Карфаген

ТГ канал: https://t.me/+hAukDe74YS5lZjUy

Харвер поправляет шляпу и, остановившись на тротуаре, решает перевести дух. Все-таки постоянный сидячий образ жизни дает о себе знать, и мужчина снова обещает себе, что будет почаще выходить на прогулки. Витрины магазинов сияют так ярко, что затмевают звезды. Ощущение, что вся эта мишура создавалась не для того, чтобы радовать прохожих или наполнять город рождественским духом, а чтобы мериться амбициями. Каждый бренд старается перекричать другой — больше огней, больше блеска, больше вычурных декораций, словно это не праздник, а негласная битва за внимание. Харвер осуждающе качает головой и, глубоко вдохнув запахи корицы, глинтвейна и мокрого из-за первого в этом году снега асфальта, продолжает свой путь. Мимо пробегают нагруженные пакетами запыхавшиеся люди, до ушей то и дело доносится писк кассовых аппаратов, и Харверу уже в третий раз наступают на ноги зазевавшиеся туристы. Он оборачивается к торговому центру, наблюдает с бесстрастной улыбкой за потоком людей, пытающихся занять у входа очередь, и прячет руки в карманах пальто.

— Чем быстрее вы бежите в попытках успеть все, тем быстрее приближаетесь ко мне. После вы жалуетесь, что делали то, что было нужно, но так и не успели сделать то, чего хотели, но поздно, вы уже сидите в моей лодке.

Харвер продолжает свой путь и, остановившись у светофора, в ожидании зеленого для пешеходов, чувствует, как снежинка ложится на его нос. Он поднимает глаза к небу, любуется танцем кружащихся в воздухе снежинок, которые мерцают в свете уличных фонарей, а когда опускает, замечает пытающуюся поймать их девочку. В ее глазах столько неподдельного восторга и счастья, что мужчина, несмотря на зеленый, дорогу не переходит, продолжает любоваться ей.

— Может, я ошибаюсь, — говорит про себя старец. — Ведь что может знать об истинных желаниях человеческой души тот, кому поставляют только павших.

Харвер, перейдя дорогу, растворяется в толпе, которая и не подозревает, что всего в нескольких шагах от них стоял перевозчик душ, размышлявший над их жизнями больше, чем они сами.

— Кого-кого, а тебя я совсем не ожидала увидеть, — пока гость располагается за стойкой, Сантина открывает для него бутылку Гиннесса и наливает пиво в высокий стакан. — Цвет этого пива, как тьма под твоей лодкой. Идеально для тебя.

— Благодарю, — прокашливается положивший на стойку шляпу старик и тянется за стаканом.

— Что же так встревожило тебя, что ты выполз из своей пещеры? — внимательно смотрит на него Сантина, которая удивлена, ведь Харвера обычно из дворца не выкурить.

— Я слуга порядка, и мое ремесло не знать жалости, не испытывать сомнений. Но как быть, если сам порядок порождает хаос? — делает большой глоток из стакана Харвер. — Если мой долг — повиноваться, но, следуя ему, я разрушаю то, чему служу? Я не хочу больше быть пешкой.

— Мы ведь это обсуждали, Харон. Ты сам прекрасно знаешь, что пешка здесь не только ты. К чему спустя столько веков ты вновь вернулся к этим размышлениям? — мрачнеет Сантина.

— Те души были не моим выбором, а волей других, и не было и дня, когда я не думал о них. В тот день, когда я оставил две души на берегу, я думал, что просто выполняю приказ. Но ты обманула меня, — укоризненно качает головой мужчина.

— И ты меня простил, — шипит женщина. — Ты понял, почему я это сделала. Тем более, мой выбор был верным, вторую душу тебе и без меня не дали бы забрать.

— А первую? Он должен был перейти реку и остаться в аду, а благодаря мне он получил право на новую жизнь! — восклицает старик, привлекая внимание парочки посетителей в пабе. — Этот выбор теперь висит надо мной тяжким грузом. Если это не было моим решением, то почему оно ощущается как мое проклятие?

— Ты сделал правильный выбор, он не заслуживал ада, только потому что полюбил Левиафана, — нагибается к нему Сантина. — Этот сирота никому зла не причинял! Он за свою короткую жизнь даже насекомое не обижал, весь его грех в том, что он полюбил моего сына. Разве за это можно перевозить душу в ад? — уже мягче говорит женщина и накрывает ладонью его руку.

— Мне кажется, я вижу ее и я схожу с ума, — трет виски мужчина. — Ты сказала «не вези их», они потребовали у меня одного, но никто из вас так и не объяснил, что с ними будет. Они должны были перейти реку.

— Они не прожили жизнь, чтобы уйти в забвение. Они не заслужили, Харон.

— А кто определяет, кто заслужил? — с горечью смотрит на нее мужчина. — Никто не хочет в ад, ты же знаешь, что со мной торгуются весь путь. Не было ни одной души, которая покорно приняла бы свою судьбу. Они предлагают монеты, молят о втором шансе, обещают все в этот раз сделать правильно, но я глух к их мольбам и должен выполнять работу. Я плыву по реке, но не выбираю ее течение, так же и они после смерти не могу выбирать новое пристанище. Я уступил тебе тогда, зная, что плата за это будет высока, но сейчас я понимаю, что не представлял, насколько.

— Тебе что-то сказали? — обеспокоенно смотрит на него Сантина. — Это не твоя вина. Я единственная, кто будет отвечать за последствия, я сильнее тебя, и это был приказ. Ты обязан был подчиниться.

— Нет, пока никто ничего не говорил, но я не могу смотреть в его глаза, — тяжело вздыхает Харвер. — А я знаю, что это он, тот, кого я оставил на берегу. Судя по твоему молчанию, и ты знаешь.

Сантина кивает.

— Это того стоило?

— Что именно? — спрашивает Сантина.

— Ты спасла его пару, подарила им новые жизни, но знала, что придет день расплаты, и они оба погибнут. Твой выбор стоил того?

— Левиафан бессмертен, Харон. Более того, он слишком важен для них, для мирового порядка, ведь он — единственное оружие, которое делает их всесильными, — облокачивается на стойку Сантина. — А теперь подумай, что мое бессмертное, точнее, лишенное возможности вечного покоя дитя, слоняется из века в век, не зная радости, счастья, не любя и не будучи любимым. Для нас дни, которые они провели друг с другом, ничтожно малы, но да, это полностью стоило того. Он был счастлив, он счастлив и сейчас, пусть счастье его краткосрочное. Я бы не смогла отнять у него любимого, я делала это только тогда, когда знала, что это не конец.

— Но сейчас ведь будет конец, — осторожно говорит Харвер. — Они или оба погибнут, или он останется один. Ты готова к этому?

— Я готовилась столько веков, и нет, я не готова, — прикусывает губу Сантина. — Я все еще убеждаю себя, что это не он, что омега — тень того, кто еще не родился.

— Это он, я его чувствую даже без знаков. И они чувствуют.

— Я хочу верить, что это не он, что он просто родился с его лицом и, возможно, поэтому вызвал в Чонгуке чувства, ведь мой сын по-настоящему никогда не забывал свою любовь. Иронично, учитывая, что я хранительница души, и я точно знаю, где она, — губы Сантины расползаются в горькой улыбке.

— Самообман — жестокая штука, — осуждающе смотрит на нее Харвер.

— Меня боятся и ненавидят, ведь я забираю у людей самое дорогое, но даже я не понимаю, как можно быть настолько жестоким, чтобы лишить свое создание пары. Не всем людям удается встретить половинку души, но до самого конца в них остается надежда, ведь, вкладывая руку в мою ладонь, они все равно оглядываются. А Левиафану даже надежду не оставили, — опускает глаза Сантина. — Давай верить, что это не он, и счастье Чонгука будет длительным, ведь скоро и так знаки невозможно будет игнорировать, и за ним придут. Я снова не смогу защитить свое дитя от боли.

— Тебе самой нужна будет защита, потому что они уже знают. Левиафан проснулся, его жажда разрушать идет на убыль, остался один знак, и тогда даже то мизерное число существ, кто, как и ты, убеждает себя в обратном, склонят головы перед приказом, — поднимается на ноги Харвер. — Когда время придет, я посажу его в лодку, Морте. Прости меня.

***

Харон готовится к Рождеству. Удивительно, что даже дети тьмы празднуют праздник, который Ги, будучи человеком, никогда не праздновал: он или был на работе, или закрывал шторы, чтобы веселье не отвлекало его от очередных планов уничтожить первородных. Сейчас, наблюдая за всеобщей подготовкой во дворе и заранее проживая предстоящую разлуку, Ги думает о том, что всю свою жизнь он себя за что-то наказывал. Даже без наличия явных причин, подсознательно Ги всегда считал себя не достойным — дружбы, успехов, лучшей жизни, любви. Возможно, поэтому он и не разрешал себе чрезмерно радоваться хорошему событию, словно его радость — маяк, на который придут коллекторы и обязательно предъявят ему счет. Счет он всегда получал, и последнее, что он узнал про Каана, это в очередной раз доказало. Ему не стоит удивляться, ведь так и должно быть по книге судьбы, а она у Гидеона точно есть, расписана теми, кто его никогда не любил, не хотел. Дитя ошибки, рожденный, чтобы реализовывать, казалось бы, свои, но на деле чужие цели, окрещенный смертником Гидеон должен теперь счет и за любовь оплатить. И никого не интересует, по средствам ли ему он. Обида в Гидеоне из часа в час разрастается, то он переполнен агрессией, готов рвать и метать, то сдувается, как воздушный шар, сидит в углу, бездумным взглядом стену сверлит. В просторной комнате нет места мечущейся душе, и даже открытые нараспашку окна не помогают парню надышаться. Его отвлекает вошедший в спальню Маммон, но кот близко не подходит, устраивается в дальнем углу и внимательно смотрит, словно пытается прочесть мысли придавленного к полу своим горем омеги.

— Неужели меня правда нельзя полюбить? — облизывает сухие губы Гидеон и смотрит так, будто бы кот может ему ответить. — Хотя, я ведь принял это, я смирился, да и моя жизнь этого не предполагала, но я позволил себе слабость, я впустил его в сердце и поступил, как те омеги, над которыми я смеялся. А теперь мне больно, Маммон, эта боль сидит во мне, а рядом с ним бурлит. Его глаза, как черная дыра, засасывающая мои надежды, руки, которые казались крепостью, скорее ограждение, за которое мне не вырваться, а его слова, как молитвы, которым не суждено быть услышанными. От этого лечатся?

Маммон не отвечает, а Ги с горечью улыбается, ему ведь и поговорить не с кем. Тео бы его, конечно, выслушал, но рассказывать правду об этой странной и убивающей его связи, за которую он расплатился своим сердцем, Гидеону пока еще не хочется. Хотя, Каану его сердце и не нужно. Все, что ему нужно — мировое господство и смерть, которую он контролирует, держа Ги при себе. «Я бы обменял на тебя все миры. Ты бы обменял меня на них, если бы мог».

Единственное, о чем Ги может сейчас мечтать — это то, чтобы Каан во дворце не появлялся, не поднимал в нем ураган, разрушающий его самого. Сомнительно, что его мечта реализуется, учитывая подготовку к празднику. Ги помнит слова Каана про то, чтобы и он спустился на праздник, и не может придумать причину, почему он этого не сделает. Спуститься вниз — это как попасть в стаю пираний, и пусть Ги не уверен, кто именно знает об истинной причине их связи с Кааном, ему кажется, что смеются над ним абсолютно все. Он с утра видел с балкона провожающего на работу Раптора Тео, параллельно с чувством радости за друга пережил очередную волну жалости к себе, ведь альфа Гидеона к нему ничего не испытывает, и он идиот, что взрастил в себе любовь, которой сейчас и давится. И несмотря на, казалось бы, очевидные вещи и факт предательства, Ги оправдывает свое бездействие тем, что пока способ связи с Риксби он не придумал, да и маршрут побега не выбрал. В глубине души омега знает, что он нарочно оттягивает разговор с Кааном, потому что уверен, что он будет последним. Что бы в итоге Гидеон ни решил, и как бы их не раскидала судьба, одно он знает точно — он хочет посмотреть ему в глаза, хочет спросить его, за что он так жестоко поступил с ним. А пока он ищет выход и параллельно цепляется за последние часы вместе. Если перед смертью не надышаться, то и перед разлукой любимым не насытиться, но Гидеон все еще пропитан ядом любви, и раз в конце его тоннеля света нет, он еще немного у чужого постоит. Взгляд падает на подаренный ему Кааном наряд на вечер, и Ги думает, что он человек, он слаб, и нет ничего страшного в том, что он снова займется самообманом, оденется, спустится вниз, представит, что у него есть альфа, и у них все взаимно, а потом они вместе разрушат эту иллюзию. Подарок от Каана еще утром занесла Джесс, но Ги к нему даже не притрагивался, а сейчас пропускает сквозь пальцы струящуюся ткань, которая горит огнем, и не может скрыть восхищения. Хотя бы на один вечер у него будет все, о чем мечтают пусть не все, но многие омеги. Хотя бы на один вечер он убедит себя, что он достоин.

