ВКУС КРОВИ.

  Я вышла из автобуса.
  Под лаской ветра осенний дождь плавно струился по окнам, закутанным в постепенно становящуюся темноту. Похоже, что небо соткано из бесконечного количества тонких нитей, чередующихся в своих оттенках от серого до нежного бирюзового. Мокрота, спускаясь по стеклам, словно исполняет медленный танец, грациозно натягиваясь и стекая вниз. Мокрый асфальт, отражающий отблески уличных фонарей, создает необычную симфонию света и тьмы. Слегка пестрящая между другими строениями города непроглядная завеса, просачивалась по прогалинам.
  Вдали маячили огни города, их свет отражался в мокрых тротуарах. Стекла окон отражали воду, залитую янтарным свечением уличных фонарей. Затяжной дождь переворачивает мир с ног на голову, превращая все под небом в мягкий, мерцающий каскад. Улицы, фасады зданий и деревья преображаются в живописные полотна, рассыпая игру света на темных поверхностях. Капли воды продолжают тихо падать на землю, оставляя за собой круговые концентрические волны, расплывающиеся в бесконечности.
Осенний дождь в самом разгаре, а ты идёшь под ним, совсем промокшая, наступая на лужи. Каждый шаг вызывает негромкий плеск, и по коже поистине пробегают мурашки. Волосы, мокрые и неприятно холодные, прилипают к лицу, а дождевая вода сладковатая на вкус, касается губ. Шагаешь в тишине, слушая шорох аллейных деревьев, украшенных осенними красками, которые кажутся ещё ярче на фоне мрачного неба. По пути, мимо проезжают машины, оставляя за собой след воды. Они разбрызгивают эту промозглость, создавая своего рода хореографию на асфальте. Небо серое, как и настроение горожан, которые спешат по делам, пытаясь укрыться под зонтом или просто прижавшись к стене. Шум падающих капель сопровождается звуками моторов и клаксонов. Воздух пропитан ароматом земли и сырости, словно природа также отмечает приход осени. Перед глазами размытое стекло окон автомобилей, и их фары блестят, словно звезды на мокрой поверхности.
  Я останавливаюсь на назначенной улице, не зная куда двигаться дальше. Хочется зайти в ближайшую кафешку, выпить кофе и идти на работу, но нет. Нет у меня больше свободного времени и работы. Сейчас мне надо разобраться с Буравцевым, потом с маминым здоровьем, затем помочь убить стратилата и только потом начинать снова строить новую карьеру.
  Вдруг мне послышался всплеск луж под чьими-то ботинками за моей спиной. Не успела я обернуться, как вдруг мне закрыли глаза и потащили в неизвестном мне направлении. Я не визжала, шла послушно, была готова к любым пыткам.
  Мы зашли в какое-то теплое местечко, затем поднялись по лесенкам и только потом мне послышалось, как открывается дверной замок и меня впихивают, по всей видимости, в квартиру.
  Тут мне уже снимают и повязку, и мою обувь.

  «Какой галантный у меня насильник, даже не хочет, чтобы я замарала его полы.» — я поворачиваюсь к силуэту за моей спиной и вижу Буравцева.

  Не произнеся ни слова, он берет меня за руку, проходит по коридору и заглядывает в первую попавшуюся комнату — идеально убранную спальню.
  Тихий скрип двери оповещает о возвращении хозяина в обитель. Бежевые стены гармонично сочетались с сосновым паркетом и белоснежным потолком. В некоторых местах висели различные картины: от портретов каких-то людей, до живописных пейзажей. В углу стояла обычная деревянная кровать, застланная зелёным покрывалом, поверх лежала такого же цвета подушка. Рядом красовалась тумбочка с парой выдвижных ящиков; поверх стояла одинокая, уже потухшая, свеча и книга в синем переплёте — наверное, Максим любил перед сном почитать очередной сопливый роман или же научную литературу. Письменный стол стоял прямо под зашторенным окошком. Множество книжных полок... Ну, как полок? Скорее целых шкафов были аккуратно расставлены по разным углам комнаты.

