улыбающимся. Получается, счастливым? Он всё водил ножом по незажившим ранам, проникая глубже с каждым разом. Мирайя же пыталась не захлебнуться в собственной гордости и в лившихся из тысячи ран словах. «Как сильно нужно было довести человека, чтобы он даже не смотрел в твою сторону?»

За каждым новым лезвием шли ещё два. Новый день — всего лишь следующий круг ада, не прекращающийся цикл страданий. Как только уходила опасность — приходила тоска, оседающая комом в горле. Как больно делать вид, что ты в порядке, что совсем не сломлен, когда вовсе убит. А после пихать в себя всё, пока наконец не перестанет брать. Но это тоже не помогало.

— Тебе достаточно, — Рин осторожно убрал стакан из её рук. Они тряслись настолько, что половина содержимого так и осталась на барной стойке, не добравшись до обкусанных губ.

— Мне мало. Мало, — голова Мирайи сама упала на руки. — Грудную клетку будто медленно рвут... Боже, я скоро задохнусь в этой боли.

— Всё изменится.

— Да. Я уже чувствую, что стало хуже, — Мирайя как-то истерично улыбнулась и потянулась за виски.

Ежедневные походы в бар вместе с Рином не имели смысла. Он работал — она напивалась. Затем шла к гейше, пыталась понять, как оказалась там, где оказалась, но не находила ответов, и всё повторялось по кругу. Задача не из простых — выползти со дна разбитого сердца или скорее отсутствия опоры, безопасности и поддержки. В Мирайе было столько потребности и желания любить, но удовлетворить её было некому. Рин, Лилиан, даже Филипп — всё не то. Они находились рядом, пытались скрасить одиночество, но без толку. Никому из них не заменить утраты и образовавшейся от неё дыры.

Мирайя жала и жала на «replay», затем на кнопку смыва — пять дней как один длинный кошмар. Стоя на коленях перед туалетом, выслушивая ругань родителей за дверью и проклиная всё на свете, она пришла к ответу, который всеми силами старалась избегать.

Убийца незаметно поменял лицо. Сейчас страшно сдохнуть от интоксикации, потому что таково распоряжение любимого человека. В спирте захлёбывались не бабочки, но страх и ненависть к другим кровожадным рукам. Всё чище они становились, дальше. Как Марс — он держал слово, больше не ступал за порог. И за невозможностью направить чувства в его сторону Мирайя целиком отдала себя скорби. Вот почему размножилась боль, вот причина её прожорливости. Мерзкие насекомые в животе жевали плоть круглосуточно. И вытравить их могли лишь они же.

Переизбыток иронии. Недавно Мирайе казалось, что оставаться одной опасно из-за Марса: он придёт и загубит жизнь или её остатки. Теперь же Мирайя была уверена, что гораздо опасней для неё была она же сама. Остаться в одиночестве — значит погибнуть, непременно сойти с ума. Выход — идти, а идти-то больше и некуда... Имело дорогу только одно приглашение, которое она никогда бы не приняла. Но кто другой примет призрака бывшего и возьмёт опеку над капризным ребёнком?

Мирайя вытерла рот рукой, облокотившись на край ванной. До какого же уровня она опустилась. До чего же мерзко. И до чего безумная идея поселилась в её голове. Но разве делать хоть что-то не лучше, чем убиваться по тому, кому ты нахрен не нужен?

Внутренний голос шептал «не лучше».

— К чёрту всё. Мне плохо, — лицо исказила кривая улыбка, незаметно перешедшая в смех.

Смейся страху в лицо и смейся вместе со страхом — он лучше боли. Только не ковыряй дверь счастья штопором, стирая пальцы в кровь.

За смехом наступил судорожный плач. Мирайя клялась, что он последний. Что больше не будет закрывать рот рукой, подавляя всхлипы. Неважно. Родители всё слышали, но так и не решились войти.