Рождественский прием в Хароне обещает стать событием года, ведь на него Азари пригласили весь светский мир, а члены королевской семьи уже подтвердили свое участие. Что неудивительно, учитывая тесные связи Азари с правящей монархией. Каан и Раптор были против идеи проводить прием, но Киран, Арес и Элисса убедили альф, сказав, что прием — очередное напоминание для всего мира, что клан Азари по-прежнему на ногах и только процветает. Сам прием пройдет в главном зале дворца, по центру которого уже раскинулся огромный рождественский стол, украшенный хвойными венками, красными лентами и горящими свечами. По всему пути в зал расположены елки, на каждой из которых сияют золотые и серебряные шары, сверкающие звезды и ленты из чистого шелка. Музыка живого оркестра наполняет зал нежными рождественскими мелодиями, смешивается с шепотом гостей и звоном бокалов с шампанским. Харон открыл свои погреба, и сомелье подбирают вина из редких коллекций Азари, которые, возможно, в первый и последний раз в жизни будут пробовать гости. Еду и напитки предоставляют лучшие кейтеринг-сервисы страны и именитые шеф-повара мирового уровня. Столы ломятся от обилия еды и закусок — здесь и черная икра из Ирана, белые трюфеля из Альбы, лучшие морепродукты из всех уголков мира. Гости радуют свои вкусовые рецепторы и с нетерпением ждут появление как королевской семьи, так и новых пассий первородных, о которых говорит весь светский мир.

Киран и Элисса лично встречают важных гостей, коротко обмениваются любезностями на пороге, и наконец-то двери в зал распахиваются, и главный дворецкий Харона объявляет:

— Принц Гарри, герцог Сассекский, и Герцогиня Сассекская, Меган, с их Высочествами Принцем Арчи и Принцессой Лилибет!

Все присутствующие моментально замолкают и оборачиваются к входу, чтобы поприветствовать прибывших. Принц Гарри выглядит элегантно в строгом вечернем костюме классического покроя с галстуком-бабочкой. Герцогиня блистает в платье синего цвета, которое подчеркивает её изящную фигуру и сдержанную элегантность. На ней минимальное количество украшений, из которых выделяется фамильный браслет, символизирующий связь с королевской семьей. Арчи и Лилибет, в сопровождении няни, тоже одеты по-королевски: Арчи в смокинге, а Лилибет — в платье кремового цвета с лентой в волосах.

Гости выстраиваются в шеренгу, чтобы поближе увидеть и поздороваться с герцогом и герцогиней, а Гарри и Меган радужно приветствуют знакомых и поддерживают оживленные беседы. Элисса, привыкшая к вниманию, которое оказывает Азари королевская семья, с легкой улыбкой провожает дорогих гостей к их местам и умиляется тому, как Арчи смело отвечает на вопросы Ареса. Гарри, увидев вошедшего в зал Каана, передумывает садиться и крепко пожимает руку подошедшего первородного. Каан, как и всегда, делает комплимент Меган и признает, что очарован Лилибет, которую альфа видит впервые. Девочке, впрочем, то, что они только познакомились, не мешает, и она уже приглашает его на чаепитие с куклами.

Поток автомобилей во двор дворца не прекращается, и нервничающий Тео никак не может решиться переступить через порог своей комнаты и уже спуститься вниз. Он знает, что королевская семья уже прибыла, и по этикету должен был быть в зале еще до них, но это впервые, когда омега так сильно переживает перед своим появлением перед высшим обществом, ведь будет он там со своим вторым мужем. Тео не сомневается, что многие его осуждают, повторяют слова Арисы о том, что труп Джона и остыть не успел, но продолжает убеждать себя в том, что им неизвестна вся правда, а значит, они не объективны. Раптор еще пару дней назад сказал, что ждет его на приеме, и Тео ринулся сразу искать наряд. Альфа и с этим помог, попросив его просто сказать, что и от кого он хочет. Несмотря на то, что в преддверии праздников практически невозможно найти что-то не забронированное и оригинальное, наряд Тео ему моментально доставили и ушили прям на нем же.

Раптор нервно ходит по коридору, ожидая омегу, и когда он появляется в поле зрения, растерянный альфа не может выдавить из себя и слова.

— Я подожду, когда ты вернешь дар речи, — мягко улыбается ему Тео и, вложив руку в его ладонь, ждет, когда они пойдут к двери зала, но альфа не торопится. — Только не говори, что ты передумал, — хмурится омега.

— Я бы спрятал тебя от всех глаз, любовался бы только сам, но я не могу так поступить, — честно говорит Раптор, не боится показать свою уязвимость. — Ты чрезвычайно прекрасен.

— Тогда, может, я успокою тебя, если скажу, что мне хотелось выглядеть красивым сегодня только для тебя, — снова улыбается Тео, и Раптор, не скрывая то, как ему понравились его слова, кивает, чтобы им открыли двери.

Тео одет в свободные брюки и блузку, которые переливаются от лазурного до глубокого бирюзового оттенка при каждом его шаге. Шелковистая ткань брюк струится по его длинным ногам, а широкие рукава блузки создают ощущение воздушности, словно весь его наряд соткан из воды. Густые каштановые пряди парня уложены небрежными локонами, что придают ему утонченную привлекательность, а его кожа теплого оттенка сияет под светом люстр. Тео чувствует, как сильно альфа зажимает его ладонь, пока они под пристальным вниманием очарованной красотой толпы идут к столу.

— Не ревнуй, — тихо говорит Тео. — И перестань так зло смотреть на своих гостей. Ты их пугаешь.

— Пусть они перестанут таращиться на тебя, я им свинец в глаза залью.

— Тяжело мне с тобой придется, — вздыхает Тео и, улыбнувшись пославшей ему воздушный поцелуй Элиссе, идет с мужем к герцогу и герцогине.

Джулиан, который сегодня занимается обеспечением безопасности приема, придерживая в руках рацию, передвигается между гостей, ни на миг не отвлекается от своей работы. Он запрещает себе думать о ночи, которая последние сутки заполонила все его мысли. Виновник его душевных страданий тоже здесь, выглядит потрясающе в синем костюме, пьет шампанское, общается с гостями и Кираном, и не было и секунды, когда бы Джулиан не чувствовал взгляд впившихся в него карих глаз.

Очередной вздох восхищения проносится по залу, и Джулиан, обернувшись, смотрит на вошедшего генерала Амона, который под руку ведет своего омегу. Чимин до последнего пытался соскочить, в ноздрях до сих пор стоит запах горелой плоти, и каждый взгляд он расценивает как знающий. Ему пришлось нанести несколько слоев тонального крема и консилера на лицо, ведь пусть боли больше нет, и раны зажили почти все, если присмотреться, следы от синяков из-за того, как сильно омега бился головой о пол, остались. Только одна пара глаз смотрит на прекрасное создание, словно спустившееся с небес, не только с восхищением, но и с жадностью, которая на своем пути могла бы спалить каждого, кто сегодня здесь, во дворце. Чимин себе не изменяет, он пришел на прием в золотистом платье, которое переливается так, словно соткано из жидкого золота. Каждое его движение заставляет ткань сиять. Платье, облегающее на талии, а из-под глубоко разреза вдоль бедра виднеются затянутые в высокие черные сапоги стройные ноги. Его сияющие огнем волосы красиво обрамляют кукольное лицо и сливаются с малиновыми губами. Даже Джулиан на миг забывает о долге и, разинув рот, смотрит на фурию, покорившую всех присутствующих.

Чимин мягко улыбается Амону, который представив его королевской чете, отходит к Асмодею и сам направляется к столу, успев по пути подмигнуть Тео. Он двигается плавно и грациозно, устраивает представление для одного зрителя, чье внимание ему как кажется, жизненно необходимо, и Киран принимает это, как дар. Никто не замечает, как сильно альфа сжимает ладони в кулак, изводясь от мыслей, что на прием этот омега мог бы прийти с ним. Он мог и принадлежать только ему. Столько мог бы, и прав Арес: порой времен, где можно было бы просто забрать желанное, Кирану не хватает. В то же время он твердо знает, что даже если бы сделал это, такого, как Чимин, шелковым не сделать, под себя не подмять. Возможно, это и есть основная причина, почему он так помешан на этом омеге, а не то, что его красота лишает всех остальных цвета.

Ги стоит перед зеркалом, и даже несмотря на то, что все его мысли заняты другим, не может не восхититься своим нарядом. Его от созерцания отвлекает стук в дверь, и через мгновенье он слышит голос Каана, спрашивающего, готов ли он. Его альфа пришел за ним лично, не стал ждать, когда омега спустится, и Ги ему благодарен за чуткость, ведь сам он вряд ли бы так осмелел. Он делает глубокий вдох, цепляет фальшивую улыбку и, бросив последний взгляд на свое отражение, идет к двери.

— Ты как будто бы вышел из древней легенды, мой роковой омега, — Каан берет его руку и, поднеся к губам, оставляет на костяшках легкий поцелуй. — Ты стоил стольких веков одиночества.

— Спасибо, — бурчит все еще не умеющий принимать комплименты Ги.

— Я не успел подарить тебе подарок, у вас же Рождество, — внезапно говорит Каан и протягивает ему черную бархатную коробку.

— Что это? — с любопытством смотрит на коробку Ги, но тянуться за ней не торопится.

— Открой, — настаивает Каан, и Ги, поняв, что иначе они с места не двинутся, поднимает крышку коробки.

На подушке из черного бархата лежит невероятной красоты колье, и Ги первые пару секунд не может оторвать от него глаз. В центре колье расположен крупный, идеально ограненный рубин насыщенного алого оттенка, сияющий, как раскаленное сердце. Ги даже кажется, что внутри рубина что-то двигается.

— Это не просто камень, в нем есть моя кровь, — говорит Каан. — Как бы я ни пытался быть романтичным с тобой, у меня не получается. Я дарю тебе свою кровь, чтобы, если вдруг произойдет немыслимое, меня не будет рядом, а тебе нужна будет помощь, ты разбил этот рубин и залечил свои раны.

Ги слушает, но ничего не говорит. Он смотрит на то, как рубин мерцает мягким светом, словно в такт биению сердца дарителя, и создает ощущение, что этот камень живой.

Очередная попытка спасти себя, обезопасив Гидеона. Болезненная улыбка трогает губы омеги, но он не сопротивляется, когда альфа, повернув его к себе спиной, застегивает рубин на его шее.

— Спасибо, — касается кончиками пальцев колье Гидеон и, вложив руку в его ладонь, идет к лестнице.

Когда они входят в главный зал, вся комната мгновенно замирает. Гости шокированы не только тем, что у Каана Азари новая пассия, но и красотой этой пассии. Омега словно воплощение страсти и силы — в наряде цвета свежей крови, который идеально обвивает его фигуру. Брюки с высокой посадкой переходят сразу в блузку, на спине которой глубокий разрез, обнажающий его спину, а с талии парня начинается и ползет за ним алый шлейф. Его кожа белоснежная, как фарфор, и она прекрасно контрастирует с яркостью наряда и подчеркивает его сверхъестественную красоту. Почти касающиеся его плеч и вьющиеся на кончиках черные волосы Гидеона блестят как шелк и придают его образу кукольность.

Каан сам покорен его красотой, но в то же время в нем бушует ревность, потому что каждый присутствующий изучает взглядом омегу, и последнему не очень комфортно. Ги смущенно протягивает руку королевской паре и подмечает то, насколько принц внимателен к Каану. Хотя, ничего удивительного, никому не устоять перед харизмой и обаянием Каана, и Ги сам этому лучшее доказательство.

— Можно я сяду рядом с Тео? — спрашивает у альфы Ги, когда они отходят, и получает отрицательный ответ.

— Ты сядешь рядом со мной.

— Ты будешь общаться со своими, а мне будет скучно, я тут больше никого почти не знаю, — хмурится Гидеон, заметив улыбающегося ему Чимина.

— Ладно, садись, где хочешь, пока я все равно должен переговорить с Раптором, — нехотя соглашается Каан. — Не хочу оставлять тебя ни на мгновенье, но мне нужно отойти.

«Интересно, почему не хочешь, боишься, что убьют, и сам помрешь?» — не озвучивает Ги, с обидой смотря на него.

Каан нагибается, чтобы поцеловать его, но парень отворачивается.

— В чем дело? Последние сутки ты странный, — напрягается Каан.

— Просто стесняюсь гостей.

— Проверим, когда вернемся в спальню, — все равно целует его альфа, но в лоб.

Ги смотрит ему вслед и еле сдерживается, чтобы не метнуть в него подсвечник. Он осыпает Гидеона комплиментами, шепчет о симпатии и заботе, а Ги каждое его слово как ложь воспринимает. Каан идет к двери, и все взгляды, до этого устремленные на омегу, ползут теперь за ним. Ги их не осуждает, этот мужчина обладает особой притягательностью, и дело не только в сшитом по фигуре роскошном костюме и аксессуарах, которые всегда эксклюзивные и только для него. Дело в невидимой силе, что кроется под этим красивым телом, в властности, сочащейся из каждой поры первородного, в глазах, в которых черный океан на адские реки сменяется.