  «Не хватало для полного уюта одного — цветов»— именно такая мысль не посещала мою голову, потому что в комнате был настоящий ботанический сад: от огромных кустарников, к мелким цветкам — казалось, здесь находилась вся растительность мира. Возле одного из стеллажей, над комодом с одеждой, висело зеркало, что было свидетелем каждодневного прихорашивания мальчишки. И чего только оно не повидало...

  Я сама ложусь на кровать и выжидаю его.
  Наверное, вы подумаете, что я совсем из ума выжила? Читайте дальше!
  Он снимает с себя рубашку и нависает надо мной. До этого мы не обмолвились ни одним словом.

— Ты так молча шла сюда. Умничка, люблю послушных девочек. — он улыбается, целует меня в шею и снова отстраняется.

  Я посмотрела на его ключицы, а дальше глаза сами нашли его бицепс. Лопнувшие уже под белой кожей красно-сизые вены, длинными паучьими лапами растянувшиеся даже по его лицу. И его большие, с ярким огоньком похотливого желания внутри, глаза не привлекали моего внимания, и при этом сами были всегда лениво прикрыты и тоже, а его синие-синие, постепенно становящиеся черноватыми губы, тонкие и, очень холодные. Нос его всегда принюхивался и был с малой горбинкой и чуть приподнятым кончиком. На нём маленькие веснушки, а возможно, всего лишь застывшие и стряхнутые прямо на собственное лицо крупицы пепла. Тонкие брови были вздёрнуты слегка на концах и редки совсем, но всегда немного приподнимались, словно подтянутые зачем-то за ниточки вверх.
  Лишь немного волнистые, чёрные, как ночь пряди густых волос придавали мрачной картине целостности – они по-странному неподвижны и даже нависая надо мной дрожат лишь с животным страхом над бледным ликом, едва ли открывая вид на глаза человечьи.
  Этот человек был мне противен. Всё это время. Начиная с нашего первого дня знакомства. Я ненавидела его всем своим телом и даже никакие поцелуи не могли скрасить его гнилое нутро.
   Он схватил меня уже за руку, я ощутила весь холод его ладоней, хватка была холодная. Я понимала, что меня ожидает. Он прижался ко мне поближе, прижал мои руки своими собственными. Я слегка прикусила губу. Тот дотронулся до моих бёдер своими грязными руками, держа за верх таза. Хватка стала слабее, потому что одна из рук приставучего индивида была отвлечена на сексуальное задержание. Он опустил ручёнку, из-за чего она оказалась на моей задней части. Его полные наслаждения глаза были направлены на мой бюст, после чего я расстегнула свой кардиган, сняла и выбросила его в угол комнаты.
  Он уставился на мою грудь. Провёл по ней рукой. Смял. А затем начал оставлять на ней свои засосы.
  Мне было приятно, но не было приятно от того, что за человек такое делает со мной. Но мои муки длились совсем недолго.
  Тут в коридоре послышался сильный грохот. Выломали дверь — это я знала точно. И в ту же секунду сюда ворвались четверо полицейских в форме и с пистолетами в руках. Все они кричали:

— Стоять, не двигаться! Руки за голову!

  Буравцев отскочил от меня немедленно и уселся на кровать. Тем временем я метнулась за кардиганом. Оделась и встала рядышком с одним знакомым мне старшим лейтенантом — Беклямишевым.
  Он приобнял меня за плечи и проговорил:

— Ты задержан за совращение не совершеннолетних.

— Ты угараешь? Я старший лейтенант Буравцев Максим! Мне никто и ничего не имеет права сделать! — начал возмущаться он.

— Имеем. Ребят, наручники на него и в машину. Без меня. Мне надо по делам. — скомандовал Бекля и три полицейских послушно выполнили его поручения.

  Как только растворились в подъезде последние шаги, мы остались вдвоём в квартире моего насильника.

— Спасибо тебе, Саш. Не знаю, что бы я без тебя делала. — прошептала губами я.

— Не надо благодарностей. Это всего лишь моя работа. — ответил он, вновь, словно по привычке,  запуская свои руки в рыжие волосы. Я улыбнулась. — Слушай... Может сходим куда-нибудь вместе?

