Отражение | Klaus Mikaelson

Мой Телеграм канал с роликом - https://t.me/mulifan801

@mulifan801 - ник

Мой ТТ с роликами https://www.tiktok.com/@darkblood801?is_from_webapp=1&sender_device=pc

darkblood801 - ник

Ролик - https://ficbook.net/readfic/01978e7f-271f-722e-937d-d3132a779501

Если найдете ошибки — пишите в комментариях.

Глава 9

Особняк Майклсонов погрузился в гнетущую, восковую тишину, нарушаемую лишь приглушёнными шагами по коврам, сдержанными шепотами и звуками отчаянных, но безнадёжных поисков. Селесту перенесли в отдельную комнату на втором этаже — просторную, с высокими окнами, затянутыми теперь тяжёлыми портьерами, чтобы яркий свет не беспокоил её бездыханное, казалось, тело. Комнату, которую Элайджа когда-то выделил специально для неё, словно предчувствуя, что однажды она станет её последним пристанищем или тюрьмой.

Оказалось, что, несмотря на все опасения Элайджи и Клауса, дело было вовсе не в Эстер. Даже эта могущественная, коварная ведьма, припертая к стенке, с глазами, полными ярости и страха, лишь разводила руками — искренне или нет, но она не знала, что произошло с девушкой.

«Чужеродная магия, — говорила она, — не от мира сего».

Но конкретики не было. Ни заклятий, ни противоядий.

Врачи, наспех нанятые и щедро оплаченные, лишь разводили руками, бормоча что-то о здоровом теле, идеальных показателях и странном летаргическом сне. Самое пугающее было в другом — её организм был полностью невосприимчив к крови вампиров. Никакой реакции, никакого отклика.

Поэтому врачи поставили пару капельниц — витамины, питательный раствор — в тщетной надежде привести тело в тонус. Не помогло. Игла вошла в вену, жидкость медленно капала, но Селеста оставалась мраморной статуей. Лишь слабое, едва уловимое дыхание и стук сердца выдавали в ней живое существо.

Эстер, лишённая поддержки рода Беннет (Бонни, под давлением Кола и тихими, отчаянными уговорами Елены, всё же разорвала проклятую связь спустя пару дней), оказалась уязвима, как никогда. Элайджа, холодный и безжалостный в своём немом, всепоглощающем гневе, покончил с ней. Окончательно. Без ритуалов, без долгих речей. Быстро, тихо и эффективно. Даже не вняв её последним, отчаянным заверениям о том, что она может найти способ разбудить Селесту. Ей никто не верил. Слишком много лжи. Слишком много предательства.

Элайджа не был ангелом, и он отдавал себе в этом отчёт всю свою долгую жизнь. Но в тот миг, когда его пальцы с хрустом сомкнулись на шее собственной матери, он увидел, как даже в глазах Клауса, повидавшего всякое, вспыхнуло нечто первобытное, животное — не ужас, а нечто более глубокое, древний инстинкт перед нарушением последнего табу. Странный, холодный страх... Но, несмотря на всё это, Клаус был рад, что Элайджа не стал играть в благородство и переступил через эту невидимую черту, которая так долго сдерживала его.

С тех пор Элайджа не отходил от кровати Селесты. Он сидел в кресле рядом, его безупречный костюм был смят, волосы потеряли свой идеальный блеск. Его пальцы были сплетены с её безжизненной рукой — тёплой, но пугающе неподвижной. Он вглядывался в её лицо, пытаясь уловить малейшую мысль, любой обрывок сознания в той тишине, что воцарилась в его голове. Их связь, эта проклятая и благословенная нить, оборвалась, оставив после себя лишь глухую, оглушительную пустоту.

Он жаждал услышать что-нибудь. Что угодно.

Её глупые, бессвязные слова о том, что при другом стечении обстоятельств он, возможно, мог бы стать ей дедом. Те нелепые, но такие яркие мысли, где она сравнивала его с коллекционером, выбирающим женщин, словно монетки одного номинала, но разного года выпуска. Даже если бы её разум целый день твердил лишь одно — бесконечные, язвительные проклятия в адрес Клауса, перебирая каждую его ужасную черту, каждую провинность — он бы и этому обрадовался.

Главное... он хотел слышать её.

Но в ответ была лишь тишина. Глухая, абсолютная, оглушающая. Та самая тишина, что остаётся после грохота обвала. Он вглядывался в её лицо, ища малейшую гримасу, намёк на сон, подёргивание пальцев — но она была неподвижна, как изваяние. Лишь тихий, ровный звук дыхания напоминал, что она ещё здесь.

Он сжал её руку чуть сильнее, как будто силой воли мог пробить эту стену, вернуть тот самый навязчивый, безумный, но такой живой поток сознания, что стал частью его самого.

«Хоть бы слово, — думал он, и это была отчаянная, почти детская мольба, несвойственная ему. — Хоть бы одну, самую бессмысленную мысль».

Но безмолвие не нарушалось. Оно стало его единственным спутником. И с каждым часом она звучала всё громче. А тьма вокруг сгущалась всё сильнее.

Между этими тщетными попытками услышать хотя бы намёк на её присутствие и лихорадочным изучением древних магических трактатов, принесённых Колом и Ребеккой, проходили его дни. Ему казалось, что даже воздух в комнате сгустился, стал тяжёлым и неподвижным, словно склеп запечатали навеки. Он знал, что это иллюзия, порождённая отчаянием, но не мог отделаться от ощущения, что время остановилось именно здесь, в четырёх стенах этой комнаты, залитой тусклым светом и тишиной.

Больше всего времени среди пыльных фолиантов и свитков проводили Елена, Джереми и Кол. Библиотека особняка превратилась в их штаб-квартиру, в лабиринт из стопок книг, где воздух был густым от запаха старой бумаги, тревоги и натянутой, почти отчаянной надежды.

Елена не спала. Она существовала на чистом кофеине и сэндвичах, которые Дженна тихо подкладывала ей на край стола, глядя на племянницу с безмолвной болью. Тени под глазами Елены стали глубже, движения — резкими, порывистыми. Несмотря на все попытки Джереми и Дженны уговорить её отдохнуть, она не сдавалась, лихорадочно листая страницы, в которых искала ключ, разгадку, любое упоминание о коме, проклятиях сна или чуждой магии. И только изредка, когда напряжение становилось невыносимым, она замолкала и исчезала. Кол, порой отрываясь от книг, слышал, как в дальней ванной комнате включается вода, а сквозь её шум пробиваются приглушённые, разбитые рыдания. Он никогда не лез, не стучал, не пытался утешить словами. Он просто останавливался у двери, прислонившись лбом к прохладному дереву, и ждал. Ждал, пока она не выплачет очередную порцию отчаяния, не умоется ледяной водой и не вернётся обратно — с натянутой, хрупкой улыбкой и новыми силами для безнадёжного боя.

Дженна, несмотря на ужасающее осознание собственного бессилия, старалась держаться. Ради племянников, ради этой странной, сломанной семьи, которая стала ей ближе, чем она могла предположить. Финн был её тихой гаванью. Он не произносил пафосных речей, не давал пустых обещаний. Он просто был рядом. Его молчаливое присутствие, твёрдая рука на её плече, чашка чая, поданная в нужный момент — это было её спокойствие в этом хаосе. Он не мог просто так её оставить, и в этой верности была какая-то древняя, простая правда.

Джереми и Ребекка, как ни странно, внешне сохраняли наибольшее хладнокровие. Но за этим фасадом скрывалась своя буря. Только Джереми иногда, под покровом ночи или в те редкие минуты, когда комната Селесты пустовала, пробирался внутрь. Он не говорил с ней, не пытался её растормошить. Он просто садился в уголке на пол, доставал блокнот и рисовал. Карандаш скользил по бумаге, вырисовывая её черты — то смеющиеся, то задумчивые, то сердитые. Он вспоминал её слова, сказанные когда-то с лёгкой, одобрительной ухмылкой: «С такими навыками ты далеко пойдёшь, малыш». В этих моментах не было магии или вампиризма — был лишь мальчик, пытающийся сохранить образ сестры, пока она не исчезла совсем.

Ребекка... Ребекка просто молча поддерживала братьев. Но её хладнокровие было тонким льдом над бездной. Она пыталась сама не утонуть в странной, съедающей её изнутри тоске. Потому что, несмотря ни на что, Селеста была её подругой. Не союзницей, не полезным знакомством, а той самой редкой подругой, которой было абсолютно всё равно, съела ли Ребекка на завтрак рагу из кролика или закусила каким-нибудь зазнавшимся парнем по дороге в школу. Та, что смеялась над её чёрным юмором и подкидывала ещё более чёрные идеи. И теперь эта тишина, это отсутствие её едкого, живого присутствия, звенело в ушах громче любого крика.

Клаус же...

В своей мастерской Клаус предавался ярости. Не шумной, не театральной, а тихой, методичной, всепоглощающей. На третий день оттуда донёсся первый звук — оглушительный грохот падающего мольберта, затем яростный, сухой треск ломающегося холста. Затем — ещё, и ещё. Это был не слепой взрыв ярости, а холодное, целенаправленное уничтожение. Он крушил свои картины, свои творения, выплёскивая в них всю беспомощность и ярость, которые разрывали его изнутри. Каждый удар кистью по стеклу, каждый разорванный портрет был ударом по собственной слабости, по неспособности защитить то, что стало... важно.

Именно там его застала Дженна. Она заглянула в приоткрытую дверь, увидела погром и его сгорбленную, напряжённую фигуру в центре этого хаоса. Её собственное горе, тяжёлым камнем лежавшее на сердце, на мгновение отступило перед лицом его отчаяния.

— Клаус, — её голос прозвучал твёрдо, без намёка на дрожь. — Остановись.

— Дорогая Дженна, я, конечно, невероятно рад тебя видеть, но, к сожалению, сейчас я немного занят, — раздраженно, сквозь зубы проговорил Клаус, не отрывая своего тёмного, яростного взгляда от осколков рамы, впившихся в ковёр.

Казалось, Дженне нужно было отступить — когда Клаус говорил таким тоном, шутки были плохи. Но Соммерс, несмотря на страх, сжимавший её горло, сделала пару шагов вперёд, в самое логово зверя.

— И чем ты занят? Саморазрушением? — её голос стал выше, чётче, властнее. Она поставила на запылённую тумбу поднос с чаем и сэндвичами, которые несла Джереми и Елене в библиотеку. — Это твой план? Перебить все вещи в доме?

— А почему нет? — взревел он, наконец обернувшись к ней. Его глаза пылали яростью. — Я устал от этих бессмысленных поисков! Мы ходим по кругу уже три дня! И ничего!

— И что? Ты собираешься сдаться и продолжить разрушать тут всё? — не унималась Дженна, делая ещё один шаг вперёд, словно подбираясь к раненому хищнику. Медленно. Осторожно. — Она этого не хотела бы. Она бы назвала это «драматичным позёрством» и «бесполезной тратой хорошего искусства». И была бы права.

Клаус резко обернулся к ней всем корпусом. Казалось, воздух затрещал от напряжения.

— Ты ничего не понимаешь! — его голос был низким, опасным рыком.

— Понимаю! — отрезала она, внезапно повысив голос. Её слова, её напор, её прямая поза и огонь в глазах — в них было что-то до боли знакомое. Что-то от самой Селесты. Та же неуёмная, бесстрашная прямота. — Я понимаю, что бессилие — это ужасно. Но ломать свои вещи — это не выход. Она боролась за вас всех. До самого конца. И сейчас ей нужна наша ясная голова, а не твои... истерики!

Клаус замер, его свирепый взгляд смягчился на мгновение. Он смотрел на Дженну, но в мыслях он видел другую — рыжую, дерзкую, вносящую хаос и свет в его упорядоченный и тусклый мир. Ярость из него ушла, сменившись глухой, беспросветной тоской. Он молча отвернулся, и в этом жесте была почти детская беспомощность.