— Чего свой кнопочный нос повесил? — останавливается рядом с Ги Чимин, театрально взмахнув подолом своего платья.

— Мы не настолько близки, чтобы я плакал на твоем плече, — возвращает ему его же слова Гидеон, но при этом не отказывает себе в удовольствии, любуется красотой омеги.

— Ну так я давно готов сблизиться, это ты на контакт не идешь, — хмыкает Чимин.

— Тебе двух альф мало?

— Ради тебя могу от обоих отказаться, — цокает языком Чимин.

— Я устал гадать, когда ты шутишь, а когда нет, — закатывает глаза Ги.

— Ладно, без шуток, чего без настроения? — уже серьезно спрашивает Чимин.

— Мне не нравятся приемы, не нравится этот чертов дворец, и ты не нравишься. Мне ничего не нравится, — выпаливает Ги и идет к столу. Элисса смеряет его недовольным взглядом, но Ги на нее не реагирует, двигается к Тео, а сам ищет глазами Харвера, завидуя тому, что этот старец может позволить себе пропустить прием.

Каан возвращается к столу, Ги, не успев толком пообщаться с Тео, уступает свое место Раптору и идет к своему альфе. До Каана он не доходит, потому что видит ту самую красивую девушку, которую уже видел с ним, и о которой ему говорила Элисса. Почему она здесь, если они расстались? Гидеону внезапно кажется, что он выглядит нелепо, что стоило бы все же подкрасить глаза, и вообще он страшилище, ведь улыбающаяся собеседнице девушка искрит как бриллиант среди гостей. Она в длинном изумрудном платье, которое красиво облегает ее идеальную фигуру. Но красота ее не только во внешнем облике, она двигается плавно, грациозно, очаровывает улыбкой и заставляет Гидеона чувствовать себя ущербным. Он только отворачивается, чтобы поскорее отдалиться от той, кому долгое время принадлежал, как он думал, его мужчина, но девушка идет прямо к нему.

— Рада наконец-то с тобой познакомиться, — протягивает ему руку Фрия, и Ги нехотя ее пожимает. — Я увидела тебя, и мне стало полегче, ведь ты правда можешь составить конкуренцию.

— Это комплимент? — Ги замечает, что Каан смотрит на них, и еще больше смущается.

— Он самый.

— Зачем приходить во дворец, если с хозяином его вы расстались? — не сдерживается омега, которого раздражает неуместная ревность.

— Это хороший тон. Я рассталась с Кааном, но общение с Элиссой продолжаю. Меня она пригласила, — спокойно отвечает Фрия. — Но тебе не о чем переживать, твой альфа — единственный мужчина, который бросил меня, и раз он это сделал, значит, для тебя нет угроз.

— Мне твое успокоение не нужно, — Ги грубит, потому что хочет на нее злиться, но она не дает поводов.

— Ты прав, я не так выразилась, — улыбается Фрия, обнажая ровные зубы. — Я покорила его своей красотой, но ты покорил и красотой, и тем, что скрывается за ней. У меня не было шансов.

— Ты меня не знаешь, и что у меня под моей красотой — тем более.

— Я это вижу, — уже с грустью говорит Фрия. — Если Каан выбрал тебя, ты больше, чем красота, поверь мне на слово, — снова протягивает ему руку, и Ги радуется, что девушку позвали подруги.

Фрия удаляется, а Ги так и стоит у стола и думает о коротком разговоре. Знала бы девушка, что под красотой Гидеона жизнь Каана Азари, и, может, посочувствовала бы парню, оказавшемуся пешкой в игре высших сил. Ги и мысли не допускает, что это правда, он и есть жизнь Каана, но не в том смысле, в котором думает он.

Элисса ищет Калеба, делится своим беспокойством о его отсутствии с Кираном, и тот впервые его с ней разделяет. По словам альфы, он ему и звонил, и людей за ним послал, но Калеб словно провалился сквозь землю. В итоге они решают, что альфа снова укатил с очередной любовницей загород, забыв при этом предупредить семью, и оставляют поиски на завтра.

Прием продолжается танцами, а Ги, спрятавшись в углу, борется с сжирающими его мыслями. Каан в зале надолго не задерживается, периодически пропадает из поля зрения. Ги наблюдает за уставившимися на его альфу омегами и женщинами, которые пытаются урвать его внимание, и с горечью усмехается:

— Можете забирать, моим он никогда и не был.

Первыми прием покидает королевская семья, которую провожает сам Каан. Ближе к полуночи основная масса гостей, поблагодарив хозяев дворца, тоже расходится, и остаются только близкие клану. Ги, чья голая спина мерзнет, откровенно скучает и все ждет от Каана знака, когда можно будет вернуться в свою теперь уже снова темницу. Чимин смеется с Амоном, Киран взгляда от него не убирает, и только Тео, кажется, искренне наслаждается приемом, тонет в любви своего альфы. Ги бы тоже тонул, но он ни одному его слову не верит, а в ответ на взгляды, полные нежности, стрелы отправляет.

Все эти люди могут поесть, потанцевать и уйти, а Ги и свободой от него не обладает. Ему от своего мучителя не спрятаться и не сбежать. Хотя, когда он в последний раз пробовал бежать? Когда он вообще делал попытку быть от него на расстоянии, учитывая, что после первой же ночи чуть ли ни стал им расписывать долгую совместную жизнь. Он настолько прикипел к мужчине, разрушившему его жизнь, что сам все двери закрывал, и не от него, а только к нему бежал. Ги и сейчас смотрит на открытые двери и пытается объяснить себе, почему он все еще торчит в месте, которое на дух не переносит, и пусть к самому побегу он не готов, он ведь может хотя бы во двор выйти, отойти от всеобщего веселья, когда на его душе траур. Ги смотрит на людей, периодически выходящих из зала, дожидается, когда Каан снова пропадает, и тоже двигается на выход.

— Куда собрался? — догоняет его Чимин, и Ги, разозлившись, что он пристал, как пиявка, ворчит «не твое дело».

— Могу составить тебе компанию, — не сдается омега.

— Я хочу воздухом подышать. В одиночестве, — твердо говорит Ги и, обойдя парня, скрывается за дверью.

Чимин, поняв, что идти с ним омега не позволит, отстает от него и, достав мобильный, отходит к колоннам.

Джулиан кивает Чимину и, пройдя мимо, наблюдает за грызней явно перепившего судьи верховного суда и его супруги.

— Привет, — улыбается ему внезапно подошедший Тео, и морщины на лбу парня сразу разглаживаются. — Ты помирился с моим мужем?

— Он мой руководитель, кто я такой, чтобы ссориться с ним? — смущенно отвечает Джулиан.

— Просто ты тут, и я подумал, что у вас все нормально.

— Да, я обеспечиваю безопасность гостей и я рад быть полезным клану, — кивает Джулиан, не в силах оторвать глаз от красивого омеги.

— Не мешай ему работать, — целует мужа в висок подошедший Раптор, а Джулиан сразу вытягивается по стойке.

— Будь попроще, дай ему расслабиться, — журит альфу Тео. — То говоришь, он мне как сын, то одним своим присутствием его доводишь.

Джулиан, услышав слова омеги, краснеет до кончиков ушей, с трудом скрывает предательскую улыбку, расползающуюся на его лице.

— Возвращайся к работе, — строго говорит ему Раптор и тянет Тео в сторону. — Не нужно при моих солдатах говорить о моих слабостях.

— Где тут слабость? — хмурится Тео. — То, что ты к нему тепло относишься, не делает тебя слабым. Это делает тебя... человеком.

— Этого мне не хватало, — цедит сквозь зубы альфа.

— Я человек, господин первородный, и мне казалось, что вы от меня без ума, — обиженно выпаливает Тео. — Или вы все это наговариваете только во время секса?

— С тобой я будто хожу по минному полю, — вздыхает Раптор и, достав из кармана телефон, извиняется перед омегой. Калум говорит, что хочет поделиться информацией, которую он собрал на Тео, но альфа приказывает ему приехать в офис завтра и возвращается к гостям.

Джулиан, которого распирает от счастья после услышанного от Тео, выходит наружу, чтобы покурить, а заодно проверяет охрану во дворе.

— Хотя я против того, что ты гробишь свое здоровье, хорошо, что ты вышел на перекур, — схватив под локоть Джулиана, тащит его в сторону от лишних глаз Арес.

— Убери свои клешни, — шипит парень, стараясь не привлекать внимание, и, сбросив его руку, делает шаг назад. — Чего тебе надо?

— В смысле, чего мне надо? — давится возмущением Арес. — Думаешь, потрахались мы, и все?

— Тихо ты! — сверкает глазами Джулиан и оглядывается. — Не позорь меня перед руководством и не смей ко мне приближаться в Хароне!

— А в других местах можно? — издевательски тянет Арес. — Ты ко мне так и не наведался, а я как пес за тобой бегать не собираюсь. Будь мужиком уже, признай свои желания, и поехали после приема ко мне.

— Да ты псих, — устало массирует лоб Джулиан.

— Я ведь просто приоткрыл для тебя дверцу в мир удовольствий, но я тебя в него еще не провел, — становится вплотную Арес. — Не убегай после приема, поедем ко мне, и на тебе не останется ни миллиметра, который я не оближу. Твоя упругая задница в этой военной форме мешает мне ходить.

— Я не хочу это слушать, — Джулиан не лжет, но причина его нежелания не сами пошлости, а то, как реагирует его тело на них. Будто бы Джулиан не думал о том, чтобы сорваться к нему и заново пережить этот калейдоскоп эмоций. Все эти часы он путает прошлое и настоящее, старается концентрироваться на работе, но при этом его мысли все равно поглощены ночью в клубе, и парень висит на волоске от полной капитуляции.

— Так не слушай, а чувствуй. Будь ты хоть яблоком в саду Эдема, Джулиан, я, несмотря на последствия, тебя бы сорвал, — цепляет пальцами его подбородок Арес, гипнотизирует взглядом и голосом, а Джулиан, чье сознание вопит о том, что сейчас не место и время для их заигрываний, вместо протеста только воздух губами ловит. Арес расценивает это как приглашение к поцелую и, вжав его в колонну, его принимает. Джулиан, пусть и с опозданием осознавший, что именно они творят во дворе Харона, пытается проехаться коленом по его паху, но первородного это не останавливает.

— Что здесь происходит?

Джулиан отскакивает от альфы как ужаленный и в ужасе смотрит на недовольного Раптора, который в ответ сканирует взглядом их. Арес, в отличие от парня, невозмутимо поправляет ворот рубашки и, обернувшись к альфе, лучезарно ему улыбается:

— Двое мужчин общаются. Вечно ты все портишь.

— Мы собирались обсудить дела, но задержимся, тут интереснее, — подходит к мужчинам и Киран, который вместе с Кааном вышел наружу, и, достав сигару, поджигает ее. — Вы сделаете лучший подарок мне на Рождество, если вцепитесь.

— Тебе сколько лет? Скорее, сколько миллионов? — не разделяет воодушевленность друга Каан. — Что вообще здесь происходит? — нахмурившись, смотрит на потупившего взгляд Джулиана.

— Раптор ревнует, что его солдат называет папочкой меня, а не его, — цокает языком Арес.

— В этом дворце мой омега и твой супруг, — говорит Раптору остро чувствующий исходящую от него волнами угрозу Каан. — И если хоть одна трещина накроет стены Харона...

— Мы цивилизованные нелюди, — не дает Каану договорить Арес. — Вы возвращайтесь к гостям, а мы все уладим, а потом вместе... — альфа не договаривает и прослеживает взглядом за идущим к бассейнам Чимином. — Вы правда верите, что нелепый Амон мог бы заполучить такую конфетку? Вас ничего не смущает?

Мужчины тоже оборачиваются по направлению его взгляда, и все смотрят на не подозревающего о том, что за ним следят, Чимина. Омега, который словно окунулся в жидкое золото, проплывает мимо кустов, и альфы, чьи взгляды прибиты к нему, не могут не задуматься о его словах. Киран, которого замечание Ареса застало врасплох, сминает меж пальцев только раскуренную сигару. Он расценивает слова первородного, как открытый намек не лезть к нему с Раптором, и первым покидает террасу. Каан, который знает о связи Кирана и Чимина, только усмехается и, развернувшись, тоже спускается во двор.

— Джулиан, вернись в зал, или ты забыл, в чем состоит твоя работа? — даже не смотрит на парня пытающийся взять под контроль рвущуюся наружу агрессию Раптор. Каан прав, в этом дворце Тео, и последнее, чего хотелось бы альфе, чтобы омега увидел его в гневе.

— Простите, я...

— В зал.

Джулиан больше не спорит и, бросив на Ареса взгляд, полный ненависти, идет к дверям.