  Я тяжело вздохнула и на секунду отвела от него взгляд, но почти тут вернула его на место.

— Извини, Саш. Не хочу тебя огорчить, но моё сердце давно уже занято. Никаким не Давыдовым и не Буравцевым, а Лёвой Хлоповым. И чтобы ты не делал, и как бы меня не спасал — я не изменю своего решения. — выдала я и он неуклюже кивнул.

— Понял тебя. — в его глазах пропал маленький огонёк надежды и я виновато опустила глаза, за то что выдала ему всё так резко и прямо, а с другой стороны — что тянуть? Зачем ему лгать? Зачем давать ложных надежд?

Я облегченно выдохнула и прошла мимо него, в коридор. Пока я нацепляла сапоги на ноги, Саша продолжал разговор, хоть и с небольшим унынием:

— Ты сейчас куда?

— К маме в больницу. — ответила я, не хотя
вдаваться в подробности.

— К бабе Нюре? В больницу? Что случилось? — и он завалил меня вопросами.

Мне была очень тяжела эта тема и я не желала на неё говорить, но у меня другого выхода. Ну, как не было? Я могла соврать, промолчать или просто уйти, но это не было в моей компетентности.

— Не знаю. Знаю, что сердце и всё.

— Поехали со мной. Я на служебной машине, быстро доберемся и я тоже хочу её навестить. — выдал он и я, застегнув сапоги, выпрямилась и кивнула.

Доехали мы в полнейшем молчании. Как только я открыла двери и вышла на улицу, то почувствовала лёгкость — настолько неудобно мне было перед Беклей.
Я быстро поднялась по лестнице и открыла дверь внутрь. Первое, что увидела — постовых медсестер и пост. Они удивленно уставились на меня.

«Узнали значит.» — ухмыльнулась я про себя. — «Тяжело быть популярной.»

— Есения, вы к кому? — обратилась сидящая на посту молодая девушка в белом больничном халатике.

— К Анне Васильевне. Её вчера ночью увезли в реанимацию. — строго ответила я, а та закопошилась в своих листочках на столе.

Я глянула внутрь. У них был маленький старенький телевизор, по которому красовалась морда Давыдова.

«Ну, куда же мне без тебя даже тут?!» — я хмыкнула, закрыв глаза от внутреннего недовольства.

Он громогласно рассказывал что-то и даже что-то жестикулировал. Я прислушалась:

— Есения изменила мне. Наш союз распался. Она больше не имеет никакого отношения ко мне, к моему агентству и к этой индустрии в целом. Я очень оскорблён её поступком и поведением. Я потерян. Моё сердце навсегда разбито.

«Да что ты говоришь!» — я притопнула ногой и фыркнула.

Ещё одна медсестра, которая сидела около телевизора перевела взгляд с экрана на меня и, поморщившись, уставилась.

— Он лжёт. — лишь протянула я, не в силах что-то снова кому-то доказывать.

Девушка, что копалась в бумагах, наконец-то подняла взгляд ко мне и тихо прошептала:

— Анна Васильевна умерла сегодня в 9:12. Тело можете забрать сегодня вечером.

Перед глазами всё поплыло. Душу, в прочем, как и сердце, поразила ужасная боль, от которой мне хотелось выть. Моя мама была мертва..
Я бегом выбежала на улицу, где Беклямишев докуривал свою сигарету и планировал идти ко мне. Увидев, по всей видимости бледную, меня, он спохватился, затушил свой окурок и подлетел ко мне.
Сердце моё казалось вот-вот остановится, дыхания не хватало, ещё немного и я задохнусь от нехватки кислорода.
Сил тоже не хватало, а в ушах стоял звон.. Картина перед глазами расплывалась. Я сделала пару шагов в сторону, не в силах больше терпеть боль, что давила на грудь и плечи, а голова становилась тяжолой.. Тупая боль била по вискам.
Мысли летели в стороны.. Было трудно сосредоточиться и понять что именно происходит в этот момент и будет в следующий.

— Что случилось? — протянул он, как раз в тот момент, когда мои ноги подкосились и он смог меня поймать. — Просто держись, все будет нормально, нормально!