— Ты слишком похожа на неё, — прошептал он хрипло, сдавленно. — Слишком...

И, не сказав больше ни слова, он вышел из мастерской, оставив за собой руины и притихшую Дженну.

А Соммерс лишь тяжело вздохнула, понимая, кого он имел в виду. Потому что только глядя на одну-единственную, совершенно невыносимую рыжую бестию, глаза Клауса могли становиться такими... почти что человеческими. И сейчас, в тишине разрушенной комнаты, это осознание жгло сильнее любого страха.

На самом деле, Дженна не понимала, как её племянницы могли сродниться с этой нечистью и совершенно ничего не бояться.

Когда она узнала о мире сверхъестественного, первой её реакцией был леденящий, парализующий страх. Не просто испуг — а всепоглощающий ужас, сжимающий горло и заставляющий сердце биться как бешеное. Страх за себя и за этих троих племянников, ставших ей ближе собственных детей, которых у неё никогда не было. Как бороться с тем, что тебе не по силам? С существами, для которых ты — не более чем хрупкая игрушка, мимолётная вспышка жизни в их вечности?

Потом, поняв, что Елена порвала с Сальваторе, Дженне стало легче. Действительно легче. Ведь несмотря на все заверения Елены, что Стефан и Деймон «хорошие», что они «много раз ей помогали», Дженна не могла в это поверить. Как можно было верить Деймону после того, как он убил Джереми! Джереми. Он убил его! И не по какой-то веской причине, а просто потому, что был зол, обижен, потому что мог себе это позволить. Поэтому Дженна была готова всеми способами оградить Елену от Сальваторе, даже если бы пришлось запереть её в доме на ключ.

Но ей не пришлось этого делать. Виной всему стала её вторая племянница, Селеста. После трагического происшествия она не только обрела новые способности, но и невыносимую дерзость — именно она и подтолкнула Елену к разрыву.

Дженна всегда знала, что между сёстрами существует особая связь — таинственная, почти телепатическая. После смерти Миранды и Грейсона она полагала, что прежней близости пришёл конец. Но оказалось, что всё иначе. Их связь не только сохранилась, но и стала ещё крепче.

Только вот Селеста вместо Сальваторе подцепила рыбку покрупнее. Майклсонов. Им было по тысяче лет, и с такими обычно говорят либо на «вы», либо шёпотом — боясь потревожить их древний покой. Но Селесту, кажется, это не особо волновало. Она смотрела на них не с благоговейным страхом, а с вызовом, с любопытством, а иногда — с такой неподдельной нежностью, что у Дженны захватывало дух. И из одной семейки вампиров девочки медленно перекочевали в другую. Оставалось только смириться и контролировать, чтобы они были в безопасности. Ведь несмотря на животный страх перед бессмертными существами, она не могла потерять своих детей.

И словно миру было мало насмешек, единственный мужчина, что по-настоящему привлёк её внимание после Аларика, оказался... первородным. Это осознание свалилось на неё как удар обухом по голове. Сбежать? Или смириться? Дженна выбрала второе. Потому что за время, проведённое в компании других Майклсонов, она поняла: даже в них есть что-то человеческое. Что-то хрупкое и ранимое, спрятанное под слоями цинизма, боли и вековой усталости.

И это «человеческое» разбудили в них её две племянницы — слишком юные для этого мира опасностей, но слишком бесстрашные, чтобы остановиться перед ними.

И сейчас, стоя в разгромленной мастерской Клауса Майклсона, где несколько минут назад он бушевал, словно ураган, она отчётливо понимала: она смотрела в глаза не тысячелетнему гибриду, чудовищу и убийце (что, безусловно, повергало её в ужас), а... просто мужчине. Сломленному собственной болью и беспомощностью. И в этом осознании было что-то такое, что заставляло её собственный страх отступить, уступая место чему-то другому — острому, щемящему и теплому.

Тем временем в библиотеке кипела другая работа. Кол, Елена и Джереми окружили груды древних фолиантов, добытых Элайджей из тайников семьи. Пыльные трактаты по магии, мифологии, потусторонним явлениям летели с полок и ложились на столы. Под руководством Кола Елена упорно, как бобёр, штудировала заметки и заучивала непонятные слова, пока не освоила всё необходимое. Джереми помогал как мог, ища ключевые фразы в современных оккультных справочниках в интернете.

— Ищем всё про кому, отделение души от тела, магические ловушки для сознания, — командовал Кол, его привычная насмешливость сменилась на редкость серьёзной концентрацией.

Елена, сидя рядом, пододвинула к себе книгу, которую он переводил. Их пальцы случайно соприкоснулись. Но вместо того чтобы отдернуть руку, она просто указала на другой абзац.

— А здесь? Это слово «якорь»? Может, нужно что-то, что привяжет её сознание к реальности, или что-то в этом роде?

Кол посмотрел на нее, и на его лице впервые за эти дни появилось нечто иное, кроме мрачной концентрации — лёгкое, живое любопытство.

— Неплохо, милая. Для смертной ты довольно сообразительна.

— Спасибо, — она улыбнулась слабой, усталой улыбкой. — Наверное, это из-за компании, в которой я в последнее время вращаюсь.

Между ними стала возникать странная, новая связь — не основанная на флирте, вражде или даже дружбе, а рождённая в общем горе и общем поиске. Они часами сидели рядом в библиотеке, окружённые грудами книг, обсуждая сложные термины, споря о переводах, делясь находками. Казалось, только эти тихие, сосредоточенные разговоры с Колом и утешали Елену в это тяжёлое время. Он никогда не давил, мягко поправлял, если она ошибалась, и, конечно, иногда вставлял свои саркастичные шутки, без этого было не обойтись. Но даже в его колкостях Елена находила нечто по-настоящему тёплое и успокаивающее. И тогда она с трепетом вспоминала, как обещала поговорить с сестрой о том, что теплилось у неё в сердце. О тех чувствах, что она питала к этому первородному.

Джереми, наблюдая за ними со своего кресла в углу, лишь многозначительно поднимал бровь, но ничего не говорил. Он видел, как хрупкое равновесие сестры держится на этом странном союзе.

Ребекка же металась между стеллажами и комнатой Селесты, принося отрывочные сведения Элайдже, который лишь кивал, впитывая информацию, но не находя в ней утешения. Его глаза оставались пустыми.

На четвёртый день комы, когда напряжение достигло пика, Джереми не выдержал. Он отложил свой ноутбук и посмотрел на Элайджу, который как раз спустился вниз для помощи.

— Я не понимаю, — тихо, но чётко сказал он. — Всё это... она же не отсюда. Она из другого мира, да? Откуда она знала всё это? Про Эстер, про кровь в шампанском, про... всё. Это же невозможно.

Вопрос повис в воздухе, тяжёлый и неудобный. Даже Дженна, которая как раз вносила поднос со свежим кофе, замерла на пороге, в напряжённом ожидании ответа. Это был вопрос, который мучил и её.

Услышав от Кола, что Селеста из «другого мира», Джереми и Дженна лихорадочно стали искать объяснения. Что это значит? Из параллельной реальности? С другой планеты? Она что, инопланетянка? Она вообще человек? Честно говоря, сложно было представить что-то, что удивило бы их сильнее.

В библиотеке повисла гнетущая тишина, нарушаемая лишь потрескиванием поленьев в камине. Казалось, сам воздух застыл, напряжённый недосказанностью и болью.

— А разве это важно? — тихо, но твёрдо спросила Елена, ломая молчание. Её голос прозвучал удивительно спокойно для того, с чьих глаз в любой момент могли сорваться слёзы.

— А почему нет? — не унимался Джереми, его голос срывался, выдавая внутреннюю борьбу. — Может, им и всё равно на это, ведь они знают только эту Селесту. Но мы... Мы же с ней росли. Она наша сестра.

Кол отложил книгу и, скрестив руки на груди, почти небрежно откинулся на спинку кресла. Но его слишком понимающий, пронзительный взгляд, скользнул по Елене, видя её страх, а затем по всем остальным по очереди, будто взвешивая их на невидимых весах.

Элайджа плавно подался вперёд. Его движение было исполнено той древней, неспешной грации, что всегда его характеризовала.

— Тогда скажи, Джереми, — его голос был низким, бархатным, но в нём слышалась стальная нить, — ты бы хотел, чтобы Селесты не было?

Вопрос повис в воздухе, острый и безжалостный, как лезвие гильотины.

— Я же не об этом! — попытался возразить Джереми, сжимая кулаки. Его пальцы впились в ладони. — Я о другом! Почему это никого не волнует? Я понимаю: вампиры, оборотни, ведьмы. Для этого есть правила, мифология, логика! Но Селеста... кто она? Откуда она? Почему вы не задаёте вопросы? Как будто её прошлое — это просто страница, которую можно вырвать из книги и забыть!

— Мы перестали задавать вопросы, — проговорил Кол, и его насмешливый тон сменился на редкую для него серьёзность, — потому что поняли, что мир не просто так скрывает эту информацию. Она сама не могла говорить. Это было... правило. Неписанное, но оттого не менее железное.

— Ты говоришь так, как будто сама Вселенная пытается защитить её и её знания, — парировал Джереми, не сдаваясь. — Но она ведь откуда-то знает всё это! И то, что она «из другого мира», не является ответом, это лишь начало нового вопроса!

— Джереми... — вдруг подал голос Клаус.

Его голос был тихим, но каким-то странным, низким и густым, будто он с огромным усилием сдерживал бурлящую внутри ярость. Все взгляды мгновенно обратились к нему. Он сделал пару шагов вперёд — опасных, слишком грациозных, словно хищник, выслеживающий добычу.

— Я тоже задавал эти вопросы, — признался он, прищурившись, будто пытаясь разглядеть что-то в прошлом. — Откуда? Почему? Но знаешь, что я понял?

Он замолчал, давая своим словам просочиться в сознание каждого.

— Это не имеет значения, — мягко, но твёрдо продолжил за него Элайджа, беря на себя роль миротворца, как это часто бывало. Его взгляд был полон не упрёка, а печальной мудрости. — Потому что Селеста, это Селеста. А её знания, это просто знания. Лучше иногда не знать многих вещей, чем в поисках ответов, потерять что-то более важное. Не истину, а... человека.

— Гадалка сказала, что она прошла грань миров, чтобы оказаться тут, — серьёзно проговорил Кол, бросая на Елену мимолётный понимающий взгляд — немой знак того, что он на её стороне. — Почему, как и зачем — это второстепенные вопросы, у нас есть куча времени, чтобы это понять. Но ответь на вопрос Элайджи, — настаивал он, возвращаясь к сути. Его голос потерял всю свою иронию. — Ты бы хотел, чтоб Селесты не было? Представь, что где-то есть реальность, где Селесты просто не существует. Ты бы предпочёл быть именно там?

В комнате снова повисла та же самая гнетущая тишина, ставшая теперь ещё тяжелее. Камин будто притих.

— Мы все уже давно приняли решение, Джер, — тихо, почти шёпотом произнесла Елена, поднимая глаза на брата. В её глазах стояли слёзы, но она не позволяла им скатиться. — Поэтому и перестали задавать вопросы даже самим себе. Потому что... знание, что в моей жизни никогда не могло быть Селесты, намного ужаснее, чем осознание того, что наша сестра из другого мира.

— Ты можешь быть не согласен с этим. Это твой выбор, — кивнул Элайджа, его движения были плавными и умиротворяющими. Он подошёл к полке, достал книгу, перелистнул пару страниц, будто ища в древних текстах подтверждение своим словам, а потом снова вернулся взглядом к Джереми. — Но мы все для себя решили.

Кол фыркнул, кивая в сторону братьев, и в его глазах вновь вспыхнула знакомая искорка циничного веселья, смывая напряжение.