— Ладно, если будем бить друг другу морды, то давай дуэль назначим. Сделаем все цивилизованно. Хотя я и не понимаю, с чего это ты вдруг стал защитником чести взрослого пацана, — зевает Арес.

— Зачем ты это делаешь? — подходит к нему, судя по мигающим лампочкам во дворе, явно злой Раптор. — Зачем ты играешь с ним, зная, что он один из моих лучших солдат, а после тебя от психики людей ничего не остается.

— Я не играю с ним, — в голосе Ареса скользит обида.

— Сокджин, все эти века я видел твоих любовников и любовниц, — вопреки гневу, размеренно говорит альфа. — Большая часть сходила с ума, осаждала наши дворцы, грозилась покончить с собой, лишь бы вернуть адского змея в свои владения. После тебя они переставали быть нормальными. Джулиан мне важен, так же он важен клану, учитывая его заслуги и перспективу. Я теперь понимаю, откуда в нем эта рассеянность, и если до этого момента я был разочарован в нем, то теперь я разочарован в тебе. Твоя похоть стоит выше наших целей?

— Он не как они, — мрачнеет Арес. — Не нужно думать, что ты все знаешь и можешь даже распознать мои чувства к нему. С ним речь не только о похоти.

— Я и это уже слышал, — кривит губы Раптор, — но сценарий повторялся каждый раз. Ты наиграешься, оставишь его, а он или сопьется, или побежит резать себе вены. Все, кого ты бросил, действуют по одному и тому же сценарию.

— Не перекладывай на меня вину за чужие решения! — рычит Арес.

— Не обнажай передо мной клыки, если не хочешь их проглотить, — напирает на него Раптор. — Оставь парня, пока не поздно.

— А то что? — с вызовом смотрит в его глаза Арес. — Что ты сделаешь? Отвернешься от меня? Или вонзишь кинжал мне в спину?

— Я никогда не делал ни первого, ни второго, — цедит сквозь зубы Раптор.

— А я никогда не отказывался от того, в кого был влюблен, просто влюбился я в первый раз, — толкает его в грудь Арес. — Советую тебе не лезть в это, потому что Джулиана я не отпущу.

Арес скрывается в темноте, а Раптор еще долго стоит на улице и думает о ситуации, которая его всерьез беспокоит. Джулиан, вернувшись во дворец, от Тео не отходит. Умом он понимает, что вряд ли Раптор будет открыто лезть в его личную жизнь, но ему стыдно, что его главнокомандующий застал его целующимся с другим первородным. Тео дарит парню ощущение покоя, даже обычно суровый Раптор рядом с ним другой, и Джулиану хочется верить, что альфа не будет требовать у него ответы на вопросы рядом с мужем. Тео замечает, что настроение парня изменилось, даже пытается выяснить, в чем дело, но Джулиан отвечает, что все нормально, и омега больше не давит. Раптор возвращается в зал, но, к огромному облегчению Джулиана, идет сразу к Каану и до конца вечера не удостаивает парня и взглядом.

***

Во дворе почти пусто, осталась только парочка ожидающих своих господ шоферов. Ги проходит мимо них, игнорирует их сальные взгляды с высоко поднятой головой, и, поняв, что даже во дворе его не оставят одного, двигается к воротам. Харон окружен дремучим лесом, в котором нагруженный вниманием Каан его не побеспокоит, и пусть хоть временно, Ги может найти в нем спасение. План летит в тартарары, потому что стоит Гидеону миновать ворота, как он срывается на бег. Он не планировал сегодня побег, не думал, что именно он будет делать за пределами Харона, но ложь Каана, фальшивые улыбки, скрывающие под собой издевки, и появление Фрии, соединились в омеге в колючий комок, прямо сейчас раздирающий его грудь. Он поддается порыву, бежит куда глаза глядят, и даже если покинуть лес ему не удастся, он сможет хоть на время побыть вдали от жизни, которую сам себе придумал. Он мчится по лесу, словно спасается из самого ада, и кажется, будто вся природа восстала против него. Земля под ногами бугрится, тонкие ветви кустарников цепляются за его лодыжки, как когти, затрудняют его движение. Гидеон спотыкается раз за разом, еле удерживает равновесие, но не останавливается. Он наматывает на руку шлейф, чтобы он не цеплялся за кусты, и, сделав еще пару шагов, замирает. Гидеон смотрит и не верит глазам — деревья перед ним медленно тянутся друг к другу, смыкаясь в непроходимую стену, а их ветви, переплетаясь, образуют решетку, за которой мелькает только тьма. Лес, очевидно, против его побега, устраивает ему новые препятствия, и пусть в омеге поднимается паника, он сдаваться не планирует. Его ноги вязнут в густых зарослях, каждый шаг — это борьба с самой природой, но он не останавливается. Даже если Ги не вырвется из этой тюрьмы, лучше сдохнуть здесь же, чем вернуться к тому, кто убивает его без оружия. Поняв, что никто его не преследует, омега сбавляет шаг и, немного передохнув, снова ускоряется. Он уже видит вдалеке шоссе, радуется, что правильно запомнил местность, и, воодушевившись, продолжает путь. Ги понятия не имеет, куда ему идти в первую очередь и что делать, и решает придумать план действий уже после того, как отдалится от Харона. В Белтейн возвращаться он точно не планирует, потому что все еще сомневается, что они не враги, но он переждет где-нибудь, и если Каан его не найдет, покинет страну и выйдет на Рикбси. Пусть Риксби тоже из Белтейн, между ними всегда была особая связь, и омега очень хочет послушать его и выяснить, что вообще им известно. Стоит Гидеону наконец-то добраться до шоссе, как прямо перед ним тормозит мерседес, и омега, решив, что это люди Каана, срывается обратно в лес.

— Гидеон!

Ги замирает на месте и, обернувшись, не веря смотрит на Амаля, за которым идет Риксби.

— Что вы здесь делаете? — шокировано спрашивает парень и обнимает бросившегося к нему друга. — Как же я рад, что ты в порядке. Как сильно я переживал! — не отпускает Амаля Гидеон.

— Не верю, что вижу тебя, и как шикарно ты выглядишь, — ерошит его волосы Амаль и наконец-то делает шаг назад.

— Быстрее, надо уезжать отсюда, — двигается к автомобилю Ги, — он обнаружит мою пропажу, и все закончится.

— Постой, — хватает его под локоть Рикбси, не давая дойти до автомобиля.

— Ты не понимаешь, надо торопиться! — сбрасывает его руку Ги.

— Ты никуда не поедешь, Ги, — спокойно говорит Риксби, и омега с недоумением смотрит на него. — Вернись во дворец.

— Но я только сбежал, его убить не получается, это, возможно, мой единственный шанс, — тараторит Гидеон, поглядывая на чернеющий лес за спиной мужчины.

— Тебе не нужно от него сбегать, — размеренно говорит Риксби. — Вернись во дворец, будь с ним и верь только ему.

Ощущение, что сперва слова Риксби бьются о стену, и до Ги доходит только звенящее в ушах эхо. Он мысленно повторяет их себе в уме пару раз, никак не может поверить в их значение, и, только осознав, что это правда, ему не послышалось, поднимает на мужчину глаза.

— Вы предали орден! — отшатывается назад Гидеон, в ужасе смотря на бывших соратников. — Вы продались Азари!

— Мы ничего не предавали, Каан тебе не враг, и он уже знает, что ты покинул дворец, — поднимает голову к небу, на котором танцует черный пепел, Риксби. — Вернись и поговори с ним, прекрати бежать от судьбы! — уже зло добавляет.

— Поговорить с ним? — кричит на него Гидеон. — О чем? О том, что я идиот? О том, что я живу в обмане, и все, кому я верил, предали меня?

— Он тебя не предавал! — злится Риксби. — Он мог бы тебя убить после яда, пытать, но что сделал он?

— Попросил прощение, — думает Гидеон.

— Да, это я подослал яд, и нет, не для того, чтобы ты убил Каана, а чтобы вы сблизились, потому что, зная твою упертость и игнорирование очевидных фактов, я понял, что сам ты будешь идти к нему век, когда у вас и годов-то толком нет! — срывается на крик альфа.

У Гидеона в голове не укладывается, как Риксби может так спокойно говорить о том, что сам фактически уложил его в объятия первородного, и при этом не чувствовать даже укола совести.

— Ты мной манипулировал! — давится подкатившей к горлу истерикой Гидеон. — Сколько тебе заплатили? Ты на него работаешь? Ты всегда на него работал!

За что все-таки Гидеон расплачивается? Что такого плохого он успел натворить, что копья предательства летят в него без остановки, не успевает он вынуть одно, как наконечник нового уже торчит из груди.

— Тобой управляют эмоции, и я понимаю, что тебе сейчас тяжело, — уже помягче говорит Риксби. — Но прислушайся ко мне, поверь, что я тебе зла не желаю. Вернись в Харон, задай свои вопросы ему, а главное, позволь ему попробовать тебя. Дай ему своей крови, Юнги. Возможно, именно она поможет и тебе, и ему понять, кто вы друг другу.

— Как можешь ты предлагать мне такое? Как ты вообще так спокойно говоришь об этом? — нервно трет ладонями лицо Гидеон. — Дать ему крови? Что мне еще сделать! Позволить вытереть о себя ноги? О, я с этим уже справился на отлично.

— Он ведь не пил тебя? — становится вплотную к нему Риксби. — Пусть и с опозданием, но я понял, какая сила у твоей крови. Так дай ему ее, ведь, кто знает, может, она и есть ключ, а если нет, то сбежать ты всегда можешь, он тебе не навредит. До сих пор не навредил, значит, и дальше такого не будет. В этот раз выбор только за тобой, так не ошибись с ним, — говорит альфа и открывает дверцу.

— Ты не оставишь меня здесь! Амаль, скажи что-нибудь! — поворачивается к потупившему взгляд другу Ги, но и тот идет к машине. — Не уезжайте, расскажите мне, что происходит, — бежит за двинувшимся с места автомобилем омега, но тот и не планирует останавливаться.

/////

Когда двор покидает последний автомобиль с гостями, Джулиан по рации передает своим, чтобы сделали полный осмотр дворца и двора, а сам закидывает в джип военную куртку.

— Сынок, нам нужно поговорить.

Парень закрывает дверцу и, обернувшись, смотрит на подошедшего Асмодея. Что за вечер такой неудачный, что мало было Джулиану Раптора, который теперь все знает, так еще и Асмодею приспичило именно сегодня выяснять отношения. В любом случае, субординацию никто не отменял, поэтому Джулиан кивает мужчине и покорно идет за ним к бассейнам.

— Я чувствую, что наши отношения натянуты, и, возможно, я заслужил такое отношение, — начинает Асмодей, стоит им остановиться у воды. — Только и ты слишком жесток ко мне, учитывая, что это я когда-то вытянул тебя из дна и дал возможность на новую жизнь. Я не говорю все это, чтобы вызвать в тебе чувство вины, я просто констатирую факты. Ты мне дорог, Джулиан, и меня расстраивает, что ты можешь в этом сомневаться.

— Я никогда не забуду все, что вы для меня сделали, — коротко отвечает Джулиан. Он не знает, то ли диалог с Кираном, то ли их близость с Аресом так сильно повлияли на него, но даже разговаривать с альфой, которого он безмерно уважал, ему приходится через силу.

— Ты слышишь много и разное, неудивительно, что ты сейчас мечешься, но я не буду стоять в стороне и наблюдать за тем, как травят мозг человека, о котором я столько лет забочусь, — становится ближе Асмодей. — Я был с тобой, когда у тебя ничего не было, когда ты сам был никем. Я тебя обучил, дал тебе смысл жизни, и я пообещал тебе, что помогу отомстить. Потом отошел от этой идеи, беспокоился за тебя, но теперь я вижу, что ты готов узнать всю правду.

— О чем вы? — не понимая, смотрит на него Джулиан.

— Ты сомневаешься во мне, в моих словах, даже в том, что руки Ареса, который внезапно стал тебе ближе, чем я, в крови твоего отца, а я не позволю втаптывать мое имя в грязь и называть меня лжецом, — твердо говорит Асмодей. — Дай мне немного времени, и я докажу тебе, кто твой главный враг, и ты еще будешь корить себя за холод по отношению ко мне.

— Я не боюсь правды, я за нее и воюю, — спокойно отвечает ему Джулиан и, отозвавшись на зов своего солдата, просит его извинить.

Асмодей провожает его долгим взглядом и мысленно возвращается в зал. Его глаза и интуиция не подвели — между Аресом и Джулианом все куда глубже, чем конкуренция и желание. А значит, пусть изначальный план альфы потерпел крах, ему подвернулся не менее удачный способ отомстить. Асмодей теперь сделает больно Аресу не оружием, которое сам создал, а тем, что вырвет его сердце. Джулиан ему в этом, сам того не подозревая, поможет.