Голос в голове твердил то одно, то приходил к пониманию этой ситуации. Не будет все нормально. Секунды проходили с болью, которые длились минутами.. Последним моментом было то, что я почувствовала ужасную острую боль в пальцах.. Это последнее, что заставило хорошие мысли уйти, в принципе как и последние силы.
Обессиленая я хотела упала на колени, больно ударившись, а после чтобы обессиленное тело свалилось на холодный пол, но меня крепко держал Саша. Надеясь, что я ещё смогу восстановить дыхание, жадно хватало ртом воздух, но это было бессмысленно.
Хотелось бы просто прекратить это страдание, которое похоже подходило к концу. В глазах помутнело и всё.

— Яся! Яся!

Я медленно открыла глаза. Передо мной было лицо моего старого друга Сашки Беклямишева, а на его фоне было голубое небо. Я не сразу поняла где лежу.
Аккуратно повертев головой по сторонам, я поняла, что лежу на лавке около больницы. И ещё я вся мокрая... Он облил меня водой, чтоб я проснулась?

— Как долго я..? — не успела я и закончить фразы, как меня перебил рыжий.

— Минут пять. Баба Нюра мертва? — с ходу спросил меня он.

— Да. — ответила я, садясь и разминая спину.

Голова безудержно ныла, а глаза слезились. Хотелось расплакаться прямо здесь, но я воздержалась. Всё-таки мне стоило хоть немного держать себя в руках.

— Я помогу с похоронами. — протянул он. — Она мне тоже была не чужим человеком.

Я послушно кивнула, соглашаясь. По щеке потекла предательская слезинка, которую я поспешно стерла рукавом своего кардигана. Он жалобно уставился на меня:

— Поехали ко мне. Там сможешь поплакать. — предложил он, но я отрицательно качнула головой. Он и так довольно много за эти дни мне помог. — Не думаю, что отпускать тебя одну в лагерь будет лучшим решением. Флешбэки и всё такое.

— Я буду с Лёвой, не волнуйся. — выдала я, глянув на циферблат своих наручных часов.

Они показывали 16:30.

«Почему день так быстро пролетел?» — задалась вопросом я. — «Лёва сейчас должен ехать к отцу Глебу, видимо всё-таки придётся быть одной. Ну, уж всяко лучше, чем с с Сашкой.»

— Хорошо. Тебя подвезти или ты сама? — вновь задал вопрос он.

— Я сама. Езжай. — ответила я, надеясь, что он наконец-то оставит меня в покое.

— Хорошо. Пока. Если что пиши и звони. — я кивнула и он скрылся из моего поля зрения.

Мне было хреново, но в лагерь ехать я уж точно не собиралась. Как там он сказал? Флешбэки, вот. Да, и я очень сильно боюсь одиночества, тем более в таком огромнейшем пространстве, как заброшенный пионерский лагерь.
Я оглянулась по сторонам — почти никого не было, хотя в это время обычно все едут с работы и торопятся домой. Прямо за больницей стояло какое-то жёлтое здание. Чуть-чуть сощурившись, я заметила надпись: «Жёлтая пресса».

«По-моему, я знаю, как мне отомстить Давыдову и посадить его далеко и надолго.» — я хмыкнула, хоть что-то я сегодня исправлю.

Я встала с лавки и направилась к зданию. Когда подошла, то потянула за ручку двери и это место встретило меня как родное. Прямо с порога я наткнулась на мужчину-директора. На его бейджике было написано: «Наумов Сергей Александрович. Главный директор.»
Завидев меня, он нахмурился, мол «Про тебя мы вроде не писали. Какие претензии?». Да, даже если и писали, я такую лапшу не читаю.

— Здравствуйте, Есения. Что привело вас к нам? — сразу же на мягком тоне начал он.

— У меня есть для вас сенсация. Возьмёте у меня интервью? — я ухмыльнулась, а тот расплылся в улыбке.

— Ну, что ж вы не сразу так? Конечно, возьмём! Пройдёмте! — радостный Наумов подхватил меня под руку и потащил куда-то далеко-далеко по коридорам.