— О, хватит пафоса, ради всего святого! Вы говорите, как персонажи дешёвого романа, — он откинулся на спинку кресла, и на его губах промелькнула усталая усмешка.

— Объясню проще, почему её происхождение никого из нас не волнует: она чертовски интересная. В мире, где кишат вампиры, оборотни и ведьмы, девушка из иного измерения кажется едва ли не обыденностью.

Он сделал театральную паузу, наслаждаясь вниманием зрителей.

— Особенно если эта девушка лупит битой по подушкам в гневе и печёт печенье в приступе нервозности. С ней весело. Этот мир и без того предсказуем до тошноты после стольких веков. А она — самый что ни на есть живой, дышащий сюрприз.

Его голос на мгновение стал тише, почти задумчивым.

— Она всех нас встряхнула. Заставила снова чувствовать что-то, кроме вечной скуки и древней, как мир, злобы.

Он вдруг резко повернулся к Элайдже, и улыбка снова тронула его губы.

— Даже этого зануду, — он кивнул в сторону Элайджи, который лишь невозмутимо приподнял бровь, — она умудрилась рассмешить своими дурацкими шутками. Разве это не чудо?

Он развёл руками, обращаясь ко всем присутствующим, а потом его взгляд снова стал острым и цепким.

— Так какая, в сущности, разница, из какой дыры в мироздании она выползла? Главное, что теперь она здесь.

Елена молча кивнула, её взгляд, полный усталой решимости, встретился с понимающим взглядом Кола. В этом кивке было больше, чем просто согласие — было признание. Признание того, что некоторые тайны стоит принимать, а не разгадывать.

— Она — наша семья, и это не изменить, — просто сказала она, и в этих словах звучала незыблемая, кровная правда. — Она вошла в нашу жизнь и стала её частью. Самой лучшей частью. Откуда она — не имеет значения.

Дженна медленно опустила поднос на стол. Её взгляд, полный материнской тревоги и растерянности, обвёл собравшихся — этих древних существ, своих повзрослевших племянников — и впервые за долгое время она увидела не угрозу, а... единство. Она посмотрела на потолок — туда, где на втором этаже спала её племянница. Её странная, бесстрашная, безрассудная племянница.

— Да, — выдохнула она, и в её голосе наконец-то появилась та самая твёрдость, что ломает сомнения. — Вы правы. Это просто детали.

— Но всё равно, она очень странная даже для инопланетянки, — ехидно протянул Джереми, пытаясь снять напряжение и вернуться к чему-то более осязаемому. Он снова стал братом самой необычной девушки на свете. — Она ведёт себя так, как будто живёт в последний раз. Каждый день — как на празднике.

— Или... она просто уже прожила целую жизнь в другом мире, — тихо, почти задумчиво произнесла Елена, сама удивляясь собственным словам. Её взгляд был обращён внутрь себя, к каким-то смутным догадкам. — Поэтому для неё наша «нормальность» не имеет значения. Правила, условности... она смотрит на них как на что-то временное. Хрупкое.

В комнате стало настолько тихо, что слышно было, как за окном подул ветер, а брёвна в камине с тихим шелестом рассыпаются в пепел.

— Точно! — Резко выпрямился Кол, с такой силой хлопнув себя по лбу, что эхо разнеслось по библиотеке. — Елена, ты гений! Да ответ же лежал на поверхности! Гадалка же говорила, что она прошла грань миров! А что, если её душа каким-то образом застряла между? Между нашим миром и тем?

— То есть, ты имеешь в виду, что нам надо каким-то образом... вернуть её душу обратно, чтобы полностью «заякорить» её здесь? — нахмурился Элайджа, его поза выпрямилась, словно по струнке. В его обычно спокойных глазах вспыхнула та самая искра — острый, хищный интерес охотника, учуявшего след.

— Это лишь одно предположение! — Кол уже лихорадочно рылся в ближайшей стопке фолиантов, сбрасывая их на пол с небрежностью, которая заставила бы любого библиофила рыдать (я рыдаю). — Но в даосских и буддийских текстах полно отсылок к тому, что продвинутые души, бессмертные или божества, могут нисходить в мир людей, чтобы пройти испытание и усовершенствовать свою природу! Их истинная сущность остаётся «на небесах», а душа воплощается здесь, набираясь опыта!

— Подожди, ты сейчас намекаешь, что наша Селеста, которая ещё недавно ела мороженое прямо из банки и смотрела со мной «Железного человека», говоря, что Тони Старк слишком хорош для этого мира — на самом деле... ангел? Или богиня? — усмехнулся Джереми, скептически подняв бровь. Звучало это слишком нелепо даже для их реальности.

Все в комнате переглянулись. Ребекка, до этого момента сохранявшая молчаливую отстранённость, не выдержала:

— Если она ангел, то я просто самое светлое небесное создание, — фыркнула она, закатывая глаза с таким видом, будто обсуждала не религиозные догмы, а последние сплетни из светской хроники.

— Ну, это бы хоть как-то объяснило её ослепительную ауру, — с лёгкой усмешкой парировал Кол, но, заметив, что остальные не разделяют его веселья, а внимательно слушают, рассмеялся. — Нет, конечно! Это бред. Я веду к тому, что её душа по какой-то причине могла покинуть тело или потерять с ним связь. Не из-за колдовства или чего-то подобного, а просто потому, что Селеста сама из другого мира! Она и есть феномен. Это бы объяснило её коматозное состояние и то, почему Элайджа, — он кивнул в сторону брата, — практически не может нащупать их связь. Возможно, её сознание, её душа зависла где-то в межмировом пространстве.

Его глаза загорелись азартом учёного, нашедшего невероятную гипотезу:

— О, это настолько безумно, что я не могу не восхищаться! В мире ещё столько интересного, о чём я даже не подозревал!

— В любом случае, не важно, насколько безумна эта теория, — Элайджа сделал решительный шаг вперёд. Его голос приобрёл твёрдые, деловые нотки, сметая божественные рассуждения в сторону. Он смотрел прямо на Кола. — Главный и единственный вопрос: ты знаешь, как вернуть Селесту обратно? Есть ли в этих книгах хоть какой-то намёк на ритуал, заклинание, хоть что-то, что можно использовать?

Клаус тоже не смог остаться в стороне. Он приблизился к столу, и его тень накрыла лежавшие на нём книги. В его движении была привычная хищная грация, но сейчас она казалась скованной, почти неуверенной.

— Чёрт, я же точно клал... — начал Кол, с новой яростью роясь в стопке книг, сметая их на пол.

И не успел он договорить, как произошло нечто. Книга, лежавшая в самой гуще груды, сама выскользнула из общего хаоса. Не упала, не свалилась, а именно выскользнула, как по невидимой направляющей, и с тихим, мягким шлепком приземлилась прямо перед Клаусом, раскрывшись на нужной странице.

В библиотеке повисла гробовая, ошеломлённая тишина. Дженна, потянувшись к чашке, застыла на полпути и начала нюхать кофе с преувеличенной внимательностью, как бы проверяя, не подмешали ли туда чего-то галлюциногенного вместе с корицей.

— Подождите, это реально? — прошептал Джереми, его глаза стали круглыми, как блюдца. Он ткнул пальцем в книгу. — Летающие книги теперь входят в список странностей этого дома?

— Может, Вселенная, наконец, устала от нашего нытья и решила помочь? — хмыкнул Кол, пожимая плечами с показным безразличием, но в его глазах мелькнуло неподдельное изумление и азарт. — Или наша дорогая Селеста, даже находясь в отключке, продолжает устраивать представления.

Клаус раздражённо, почти яростно закатил глаза, но промолчал, его взгляд прилип к испещрённому древними символами тексту.

— Спасибо... — тихо, почти беззвучно прошептала Елена. Она смотрела не на книгу, а куда-то в пространство над столом, и в её голосе впервые за эти долгие дни прозвучала не просто надежда, а уверенность. Вера.

— «Путь обратного призыва... — прочёл вслух Клаус. Его голос, обычно полный язвительности и насмешки, дрогнул, став непривычно глухим. — Для души, скитающейся между мирами, утратившей связь с плотью, но не с целью...»

— «...требуется якорь, — продолжил Кол, заглядывая ему через плечо. Его глаза загорелись азартом алхимика или безумного учёного, нашедшего недостающий элемент формулы. — И кровь. Кровь как проводник, якорь — как магнит».

Все взгляды, словно по команде, непроизвольно устремились к потолку — где-то там, на втором этаже, в одной из комнат спала Селеста.

— Якорь... — задумчиво, растягивая слово, повторила Ребекка. Она скрестила руки на груди, её взгляд стал острым, аналитическим, отстранённо-холодным. — Это может быть что угодно. Место. Предмет. Незавершённое дело. Или...

— Или кто-то, — тихо, но чётко добавил Элайджа. Он не смотрел ни на кого, его взгляд был прикован к схеме ритуала, но каждый в комнате понял, о ком он. Он говорил о себе. Ведь не просто так между ним и Селестой протянулась та самая нить — странная, необъяснимая, но неразрывная.

— Тут приписка, мелким шрифтом, — произнёс Кол, и все, стоящие рядом, инстинктивно наклонились ближе, вчитываясь в замысловатые завитки букв. — «Кровь родственника. Берётся кровь самого близкого кровного родственника. Если в живых кровных родственников нет, то можно использовать их останки. Якорь — это то, что прочнее всего связывает душу с этим миром».

— Ну, у нас точно есть всё необходимое. Живые родственники в наличии, — фыркнула Ребекка, разряжая нарастающее напряжение своим фирменным сарказмом. — Якорь, это, конечно же, Элайджа, — она бросила на брата взгляд, в котором смешались насмешка и невольное уважение. — Наш столп благородства и самопожертвования.

— А это как-то не слишком... легко? — осторожно, с ноткой материнской тревоги в голосе, подалась вперёд Дженна. Она смотрела на книгу с подозрением, как на слишком красивую ловушку. — Или этот ритуал был специально написан для этого момента, либо это ловушка. Так не бывает. Книга сама падает и открывается на нужной странице? Это сказки.

— В любом случае, у нас нет выбора, — усмехнувшись, произнёс Клаус, поворачиваясь к Элайдже. Улыбка вышла кривой, натянутой, больше похожей на оскал. — Вот и настал твой звёздный момент, братец. Когда ты в очередной раз бросишься её спасать... Благородный Элайджа, наш рыцарь в сияющих доспехах.

И сквозь его слова, сквозь это ядовитое «благородный», проступало столько не озвученного: горькая обида, досада, неконтролируемая ревность и нечто такое, чего он и сам не мог определить. От этого невольный холодок пробежал по коже у каждого.

Клаус резко оттолкнулся от стола и прошёл к большому оконному проёму, спиной к комнате. Его плечи были неестественно напряжены, мышцы спины играли под тонкой тканью рубашки. Он смотрел в ночь, но не видел ничего.

И снова это дурацкое, до тошноты знакомое чувство всплыло в его сознании — жгучее и ядовитое.

Речь шла не просто о злости, не о минутном раздражении или слепой ярости, и уж точно не о той наигранной ревности, что он так любил демонстрировать. Речь шла о нём. О той самой необъяснимой, мучительной, сложной привязанности к этой странной девушке, которую он до боли понимал и осознавал. И теперь эта связь, эта нить, оказывалась бесполезной, потому что якорем для Селесты был всегда кто-то другой. Всегда — не он.

Ребекка закатила глаза, но на этот раз промолчала, подавив язвительное замечание. Её взгляд на спину Клауса был не столько насмешливым, сколько... устало-понимающим. Она видела эти игры его эго столетиями.

Тихий вздох сорвался с губ Элайджи. Его взгляд, помнящий всю тяжесть их общего прошлого, скользнул по напряжённой спине брата. Он видел не просто ревность. Он видел страх. Страх Клауса быть не тем, кого выберут. Не тем, кто нужен. Всегда.