Закончив последнюю проверку, Джулиан прощается с ребятами и садится за руль. Он выезжает со двора сразу же, но, припарковавшись на трассе, долго сидит с работающим мотором. Джулиан не хочет домой, к маме, в паб или даже в ангар. Все, чего он хочет, это снова увидеть Ареса, а если точнее, почувствовать его грубую силу на себе. Ключ, переданный первородным, предательски жжет бедро, и парень, придумав себе оправдание в лице Раптора, который по вине Ареса все узнал, давит на педаль. Он поедет к нему, объявит, что пришел выяснить отношения, точнее, ругаться из-за того, что Раптор их увидел, и надеется, что Арес даже слушать не будет, а сразу повалит его на любую горизонтальную поверхность и своими сворачивающими все нутро ласками заставит забыть обо всем. Джулиан подсел на их странные отношения, скрывающие под слоем похоти, — обиду, злость и нечто новое и светлое, которое пока только слабыми лучиками пробивается сквозь окутавшую двоих тьму. Он подносит ключ к входной двери, потом к кнопке на лифте, но перед последней дверью мнется. Арес говорил, что не будет бегать за ним, как пес, и был прав, потому что пес тут, судя по всему, Джулиан.

— Я ждал, — дверь распахивается перед парнем, и облаченный в один только махровый халат Арес прислоняется к косяку. На губах наглая ухмылка, в глазах отблески пламени, в котором приехал сгореть Джулиан. Все так же шикарен, но желанен больше, чем вчера. Джулиану от собственных мыслей не по себе, потому что он пришел изображать злость, а в итоге на его губы залипает, к плечам спускается, его руки на своей талии почувствовать рвется.

— Ты меня перед Раптором...

Джулиан не договаривает, потому что Арес, схватив его пальцами за горло, грубо тянет на себя и запихивает так и не вырвавшиеся слова обратно в его глотку своим языком.

— Не этого я ждал, — отрывает его от двери первородный и, закрыв ее за ним, толкает в сторону спальни.

Джулиану не удается этой ночью рассмотреть квартиру Ареса, зато он до мелочей разглядывает потолок, пока альфа, закинув его ноги на плечи, имеет его своим языком и пальцами, а потом поближе знакомится с его постельным бельем, которое парень пихает себе в рот, чтобы не вопить от того, как сладко он его трахает. Эта ночь жарче предыдущей, хотя секс — есть секс, и Джулиана сложно удивить, учитывая, что Арес и так разошелся по полной еще тогда. Оказалось, что Арес не лгал, он правда только вошел во вкус. Он берет его во всех известных и неизвестных Джулиану позах, заставляет парня поражаться собственной гибкости, а во время коротких передышек ублажает его языком, который Джулиан может поклясться, растет в нем.

***

Чимин сладко потягивается и, повернувшись влево, утыкается лицом в обнаженное плечо Кирана. Чимин перебрался в покои альфы сразу после того, как Амон покинул дворец и уехал на задание. Киран, который долго продержал его у двери, борясь между желанием и злостью, в итоге проиграл первому чувству. Они только закончили заниматься диким сексом, и омега, чья задница за эту ночь пострадала сразу от двоих альф, не торопится вставать.

— Я думал, ты будешь галантнее, кофе в постель закажешь, — зевает Чимин, теперь уже поглаживая его мощную грудь.

— Ты так и не сказал, мне откуда на тебе синяки? — убирает волосы с его лица альфа. Макияж давно сошел, и Кирана правда беспокоят синяки на лице, на которое он даже смотреть бы другим запретил, не то чтобы касаться.

— Будешь играть в героя-любовника, который защитит меня ото зла? — закатывает глаза омега, усиленно пряча прорывающаяся из него панику. По идее, Чимин бы мог сразу после приема и Амона уехать к себе, но омега принял утверждение «держи врага близко» буквально, решил, что не оставит Кирану возможности думать о брате. Или же он снова уступил своему желанию провести еще немного времени с тем, кто, скорее всего, и будет исполнителем смертельного приговора, если Чимина поймают.

— За Амоном насилие в отношение его омег и женщин я не наблюдал, так кто их нанес? — настаивает Киран.

— А ты? Ты применял насилие к своим парам? — опираясь на локти, приподнимается Чимин, касается кончиком языка уголка своих губ, выбивает все мысли из головы Кирана.

— Не уходи от вопроса.

— Ответь на мой.

— Только когда они сами об этом просили, и обычно это подразумевало удовольствие, — нехотя говорит мужчина.

— Хотелось бы верить, но не буду, я лучше спрошу у Амона, — кривит рот Чимин, не вовремя вспоминая жестокость, с которой этот альфа справлялся со своими врагами. В бою он и пола не различал, иначе бы Чимин не лежал в одной постели с ним в этом веке.

— Я видел много и разное, но не перестану удивляться тому, насколько ты безразличен не только к чувствам своего альфы, но и вообще всех, кто живет во дворце, — ловит его руку, тянущуюся к груди, Киран. — Мало того, что ты залез в мою постель, когда как твоя постель с ним еще не остыла, ты не смутишься, даже если кофе нам принесет Элисса.

— С чего мне смущаться? Стыдиться хорошего секса? Не думаю, что та же Элисса не хотела бы оказаться на моем месте, — ловко взбирается на его бедра парень. — Могу еще разок тебя оседлать, — пошло облизывается, нарочно по его бедрам скользит.

— Сука ты, и извиняться не буду, — тянется за телефоном на тумбе Киран и снова набирает брата. Несмотря на то, что он нашел оправдание отсутствию Калеба, беспокойство все равно гложет Кирана. Обычно он в предчувствия не верит, более того, это не первый раз, когда прожигающий жизнь Калеб пропал, но альфа никак не может расслабиться и успокоиться. Он уже поручил отследить телефон брата, и пусть Калеб будет потом над ним смеяться из-за его паники, Киран должен сделать это для своего спокойствия.

— Ты и за шлюху еще не извинился, но я не злопамятный, — вздыхает Чимин и начинает медленно отползать назад. — Кому ты звонишь, когда я собираюсь тебе отсосать? Прояви уважение!

— Калебу, — Киран, устав считать гудки, возвращает телефон на тумбу.

Чимин опускает голову, чтобы альфа не заметил, что он побледнел, проглатывает подкатившую к горлу панику. Следов ведь нет, он все тщательно подчистил, мысленно раз двадцать по своему пути прошелся. Они могут выйти на то, что осталось от Калеба, более того, Чимин хочет, чтобы они это сделали, специально не избавился от кое-чего, чтобы останки опознали. Он жаждет, чтобы они почувствовали хотя бы мизерную долю боли потери, но они никогда не узнают, кто именно его убил. Чимину не за чем переживать, и пора уже перестать шарахаться из-за всего, иначе он сам себя выдаст.

— Рано еще, спит, наверное, — обхватывает губами его член омега, занимает рот, который по этому вопросу лучше вообще не открывать.

— Его нет уже пару суток, — наблюдает за тем, как Чимин проводит языком по всей длине, Киран, сам убирает волосы с его лба. Чимин снова заглатывает член, Киран любуется тем, как ствол растягивает щеку парня, глубже ему в рот толкается.

— Ты отбил мне желание, — внезапно выпрямляется омега и, спрыгнув с постели, голым дефилирует к креслу за одеждой. Киран, которого только что лишили удовольствия, глаз с его упругой задницы не сводит.

— Куда ты собрался? — присаживается на постели мужчина.

— Вернусь к себе, посплю до утра и потопаю на работу. Представь мои губы на своем члене и подрочи, — натягивает на себя платье парень.

— Иди ко мне, зачем тебе работа? — недоумевает альфа.

— Деньги эту красоту поддерживают, — хмыкает Чимин, переходя к сапогам.

— Сколько надо, я тебе заплачу.

— Думаешь, обладая таким телом, я бы не мог найти себе папика? — с притворным шоком смотрит на него омега.

— Думаю, мог бы, но я хотел бы быть им, — поднимается на ноги Киран, но одеваться и не планирует. Он не насытился его обществом, и очень надеется, что этот взбалмошный парень снимет тряпки и вернется в его объятия.

— Не будешь.

— Ощущение, что ты мной пользуешься, — идет к нему Киран и, отобрав у него браслеты, нависает сверху.

— Так и есть, я люблю трахаться с тобой, и потом, это то, как чувствуют себя твои женщины и омеги. Неприятно, да? — прикусывает свою губу Чимин.

— Следи за языком, — хватает его за горло альфа и, притянув к себе, больно целует.

— Господин первородный не любит правду, и правильно — она ранит, — ядовито усмехается парень. — А теперь отпусти меня, если не хочешь, чтобы я сопротивлялся.

— Я не хочу, чтобы ты уходил, — выходит слишком резко и слишком правдиво.

— Я еще вернусь, пусть ты меня и раздражаешь, секс с тобой обожаю, — довольно улыбается Чимин.

— Останься, но не из-за секса, я хочу твоих чувств в ответ, — удерживает его за локоть Киран, оставляет на омеге метки пальцами.

— Каких чувств, если ты сам их мне не даешь? — уже растерянно говорит Чимин, который не думал, что секс закончится выяснением отношений.

— У нас могло бы получиться, если бы ты не спал с ним, — в голосе Кирана скользит удивляющая и его самого обида.

— Да, конечно, я потеряю жениха, и буду с тобой, пока ты не наиграешься. Поверь, я не идиот, — пытается увеличить расстояние между ними Чимин, но ему не позволяют. Эта причина — единственная рабочая, почему он не принимает предложение Кирана, и как бы ему ни хотелось услышать заветных слов, Чимин боится, что если альфа и правда на это пойдет, то ему уже будет нечем возразить. Тогда, еще в начале своего пути в Харон, Чимин бы был только рад, но сейчас, когда их отношения развились до этой точки, принадлежать ему он не потянет. Если это правда любовь, одержимость, влечение, то они токсичные, и жертвой отравления станет именно Чимина.

— Хочешь, чтобы я тебе предложение сделал? — скалится Киран.

— А ты мог бы? — спрашивает и надеется на отрицательный ответ омега.

— Нет.

Киран не разочаровывает.

— Вот и ублажай себя сегодня сам, — вздох облегчения вырывается из губ Чимина.

Киран, поняв, что озвучить то, что его самого сейчас удивляет, он не в состоянии, ему не препятствует, снова опускается на постель и молча следит за тем, как парень собирается. Ему хочется его чувств в ответ, больше он даже себя обманывать не станет, но в то же время Кирана злит, что он объект манипуляции. Этот омега пользуется им, играет, кипятит кровь и ускользает. Даже в моменты, когда Киран вжимает его в себя, ощущение, что он не с ним. Он не его.

И раз сейчас все по-другому, и он четко осознает, насколько важным для него стал этот парень, пора уже альфе определиться. Несмотря на то, что его задевают слова и действия Чимина, больше всего Киран злится именно на себя. Он должен сделать первый шаг, не важно, с оружием или без — отвоевать своего омегу и дать ему ощущение стабильности, которого явно не хватает Чимину, и которое ему щедро дарит Амон. Как же предсказуемы люди и вампиры — им обязательно вгонять себя в рамки, и раз Чимину так важно, чтобы Киран сделал его официально своей парой, то он пойдет и на это. Ради этой красноволосой фурии Киран готов на все. И последнее пугает даже больше, чем идея сделать ему предложение. Киран и правда объект манипуляции, и он будет лжецом, если скажет, что ему это не нравится. Этот омега буквально держит его за яйца, и величайший из всех воинов света не имеет ни сил, ни желания ему сопротивляться.

***

Мерседес скрывается вдали, а Ги так и стоит на обочине, боясь обернуться к бушующему за ним лесу, в котором его точно поджидает монстр. Гидеон снова один на один со своей болью, и хочется истерично смеяться, ведь ничего не изменилось. Он всегда был один. Он рано потерял маму, но, даже имея ее рядом, никогда не был ее приоритетом. Тот, кого он называл другом, был просто солдатом по оружию, который хладнокровно последовал за своим руководителем, а тот, кого он окрестил «любовью», вонзил в него два кинжала — один в живот, второй в спину. Гидеон дополз до этого дня, рассчитывая только на себя, и было бы глупо мечтать, что у него появится поддержка, тот, к кому он может постучаться в свою самую черную ночь. Видимо, не всем людям на земле высшие силы посылают «своего» человека, и раз Ги относится именно к таким, то и дальше будет пробираться сам. Плохо только, что, будучи пусть в краткосрочных отношениях с Кааном, он расслабился, привык к заботе, позволил себе быть уязвимым, и теперь придется начинать все сначала. А он ведь знал, даже Риксби ему говорил, что нельзя привязываться, нельзя ни на кого полагаться, рано или поздно они уходят, а оставшийся должен будет начинать все с нуля. Ничего, это не первое родео Гидеона, хотя чего уж лукавить, одно из самых тяжелых.

