Невыносимая жажда

Март, 1868 год

Я не мог выбросить из головы произошедшее, был потрясён и пребывал в ступорном состоянии. Что-то поменялось в моей душе, и по возвращению в номер отеля вечером того же дня — я желал поскорее остаться один и покинул Эллу — закрылся в ванной комнате, смывал с себя остатки засхошей крови на волосах и одежде. Потом я сбрил бороду. Вера в бога покинула моё сердце. Растительность на лице мешала, делала из меня взрослого мужчину, постоянно пачкалась в крови. До боли в висках мне надоело смотреть на своё обросшее лицо, и теперь в зеркале я видел подлинного себя. Кто же такой — подлинный я? 

Впавшие от голода щёки, очерченные скулы, острый нос и карие глаза цвета какой-то ржавчины, а под ними тёмные круги; томный взгляд и узковатые, поджатые губы, будто прячущие под собою острые смертоносные клыки. Белая болезненная кожа с выраженными из-под неё фиолетовыми венами. А если всмотреться в глаза, то где-то в глубине, в чёрных бездонных зрачках прятался прежний я: такой, какой был в детстве. Пухлый, розовощёкий, наглый, избалованный мальчишка, любящий покушать выпечку и сладкое. Давно всё поменялось, а я надеялся, что стану вновь таким. Недостаток человеческой крови сказывался на моём физическом обличии. Я стал тощим и костлявым. До сегодняшнего дня я этого не замечал. Только сейчас я взглянул на себя по-другому и плакал. Плакал горько.

Меня удручала сущность, живущая во мне. Я впал в оцепенение на несколько дней, не появляясь на свет и переосмысливая слова Эллы. Не мог решить конфликт самим с собой и свыкнуться с убийствами людей.

За то я полюбил Эллу, что она перевернула мою жизнь и я посмотрел на себя по-другому. Но в некоторых ситуациях я продолжал вести себя как сварливый подросток: например, когда Уна в один день сообщила мне совершенно дикую весть.

Мы были вдвоём в моём рабочем кабинете, потому что девушка сказала, что хочет сказать мне что-то важное. Её вид был достаточно кроток и напуган: видно, Уна чего-то очень боится. Я деловито сидел в своём кресле и ожидающе смотрел на застенчивую девчушку.

— Ну, что случилось?

— Мистер Далтон, дело в том, что я услышала... случайно услышала разговор Вашей жены с мужчиной, который её посещает, когда Вы отсутствуете дома. Они часто обсуждают Ваше имущество и, извините за столь смелое высказывание, обговаривают идею, чтобы Кэролин подлила Вам на ужине смертельный яд... — на этом моменте Уна замолкла, дабы посмотреть на мою реакцию.

— Смертельный яд? — переспросил я, вскинув левую бровь вверх.

— Да. И мне совершенно не показалось, мистер Далтон! Эту тему Ваша жена обговаривала с Альберто не один раз. Мне больно это говорить, но они хотят убить Вас, чтобы присвоить себе Ваше имение.

Я был немного поражён услышаным заявлением. Моё удивление вылилось в отрицание и ожесточённую речь по отношению к пугливой нерешительной Уне.

— А теперь скажи мне: ты считаешь приемлемым подслушивать личные разговоры моей жены и наводить на неё клевету? — холодным, но твёрдым тоном я задал вопрос девушке, которая, сложив руки у подола фартука, трепетным взглядом смотрела на меня.

— М-мистер Далтон, какая клевета? Что Вы! Я не осмелюсь врать Вам, я предана Вашей семье...

—  Я спрашиваю: ты считаешь это приемлемым?

— Нет, но я совсем случайно услышала их разговор и посчитала, что Вы должны знать это!

— Считаешь, я должен знать твои домыслы о том, что Кэролин решится меня отравить? — встав на ноги, я сделал несколько решительных шагов в сторону маленькой Уны, глаза которой наполнялись стыдливостью. — Как ты смеешь говорить такие гнусавые вещи про мою жену?

Девушка не ожидала от меня такого ответа; я ощущал на расстоянии, как она трясётся. Остановившись подле неё, я пронзительно смотрел прямо в доверчивую безобидную душу.