Он умолк, уважая — а может, опасаясь — эту внезапно обнажившуюся, кровоточащую рану. Порой молчание оставалось единственно безопасным вариантом с Никлаусом.

Дженна и Джереми переглянулись, чувствуя себя лишними на этом семейном празднике жизни, полном древних тайн и невысказанных драм. Елена же смотрела на Клауса с внезапным приливом жалости. Она видела не всемогущего гибрида, а человека, которого только что прижали к стене его же собственные, невысказанные чувства. И в этом мгновенном прозрении она вдруг поняла, что его ярость и цинизм — это всего лишь слишком прочные доспехи, сросшиеся с кожей.

Даже Кол, обычно неумолимый в своём любопытстве, смолк, понимая, что наткнулся на живую нить. Он бросил мимолетный, оценивающий взгляд на Елену, а потом снова вернулся глазами к книге, как будто древние тексты были куда безопаснее, чем эмоциональные бури Майклсонов.

— Значит, решено, — твёрдо, без тени сомнения проговорил Элайджа, ломая тягостное молчание. Его голос вновь приобрёл те властные, стальные нотки, что заставляли подчиняться и забывать о личных драмах. — Готовим всё необходимое. И будем надеяться, что... — он сделал паузу, его взгляд на долю секунды метнулся к окну, где стоял Клаус, — что силы якоря будет достаточно.

Последнюю фразу он произнёс чуть тише, и его взгляд на долю секунды задержался на потолке. В нём читалась не надежда, а решимость. Он не надеялся. Он знал, что этого будет достаточно. Потому что иного варианта он не допускал.

***

— Она не разговаривает, — шепотом произнес Джереми, стоя рядом с Еленой и подозрительно косясь на проснувшуюся Селесту. Та сидела, закутавшись в плед, и безучастно смотрела на пламя в камине, словно не видя его. — Может, мы что-то не так сделали? Может, мы... не всё вернули?

Пять часов назад, когда Финн вернулся с очередной стопкой пыльных фолиантов, он узнал новость: Кол нашёл способ разбудить Селесту. Но для этого была нужна ведьма. Поэтому Элайджа и Елена, как самые спокойные и здравомыслящие, отправились к Бонни просить о помощи.

Элайджа предложил Бонни вознаграждение. Ну, как предложил... он назвал сумму, от которой у Елены перехватило дыхание, и она не смогла сдержать смешок, вспоминая слова сестры о том, что «деньги правят миром, а у вампиров они водятся в особо неприличных количествах».

Бонни, как ни странно, согласилась. То ли из-за вполне ощутимой суммы, то ли из-за того, что искренне хотела помочь Селесте, несмотря на всю странность их отношений. А возможно, она просто понимала, что как только за Элайджей и Еленой закроется дверь, к ней придет уже другой первородный, который не станет с ней разговаривать, а просто начнёт угрожать, используя её близких как разменную монету.

Клаус стоял у окна, опираясь на подоконник, и наблюдал за приготовлениями к ритуалу. Казалось, он снова обрёл спокойствие, и буря миновала. Лишь неестественно напряжённые плечи да сжатые кулаки выдавали его истинное состояние.

Заклинание было произнесено, кровь Селесты и Елены пролита, якорь — Элайджа — закреплен. Но что-то всё равно не срабатывало. Чувствовалась незавершенность, словно в пазле не хватало последнего, самого важного фрагмента. И тогда, к всеобщему удивлению, Элайджа позвал Клауса. Это был абсолютно непонятный даже для него самого порыв, но где-то в глубине души он знал — это необходимо.

Несмотря на недоумение многих и откровенный шок самого Клауса, ритуал продолжился. И в тот самый миг, когда его ладонь легла рядом с рукой Элайджи, свечи разом погасли. Воздух дрогнул, наполнившись странной свежестью. И лишь тогда Селеста открыла глаза.

Вот только за последние два часа она сказала от силы пять слов, и это пугало куда больше, чем сама её кома.

Элайджа слушал её мысли, пытаясь уловить закономерность, найти сбой. Но её внутренний мир был похож на перепутанные радиоволны — сплошные помехи, обрывки образов, тихий, но непрекращающийся шум тревоги. Разобрать что-либо было невозможно. И всё же, несмотря на это, он впервые за четыре дня мог нормально вздохнуть. Казалось, он снова начал видеть.

Да, возможно, их связь для многих была загадкой и казалась странной. Но представьте: вы идёте в кромешной тьме, едва различая смутные очертания мира. Постепенно вы начинаете видеть формы, пробивается первый свет, а потом — вы будто прозреваете. Или вам лишь кажется, что прозреваете. До тех пор, пока не появляется тот, кто заставляет видеть по-настоящему. Тот, чьё присутствие взрывает внутреннюю тишину, превращая её в буйство красок на каком-то ином, неведомом уровне.

А потом... это исчезает. И ты чувствуешь себя не просто слепым, а... покинутым.

Не испытай он рядом с Селестой этого взрыва чувств, возможно, он бы и не заметил её отсутствия так остро. Но эти четыре дня пустоты показались ему вечностью.

Едва Селеста открыла глаза и обвела присутствующих своим живым, пронизывающим взглядом — тем самым, что, казалось, всегда видел их насквозь (что, впрочем, так и было) — Елена почувствовала, будто камень свалился с её плеч. Дышать стало легче. Ведь её сестра была тут — живая! Елена инстинктивно потянулась к руке Селесты и сжала её пальцы.

А вот Джереми не решался ни заговорить, ни подойти. Его недавние слова — те, о которых он теперь так искренне жалел — казались ему до того отвратительными, что он лишь стоял в тени стеллажей, безмолвно наблюдая, как грудь Селесты мерно поднимается в такт дыханию. Каждый её вздох был для него безмолвным упрёком. И он поклялся себе, что больше никогда не усомнится в ней — даже если окажется, что она пришелец из другой галактики.

Кол ехидно усмехнулся, наблюдая, как все встрепенулись из-за пробуждения этой «заразы» — той самой, что осмелилась назвать его хомяком. Он до сих пор ломал голову над тем, почему! В его привычно-насмешливом взгляде мелькнула не только забава, но и тень любопытства. Ему до смерти не терпелось выведать, что же такого она узрела между мирами, что теперь так упорно молчит.

А Дженна и Финн с облегчением выдохнули. Наконец-то всё придет в норму. Главное — больше не лезть на рожон и внимательнее следить за Селестой, чтобы она снова случайно не зависла где-то между мирами... Странно даже думать о таком, но теперь это стало их новой реальностью.

Ребекка, усмехнувшись, вылетела из комнаты и вернулась с охапкой новых, ещё ни разу не надетых нарядов. Лёгкое шёлковое платье повисло на хрупкой фигуре Селесты, словно на вешалке, подчёркивая её истощение.

— Неужели она так сильно похудела за эти четыре дня? Или всегда была такой маленькой, и я только сейчас это заметила? — пробормотала про себя Ребекка, и в её голосе прозвучала непривычная нота заботы.

Клаус же... Он был доволен. Спокоен. Уравновешен... Почти.

Но это её новое, отстранённое молчание выводило его из себя. Обычно она говорила так много, что он иногда мечтал о тишине, хотя втайне наслаждался её нескончаемым потоком слов. Но теперь... Эта тишина была неправильной. Мёртвой. В ней не было её — яркой, безумной, непредсказуемой. Он ловил себя на том, что ждёт её очередной глупой шутки или саркастичного замечания в свой адрес.

Это терзало его, затрагивая самые потаённые и болезненные струны души. Так больше продолжаться не могло. Он был не в силах просто стоять в стороне и наблюдать, как её внутренний огонь затухает.

А Селеста... Селеста молчала. Она смотрела на них, но взгляд её был остекленевшим и отстранённым, будто она виделá не только их, но и что-то ещё — что-то, оставшееся там, за гранью. Она сжала пальцы Елены в ответ, слабо улыбнулась Ребекке, кивнула Элайдже — но за этими движениями скрывалась огромная, невысказанная тишина. Она вернулась. Но была ли она целиком здесь? Казалось, часть её души навсегда застряла между мирами, и теперь она не знала, как об этом сказать.

Селеста

Это было неправильно! Это было чертовски неправильно, Вселенная! Нельзя так просто взять и вывалить на меня всю их боль, страх, эту душащую любовь и яростную преданность! Это же...

Ладно, предположим, они сами на это подписались, когда проводили этот ужасный ритуал. Но я-то не давала согласия чувствовать всё это!

Четыре дня! Четыре! Я спала столько времени. А в той белой комнате, в небытии, прошло сколько? Час? Два? Хотя, кому это я рассказываю. В этом мире время — понятие растяжимое и совершенно несправедливое.

Я снова тяжело вздохнула, ловя на себе взволнованный, полный надежды взгляд Елены. Он прожигал меня насквозь, заставляя внутренне сжиматься.

Мне было стыдно. Чертовски стыдно. Теперь я понимала, что значит — лезть кому-то в душу без спроса.

Возвращаясь, я лишь скользнула по краям их сознания, выхватывая разрозненные обрывки эмоций. Но то, что обрушилось на меня во время ритуала, было сокрушительным водопадом — диким, нефильтрованным хаосом чувств. Леденящий душу страх Элайджи. Обжигающие гнев и беспомощность Клауса. И тихое, удушающее отчаяние Елены, в котором можно было захлебнуться.

Мир теперь словно издевался надо мной, безжалостно тыча носом в ту боль, что я ненароком причинила. Это было странно, пугающе и невыносимо болезненно. Казалось, сама Вселенная настойчиво указывала на то, что я так тщательно отвергала: я для них что-то значила. Гораздо больше, чем имела право.

А я ведь когда-то хотела уйти отсюда... Сбежать обратно в свой скучный, безопасный мир. Сейчас эта мысль казалась верхом эгоизма.

Я не знала, что говорить, поэтому просто молчала, прячась за стеной собственного смятения. Хотя, кажется, моё молчание пугало их куда больше, чем все мои прошлые сумасшедшие выходки.

И тут дверь с грохотом распахнулась, будто её вышибли ударом ноги. На пороге стоял Клаус, десять минут назад исчезнувший с подозрительно-мрачным выражением лица, будто задумав нечто грандиозно-безумное.

— Никлаус? — удивлённо приподнял брови Элайджа, но не успел он сделать и шага, как Клаус с улыбкой безумного маньяка оказался возле меня.

Я даже моргнуть не успела. В следующее мгновение мир перевернулся с ног на голову, а я оказалась закинутой на его плечо, как... как мешок с картошкой!

— Эй! — взвыла я, наконец-то сорвавшись. Терпение лопнуло. — Я тебе не мешок картошки, гибрид бестактный! Нежнее нельзя?!

Я почувствовала, как плечо Клауса подо мной чуть дрогнуло — чёрт, он смеялся!

Остальные смотрели на нас с застывшими на лицах выражениями лёгкого шока и... странного веселья? Они даже не попытались его остановить!

— Кажется, безумца может понять только безумец, — усмехнулся Джереми, который всё это время угрюмо и стыдливо молчал в углу.

Я мысленно прицелилась в его голову ближайшей книгой с полки. Огромный том сорвался с места и полетел в его самодовольную физиономию. Но Кол, зараза такая, с рефлексами кота, ловко перехватил его на лету и бросил на меня лукавый, полный одобрения взгляд.

— Ник, а можно мне поучаствовать в ваших... играх? — провокационно протянул он, явно получая удовольствие от этого хаоса.

Елена тыльной стороной ладони ударила Кола по плечу, но тот лишь рассмеялся.

Мгновение. И пол размылся перед глазами. Клаус исчез из комнаты, унося меня с собой. Воздух свистел в ушах, вырываясь из лёгких, а сердце колотилось где-то в горле, пытаясь вырваться наружу. Я не успела даже вскрикнуть — лишь инстинктивно впилась пальцами в его плечо, чувствуя, как его мышцы напряглись под тонкой тканью рубашки.