Он обреченно двигается в сторону леса и думает, что как бы он ни злился на Риксби, он ведь прав. Каждый человек сам делает выбор, и Гидеону уже пора посмотреть в глаза страху, научиться требовать ответы на вопросы и перестать бежать. Тем более, что бежать ему, как оказалось, некуда. Стоит оказаться за стеной из деревьев, как омега первым делом видит его. Его тело, покрытое черной чешуей, блестит под лунным светом, из массивных плеч вырастают огромные крылья, разорванные врагами, а тонкие прожилки в их мембранах светятся мрачным багрянцем, словно по ним пульсирует кровь. Ги давит свой страх, все равно всматривается, изучает его лицо, являющееся кошмарным сочетанием звериного и демонического. Его острые зубы, выступают вперед, а глаза, алые и бездонные, прожигают омегу насквозь. Вокруг Левиафана клубится мрак, как живая субстанция, которая шевелится, извивается, и несмотря на все это, Гидеон отлепляет подошвы от земли и делает к нему шаг. В этот раз деревья перед ним расступаются, трава ложится под ногами зеленым ковром, и, он ступая по мягкой тропинке, идет на встречу со своей отрадой и болью. Никто ничего не говорит, Ги проходит мимо и двигается дальше в сторону двора. За ним идет монстр, и Ги, любопытство в котором не спит, вопреки всему, периодически украдкой поглядывает на него. Тяжелые шаги Левиафана сотрясают землю, каждый звучит, как рокот грома. Его огромная фигура одновременно выглядит величественной и пугающей, а Ги по памяти считает трещины и следы былых боев на его рогах. Каждое движение его изодранных крыльев сопровождается скрипом и треском, будто они вот-вот обрушатся, а все еще поблескивающий в спине окровавленный кинжал по-прежнему прибивает к себе взгляд омеги. Ги в какой-то момент нарочно пропускает его вперед, смотрит на то, как из раны без остановки льется густая, темная кровь, и оставляет за ним влажный, зловещий след. Там, где эта кровь касается земли, почва моментально чернеет, словно впитывает всю его боль и ярость. Почему он не умирает? Почему он не лечит себя? Как же Гидеон жалок, что на пике собственной боли он страдает из-за чужой. Хотя, возможно, жалки все влюбленные, которые вопреки предательству и чужой нелюбви, делают другого всем своим смыслом. А ведь Гидеон хотел за него отомстить, он твердо решил, что найдет причину его страданий, докопается до правды и хоть немного облегчит состояние первородного, в чьих глазах, стоит заговорить о прошлом, пустота сменяется отчаянием. Это, наверное, и есть любовь, когда ради второго ты готов на все, и даже отправиться на войну, из которой можешь не вернуться. Больно только, что за Гидеона не то что бы умереть, за него и бороться никто так и не захотел, а защита Каана — попытки защитить только себя.

Каан не останавливается, ведет его за собой, а за ним ползет осязаемая удушающая боль, только теперь она удвоенная, как от ран первородного, так и из-за того, кто ей насквозь пропитан. Он останавливается, ждет, чтобы омега с ним поравнялся, а деревья вокруг эпицентра боли скручиваются, накрывают землю увядшими листьями, мгновенно превращающимися в прах. Каан говорил, что он воплощение катастроф, тот, кто несет разрушение всему, а разрушил пока только одного, и стал апокалипсисом Гидеона.

Когда Ги заходит во двор, то автомобилей гостей уже нет, видимо, все разошлись, а обитатели дворца скрылись отдыхать в своих половинах. Омега беспрепятственно проходит в холл, где его встречает гробовая тишина, и, подойдя к двери в тронный зал, толкает ее. С момента, как он узнал правду про их связь, голоса в его голове не давали ему продохнуть, но сейчас в Гидеоне на смену горечи пришла тишина, которую он даже искусственно нарушать не намерен. Он идет прямо к трону, опускается на него и, перекинув ногу через ногу, сверлит взглядом замершего на пороге монстра. Даже если Ги достанет топор и разнесет в щепки этот трон, Каан ему препятствовать не будет, и не потому, что, как раньше думал омега, он его балует. И от этой мысли топор теперь хочется направить только на себя. Тишина в зале почти звенящая, нарушаемая лишь хриплым дыханием теперь уже неторопливыми шагами идущему к нему монстра.

— Почему ты не в человеческом обличье? — наконец-то открывает рот Гидеон, думая о том, что все же хорошо, если он испытывает боль от каждой зияющей на нем ране. Пусть проживает ее медленно, сгорает в агонии и хотя бы так чувствует, какую душевную пытку он устроил омеге.

— Почему ты хотел оставить меня?

Ги вздрагивает из-за его голоса, эхом разнесшегося по залу, но быстро берет себя в руки.

— Я думал, у нас все хорошо, и потеряв, тебя из виду, решил, что ты вышел прогуляться, — нагибается к нему Левиафан, и Ги неосознанно дергается назад. Его демоническая морда искажена мучениями и яростью. Глубокие ожоги все так же покрывают лицо, на одном глазу теперь уже застыла белесая пелена, второй горит нечеловеческой ненавистью, излучая холодный свет. Ги, которого мутит от взгляда на гниющую плоть, снова дергается, но ему это не помогает, потому что в следующую секунду монстр поднимает его на руки и, сам опустившись на трон, сажает его на свои колени. Гидеон, который ожидал того, что его просто скинут с трона, не дышит и не двигается, сжавшись в комочек, сидит на нем, только свои руки рассматривает.

— Я говорил тебе, что лес опасен, но ты не слушаешься, ты продолжаешь увеличивать между нами расстояние и лишаешь меня возможности защитить тебя, — его когти крепко держат парня за талию, и Ги сам поражается тому, что того первобытного страха перед ним почти не осталось. Только бы на лицо не смотреть.

— Конечно, вдруг меня кто-то убьет, ты же погибнешь, — истерично смеется Гидеон, не скрывая то, как ему отвратительно слышать эту фальшивую заботу от него.

— Так ты знаешь, и ты нарочно проткнул свою руку, — Каан все же заставляет его смотреть на себя, а танцующий до этого в воздухе пепел разом ложится на мраморный пол.

— Оказалось, мои сны вещие, — с горечью говорит омега и царапает ногтем титановую чешую. — Оказалось, что ты все время мне лгал. Ты держишь меня ради себя, и правильно, идиота лучше кормить лживой нежностью, сам останется.

— Все не так, — качает массивной головой чудовище, не видя в любимых глазах и толики былой нежности. Каан знал, что этот день рано или поздно настанет, и все мечтал, чтобы было второе. Так у него было бы больше времени убедить Юнги, что его любовь к нему всепоглощающая, что даже сама жизнь потеряла смысл для первородного, и единственное, что имеет значение — это омега в его руках. Жаль, что судьба с расписанием обычно не сверяется, и теперь Каану нужно сделать все, чтобы заставить Юнги поверить в его чувства. Это будет сложно, учитывая, что вот уже сутки, как он чувствует, что омега отдаляется от него, и даже сейчас, прижимая его к себе, не может справиться с ощущением скорой утраты.

— Хотя я признаю, сперва было так, — тихо продолжает монстр. — Но уже давно не так, Юнги. Ты мне важнее моей жизни.

— Лжешь! — Ги еле уговаривает себя не вцепиться в его лицо. — Ты не понимаешь меня, ты и не поймешь, ведь ты не умеешь чувствовать! — срывается на крик. — Я полюбил тебя чудовищем, я боялся и все еще боюсь твоего истинного лица, но моя любовь к тебе была сильнее страха. Я полюбил тебя несмотря на все, что ты натворил. Я каждый день ненавижу себя, но продолжаю любить тебя. А ты... — осекается парень, — ты мне сердце разбил.

— Твое сердце самое ценное, что у меня есть, — пытается обнять его обеими руками Каан, но передумывает. — Хотя бы ты не говори, что я не умею чувствовать. Прошу тебя.

— Лжешь, ты снова лжешь, — прикрывает ладонями лицо Ги.

— Юнги, я недоговаривал, но я никогда тебе не лгал! — с отчаянием в голосе говорит Левиафан. — Я устал от своего существования, устал искать ответы на вопросы, и да, я правда ничего не чувствовал. Так было до тебя. С твоего появления я полюбил жизнь, и если тебя у меня не будет, то и смысла жить не будет. Почему ты думаешь, жизнь мне так важна? Посмотри на меня! Посмотри на мое уродство! — рычит, заставляя люстру над головой омеги дрожать. — Кто захочет добровольно жить так? Кто выберет столько веков влачить бессмысленное существование, не помня большую часть своего прошлого?

— Я не верю тебе, я не могу, — всхлипывает Гидеон, в котором бушует море самых разнообразных эмоций. — Я уже не верю даже тому, что ты ничего не помнишь. Ты все знаешь, но молчишь, ты играешь со мной.

— Не говори так, не сомневайся в моих чувствах, — прислоняется лбом к его голове монстр. — Я могу потерять все, но тебя нет.

— Я видел нас в прошлом, видел твои смерти! Та женщина сказала, что наши метки — это раны. Неужели ты думаешь, что я поверю в то, что самое сильное и древнейшее существо на земле не знает ничего из этого? — со злостью смотрит на него омега.

— Метки — это раны? — растерянно спрашивает Каан и тянет когти к кинжалу на спине.

— Нас так убили, меня, ударив в грудь, а тебя в спину, — возвращается в заставляющие его поежиться воспоминания о сне парень.

— Это невозможно, — вытягивается лицо монстра. — Меня никто не убивал. И будь ты моим хоть в каком-то из миров, я бы не позволил никому убить тебя!

— Вспомни, прошу тебя, — теперь уже с мольбой смотрит на него Гидеон и вопреки всему ищет ему оправдания. Это не объяснить никому, кто не любил, но Ги себя не корит. Если у него не будет Каана, то, как и вчера, больше не будет трепета в ожидании того, что он войдет в дверь. Не будет ночей, которые он полюбил, потому что, где бы Каан не ходил — спать он приходил к нему, и, только прижимаясь к его сильному телу, омега чувствовал покой. Не будет чувства безопасности, когда не нужно прислушиваться к каждому шороху, и вздрагивать в поисках оружия, потому что самое сильное оберегало его. Не будет того нового чувства абсолютного счастья, когда он, вроде, врагов не уничтожил, джекпот не сорвал, но стоит альфе позвать его по имени, как чувствует пробуждение каждой клетки своего организма. Не будет их — не будет солнца. Ги прожил всю свою жизнь во тьме, словно с его рождением оно для него и погасло, и смириться с тем, что только взошедшее, оно сново погаснет, никаких сил не хватит.

— Скажи мне правду, перестань нас мучать, — молит Гидеон, накрывает ладонями раны на его груди, не убирает их, даже когда их накрывает густой вязкой кровью.

— Я пытаюсь, но я не могу! — раздраженно выпаливает Левиафан, и стекла в окнах звенят.

— Почему мы связаны? Почему носим одну метку? — не отступает Ги, хотя видит, как злится чудовище. — Даже если ты не лжешь, то, что между нами — ненормально.

— По силе да, — кривит рот, обнажая клыки чудовище. — Я дам тебе свое сердце, я вытащу его из груди сам. Сожги его. Больше я не знаю, как тебе доказать, что ты все, что мне нужно от этого мира. У меня к тебе нечто немыслимое.

— Что это? Что именно ты чувствуешь? — обхватывает его уродливое лицо ладонями Гидеон, несмотря на отвращение из-за чуть ли не сползающей с его лица кожи, их не убирает.

— Что-то, ради чего я могу умереть и захочу жить.

— Сколь же у тебя было веков, чтобы научиться лгать, как люди, — поняв, что эту броню не пробить, пытается соскользнуть с его колен Гидеон, но Каан не позволяет.

— Отпусти меня, — твердо говорит омега, Каан и бровью не ведет. — Отпусти и докажи, что все именно так, что для тебя мои желания превыше всего.

— Чтобы ты сделал глупость? — его ноздри вздуваются, а смелость Гидеона начинает идти на убыль.

— Если я захочу покончить с собой — тебе с этим ничего не поделать, — ядовито улыбается Гидеон, вовремя вспомнив, что с ним он практически всесилен.

— Я не позволю, — Каан зажимает когтями его колено, а Ги думает, нажми он чуток посильнее, и он бы свои кости увидел. — Я буду все время рядом, а если тебе и удастся это сделать, я тебя обращу. Я не отпущу тебя на тот свет, даже если ради этого мне придется убить в тебе человека.

— Об этом я и говорю, — укоризненно качает головой Гидеон, которого его слова режут без ножа, — твоя жизнь важнее меня, притом настолько, что ты скорее сделаешь меня вампиром.

— Мне важно, чтобы жил ты! — он снова рычит, заставляя парня подобраться.

— Тогда отпусти меня, дай мне свободу, позволь решать самому, как и с кем мне дальше жить! — со злостью бьет его в плечо парень и морщится от боли. Ощущение, что его кулак прошелся по бетону.

— Нет.