Вскоре меня усадили в дорогое кресло, принесли чай и привели ко мне Романову Людмилу Леонидовну главную писательницу (сплетницу) и редакторшу жёлтой прессы Куйбышева. Мне много о ней говорили мои коллеги на работе. О том, какую же хрень она пишет и высасывает информацию буквально из пальца.

— Прошу не писать в газете, что я пришла к вам сама. Вы сами меня пригласили для интервью, договорились? — попросила я.

— Конечно-конечно! — пропищала эта маленькая женщина лет тридцати с короткой карэшкой и чёлкой на бок.

— Как вы понимаете, речь зайдёт о моих взаимоотношениях с Львом Давыдовым-Салтыковым. — начала я, наблюдая за её реакцией.

— Безусловно понимаю. Это же просто сенсация! — я кинула суровый взгляд на неё и она сразу умолкла, вновь давая мне слово.

— Давыдов — скотина! Так и напишите на первой странице журнала. Он манипулятор, на протяжении всех наших отношений я подвергалась избиениям и манипулициям моим статусом и мамой со стороны его родителей. Они грозились мне, что если я не буду выполнять условия контракта, то полечу вниз по карьерной лестнице и моя мать будет мертва. Все три года я терпела эти унижения, но сейчас решила закончить это раз и навсегда. — я остановилась, делая не большую паузу.

— И что же в итоге? Что с вашей карьерой и мамой? — задала вопрос журналистка.

— Моей карьеры нет. Она разрушена. И моей доли, которую я вкладывала в агентство Давыдова, тоже нет, а моя мама мертва. — на последних словах журналистка охнула.

— Вы не обращались в полицию по этому поводу?

— Не могу. Я Льва там связи и совсем недавно на днях он сам посадил меня в камеру, за то, что я требовала свою долю.

  Романова закончила делать записи в своем блокнотике и уставилась на меня, мол «Это все? Или будет какое-то продолжение моей неудачной истории?». Я кивнула головой в знак прощания, поднялась с кресла и направилась к выходу, но та очнулась, окликнула меня и попросила взять автограф и сфотографироваться на ее новый фотоаппарат. Я согласилась.

  Вскоре я вышла из здания. Стемнело на улице довольно быстро. Я вновь отправилась к больнице. Там рядышком стояла телефонная будка. Когда я вошла в неё, то взяла телефон и застыла.
Мне даже не кому было набрать. Больше не кому. Давыдова рядом нет, Лёва точно не дома, мамы больше нет.
Я отпустила телефон и вышла обратно из будки, застыв.
Пока я находилась на интервью, мне было легче, я отвлекалась от плохих мыслей и осознания того, что мне сказали недавно. Я тяжело втянула ноздрями воздух, стараясь вновь забыться хоть на немножечко, но не выходило совсем ничего. Мысли спутывались в огромную паутину и перемешивались. Чувства вновь захлестывали меня с головой.
Вдруг, из-за угла вылетела машина скорой помощи. Резко притормозив около входа, врачи как ужаленные выбежали из машины и стали доставать человека на носилках.
Я подошла чуть-чуть поближе и охнула. Я увидела того, кого не ожидала увидеть от слова совсем. Там был Лев. Мой Лев.
Из его ребра струей лилась кровь, глаза были прикрыты, казалось, он уже.. Но тогда бы врачи так суетились? Значит есть шанс на его спасение!
Я мигом ожила и побежала следом за врачами.

— Что с ним?! — воскликнула я под руку одной тетеньке, та бросила на меня разгневанный взгляд.

— Девушка, пожалуйста, не мешайте! — ответил мне рядом бежащий дяденька в белом халате.

Они бегом вбежали в больницу и я последовала за ними, но вновь остановилась у поста. Они унесли Львёнка прямо по коридору к большой белой двери, скорее всего ведущую в операционную.
Я замерла на месте. Я теряю ещё одного любимого мне человека. Я обречена на потерю всех, кого люблю...
И такая щемящая боль сдавила мои внутренности, заставляя плечи подрагивать. Губы начали судорожно ловить воздух, а левая рука легла на грудь и сжалась, словно держалась за сердце.
Раздирающий ком подкатил к горлу и по щекам непроизвольно покатились слезы. Я облокотилась спиной об угол стены, громко всхлипывая и заливая щеки горькими слезами. Рваным вздохом поймав немного воздуха, сжалась и, задрожав, опустила взгляд в пол.
Чуть-чуть попозже меня заметила одна из постовых медсестер. Она подошла ко мне.