Когда Клаус плавно отпустил меня в кресло, перед глазами ещё мелькали разноцветные блики и искры. Путешествовать с вампирской скоростью — это как нестись в машине на двухсот километрах в час, только без машины и без дороги. Чем-то смутно напоминало нашу безумную гонку с Колом, только теперь я была не пассажиром, а багажом.

Я осмотрелась. Мы оказались в его мастерской. Но она была подозрительно... пуста. Не в смысле чистоты — здесь всегда было идеально. Но теперь отсутствовало множество холстов, эскизов, тюбиков с краской — всего того творческого хаоса, что я видела в прошлый раз. Словно кто-то вымел всё это мощным порывом ветра.

— А где всё остальное? — выдохнула я, пытаясь выпрямиться в кресле и привести в порядок свою безнадёжно помятую одежду. Сердце всё ещё бешено колотилось где-то в районе горла.

— Я решил сделать перестановку, — ровным, почти безразличным тоном ответил Клаус, но уголки его губ предательски дёрнулись, выдавая скрытую ухмылку.

— И зачем ты меня, вообще, похитил прямо на глазах у всей своей сумасшедшей семейки? — я скрестила руки на груди, стараясь казаться увереннее, чем была. — Хочешь устроить допрос с пристрастием? Устроить свою знаменитую "беседу"?

Клаус ответил не сразу. Он стоял напротив, дыша чуть чаще обычного, и смотрел на меня. Не сквозь меня, не оценивающе, а прямо в меня. Его взгляд был тяжёлым, лишённым привычной насмешки или скуки. В нём читалось что-то первозданное, дикое, почти животное — и от этого по спине побежали мурашки.

— Они там с ума сходят, — прошипел он наконец, и его голос был низким и вибрирующим от сдерживаемых эмоций. — Элайджа строит из себя утешителя, Ребекка таскает платья, а ты... ты сидишь и молчишь. Смотришь сквозь них. Как призрак. Как будто тебя и не вернули до конца.

Он сделал шаг вперёд, и я инстинктивно отпрянула в кресле, вжавшись в спинку, но всё равно чувствуя исходящее от него тепло и напряжение.

— Мы вернули тебя не для этого. Не для того, чтобы ты превратилась в бледную тень. Ты что-то видела там. Что-то почувствовала. И это съедает тебя изнутри, — он ткнул пальцем в воздух между нами, и казалось, пространство искривилось от этого жеста. — Так выкладывай. Всё. До последней чёртовой детали. Пока снова не взорвалась.

Я моргнула, пытаясь осмыслить этот внезапный всплеск ярости и... заботы? Это было странно. Очень странно. Интересно, как он отреагирует, если я скажу, что чувствовала эхо его эмоций, когда они вытаскивали меня? Ту самую вспышку чего-то тёмного, сложного и безумно сильного, что он так яростно пытался скрыть ото всех, даже от себя?

— Обещай, что не будешь на меня злиться, — сдалась я, наконец решившись выложить всё.

Ладно, пусть. Рано или поздно правда всё равно всплывёт. Так уж лучше это произойдёт на моих условиях.

— И почему я должен злиться? — насмешливо приподнял бровь Клаус, наклонив голову. В его взгляде читался неподдельный интерес, смешанный с лёгкой издёвкой. — И вообще, когда это тебя начало пугать, что я злюсь? Раньше ты говорила в лицо всё, что думаешь, и тебя не волновала моя... душевная организация.

Да потому что раньше я не знала, что вы все... Ладно. Возможно, знала. Догадывалась. Но отталкивала эти мысли куда подальше, потому что это было... небезопасно. Для меня. Для моего спокойствия.

— Помнишь, ты спрашивал, почему я ничего не рассказываю о себе? — тяжело выдохнула я, более расслабленно откидываясь на спинку кресла. Поза была небрежной, но внутри всё было сжато в тугой комок.

— И именно сейчас тебе вздумалось этим поделиться? — Клаус скрестил руки на груди, скептически оглядывая меня. Он отступил к столу, опираясь на него спиной. Его взгляд стал пристальным, изучающим, будто он пытался прочесть ответ в малейших чертах моего лица ещё до того, как я произнесу хоть слово.

— Я не буду ничего говорить о... своём прошлом, — поспешно добавила я, поднимая руку, словно пытаясь остановить поток его неизбежных вопросов. — Ты и сам прекрасно знаешь: мир не пропускает действительно важные моменты. А я не знаю, насколько важно моё прошлое... для этого мира.

Я развела руками, изображая беспомощность, которую отчасти и чувствовала.

— Просто... когда вы вытаскивали меня из той комнаты, я чуть-чуть ощутила ваши эмоции. И это...

— Это напугало тебя? — настороженно, почти резко спросил Клаус. Его поза изменилась, стала более собранной, готовой к атаке или защите. А на лице появилась странная, почти натянутая ухмылка, словно он пытался скрыть этим свои истинные чувства.

— Признаюсь честно, я та ещё стерва, — выпалила я, чувствуя, как по щекам ползут мурашки. — И мне было намного проще отталкивать людей, чем сближаться с ними.

Я фыркнула, глядя прямо на Клауса:

— Да, кому я говорю! Ты точно такой же!

Я замолчала, сглотнув ком в горле, внезапно осознав, что сказала слишком много. В голове пронеслись обрывки воспоминаний — не моих, а те, что я знала из сериала. Его одиночество, его стены, его ярость как щит.

— Иногда, — тихо добавила я, уже смотря куда-то мимо него, в пустоту за его плечом.

Клаус замер. Его ухмылка медленно сползла с лица, сменившись странной, непроницаемой маской. Но в глазах что-то дрогнуло. Что-то узнаваемое и глубоко спрятанное.

— Но, то что я увидела... Это... меня тронуло. Чёрт возьми, это прозвучало ужасно сентиментально, — я с силой провела рукой по лицу, словно пытаясь стереть эту уязвимость. — Я не хотела этого чувствовать. Не хотела знать... что вы могли...

Я запнулась, подбирая слово, и в итоге махнула рукой.

— Ладно, скажем прямо — бояться. И не только ты. Элайджа... его страх был тихим, ледяным, как абсолютный ноль. Он боялся не за себя. Он боялся за меня. А Елена... — мой голос дрогнул, — она просто готова была на всё, лишь бы я вернулась. И это самое страшное. Потому что я видела, на что именно она готова была пойти.

Я замолчала, с трудом переводя дух. Казалось, воздух в мастерской налился свинцовой тяжестью, наполнившись всем тем, что так и не было сказано.

— А ты... — я снова посмотрела на Клауса, уже не отводя глаз, — твой страх был самым громким. Таким же громким, как твой голос, когда ты орёшь. Он... обжигал. И в нём было столько ярости, что казалось, ты сейчас разрушишь мир просто потому, что он посмел забрать у тебя... — я снова запнулась, не решаясь договорить.

— Кое-что, что тебе принадлежит? — ехидно подсказал Клаус, но в его глазах не было насмешки. Был лишь напряжённый, неотрывный интерес.

— Не принадлежит, — тихо, но твёрдо поправила я. — Нечто, что ты... ценишь. Несмотря на все твои заверения об обратном. И теперь я это знаю. И мне... чертовски неловко. Потому что я вторглась. Без спроса. И теперь я не могу сделать вид, что не вижу этого. И я не знаю, что с этим делать. Поэтому я и молчала. Потому что сказать «я чувствовала, как вы все за меня боялись» — это звучит ужасно самовлюблённо и неловко.

Клаус несколько секунд молча смотрел на меня, его лицо было невозмутимым, как маска. Потом он медленно выпрямился, отойдя от стола.

— И это всё? — спросил он, и его голос снова приобрёл привычные язвительные нотки, но в них теперь слышалась какая-то странная... облегчённость. — Ты молчала, потому что тебе стало неловко из-за того, что у нас, оказывается, есть эмоции? Как мило. Я думал, ты увидела нечто, что разорвало твоё хрупкое человеческое сознание на части.

Он фыркнул и повернулся к одному из шкафов, доставая оттуда две массивные хрустальные рюмки и темную бутылку с чем-то, что отливало янтарём.

— Во-первых, — Клаус налил напиток, щедро заполнив оба бокала, и протянул один мне, — я не злюсь. Пока что. Во-вторых, если тебе так уж необходимо это знать — да, иногда мы боимся. Особенно когда сталкиваемся с тем, что не можем контролировать, убить или запугать. Это называется быть живым. Даже для таких, как мы.

Он отхлебнул из бокала, не спуская с меня глаз.

— А в-третьих... перестань корчить такую мину, будто тебе только что сообщили, что Санта-Клауса застрелили (Это смешно, если учесть, что в западной культуре Николаус (Никлаус) также известен как Санта-Клаус.). Ты не «вторглась». Ты была... точкой соприкосновения. Каналом. Ритуал есть ритуал. И если уж на то пошло, — он сделал ещё один глоток, и его взгляд стал прищуренным, колким, — это ты заставила нас это почувствовать. Так что вины с тебя, моя дорогая, не снимают. Ты получила ровно то, что сама и посеяла. Теперь пей. И хватит мучить всех своим виноватым видом. Это... раздражает.

Я сжимала бокал в руках, с интересом наблюдая за Клаусом. Так просто и завуалированно сказать, что да, я дорога им — умел только он. Я фыркнула, делая глоток напитка, и тут же скривилась, едва сдерживаясь, чтобы не выплюнуть эту адскую смесь.

— Какая гадость! Это что? — спросила я, приподнимая стакан, чтобы посмотреть на жидкость под светом. Она отливала тёмным янтарём, но на вкус напоминала лекарственную настойку, смешанную с пеплом.

— Ром, — с ухмылкой произнёс Клаус, делая ещё один неторопливый глоток. Он явно наслаждался моей реакцией. — Выдержанный в бочках из-под хереса. Кстати, он стоит две тысячи восемьсот долларов за бутылку.

Сколько?!

Я ещё раз взглянула на напиток с новым уважением, а потом, не сдержавшись, сделала ещё один, более осторожный глоток. Знание цены волшебным образом изменило вкус. Теперь в нём чувствовались ноты дуба, ванили и чего-то дымного, почти мистического.

— Не так уж и плохо, — призналась я, слегка кашлянув. — Особенно когда знаешь, что глотаешь чью-то зарплату за месяц. Теперь я понимаю, почему ты такой... избалованный.

— Это не избалованность, — возразил Клаус, с наслаждением растягивая слова. — Это вкус. Умение ценить прекрасное. Искусство, которое требует времени. Как и хорошее вино... или хорошая компания.

Он посмотрел на меня с тем же оценивающим взглядом, каким смотрел на ром.

— Ты сравниваешь меня с выдержанным алкоголем? — я подняла бровь. — Это комплимент или намёк, что я слишком стара? (Это Клаус слишком стар!)

— Это констатация факта, — он отхлебнул ещё. — Ты... сложная. С характером. Сначала обжигаешь, потом согреваешь, а послевкусие от тебя сводит с ума. И да, с тобой нужно уметь обращаться. Иначе можно опозориться и пролить драгоценное содержимое на пол.

Я невольно рассмеялась. Ну очень в его духе — сделать что-то идиотское и обаятельное одновременно.

— Боже, ты невозможен. Ты превращаешь всё в метафору.

— А что ещё остаётся, когда приходится развлекать смертных? — Клаус парировал с лёгкостью. — Так что пей свою «гадость» и наслаждайся. Ты её заслужила. За то, что заставила нас всех понервничать.

***

Прошла неделя. Мы с Джереми и Еленой, уютно устроившись на диване и в кресле, смотрели сериал. После бесчисленных уговоров и обещаний, что «там очень интересно», мне наконец-то удалось уговорить их посмотреть «Кости».