— Простите, что вызвала у Вас сомнения, мистер Далтон! Клянусь Богом, я не вру, я взаправду всё слышала! Я не стала бы говорить непотребства про миссис Далтон. Я уважаю Вас и Вашу жену... но желаю сохранить Вам жизнь, и поэтому не смею держать в тайне такие секреты.

— Вон из моего кабинета, — я грозно указал рукой на дверь.

— Нет! — дрожащие худенькие ручки схватились за ткань моего жилета, наполненные слезами зелёные глаза в отчаянии взирали на меня. — Уилльям Далтон, Кэролин хочет Вас отравить, она подольёт яд в бокал вина, или в кружку чая, или подсыпет в ужин! Вы должны быть осторожны, Вы должны что-то с этим сделать! Я не хочу, не хочу Вас потерять, я.. я... я не смогу без Вас, мистер Далтон, послушайте же меня!  Клянусь, это не клевета, это не ложь! Я никогда, слышите? никогда не посмею Вам солгать!..

Моя рука забралась в рыжие кучерявые волосы, голова наклонилась чуть ниже, к юному личику перепуганной беспорочной Уны. Она и в самом деле готова была расплакаться. Её чистый запах невинности будоражил мой ум.

— Никогда не посмеешь солгать? — ещё раз уточнил я.

— Никогда! — подтвердила определённость девушка, не отрывая от меня своего взгляда. — Мистер Далтон, я... я люблю Вас. Очень сильно люблю.

Не знаю, что на меня нашло, но от услышанного признания я жадно впился в маленькие губки Уны и погрузился в пламенный поцелуй. Руки, обнявшие девушку за талию, прижимали её ко мне; я гладил её, увлечённо целовал нежную хрупкую кожу губ, щёк и шеи. По-детски чувствительная девушка безропотно отдавалась мне, будто бы давно этого желая; в какой-то миг, ощутив своё вампирское возбуждение, я приостановил происходящее, поскольку не желал осквернять её чистейшее нутро.

— Уходи, пожалуйста, — отстраняя от себя Уну, произнёс я более раздражительно.

Глазки девушки округлились в замешательстве.

— Мистер Далтон...

— Уйди отсюда, Уна!

— Пожалуйста, подождите...

— Я и так отравлен! Я отравлен, слышишь? Поди вон!

Через несколько секунд я остался один в кабинете. Моя грубость была связана с нарастающим желанием потешить свой кровожадный голод, а Уна — не тот человек, на котором я хотел срываться. Она была слишком близко, слишком сильно пряный аромат ударял в мой нос, вызывая животный аппетит. Этот безгрешный ангелочек не заслуживал того, чтобы видеть моё нещадное обличие, и я, быть может, любил её тоже, но как своего ребёнка.

Невзирая на тот случай с Уной, я стал остерегаться Кэролин и взял её под контроль.

Июнь, 1868 год

За пару месяцев жена меня до сих пор не отравила. В какой-то момент я хотел забыть про эти подозрения, пока лично не услышал беседу Кэролин с её любовником. Я намеренно устроил слежку в тот день, когда девушка попросила у меня разрешения на «вечернюю прогулку с подругами», и прекрасно предчувствовал, что встреча будет с кавалером из Италии.  Кэролин не смекнула, что я способен спланировать надзор за нею, и вела себя раздольно, беззастенчиво общаясь с Альберто. Когда они остановились в парке, усевшись на скамью, их диалог прекрасно можно было расслышать. Я прятался за обильной растительностью и был скрытен в сумеречных потёмках, находясь буквально за их спинами.

— Расскажи, прелесть моя, как там рабочие дела у Уилльяма?

— Ох, Альберто, я в них даже не лезу, да и он не горит желанием мне о них говорить; но со стороны могу сказать, что никаких проблем вроде бы не имеется. Эрнест Брукс, который покушался на наследство, пока умолк; а сам Уилльям... в общем говоря, мы с ним слишком далеки друг от друга. Я понятия не имею, что у него на уме, он мне не раскрыватеся.

— У вас был секс?

— Я даже не помню, когда он был! Ха-ха, вот такая забава: муж и жена вообще не спят друг с другом. Я его в кровати рядом с собой сто лет уже не видела, представляешь! Наверняка он имеет кого-то на стороне; обаче меня это не волнует. Его глаза пусты и безразличны ко всему. Мне он ласкового слова давным-давно не говорил.