— Кем вы приходитесь ему? — задала вопрос она.

Я подняла мокрый взгляд и сквозь слёзы смогла рассмотреть её сожаление в её ярко-голубых глазах, волосы у неё были блондинистые и кудрявые, а на бейджике написано «Наталья».

— Девушкой.

— Ох, я так.. соболезную вам сегодня. Сперва с утра мама, а к вечеру парень... Есть шанс на его выкарабкивание, не волнуйтесь. — выдала она.

Я безвольно кивнула и она приобняла меня.

— Это против правил, но пошли умоешься и я налью тебе чаю с травами у нас? Станет легче. — Наташка попыталась улыбнуться мне, но улыбка вышла натянутой, не настоящей.

Я вновь кивнула и она, приобняв меня за плечи, увела к себе на пост. За комнаткой с бумагами находилась комнатка с диваном, столом и раковиной. Я быстро умылась и села на диван, уставившись в одну точку. Моё лицо не издавало никаких эмоций. Мне просто было больно. И больше ничего.
Моя новая знакомая поставила передо мной чай и большую вазу с конфетами. Наверное, им много их приносят пациенты, пытаясь подлизаться.
Но я просто сидела, не в силах взять в руки кружку или конфету. В голове не осталось ничего, а тело ужасно болело, будто его истыкали огромным количеством маленьких иголочек.
Наталья села рядом со мной, пытаясь поговорить или успокоить, а я даже не могла понять смысл её слов, только последнее.

— Я оставлю плед. Поспи. Мне нужно работать.

И она встала и ушла, оставив меня наедине со своими проблемами и страхами. Я сразу же плюхнулась на диван. Закрыла глаза и уснула, даже не укрывшись.
Проснулась я от того, как услышала звуки колесиков каталки в коридоре. Я быстро поднялась с дивана и выбежала с поста. На каталке везли тело Лёвы.

  «Он..? Он..?» — я запаниковала.

  Каталку вез мужчина лет пятидесяти в стерильной маске, белой шапке и халате. Я подбежала к нему и спросила:

— Что с ним?

  Доктор, даже не кинув на меня взгляда, проговорил:

— На него напал медведь. Рана глубокая. Он в коме. Шансы выжить пятьдесят на пятьдесят.

  Он свернул направо и завёз Хлопова в палату. Я осталась стоять на месте. Шанс на его жизнь есть.
 
  «Да лучше бы я была на его месте! Он точно должен жить!» — воскликнула про себя я.

  Как глупо было всё это. И как унизительно то, что я ничем не могу ему помочь!
  Я застыла, не в силах больше что-то сделать. Грудь больно сдавливало от моего положения. Я просто не знала, что мне ожидать дальше. Вот-вот мы вместе спали, целовались, гуляли под дождем и вот он на каталке полуживой.
 
  «Я не могу потерять его снова!» — подумала я, вытирая предательскую слезу.

  Прошло три дня.
  Я сидела у него в палате. На мне был белый посетительский халат, хотя, как мне казалось, я уже сама прописалась в этой больнице. Днем и ночью я караулила Лёву и ни на секунду не отходила. Меня даже пару раз выгонял главный врач, твердя пойти поспать и поесть дома, но мамы больше нет, а значит и дома тоже. Я очень боюсь одиночества, а если я покину Хлопова, то оно настигнет меня с головой.
  Маму мне помог похоронить Беклямишев. Помощи у меня попросить  было совсем не у кого, поэтому пришлось обращаться к нему, а он не мог мне отказать.
  Давыдова, по слухам, по надписям на первых страницах газет и журналов, а так же по всем каналам, передавали, что посадили за решетку. И его родителей тоже. А поспособствовало этому моё интервью в «Жёлтой Прессе». Говорят, ему грозит десять лет тюрьмы. И вы даже не представляете, как я рада этому.
  Я достала из заднего кармана джинс два письма, которые дал мне Лёва, когда мы только увиделись. Он сказал мне:

  «Прочти, когда меня не будет рядом.»