— Фу... Как вы можете на это смотреть? — кривился Джереми, с отвращением наблюдая, как на экране очередной бутафорский труп вытаскивали из канализационного колодца. Он прикрыл глаза ладонью, но сквозь пальцы всё равно подглядывал.

Мы с Еленой синхронно потянулись за мороженым, стоящим на столе. Сестра поначалу ворчала, что у неё куча домашних заданий, но потом незаметно втянулась — казалось, её завораживала эта смесь научной детективной работы, абсурдных смертей и странного химического флера между Бутом и Бреннан.

— Ну, это же бутафория, — снисходительно объяснила я, глядя на его скорченную в гримасе физиономию. — Ненастоящее. Спецэффекты.

— Всё равно мерзко, — упрямо буркнул он, но уже не отворачивался от экрана.

Мы с Еленой одновременно рассмеялись. А затем на экране показали крупным планом жуков, "поедающих" плоть.

— Ой, а вот это уже перебор, — скривилась Елена, делая вид, что вот-вот отвернётся, но глаза её всё так же были прикованы к экрану.

Я тихонько хихикала, наблюдая за их реакцией.

До сих пор не понимаю, как Джереми, морщащийся при виде бутафорских костей и муляжей, мог в другом мире стать охотником. Тот Джереми собственными руками убивал вампиров и гибридов. Да, метка охотника многое объясняла — она меняла личность, усиливала агрессию, подавляла жалость. Но первый шаг он сделал сам. Помнится, тот самый гибрид... он не просто застрелил его. Было что-то ещё, что-то более жёсткое и бесповоротное. Отрезал голову? Или руку? Детали стирались, но смутное ощущение чего-то ужасного оставалось.

И самое странное — сериальная Елена, кажется, совсем не замечала этой метаморфозы в собственном брате. Она была так поглощена своими вампирскими драмами и любовными треугольниками, что пропустила момент, когда её милый младший братик начал превращаться в холодного убийцу.

Их жизнь здесь и сейчас, после того как они перестали крутиться вокруг Сальваторе и заключили сделку с Клаусом насчёт крови двойника, стала намного тише и спокойнее. Наконец-то у этих детей могла бы быть нормальная жизнь без вечных вампирских драм и смертельных рисков.

Так бы я сказала, если бы наша тётя не встречалась с Финном, а у Елены... у Елены, по всей видимости, уже появились чувства к Колу.

Ладно, не «по всей видимости», а точно. Судя по её смущённому признанию двумя днями ранее, когда она нехотя, после школы, пробормотала мне, что Кол начал ей нравиться. По-настоящему.

Ура! Победа!

Самое главное — она твёрдо решила на этот раз не спешить и не бросаться в омут с головой, как это было со Стефаном. На сей раз она поклялась себе руководствоваться не только порывами сердца, но и голосом разума. Тем самым здравым смыслом, который у её сериальной версии имел дурную привычку отключаться, стоило лишь зайти речи об отношениях.

Я, признаться, была на седьмом небе от счастья. Наконец-то замаячил призрак здоровых отношений, в которых она не растворится без остатка. Ладно, пока это лишь намёки на них, но процесс уже пошёл. И наблюдать за этим развитием было несравненно приятнее, чем за очередным витком удушающей вампирской драмы.

— Дети, я на свидание! — раздался весёлый голос Дженны из коридора.

Мы втроём синхронно развернулись к входной двери. Я потянулась к пульту и поставила серию на паузу. Застывшее изображение мозга на экране служило сюрреалистичным фоном.

В последнее время Дженна ввела правило — отчитываться, если куда-то уходишь помимо работы или учёбы. И требовала того же от нас. «Чтобы я не сходила с ума от беспокойства», — говорила она. После всех этих событий с вампирами, обострённое чувство тревоги за семью стало её новой нормой. И мы понимали.

Дженна открыла дверь, впуская внутрь Финна.

Он снова стоял на пороге с огромным, почти нелепым букетом белых лилий. Оказалось, у нас с Дженной одинаковый вкус на цветы — элегантные, строгие и с тяжёлым, дурманящим ароматом.

Дженна улыбнулась ему той особой, мягкой улыбкой, которую я видела у неё всё чаще, а потом, встав на носочки, чмокнула Финна в губы. Быстро, легко, но настолько естественно, что это было видно всем.

— Фу! — я скривилась и комично отвернулась, хотя на самом деле мне было скорее забавно, чем неприятно.

Джереми ехидно усмехнулся, переваливаясь с кресла к нам на диван. Он сидел отдельно, чтобы не видеть «мерзости» на экране, и просто рисовал в своём скетчбуке.

— А ведь если Финн и Дженна поженятся, — шепотом произнёс он, и в его голосе звенела неподдельная издёвка, — то Кол, Клаус и Элайджа тоже автоматически станут нашими дядями. По братской линии.

Мы с Еленой медленно переглянулись — и в наших глазах вспыхнула одна и та же безумная мысль. Не сдержавшись, мы одновременно повалились на диван в приступе смеха, увлекая за собой и Джереми.

— Дядя Элайджа, дай мне денег на карманные расходы! — сквозь смех выдавила я, представляя себе картину: безупречный Элайджа в своём безупречном костюме, достающий безупречный кошелёк.

— А дядя Кол? — провокационно подхватил Джереми, и его глаза весело блестели. — Он будет давать наставления о том, как правильно дразнить одноклассников?

Елена истерически засмеялась, утирая слезы:

— Шутки Селесты о том, что Майклсоны могли бы быть нашими родственниками, выходят на новый уровень!

— Встречаться с дядей, — сквозь хохот выдавила я, — это какой-то новый уровень извращения, даже для нашего семейства!

Елена стукнула меня по плечу, но уже и сама не могла остановить разбирающий её смех.

А я смотрела на них — на смеющихся Джереми и Елену — и понимала, что вот такой и должна быть жизнь обычных подростков. Лёгкая, беззаботная, наполненная дурацким смехом, а не вечной борьбой с вампирскими драмами.

Сейчас, когда Эстер мертва, многое изменилось. Елена не умрёт. Нам не придётся искать лекарство, а значит, и Сайлас не очнётся. Хотя... Нет. Его могут разбудить и без нашего участия. Но я почти не переживала. Я знала, что Сайлас не натворит ничего, с чем в итоге нельзя было бы справиться.

Главное — вывести Джереми из игры, не дать втянуть его в эту дурацкую историю с охотником. Я не позволю этому случиться.

Если Ребекка узнает о лекарстве, она будет рыть землю носом, пока не найдет его. А Кол пойдёт на всё, чтобы её остановить. Надо предупредить их: игра не стоит свеч, и этот путь ведёт лишь к одному — Сайлас в итоге получит то, что хочет.

Наше уютное молчание, в которое мы погрузились, когда смех наконец стих, прервал резкий, настойчивый звонок моего телефона, прозвучавший как выстрел в тишине.

Я молча приняла вызов, не отрывая глаз от Джереми, который снова скривился, уставившись на экран.

— Фу! — с искренним отвращением произнёс он, указывая на застывшее изображение.

— Джереми, это всего лишь муляж мозгов, они ненастоящие, — терпеливо проговорила я, прижимая телефон к уху. В динамике повисла напряжённая тишина. — Слушаю?

— Ты снова втянула своих родственников в какую-то авантюру, да? — с лёгкой ухмылкой произнёс Клаус. Его голос звучал приглушённо, но каждое слово било точно в цель.

Я фыркнула:

— Я всего лишь попросила посмотреть со мной один сериал. Тут куча бутафорских трупов, но мне нравится. Елена, вон, тоже втянулась, а вот Джереми... Эх, всегда знала, что женщины — более сильный пол, — не сдержалась я, подмигивая сестре.

Елена прислонилась к моему плечу, чтобы лучше слышать наш разговор, а Джереми всё так же лежал рядом, уткнувшись лицом мне в живот, словно пытаясь спрятаться от всего мира.

Из динамика раздался бархатный смех Клауса, который резко оборвался, и мы все услышали громкий, красноречивый крик — явно мужской, полный ярости и боли. Брови Елены и Джереми синхронно поползли вверх.

— Нас тут пару часов назад почтил визитом Деймон с очередными... требованиями, — ухмыльнулся Клаус, и по тону было ясно, что его это скорее забавляет. Тут до меня вдруг дошло, чей это крик мы слышали. — Элайджа, разумеется, хотел решить всё миром. Уверял, что Елену никто не держит силой. Но Кол...

— Дай угадаю, он подвесил Деймона где-нибудь в доме на цепях и сейчас медленно, смакуя, издевается над ним? — ухмыльнулась я.

Глаза Елены расширились от удивления, она мгновенно выпрямилась, и всю её веселость словно ветром сдуло. Джереми тоже нахмурился, сев на диване.

— Умница, — произнёс Клаус, и в его голосе слышалась одобрительная усмешка. — Не то чтобы мне не нравились мучения Сальваторе — он сам нарвался. Но столько шума в доме... Мешает творческому процессу.

Я прикрыла ладонью микрофон, поворачиваясь к Елене:

— Ну что, принцесса, пойдём спасать твоего бывшего поклонника из лап будущего парня? — ухмыльнулась я.

Елена фыркнула, но всё же встала с дивана, кивая. Я знала: хотя она и оборвала общение с Сальваторе после той неуместной попытки Деймона поцеловать её, она всё ещё не желала им зла. И уж тем более не хотела, чтобы это делал Кол — словно в отместку за их недостойное поведение по отношению к ней.

Конечно, странный способ завоёвывать девушку. Хотя... Вряд ли Кол вообще пытался её так «завоёвывать».

Вероятно, его просто взбесил сам вид Деймона, заявляющего права на Елену. Что, впрочем, неудивительно: все Майклсоны были собственниками, хоть и скрывали это за маской невозмутимости.

— Джер, ты идёшь с нами или останешься? — спросила я у брата, когда мы с Еленой уже стояли в коридоре, надевая куртки. Я завершила звонок, так ничего и не ответив Клаусу, но знала: он и так всё понял.

— Конечно, с вами! — живо отозвался Джереми, вскакивая на ноги. — Выходной без драмы с вампирами — и не выходной вовсе!

— Правильно говоришь! — ухмыльнулась я, и мы все трое вышли за порог дома, направляясь к поместью Майклсонов. Воздух был прохладным, а впереди нас ждало очередное непредсказуемое представление.

***

— О господи! — ахнула Елена, увидев Деймона, подвешенного на цепях в центре зала. Его рубашка была порвана, на теле виднелись свежие, медленно заживающие раны. Воздух пах железом и старым камнем. — Что ты с ним сделал?

Кол, невозмутимо прислонившись к мраморной колонне, лишь пожал плечами:

— Он настаивал на беседе. Я просто предоставил... подходящие условия.

Джереми только восхищённо присвистнул. Вот странный малый — кривится из-за бутафорских мозгов, а при виде настоящей крови восхищается! Настоящий садист, хоть и скрытый.

Деймон слабо пошевелился, пытаясь высвободиться. Цепи зловеще звякнули.

— Елена... — хрипло прошептал он, увидев свою несостоявшуюся-будущую-бывшую девушку. В его взгляде смешались надежда и боль.

Я же с холодным любопытством изучала раны, которые заживали не так быстро, как должны были у вампира его возраста. Ребекка смазывала клинок вербеной. Кажется, Кол тоже это сделал.

— А может, ему селезёнку вырезать? — неожиданно даже для себя предложила я, вспомнив слова Кая Паркера из того самого будущего этого цирка. Все недоумённо посмотрели на меня, а Кол и Клаус как-то странно переглянулись. — Что? Без селезёнки можно жить. Мне просто интересно, что будет, если вытащить из вампира внутренности. Они потом каким-то неведомым образом заново образуются в его теле, или он просто продолжит жить без них дальше?

Тут уже три заинтересованных взгляда — мой, Кола и Джереми — повернулись в сторону Деймона с одинаковым научным любопытством.

— Селеста! — шикнула на меня Елена, а я только развела руками, указывая на Деймона, словно показывая, где его лучше резать дальше.