— Я бы отдал тебе свое сердце, — имитирует его тон Гидеон. — Так отдай, докажи, что не только на словах ты меня любишь! Я словам больше не верю, ни твоим, ни Белтейн. Я больше никому не верю, — и почувствовав, как ослабла хватка альфы, спрыгивает на пол и идет к двери. — Хотя знаешь, — не дойдя до двери, оборачивается Гидеон, — мне твое разрешение, чтобы уйти, больше не нужно. Ты не можешь остановить меня. Ты бессилен.

Ги не успевает стереть довольную ухмылку с лица, как монстр подрывается с места, и в следующую секунду омега, едва касаясь носками ботинок пола, оказывается прибитым к стене.

— Разве?

Ги, парализованный страхом, в его раскрытую пасть смотрит, прощается с былой уверенностью, что он ему боль не причинит.

— Ты человек, первый и последний во всех мирах, перед кем я позволяю себе быть покорным и понятливым, но не переходи границу, не забывай, с кем ты разговариваешь! — лампочки в зале мерцают, а когда тьма рассеивается, перед Гидеоном вместо чудовища стоит Каан. Только это страх парня не унимает, потому что обычно черные зрачки альфы теперь ярко красные.

— Я не хочу делать тебе больно, но если ты не образумишься, больно будет нам обоим, — отпускает его Каан, и Ги глотает спасительного кислорода.

— Ненавижу.

— Я на это согласен, — Каан проводит костяшками по его скулам, нежно губами следом касается. — Ненавидь меня, наноси удары, вымещай свою злость хоть оружием, не страшно. Но не смей даже думать, что я позволю тебе навредить себе. Ты мой, Юнги, и если мне придется защищать тебя от тебя же, я это сделаю, — не дает ему возразить, обхватывает ладонями его лицо, впивается в губы, вопреки укусам, вырывающемуся из омеги мату, душит его своим напором.

— Пусти меня, чудовище, я тебе рога сломаю!

Каан, не сдержавшись, смеется в поцелуй, Гидеон за ним повторяет, а потом, прислонившись затылком к стене, долго на него смотрит. Каждая морщинка на его лице, укоризненный взгляд, пока не стертая до конца улыбка — все любимо. Каан сказал, что готов умереть за него, а Ги ему так и не озвучил, что тоже. Он не просто альфа, с которым хотелось бы построить дом, родить детей с его глазами, встретить старость. Он тот, после кого уже не вырастет трава, и поэтому, если умирать — то только вдвоем, а если жить, то только вместе. Это больше, чем любовь, это сильнее любого проклятия. Юнги не манипулировали, его никогда не заставляли делать выбор в пользу Чонгука и проходить через ад. Он всегда выбирал сам и шел навстречу летящим в них пулям и кинжалам, держа его за руку. И в прошлой, и в этой, и в следующей. Так будет всегда.

— Дай мне шанс, и я тебе докажу свои чувства. Я сотру этот мир с лица земли ради тебя. И ради тебя же я отстрою его заново, — теперь Каан с ним бережен, аккуратно удерживает в своих объятиях, каждое движение контролирует, в Гидеоне одна за другой только выстроенные стены рушатся. Разве можно так правдоподобно лгать?

— Иронично, я столько лет пытался убить тебя, а оказалось, мне просто нужно было умереть самому. У тебя, кстати, чешуя, как у змеи, — умерив пыл, говорит омега.

— Я не змея, дракон, скорее, — Каан следит за его пальцами на своих плечах, а потом ловит в его взгляде нечто неожиданное в данной ситуации, то, что обычно видел в их спальне.

— Давай не будем разговаривать, у нас это плохо получается, — льнет к нему Гидеон, обвивает руками поясницу, ластится. Кожа к коже — панацея от всей боли. В его руках, сеющих хаос и несущих разрушения, Гидеон чувствует себя лучше всего. В его руках он умирал и возрождался, и зачем тратить силы на слова, если лучше всего говорят их сердца.

— Мой адский кот, тебя невозможно обуздать даже в постели, но я согласен, что стонешь ты слаще, чем ругаешься, — дверь за спиной Гидеона закрывается на ключ, а его ноги снова отрываются от пола.

Свет в зале приглушенный, Каан сидит на троне, на его коленях его одержимость, с которой свисает местами изодранный кроваво-красный наряд, и фраза «держать в руках весь мир» обретает для альфы свое истинное значение. Ги, чьи уже выпрямившиеся от лондонской влажности волосы шелком струятся по его пальцам, держится о его плечи, откинув голову назад, поднимается и опускается на него, а Каан не в силах оторваться от созерцания его красоты, задыхается от восхищения. Его рука скользит по талии выше, пересчитывает его ребра, и, надавив на затылок, заставляет парня приблизиться для поцелуя. Цвет его губ не уступает мерцающему меж ключиц рубину, и Каану даже кажется, что они ярче. Ги отдается ему самозабвенно, не позволяет ему отстраняться, забывает обо всех обидах и обнимает как в последний раз. Каждое прикосновение — признание, каждый вздох — клятва о сейчас и навечно. Каан любуется его надломленными бровями, трепещущими ресницами, и тонет в океане звезд, когда Ги на пике их удовольствия распахивает глаза. Омега, который до конца еще не пережил накрывшее его лавиной удовольствие, внезапно замирает и, обвив руками его шею, шепчет:

— Сделай это.

— Что? — не понимает Каан.

— Укуси меня.

— Не сходи с ума, — мрачнеет мужчина.

— Ты сказал, если сделать это во время секса — будет ни с чем не сравнимое удовольствие. Пожалуйста, — не отступает Ги, помня слова Риксби. Он снова его целует, сплетает их языки, царапает ногтями шею и смотрит так соблазнительно, что Каану, который и так в нем прямо сейчас, его мало.

— Ты когда просить научился? — выгибает бровь альфа, в отместку сильнее сжимает его ягодицы.

— Как видишь, прошу, сделай, или я слезу с тебя.

— Тебе будет больно.

— Первые секунды да, меня много раз кусали. Не злись, я им всем головы отсек, — дует губы Ги. Он должен это сделать, хотя Каан прав, он боится, и не боли, а того, что альфа не остановится. В то же время омега не исключает, что это ловушка, что Риксби сказал ему это, чтобы толкнуть его на поступок, который принесет им плохое, но с другой стороны, что Гидеону терять? Он и так в его руках, и как бы ни ругался с Кааном — добровольно.

— Ты же сможешь остановиться? — несмело спрашивает его парень.

— Если нет, то отсеки голову и мне, — усмехается Каан и кивает на стол, под которым прикреплено ружие.

— Давай, я хочу почувствовать это безумие, — уже смелее говорит Ги. — Подари мне удовольствие, не жадничай.

— Как скажете, мой господин, — после короткого раздумья соглашается Каан, тянет его на себя, и Ги наряду с испугом чувствует предвкушение. На самом деле Каан готов сделать, что угодно, лишь бы выросшая между ними стена разрушилась.

Каан осторожно приближается, слушает напряженное дыхание Гидеона, медлит, снова спрашивает разрешение. Гидеон кивает, сам за него цепляется и просит поторопиться. Рука Каана скользит к его шее, отклоняя голову назад, Ги чувствует его дыхание на своей коже и, уставившись в плафон с Левиафаном, ждет, но альфа замирает, будто боится разрушить магию момента. Его губы касаются сперва его щеки, и парень глохнет от битов собственного сердца, которые отдаются в ушах. Каан медленно двигается в нем, кипятит кровь, не давая концентрироваться на ожидающем омегу укусе, и Ги пропускает момент, когда легкое покалывание слева на горле сменяется резкой болью из-за вонзившихся в его кожу клыков. Правда, боль мгновенная, и быстро уступает странному теплу, которое разливается по всему телу омеги. Рука на талии сжимается, когда горячая кровь обжигает горло Каана. Он подается бедрами наверх, и Ги стонет, вцепившись пальцами в его плечи, полосует в отместку ногтями его шею, продолжает двигаться, насаживаясь на его член и одновременно вжимать его в себя. Перед глазами пляшут искры, все тело обуревает огнем, который медленно его пожирает, а сладостная истома разливается по костям.

— Да, вот так, еще, — шепчет как в бреду Ги. Ощущение, что от Гидеона разлетаются сотни искр, которые собираются у подножия трона в костер, готовый поглотить их обоих. Он понятия не имеет, что происходит с его внезапно превратившимся в оголенный нерв телом, и никогда не думал, что его накроет чем-то куда более ярким, чем оргазмы с Кааном, ведь уже от них у омеги мутнел рассудок. Это нечто другое, нечто, заставляющее Гидеона терять контроль над собой, и даже язык перестает подчиняться парню, который, поняв, что больше и слова не вымолвит, окончательно отдается во власть похоти. Мир вокруг расплывается, погружает все в сумеречный туман, и только поглаживающие его ладони напоминают, что он не один.

Каан пьет его медленно, почти бережно, как будто смакуя каждый миг, каждую каплю его сущности. Его рука удерживает его так, словно он драгоценный сосуд, а между ними, под стуком его сердца и тихим шепотом его дыхания, возникает особая связь. Его кровь тягучая, сладкая, как мед, пробуждающая в Каане звериное, одновременно подчиняющая. Это не просто кровь, а какое-то неземное совершенство, и, будучи на пике удовольствия, Каан уже знает, что больше этого не сделает. Даже он не достоин вкушать его. Но сейчас, на грани безумия, он чувствует, что теряет контроль, его зубы вонзаются глубже, дыхание становится резким, почти болезненным, и при всем при этом оторваться от источника жизни он не в силах. И дело не только в сладости крови, словно изнутри залечивающей его раны, а в том, что стоило сделать первый глоток, как все вокруг альфы взорвалось ярким, пульсирующим светом, будто бы каждая капля несет ему частичку новой истины, а образы в его голове начинают складываться в цепочку давно утраченных воспоминаний, забытых в бесконечности его жизни. В его сознании внезапно вспыхивает красный цвет — алый, густой, всепоглощающий. Он заполняет все вокруг, отрывая его от реальности, и альфа крепче вонзается пальцами в молочные бедра. Гидеон что-то стонет, дрожит в его руках, но Каан не здесь и реальность не видит.

С каждым глотком перед ним мелькают образы, до ушей доносится шепот, он толком ничего разглядеть не может, но под грудиной болезненно ноет. Удовольствие сменяется отчаянием и поисками ответа на вопросы, он увеличивает глотки, делает больно, не может остановиться. Жестокость и страдания, смерть и одиночество — все это его правда, то, что всплывает на поверхность, а Юнги мост, соединяющий его прошлое и настоящее. Каан видит дворец, не Харон, видит пески, бескрайнее море, черные волосы на подушке, подвесную колыбель у кровати и вспышки красного, из-за которого монстр в нем пробуждается. Он чувствует запахи — мокрую землю, древесный дым, аромат росы на траве, переспелые сливы. Где-то вдалеке слышны шаги, крики, смех, лязг металла, урчание мотора, голос матери. Ответов все еще нет, картины смешиваются в голове, тело в его руках перестает сопротивляться, но Каан не замечает. Ему нужно досмотреть, сложить пазл, понять, что происходит, потому что он уверен, что это не галлюцинации — это его прошлое, вытесненное тьмой столетий. Он еле успевает его проглатывать, всасывает новую дозу, и все картинки перед глазами разом взрываются, а рассеявшись, оставляют смотрящие прямо в него глаза. Его глаза.

«Все всегда ради одного человека. Ты хоронишь и себя, и весь мир ради одной души. Из раза в раз. Ты не подчиняешься, не позволяешь тебе помочь, Чонгук».

«Это твое наказание за то, что лучшее творение всех миров всегда выбирает одного человека, отказываясь подчиняться или приносить в жертву свою любовь. Подчинись, закончи эту пытку».

«Вспомни, что ты создан разрушать. Ты не можешь по-другому, даже когда хочешь. Это твоя истина, твоя сущность, а от нее не убежать. Прими себя, смирись, откажись от него, и твои страдания закончатся».

Голоса в голове увеличиваются, некоторые он узнает, некоторые нет, а потом снова вспышка и пронзающая его боль, которую унимает только теплая кровь, стекающая в горло.

Он сидит в шатре, вокруг бескрайняя степь, мог бы дышать полной грудью, но легкие словно пронзило копьями, и ему не надышаться. Он слышит голос женщины, видит ее сморщенное лицо, замечает цветы на ее голове, выглядывающие из-под шали, узнает голос.

«Ты заслужил».

Он стоит за стенами города, читает на стенах его название, нервно ждет разрешения въехать. Он сгорает от нетерпения, еле проглатывает гнев на тех, кто отнимает его время, ведь он мог бы уже прижимать их к груди, и слышит:

«Ты заслужил».

Он сидит в кресле в спальне, смотрит на лежащего в постели бледного омегу, который в ответ смотрит сквозь него, не узнает, и давится своим сердцем:

«Ты заслужил».

Он умирает, он это точно знает, ладонью комкает рубашку на груди, все пытается отползти, остановить время, успеть до него, хотя бы попрощаться:

«Ты заслужил».