  Сейчас, безусловно его тело рядом, но не душа. Он в вегетативном состоянии, не просыпается. Это значит, что я могу прочесть сейчас.
  Я открыла первый конверт, который был написан:

«25.08.1980.» — так было на письме.

  Я вскрыла его и увидела записку и странный кулон. Его я отложила, решив сперва прочитать то, что он хотел бы мне сказать тогда, давно и узнать, что же это за безделушка.

  «Привет, Яся.
  Я уже день как дома и это просто невыносимо! Мне снятся кошмары и всплывают ужаснейшие воспоминания о том, как я кусаю людей. Это правда? Так всё и было? Это же просто ужасно!
  Мама расспрашивает о тебе. Кто ты такая и как мы познакомились. Я рассказал. Она хотела бы с тобой тоже познакомиться и встретиться, но как только я начал рассказывать ей о своих кошмарах и воспоминаниях, она сказала, что я просто в полнейшем бреду! Даже хотела отвести меня к психиатру... Видимо, этим я ни с кем не смогу поделиться, кроме того, как в письмах с тобой.
  И я очень скучаю по тебе. Хочу как тогда, приобнять тебя и заснуть вместе. Играть перед тобой в футбол, дарить тебе цветы. Мне так больно осознавать то, что этого больше может и не повториться. Может быть, каким-то ужаснейшим образом мы можем потерять связь и потерять друг друга. Ты это представляешь? Лично я — нет.
  Я никогда не смогу забыть то, что было между нами в этой олимпийской смене. Не забуду твои прикосновения, твою заботу, твои слова, твою любовь, твои нежные руки, твой мягкий взгляд, твой сладкий привкус губ и наши первые поцелуи.
  Мне кажется, что моя любовь к тебе без краев и навечно. Надеюсь, у тебя всё в точности так же, как и у меня. Надеюсь, что мы скоро встретимся.
  Как ты вообще? Как с бумажками? Как новая мама? Как новое место жительства? Какие планы на оставшиеся дни лета? Рассказывай мне всё, что у тебя на душе. Я безумно хотел бы услышать всё в живую, но придется просто прочитать на проклятом белом куске дерева...
   Так же я вложил в конверт трикветр кулон с соколиным глазом. Мама рассказывала, символ трикветр — три угла-символа обозначают положение Солнца на небосводе, каждый из углов соответствуют восходу, зениту и закату. Таким образом, древний амулет символизирует  жизнь, смерть и возрождение, в свою очередь, олицетворяя равенство, неделимость и вечность. Надеюсь, ты поймёшь мои слова.
  Я очень люблю тебя.
  Твой Львёнок.»

  Я вытерла слезы, нацепляя на себя кулон и сжимая его в своей ладони. Тихо всхлипнув, я открыла второй конверт, на котором не было даты, но сам Лёва говорил мне, что он был написан перед тем, как он собирался ехать к моей маме.
  Я тихонечко разорвала белую бумагу и достала письмо, мгновенно разворачивая и пробегаясь глазами:

  «Привет, Яся.
  Мы не виделись уже три года. И вот, завтра я еду к Бабе Нюре. Не знаю, встречу ли я тебя там или просто передам ей этот конверт.
  Я видел, у тебя там всё прекрасно: новый парень, новая любимая работа. Ты красуешься на новых обложках журналов мод, которые я скупаю пачками, чтобы никто кроме меня не рассматривал изгибы твоего тела.
  Уверен, ты давно забыла меня и счастливо живешь в настоящем. Так почему я так наивно живу прошлым? Всё ещё люблю тебя...
  Ты так выросла, наверняка уже совершенно другой человек, а не та моя маленькая Яся, которую я бы так хотел крепко прижать к себе и вдохнуть запах её волос.
  Моя мать оборвала наше с тобой общение тогда. А что было бы, если бы мы не потеряли друг друга? Любили ли бы мы друг друга точно так же, как тогда давно? М? Наверно я никогда не получу ответа на этот вопрос.
  Я очень хочу напомнить тебе о себе. Что вот я здесь, я тут, я всё ещё с тобой!
  Ах, какой же я глупец! На что я надеюсь? Я всё тот же маленький и наивный мальчик с олимпийской смены...
  Если я тебя не застану завтра, то пожалуйста, ответь мне на моё письмо. Вспомни обо мне, о наших теплых ночах.
  Я очень люблю тебя.
  Твой Львёнок.»