— Ты прям как Ник! — усмехнулся Кол, бросая странный, почти одобрительный взгляд на Клауса. Чуть гордый и насмешливый. — Одного поля ягоды.

И вы не поверите, мы с Клаусом почти одновременно ухмыльнулись — одинокой, хищной ухмылкой, от которой Джереми невольно отступил на шаг.

— Какой ужас! — притворно вздохнул он, но в его глазах читалось неподдельное возбуждение. Я рассмеялась.

И тут в дверь кто-то позвонил. Все «зрители» — Елена, Клаус, Кол и Джереми — повернулись ко входу. Я лишь мельком взглянула на экран телефона, чтобы посмотреть время.

Вовремя!

Вполне возможно, чуть позже Клаус и Элайджа и сами могли бы вытворить Деймона из дома, передав его в руки Стефану. Но была одна деталь. Никто не хотел спорить с Колом, который явно получал от процесса нездоровое удовольствие. А когда рядом была Елена... Ну, тут уже всё понятно. Какое ему дело до Деймона, когда рядом она, да?

В нашу импровизированную пыточную вошли Бонни, Стефан и... Элайджа. Стефан шёл первым, его лицо было мрачным и напряжённым, как у человека, готового на всё. Бонни — сжавшаяся в комок, но с твёрдым взглядом. А Элайджа... Элайджа замыкал шествие с тем видом вежливого, но непоколебимого дипломата, который явился наблюдать за исполнением договора.

«Что тут делает Бонни?» — мог подумать кто-то. Ну... Я ей позвонила. Объяснила ситуацию. Кратко. Очень кратко. И пообещала, что если она не явится и не поможет Стефану забрать его буйного брата цивилизованно, то Кол, вероятно, решит, что для полного счастья ему не хватает коллекции внутренних органов старшего Сальваторе. И что Клаус, скорее всего, не станет его останавливать. А Элайджа... Элайджа просто вздохнёт и отойдёт в сторонку, чтобы не забрызгаться.

Стефан остановился посреди зала, его взгляд скользнул по прикованному брату, по нам — зрителям — и его челюсть напряглась.

— Я пришёл за Деймоном, — произнёс он тихо, но так, что слова прозвучали чётко и не допускали возражений.

Кол томно потянулся, как кот, у которого отняли игрушку.

— А мы как раз собирались... поэкспериментировать, — намеренно медленно произнёс он, наслаждаясь моментом.

Я вздохнула, выходя вперёд, чувствуя на себе тяжёлые взгляды присутствующих. Воздух в комнате сгустился от напряжения.

— Забирайте своего героя-любовника и поговорите с ним нормально, — голос мой прозвучал твёрже, чем я ожидала, с лёгкой хрипотцой от напряжения. — Желательно так, чтобы его мозги встали на место.

Я сделала легкий пас рукой, едва заметное движение запястьем, и тело Деймона, вместо того, чтобы грузно рухнуть на каменный пол, плавно опустилось прямиком в руки Бонни. Та ахнула от неожиданности, её колени подогнулись под внезапной тяжестью, но я мысленно "поддержала" её, не давая упасть. Она тут же метнула на меня взгляд, полный немого возмущения — она-то чувствовала моё вмешательство, эту странную, невидимую опору.

«Извини, подружка, — мысленно пожалела я её. — Но некоторые уроки лучше усваиваются в тесном контакте».

Чтобы избежать её осуждающего взгляда и особенно того всепонимающего и тёплого взгляда, что бросил мне Элайджа, я резко подняла голову к потолку, делая вид, что внезапно заинтересовалась лепниной.

«Какой красивый потолок. Так много завитушек. И нет, я вовсе не пытаюсь свести Бонни и Деймона. Элайджа, не смотри на меня так, будто я только что предложила устроить им свадьбу прямо здесь, на полу, украшенном кровью Деймона».

В мозгу пролетела картинка: Деймон в смокинге, Бонни в свадебном платье поверх джинсов, я в роли шафера с битой вместо букета.

«Ладно, пытаюсь. Немного. Но кто мне запретит? Я ведь из другого мира, у меня дипломатическая неприкосновенность. Или как там это работает?»

Стефан молча кивнул нам — короткий, почти невесомый кивок, полный усталой благодарности и горечи. Он уже поворачивался, чтобы утащить своего брата прочь, когда его взгляд на миг зацепился за Елену. В его глазах мелькнуло что-то старое и глубокое, как шрам — боль, тоска, а потом... пустота. Он погасил её в себе, как всегда. Профессионал.

Бонни лишь тихо вздохнула, перекладывая вес Деймона на Стефана. Её плечи опустились под тяжестью не столько тела вампира, сколько предчувствия. Она смотрела в пустоту перед собой, и я знала: она уже видела будущее, полное новых драм, слёз и сердечной боли, которое неизбежно принесёт с собой дружба с Сальваторе.

«А ведь если она начнёт встречаться с Деймоном... — в голове пронеслась тревожная мысль. — То проблем в её жизни прибавится. Но... я же её не заставляю. Просто слегка подталкиваю на этот скользкий путь. Немного. А там — будь что будет».

Когда Стефан и Бонни, наконец, исчезли за тяжёлой дубовой дверью, в комнате повисла напряжённая тишина, которую тут же нарушила Елена. Она развернулась к Колу, скрестив руки на груди так плотно, что костяшки пальцев побелели.

— Кол... — её голос прозвучал низко и строго, с тем особым шипящим оттенком, который появлялся, когда она была по-настоящему сердита.

Я не смогла сдержать усмешку. Уголки моих губ предательски дёрнулись. Вот оно, самое интересное! Моё внутреннее зрительское «я» потирало руки в предвкушении. Кол, который только что наслаждался хаосом, теперь сам попал под раздачу. И Елена в гневе была великолепна — вся собранная, с глазами, полными огня, и сжатыми губами. За этим спектаклем хотелось наблюдать, удобно устроившись с попкорном.

Но насладиться зрелищем мне не дал Клаус. Его тёплая, сильная рука легла мне на плечо, а затем мягко, но неумолимо развернула меня от этой сцены и подтолкнула к выходу.

— ЭЙ! — возмутилась я, пытаясь выкрутиться и хоть краем глаза увидеть, как Кол будет оправдываться. — Я же ничего не делаю! Просто смотрю!

Но Клаус был непреклонен. Его хватка стала чуть твёрже, а в голосе, когда он наклонился ко мне, прозвучала смесь раздражения и той самой усталой заботы, которая заставила меня замолчать.

— Ты уже насмотрелась на сегодня, — проворчал он прямо у меня над ухом. Его дыхание обожгло кожу. — А теперь иди. Пока ты не решила, что им нужно помириться прямо здесь и сейчас, устроив им романтический ужин при свечах из остатков тех цепей.

Элайджа, стоявший рядом с Джереми, мягко улыбнулся, наблюдая, как Клаус уводит меня. Его взгляд был тёплым и понимающим, но в глубине глаз читалась лёгкая тревога — та самая, что всегда появлялась, когда я слишком уходила в себя.

— Думаю, им лучше остаться наедине, — пояснил он, кивая в сторону закрытой двери, за которой остались Елена и Кол.

— Я столько страдала ради этой пары, а теперь мне всё пропускать, — возмущённо выдохнула я, хотя внутри понимала, что он прав. Некоторые сцены должны были разыграться без лишних зрителей. — Это же исторический момент!

— Звучит так, будто ты лично их сводила, — усмехнулся Джереми, поднимая бровь.

Кажется, его ничуть не волновала сцена, где Деймон плюхнулся в объятия Бонни, его бывшей девушки. Ах, да. В этом мире их расставание прошло менее болезненно. Потому что Джереми не изменял ей с Анной. Вернее, не заходило так далеко. И теперь между ними не было явного напряжения, а только лёгкая, спокойная дружба.

«И как после Джереми Бонни могла выбрать Энзо? Энзо, конечно, милый, но...» — я поймала на себе изучающий взгляд Элайджи и мысленно застонала.

Везде шпионы!

Надо было понять, насколько сильно изменились события. Скоро вечеринка в стиле 20-х, и там уже не будет Эстер. Не будет того хаоса, который она принесла с собой. Но что придёт на смену? Новые угрозы? Новые союзы? Новые разбитые сердца?

— Ты опять задумалась, — раздался тихий, низкий голос Клауса прямо возле моего уха. Я вздрогнула, невольно отпрянув, и огляделась. Мы стояли в просторном фойе особняка, и у меня было лишь два выхода: либо идти домой, в тишину и одиночество, либо остаться здесь и ждать Елену. Я выбрала второе.

— Я думаю о будущем, — не стала лукавить я, встречая его пронзительный взгляд. Его глаза изучали моё лицо, выискивая малейшие признаки усталости или тревоги.

— Ну и насколько же светлое будущее нас ожидает? — ухмыльнулся Клаус, неспешно шествуя в гостиную. Его шаги были бесшумными, но уверенными.

Элайджа молча подал мне руку, и я приняла её, обхватив его локоть. Его прикосновение было прохладным и твёрдым, усмиряя мои внутренние порывы.

— Пока всё идёт прекрасно, — в голосе прозвучала вымученная уверенность. — Главное, чтобы ты не совал свой нос куда не следует.

Я бросила на Клауса вызывающий взгляд, и он ответил мне тем же — хищным, полным скрытого веселья взглядом, от которого по спине пробежали мурашки.

— О, милая, — он растянул слова, опускаясь в кресло у камина с грацией большого хищника. — Этого я не могу обещать, ты же знаешь меня.

Я села на диван напротив, всё ещё держась за руку Элайджи. Он занял место рядом со мной, его присутствие было спокойным и незыблемым.

— Тогда будущее непредсказуемо, — вздохнула я, но в уголках моих губ играла легкая улыбка. — Хаотично, непредсказуемо и полно твоих выходок.

— Скучно не будет, — парировал Клаус, его глаза блестели в свете огня, отражая языки пламени. — Обещаю.

Я фыркнула, переводя внимание на Джереми, который с неожиданной смелостью взял со стола небольшой кожаный блокнот Клауса.

Клаус на мгновение напрягся: его пальцы непроизвольно сжали подлокотники. Поймав себя на этом, он с усилием выдохнул, откинулся на спинку и устремил на Джереми холодный, прищуренный взгляд.

— Селеста была права. У тебя и впрямь талант. Это очень... реалистично, — усмехнулся Джереми, переведя взгляд с Клауса на меня. Он медленно закрыл блокнот и отложил его в сторону. — Но когда-нибудь тебе придётся это показать.

Я удивлённо приподняла брови, чувствуя, как внутри закипает лёгкое раздражение. Что там нарисовано? О чём они? Мой взгляд метнулся от безмятежного лица Джереми к напряжённой позе Клауса, который внезапно стал изучать картины на стене с невероятным интересом, а затем — к Элайдже. Тот сидел неподвижно, но его пальцы слегка сжали мою руку — молчаливое предупреждение, успокаивающий жест. Он чувствовал моё смятение, моё нетерпение, эту жгучую потребность быть в курсе всего — всегда и немедленно. Я всегда ненавидела оставаться в неведении, особенно когда собеседник вёл себя так, будто я должна была понимать всё с полуслова.

— Показать что? — не выдержала я, переводя взгляд с Джереми на Клауса и обратно. — Какие ещё секреты у вас там?

Клаус лишь многозначительно ухмыльнулся, поднимая второй блокнот, который лежал на краю стола. Его пальцы лениво провели по кожаной обложке.

— Всему своё время, моя дорогая. Не все загадки стоит разгадывать сразу. Иногда... ожидание гораздо приятнее самой разгадки.

— Чего? И это говорит самый нетерпеливый гибрид тысячелетия?! — выпалила я, разводя руками. — Тот, кто обычно рвёт и мечет, если что-то идёт не по его плану в течение пяти минут?