— Как такому очарованию можно не говорить ласковых слов, моя ненаглядная Кэролин?

— Безразличие им руководит.

— Чепуха: ты всех околдовываешь своей красотой.

— Значит, моя красота для него непостижима.

— И то верно.

Сквозь листву я заметил, как смуглый бородатый мужчина поцеловал ладонь моей жены.

— Ты самая прелестная, самая обворожительная и самая сексапильная девушка в моей жизни. Ты очаровала меня, Кэролин! И я страдаю от желания быть с тобою в законном браке.

— Альберто, я тоже желаю быть с тобой!

— В таком случае, когда ты решишься избавиться от Уилльяма? Полагаю, его присутствие сильно мешает для нашего счастья.

— Мне стоило найти источник отравы. Неделю назад я отыскала продавца замечательных ядов. Теперича, когда он продал мне бутылёк, я планирую подлить любимому мужу в вино. Но,  Альберто... мне тревожно!

— Прелесть моя, ты только не бойся. Мамой клянусь, на тебя никто и не подумает. Зато мы станем счастливы с тобою вместе, заимеем имущество и много денег, уедем подальше отсюда. Ты же хочешь детей, верно? Хочешь мальчика и девочку? А что тебе даст Уилльям? Он не любит тебя, к тому же бесплоден. Ни детей, ни любви, ни семейного очага. Кэролин, родная, ты заслуживаешь большего, чем этого безуспешного лорда. Гарантирую, я подниму дело Далтонов на ноги, мы станем в разы богаче и влиятельнее! А самое главное, солнце моё, я всегда буду рядом с тобой.

— Что, всерьёз, Альберто?

— Вне всякого сомнения!

— Я люблю тебя, Альберто! Идемте отсюда, в отель, уединимся. Мне не терпится снять пред тобою всю одежду.
Ничего не подозревающая пара встала со скамьи и исчезла вдали.

Я остался в потрясении и полнейшем разочаровании. Безусловно, мне было известно, что наши семейные чувства с Кэролин давно угасли; но я с трудом верил, что она имеет совесть на подобный поступок. Как же лёгок человек на предательство: только затми ему глаза медовыми обещаниями, и он сразу же будет готов вонзить в спину нож.

В один вечерний ужин я знал, что Кэролин подлила мне яду в чай. Я отказывался его пить, а она настойчиво навязывала сделать мне хотя бы глоток. Тогда чашка чая разбилась вдребезги о пол, моя злость лишала меня контроля; однако я не стал говорить своих соображений, поэтому покинул столовую.

Подобные случаи происходили не раз: в общем-то, я не пил все напитки, что предлагала мне Кэролин. Чтобы отвлечься от семейных интриг, свидания с Эллой участились. Она преподавала мне уроки немецкого и учила сидеть верхом на коне. Когда Элла узнала, что я не умею управлять лошадью, то очень поразилась и сказала, что только неуважающие себя мужчины не обладают навыками верховой езды.

Мне был предоставлен английский скаковой жеребец по кличке Граф, оправдывающий своё величественное имя: блестящая чёрная масть, точно как у ворона, длинные стройные ноги, высокий рост, с точёными мускулами. Нрав резв, но при этом послушен; и я успел привязаться к нему, каждый раз испытывая удовольствие, находясь в обществе Графа и Эллы, у которой, попутно отмечу, была кобыла Юсита гнедой масти, совершенно скромного и смиренного характера.

После нескольких уроков в манеже я мог спокойно сидеть в седле и скакать рысью, однако не совсем уверено и твёрдо. Спустя еще несколько занятий имел правильную посадку и управление конём. Граф был сговорчив и шибко энергичен.

Когда конь был полностью мне подвластен, мы стали выезжать за пределы манежа на прогулки. Наше времяпровождение с Эллой было неутомимо и увлекательно. Один раз, выехав в елань леса, мы вчетвером остались там на всю ночь: провожали закат и встречали рассвет.