  Я не выдержала. Встала со своего стула и отошла в другой конец палаты к окну. Было уже темно. Сегодня наши идут против стратилата и я бы хотела с ними, но они сказали мне караулить Лёву.
 
  «Как они там?» — думала я про себя, пытаясь отвлечься от грустных писем. — «Они умнички. Они справятся, я верю.»

  Отложив все чувства на дальнюю полку, закрыв глаза на свои желания, потребности и осознавание личности, я быстро уткнулась носом в стекло, пытаясь выдавить из себя слезы, гнев, радость или истерику. Но я не смогла ничего почувствовать, мертво закрывая глаза, единственным моим желанием было, забыть все годы социализации и завтра начать все снова. Начать плакать, срываться, радоваться или впадать в истерику. Начать понимать чем моё поведение отличается от фарфоровой куклы.
  Я больше не могла реветь и страдать. Что-то внутри меня громко хрустнуло. И как раз в тот же момент за моей спиной раздался какой-то звук. Я обернулась.
  На кровати, которую тускло освещала лампочка, открыл глаза Лёва.

— О, мой бог! — я хотела кинуться к нему, обнять, но подумала, что лучшим решением будет сперва позвать врача.

  Я выбежала из палаты и позвала первую попавшуюся врач:

— Он очнулся!

  Тут все и засуетились. Ближайшие полтора часа я просидела в коридоре на лавочке, ожидая пока его осмотрят и вынесут вердикт. И вот, последняя врач вышла из палаты и проговорила мне:

— Он идёт на поправку. Можешь идти с ним поговорить.

  Я улыбнулась и быстро влетела в палату, присаживаясь на стульчик рядом с ним и хватая его ладонь в свою.

— Яся? — шёпотом спросил он.

— Да, Лёва, это я.

— Ты была всё это время тут со мной?

— Да.

— Меня ранил стратилат, а не медведь. — проговорил он и я подняла брови от удивления.

— Это уже не имеет значения. Ты идешь на поправку, а Валерка убьет стратилата. Всё будет хорошо. У нас всё будет хорошо. — я улыбнулась.

  Он улыбнулся мне в ответ. Что-то внутри меня снова громко хрустнуло. И в этот раз я была уверена, это была победа над стратилатом.

  Прошла неделя. Лёве наложили швы и выписали. Его мама отпустила его потусить со мной в лагере, ведь всё это время после смерти мамы я туда даже не заглядывала. Жила сперва у Саши, потом в больнице.
  Войдя на кухню, я тихо втянула носом воздух, пытаясь успокоиться и придерживая за руку Хлопова. Вдруг я заметила на столешнице записку.
  Я быстро подошла и начала читать:

  «Любимая Яся,
  Если ты читаешь это, то наверняка меня уже нет рядом с тобой. Последнее время меня заурядно мучает сердце, но у меня совсем нет времени рассказать тебе об этом. Я очень хочу просто проводить с тобой время, а не разводить базар о смерти.
  Ну, меня уже нет, а тебе надо продолжать жить. В имение тебе я передаю свой дом в деревне около лагеря и... сам лагерь. Документы на него в шкафу на верхней полке. Ты можешь снести его и построить себе красивый домик, а можешь продолжать жить в нём.
  Надеюсь у тебя всё будет хорошо,
  Мама Нюра.»

  Я мигом полезла в шкаф и достала бумажки с верхней полки. Я теперь заведую лагерем. Это теперь моё имение...

— Теперь всё будет по-другому. — прошептала я.