Он сидит за решеткой в холодной камере, сжимает в ладони фотографию ребенка, чьи черты он видел в любимом, и смотрит на скудный свет, падающий с крохотного окна.

«Ты заслужил».

Он снова умирает, и пусть ран на нем нет, его убивает чужая смерть, чужая кровь, расплывающаяся лужей на истертом деревянном полу.

«Ты заслужил».

Он стоит на коленях, вокруг все в огне, который вырывается из огромных расщелин в земле, раскрывшейся из-за его боли, прижимает его к мокрой от крови груди, и снова слышит:

«Ты заслужил».

— Я не заслужил! — от его пропитанного отчаянием крика почва под ногами все шире раскалывается, а с неба осыпаются густые хлопья черного пепла. — Я ничего из этого не заслужил.

Собственный голос все больше отдаляется, остается эхо, а цветной фильм под веками сменяется на абсолютный мрак. Каан наконец-то поднимает веки, и только тогда он замечает, что омега в его руках перестал двигаться. Каан отрывается от его горла, чувствует, как кровь, за каплю которой он клялся объявить войну, стекает по подбородку вниз, и с ужасом смотрит на повисшего в его руках парня. Юнги без сознания, его голова откинута назад, а на горле алеет уродливый укус, с которого струйками на грудь стекает кровь. Кровь, которая провела его в древние замки в его сознании, давно покрытые пылью и паутиной. Глоток за глотком Каан открывал эти двери, которые, возможно, подсознательно никогда не хотел открывать. И Каан понимает, что пил он не только его кровь. Он пил себя. Свою историю. Свою боль. Свое потерянное «я».

— Юнги, — прижимает его к себе альфа, поглаживает по волосам, пытается привести в чувства. — Очнись, прошу. Ну же, котенок, открой глаза, — покрывает поцелуями его веки и, заметив, как трепещут его ресницы, замирает.

Гидеон поднимает веки, альфа ищет в его глазах осуждение, но находит только восторг.

— Это было невероятно, — позволяет ему прижать свою голову к груди Гидеон. — Оно бьется, — шепчет, вслушиваясь в размеренные биты скрытого под непробиваемым панцирем сердца.

— Юнги, — обхватывает ладонями его лицо мужчина, не дает насладиться покоем. — Я уже любил тебя.

— Чего? — потягивается на его коленях разомлевший омега. Ги чувствует себя вымотанным, словно вся усталость мира разом легла на его плечи. Видимо, он правда потерял много крови.

— Я видел вспышки воспоминаний, — пытается сформулировать свои мысли Каан, которого аж потряхивает от пережитого. — Я видел тебя, твои глаза. И красный — это не ткань, это была кровь, твоя кровь, и ее было очень много. Я не защитил тебя. Я не понимаю, как это вообще возможно, я ведь всесильный, а я тебя хоронил. Я тебя хоронил, — от осознания сказанного самим же, обычно абсолютно безэмоциональное лицо Каана словно покрывается рябью, а по щеке прокладывает дорожку одинокая слеза.

Это существо, которое никогда не давала слабину, всегда оставалось выше человеческих слабостей, вот так вот тихо, почти незаметно ломается, а Гидеону кажется, что все, что он о нем до этого момента знал, разлетелось вдребезги. Одна слеза, которая сильнее любых криков, признаний и ударов. Одна слеза, вызванная не ранами, пытками, а иллюзорной смертью человека, который все эти часы думал, что он ему безразличен. Одна слеза разорвала последнюю завесу между ними, обнажив истинные чувства, которые ставить под сомнения отныне будет первым из семи грехов. Ги, чье горло парализуют сухие рыдания, не знает, как ему реагировать, как утешить, ведь Каан никогда не нуждался в утешении. Он всегда был стеной, за которой можно укрыться, тем, кого боятся все, а теперь он выглядит сломленным, и даже мысль об этом крошит внутренности Гидеона. И в то же время, омега понимает его, чувствует его боль, как свою, ведь тогда, во сне, увидев тело любимого, он сам чуть не обезумел от горя.

— О чем ты говоришь? — спрашивает встревоженный его состоянием Гидеон. — Я здесь, я с тобой, все хорошо, — пытается объятиями показать ему реальность, а сам прячет глаза, лишь бы не выдать, что слез у него куда больше.

— Я всегда любил только тебя, Юнги, — зарывается лицом в его плечо Каан. — Это единственное, что я знаю точно, но остальное я не понимаю, — приподнявшись, растерянно бегает глазами по его лицу. — Я видел свои жизни, но я их не проживал. Или проживал, но не запоминал. Я видел Карфаген. И колыбель. Почему я видел колыбель?

— Колыбель, — шумно сглатывает Гидеон, но про сон рассказывать передумывает. Он сам так и не пережил тот сон, а рассказывать про несуществующего ребенка альфе и делать ему больно в лишний раз не хочется. Тем более, Каану потрясений на сегодня достаточно. У них с ним любовь, и Ги будет играть по ее правилам, ведь она по умолчанию предполагает, что больно любимым не делают.

— Раз я помню тебя, и ты помнишь меня, — внезапно воодушевляется Каан, преграда перед прошлым которого, кажется, начала рассеиваться. — Меня зовут Чонгук. Родился Левиафаном. В разные периоды моей жизни носил разные имена. Они звали меня Гууком, Дьяволом, Драконом, Эль Диабло, Волком, Демоном. Ну же, ты должен вспомнить меня! — слабая улыбка трогает губы мужчины.

— Приятно познакомиться, Чонгук. Меня зовут Юнги, и я тебя не помню, — виновато опускает глаза Гидеон, не успевает заметить, как только родившаяся улыбка на чужом лице, треснув, осыпается на пол невидимыми осколками.

— Я много раз умирал, чтобы прожить с тобой так мало, — облизывает сухие губы Каан. — Я умру снова, если буду знать, что на той стороне меня будешь ждать ты. А значит, и я подожду, ты вспомнишь меня, Юнги, ты обязательно вспомнишь, — крепко обнимает, глотает горечь обиды. Свет в глазах Каана гаснет, на место воодушевлению снова приходит отчаяние, но то, что сердце в его руках бьется, его успокаивает. Он свою любовь больше никогда не похоронит. Юнги будет светить вечно.

***

Сантина выпроваживает последнего гостя, убирает миску Маммона, которую тот уже вылизал, и идет в кладовку. Когда она возвращается в зал, кот, расположившись на стойке, катает по ней ручку.

— Домой не собираешься, старый черт, прием, небось, давно закончился, — поднимает стулья на столы женщина, чтобы с утра было легче вымыть полы. — Я не против, конечно, если ты останешься, но ты же любишь бегать к своему хозяину. Прости, к другу, — смеется Сантина. — Опустим, что ты всегда принадлежал ему, и вообще, у тебя зависимость. Ну, а где я не права? Ты из ада выползаешь, как только Чонгук где-то появляется, я не удивлюсь, если ты когда-то в его подушку превратишься. Конем ты был, коршуном был, котом был, человеком был, осталось превратиться в неодушевленный предмет, хотя ты не согласишься, ты же любишь вещать без умолку.

— Ладно, не злись, меня твои царапины не заденут, падальщик неугомонный, — хмыкает Сантина.

— Это я виновата, что тебя в отпуск не отпустили, и где-то Чонгук остался без тебя? Как бы ты спас, если ты уже не спасал? Да ты сам подох, сердце не выдержало, когда ты с ним империю строил. Хорошо, прости, я переборщила, но ты ведь знаешь, что даже я там была бессильна. Не вини себя, у тебя все еще есть шанс в этой жизни. У нас всех он есть, как бы это фантастически не звучало, — тяжело вздыхает женщина и, выключив свет над баром, собирается наверх, отдохнуть.

— Что это? — прямо у лестницы Сантина резко поворачивается к озарившемуся красным окну и, отбросив фартук, бежит наружу. Кот, спрыгнув со стойки, следует за ней. Сантина выходит на тротуар и, цепляясь за ограждение, чтобы устоять на ногах, поднимает голову к ночному небу и, не веря глазам, смотрит на него. На черной глади неба загораются сотни звезд. Они вспыхивают кроваво-красным светом в черных зрачках Маммона, словно капли крови, зависшие в бесконечности. Эти звезды знак, которого она боялась больше всего и которого в глубине души никогда не переставала ждать.

Кровавые звезды складываются в причудливые узоры, таящие древние послания, и их расположение не оставляет сомнений. Сантина чувствует, как внутри нее поднимается давно забытый трепет, за которым последует страх потери и столкновение с неизбежным. История повторяет себя, и очень хочется, чтобы в этот раз все закончилось по-другому. Небо над Карфагеном горело так же в ту роковую ночь, которая изменила все, и он должен был стать первым и последним разрушенным ее сыном государством.

— Добро пожаловать, — шепчет дрожащим голосом Сантина, чье лицо орошают слезы, и, пошатнувшись, прислоняется к стене за спиной.

Киран, который только проводил Чимина, но в Харон еще не зашел из-за задержавшей его Элиссы, тоже смотрит на небо.

— В чем дело? — поднимает глаза, к как и всегда черному и практически беззвездному небу Элисса. — Что ты там увидел, что так побледнел?

— Ничего, — прокашливается Киран. — Ничего, просто задумался, — обходит ее и торопливо скрывается во дворце.

Сколько под этим «ничего», знают только первородные, и Киран, впервые за много веков не может совладать со своими эмоциями. Он закрывается в спальне и, прислонившись спиной к двери, смотрит на красный свет, заливающий комнату. Он не может насладиться кровавой красотой лондонского неба, потому что вместо него видит то, что за столько веков на земле так и не забыл. Киран не в состоянии глотнуть кислорода, сдирает с себя превратившийся в смирительную рубашку пиджак, следом на пол летит и жилет. Он поднимает тумбу, которую в спальню заносили трое, и легко, словно она ничего не весит, швыряет ее о стену. Тумба разлетается в щепки, а альфа, отшатнувшись, снова липнет к двери и, сползая по ней на пол, смотрит на свои ладони:

— Я отдал вам все. Я от всего отказался, но его вы не получите.

Раптор сидит на кровати, не чувствует, как пальцы расположившегося за ним омеги бегают по его спине. Он видит красное зарево за окном, которое зовет, просит подойти, принять пугающую его реальность, но сил не находит.

— Ты в порядке? — присаживается рядом Тео, Раптор с трудом выныривает из воспоминаний, которые никогда и не затирались, и рассеянно кивает. Тео еще что-то говорит, но альфа не слушает, он осторожно убирает его руку с себя и, поднявшись, все же выходит на балкон. Сомнений больше нет — небо над головой первородного в кровавых крапинках, и сразу за восторгом его поглощает страх. Теперь война за уничтожение начнется вновь. Война, которая уже когда-то разрушила привычный им мир, оставила на его сердце шрамы, которые и время не залечило.

— Что происходит? — Тео, кутаясь в халат, останавливается рядом с мужем, чьи глаза устремлены в небо.

— Я думал, это больше никогда не повторится, — болезненная улыбка трогает губы Раптора. — Я думал, я больше не буду его хоронить.

— Ты пугаешь меня, — честно говорит Тео, продолжает гладить его по спине, не понимая, что его так встревожило. — Что в этом черном небе не так? Пожалуйста, объясни мне, что происходит, о ком ты говоришь? — обнимает его омега, пытается успокоить, потому что обычно хладнокровный муж будто бы увидел призрака. Тео не ошибается, Раптор столкнулся лицом к лицу с призраком из прошлого.

— Рим бы никогда не завоевал Карфаген, мой прекрасный омега, — переплетает пальцы с его Раптор. — Риму воевать было не с кем. Когда мы пришли, Карфагена уже не было, потому что пал его защитник. А пал он спустя несколько месяцев после того, как небо рассказало о появлении того, чье существование было невозможным. Я не боюсь смерти, Тео, никогда не боялся, но я боюсь, что потеряю его, и теперь уже навсегда.

— Кого? — несмело спрашивает Тео, но Раптор не отвечает, тянет его на себя и крепко обнимает.

Арес закуривает, прислонившись в окну, любуется небом, которое, словно ранами, усеяно кровавыми звездами. Они сияют ярче с каждой секундой, наполняют ночное небо зловещей красотой, шепчут Дьяволу, что их судьба уже решена.

— Зачатый на троне, будет править миром, — выдыхает дым Арес, чувствует, как обида дерет горло, но, как и всегда, ее проглатывает. Джулиан за его спиной ворчит, чтобы он возвращался в постель, иначе он уйдет, но Арес, в чьих глазах загораются и гаснут десятки кровавых звезд, с места не двигается. Только проклятый может сполна понять проклятого, и Арес, который обречен на Ад, разделяет боль того, кто обречен терять. Он всегда его понимал, но сейчас, учитывая, что в кровати за его спиной лежит человек, ради которого он готов отказаться от всего, у Ареса внутренности из-за осознания масштаба чужой боли леденеют.

— Соболезную от всей моей несуществующей души, Чонгук. Ты этого не заслужил.