По правде говоря, это был один из самых романтичных дней в моей жизни. Пока Граф и Юсита паслись неподалёку, мы с Эллой сидели на траве, пред нами прекрасный пейзаж зелёного засыпающего леса и красочного неба. Впервые за всю свою жизнь я раскрыл глаза на окружающий мир и стал обращать на красоту природы: отчего ж я раньше этого не делал? Как окрыляюще сменялись оттенки бесконечного безмятежного неба: солнце, неспешно уползая за горизонт, раскидывало лучи цвета апельсинового джема по всему небосводу и листве шепчущихся деревьев, согревая мою холодную кожу. И эти наблюдения за солнцем доставляли мне воодушевление, невзирая на то, что прежде яркий свет я ненавидел.

А красота Эллы только украшала тот чарующий вид. Я рассматривал с восхищением, как она, чуть щурившись от солнца, глядела вдаль, её всегда накрашенные алым цветом губы в этот раз были без помады, виднелся естественный цвет розоватой кожи; небрежно растрёпанные волосы спускались на шейку и плечи, развиваясь по лёгкому ветерку; на её теле приталенная амазонка тёмно-зелёного цвета, шляпа с прозрачной вуалью и перчатки. Весь образ девушки наполнен шармом неотразимой и крайне женственной наездницы.

Я тогда не выдержал и сказал по-немецки:

— Du bist das schönste Geschöpf der Welt (нем. — Ты самое прекрасное создание на свете).

Элла засмущалась, но скрыла это под лучезарной улыбкой и вуалью, прикрывающее её лицо.

— Danke, Herr Dalton.  Dein Deutsch ist schon gut (нем. — Благодарю, мистер Далтон. Твой немецкий уже хорош).

— Я люблю тебя.

Затем, проводив закат, мы целовались. Нас накрыла ночная тьма и тишина живого леса, сине-чёрное небо усыпалось мерцающими звёздами, а блеклая луна окутала окружающий мир своим мерклым светом. Лошади щипали траву неподалёку, привязанные за поводья к дереву, их фырканье и хруст пережёвывания пищи сливались с покоем природы и нашим оживлённым дыханием и звуками поцелуев.

Я же беззастенчиво трогал девушку во всевозможных местах, насколько позволяла её плотно закрывающая одежда. Страсть между нами углублялась, и, немного погодя, Элла лежала на траве подо мною, неприкрытая лишними слоями амазонки; мы слились воедино, в переполненный ком жажды похоти и бурлящих чувств. Наш секс был не просто совокуплением, а сводящим с ума вкусом любви и влечения друг к другу.

И, закончив, я сыто, умиротворённо растянулся на щекочущей кожу траве, с задумчивостью принялся созерцать на бесконечно далёкие мелькающие пылинки звёзд.

— Боже, я... никогда не замечал, что небо столь прекрасно, так высоко и необъятно. А теперь, когда я смотрю на него, у меня переводит дух и хочется думать о чём-то неосуществивом, неопознанном. А как дивен этот прохладный ночной ветерок, свежий лесной воздух, Элла... — под глубоким впечатлением сказал я. — Я всегда был сосредоточен исключительно на своих проблемах, думая, что в мире нет ничего более прекрасного, чем любовь и кровь. А оказывается, что счастье — это мелочи, любовь — это мелочи. Такая мелочь, как прогулка в лесу, может повлиять на душевное сознание гораздо сильнее, чем вера во всевышнего. А лошадей я стал рассматривать не только как источник крови, а как... приятелей. Признаюсь, никогда не думал, что лошади столь умные создания.

— Ты был ослеплён голодом, и это нормально, — Элла лежала близ меня так же бестревожно, как и я, прятая свою наготу под тканью одежды. — Поверь, наш голод перекрывает в нас всю человечность; ты и не будешь, родной мой, замечать, что творится вокруг тебя, ведь тебе нужно только одно. И от этого спасает только свежая кровь. Но зато, насытившись, ты можешь продолжать быть таким же человеком и видеть прекрасное в простом. И мне хорошо, хорошо сейчас, потому что вчера я убила юношу, он был очень сладок.

— Что это был за юноша?

— Ах, очень наивный и глупый человек, подался женскому соблазну и сгнилул по своей доверчивости.

— А ты как всегда: покушилась на невинного...

— Он сам виноват, что был слишком несмышлёным.

Я вздохнул и не стал спорить, продолжая всматриваться в чуждые звёзды.

— Уилльям, я хочу тебе кое-что сказать, — отвлекла моё внимание Элла, и я перевёл вопрошающий взгляд на неё. — Я беременна. От тебя.