Элайджа тихо, почти неслышно усмехнулся, и его взгляд, скользнув с Клауса на меня, выражал нескрываемый интерес. В глазах его читалось тихое удовольствие — ему явно нравилось наблюдать, как Клаус попал в неловкое положение.

Ладно, Бог с ним, с Клаусом. Так где Елена?

Я повернулась назад, смотря на двери, ведущие в гостиную. Нетерпение клокотало во мне, как кипяток в заварочном чайнике. Каждая секунда ожидания тянулась мучительно долго, заставляя меня постукивать пальцами по бархатной обивке дивана.

— Они что, заперлись там навеки? — проворчала я, нетерпеливо ёрзая на месте. — У нас дел куча, а она там с Колом...

Мои мысли метались между беспокойством за Елену и раздражением от этой затянувшейся паузы. Что они там вообще могли делать? Выяснять отношения? Целоваться? Последняя мысль заставила меня непроизвольно скривиться.

Я поймала на себе взгляд Клауса. Он смотрел на меня с тем пронзительным, слишком понимающим выражением, которое иногда появлялось на его лице — словно он видел все мои эмоции за наигранной небрежностью. В его глазах читалась не насмешка, а скорее... странная солидарность. Как будто он знал, что я чувствую. А возможно, и знал — если судить по всей его истории с поклонниками Ребекки.

Ребекка — его сестра, а я — сестра Елены. И, кажется, я переживала за неё гораздо искреннее, чем считала раньше. Нет, я отдавала себе отчёт: я уже привязалась и к людям, и к «не совсем людям» в этом мире, даже к самой этой странной реальности. Я понимала, что у меня теперь есть сестра, брат, тётя... Но я всё ещё не до конца осознавала, как мне следует себя с ними вести. Как вообще положено вести себя с родственниками? Как все это делают? Обычно?

Конечно, я была чертовски рада такому повороту событий... Кол и Елена вместе! Ведь это я так яростно выступала за их союз, считая их идеальной парой. Каждый раз, думая об их возможных отношениях и слушая восторженные признания Елены, я искренне радовалась за них. Но...

Но сейчас я ощущала что-то странное. Не ревность. Нет. Скорее... острое, щемящее чувство ответственности. И страх. Страх, что её снова ждёт боль.

Я отвела взгляд, снова уставившись на дверь. Поздно. Уже поздно что-либо менять или пытаться оградить её — этот поезд, как говорится, давно ушёл. Но чёрт возьми, это не мешало мне переживать. Да, я радовалась за них. Но я также боялась. И это странное, противоречивое чувство было, пожалуй, самым честным за весь день.

— Всё хорошо, — голос Элайджи был спокоен, как гладь озера в безветренный день. Кажется, он снова почувствовал мои внутренние колебания.

Как хорошо, когда у тебя есть личное успокоительное.

В этот момент дверь в гостиную наконец скрипнула. Мы все разом повернули головы.

На пороге стояла Елена. Вид у неё был... взволнованный. Волосы растрепались, будто кто-то только что провёл по ним рукой (и я легко могла представить, чьей именно). Щёки пылали румянцем, а в глазах застыла смесь из остаточного гнева и какого-то нового чувства — тёплого и смущённого, которое я не сразу могла распознать. Вся она выглядела так, словно только что сошла с американских горок — испуганной, но безумно довольной.

Следом за ней, с самодовольной ухмылкой кота, съевшего не просто канарейку, а целый птичник, появился Кол. Он вошёл с развязной уверенностью. Его взгляд скользнул по собравшимся — оценивающий, насмешливый — и лишь затем он плюхнулся в свободное кресло и развалился в нём с видом человека, достигшего полного и абсолютного удовлетворения. Создавалось впечатление, будто он только что сорвал джекпот, а не вёл тяжёлый разговор.

— Ну что, — произнесла Елена, её голос дрожал, но не от слабости, а от сдерживаемых, переполняющих её эмоций. — Мы... разобрались.

Я переводила взгляд с одного на другого, пытаясь прочитать между строк. «Разобрались»? Это могло означать что угодно — от «мы всё выяснили и решили остаться друзьями» до «мы только что страстно целовались». Судя по их виду, склонялась ко второму варианту.

Клаус ухмыльнулся — коротко, тихо, но очень выразительно. Он сразу всё понял. Его взгляд скользнул по Елене, потом по Колу, и в его глазах вспыхнуло знакомое веселье, смешанное с лёгкой долей «я же говорил».

А вот Джереми... Джереми выглядел крайне неловко. Он отводил глаза, ёрзал на месте и делал вид, что внезапно очень заинтересовался узором на ковре. Вид его сестры в таком... разгорячённом состоянии явно смущал его.

Елена опустилась на диван слева от меня. Пружины жалобно скрипнули. Я немедленно подвинулась к ней, наклонившись так близко, что наши волосы почти соприкоснулись.

— И это твоё «Я не буду торопиться»? — прошипела я ей прямо в ухо, полная возмущения, хоть и притворного. В глубине души я была скорее рада, однако лёгкая тревога всё же не отпускала.

Она покраснела ещё сильнее и отшатнулась, но в её глазах читалось смущение, а не раскаяние.

— Селеста... — начала она, но я её перебила, понизив голос до шёпота, который, впрочем, наверняка был слышен всем присутствующим с вампирским слухом.

— Лучше бы нашли место получше, а не тут... — я с отвращением кивнула в сторону комнаты. — Там же пахнет... кровью Деймона.

Я стыдливо прикрыла глаза, представляя эту не самую романтическую обстановку. Боже, они целовались среди цепей и окровавленных тряпок? Это было так по-готски, что даже мило.

Кол, тем временем, бросил мне через всю комнату самую радостную, самодовольную ухмылку, какую я только видела. Он выглядел так, будто только что забил победный гол на чемпионате мира. Я не выдержала и пригрозила ему кулаком.

— Я тебя в стену швырну, хомяк переросток, — возмутилась я, хотя без реальной злобы.

Этот проныра явно знал, что делал. Он выждал момент, застал Елену уязвимой и... воспользовался моментом. Вот же гад.

Хотя, если честно, в этом был и свой плюс. Я помнила, как многие фанаты сериала «Первородные» считали, что Кол и Давина — самая здоровая пара среди всех. Так что на подсознательном уровне я надеялась, что с Еленой у него всё сложится не хуже.

Но всё равно... этот хитрец прекрасно знал, на какие кнопки нажимать, чтобы подтолкнуть их отношения, игнорируя все заявления Елены о том, что она не намерена торопиться.

Вот я ему устрою...

— Кстати, — Кол поднял бровь, его глаза блестели от любопытства и удовольствия. — Что за хомяк такой? Почему ты меня всё время так называешь?

Наступила моя очередь сиять от самодовольства. Я злорадно ухмыльнулась, чувствуя, как все взгляды снова устремились на меня.

— О, это довольно поучительная история, — с лёгким смешком начала я, наслаждаясь моментом. — Был у меня хомяк. И звали его... как раз Кол.

Я сделала драматическую паузу, наблюдая за реакцией. Джереми прыснул со смеху, сразу поняв направление истории. Елена и Элайджа синхронно приподняли брови с одинаковым выражением вежливого недоумения. А Клаус... Клаус ухмыльнулся своей самой загадочной ухмылкой, не отрываясь от блокнота, но я видела, как его плечи слегка дёрнулись от беззвучного смеха.

— Он был просто неугомонным, — продолжила я с притворной печалью. — Бегал по клетке как заводной. Лез куда не надо, вечно что-то грыз, пытался сбежать... И тут... в один прекрасный день он исчез...

Я снова сделала паузу, глядя прямо на Кола. Он смотрел на меня с наигранным ужасом, но в его глазах танцевали искорки веселья.

— Я искала его везде, — мои губы дрогнули. — А потом... оказалось, что его сожрал соседский рыжий кот. С такой наглой, довольной рожей.

Я обвела взглядом комнату, наслаждаясь всеобщим вниманием.

— Вот так и закончились будни моего хомячка. Земля ему пухом.

В гостиной на секунду воцарилась тишина, а затем её разорвал хохот Джереми. Елена смотрела на меня с широко раскрытыми глазами, не зная, смеяться ей или возмущаться. Элайджа кашлянул, прикрывая рот рукой, но по его глазам было видно, что он едва сдерживает улыбку.

А Кол... Кол рассмеялся громче всех. Его смех был искренним и заразительным.

— Отлично! — воскликнул он, хлопая себя по колену. — Значит, я должен опасаться рыжих котов? Принято к сведению!

Я скрестила руки на груди, пытаясь сохранить серьёзное выражение лица, но уголки моих губ предательски подрагивали.

— Опасайся, хомяк. Опасайся.

Потому что если он, несмотря на все мои опасения, сделает Елене больно, я найду способ его убить.

— О, все в сборе! — раздался восторженный возглас Ребекки, которая, словно торнадо, ворвалась в комнату, прерывая нас. — Никто не забыл о вечеринке в стиле 20-х?

— Да как о ней можно забыть, если ты о ней каждый день твердишь? — с ухмылкой пробурчал Кол, закатывая глаза.

Я усмехнулась про себя, вспоминая, как пару дней назад Ребекка буквально отбила право на организацию вечера у Кэролайн. Сначала парень, а теперь и вечеринка...

Бедная Кэролайн.

Я всё ещё помнила тот громкий скандал, когда Кэролайн и Тайлер ругались посреди школьного коридора. Их слышали все. И особенно чётко запомнились слова Кэролайн, выкрикнутые с дрожью в голосе: «Ты изменяешь мне с ней!». Но загвоздка была в том, что между Тайлером и Ребеккой ничего не было. Да, он слишком открыто, даже вызывающе, отвечал на её отточенный веками флирт, но Ребекка никогда не позволяла себе заходить дальше слов и намёков. Она словно играла с ними, как кошка с двумя мышками, проверяя их чувства на прочность. Ну, а что ещё делать вампирше, прожившей тысячу лет? Развлекается, как может.

Ребекка не раз сама говорила, что отношения Тайлера с Кэролайн слишком хрупки, слишком юны и нелепы.

«Если они не выдержат такого лёгкого испытания, то смысла продолжать их нет», — заявляла она с лёгкой усмешкой, попивая кровь из хрустального бокала.

Я не возмущалась. Пока Тайлер будет разрываться между Ребеккой и Кэролайн — между долгом и внезапным влечением — у него не найдётся ни времени, ни сил, а главное — ни малейшего желания разрывать связь с Клаусом. А если я хорошо помню, именно Хейли потом помогала ему в этом, после того как отец Кэролайн погиб. Это стало тем самым толчком, который позволил гибриду разорвать оковы.

Но теперь отец Кэролайн жив. Тайлер больше не разрывается между верностью Клаусу и преданностью друзьям. Теперь его раздирают чувства к двум блондинкам. Его мир, пусть и полный драм, стал стабильнее. И я... я ничего не делаю, чтобы этому помешать.

Жестоко? Возможно. Цинично? Безусловно. Зато все останутся в живых.

Хейли появится в любом случае — с профессором Шейном и его тёмными знаниями. Но на этот раз я всех опережу. Украду флешку у профессора и отдам её Хейли лично в руки, а потом небрежно намекну, что настоящие ответы на её вопросы стоит искать не в Мистик Фоллс, а в Новом Орлеане. У некоего Марселя.

Интересно, он уже король там или ещё только собирает свою армию? Я плохо помню хронологию... Временные линии плывут, как дым.

И... Давину нужно будет вытащить из заточения в самый последний момент, прямо перед ритуалом. Вряд ли девочка поверит мне, если я приду к ней заранее.

Слишком много планов, слишком много ниточек, которые нельзя упустить. Голова идёт кругом.

Я тяжко вздохнула, чувствуя вес этих неосуществлённых ещё планов на своих плечах. Иногда знание будущего — это не дар, а проклятие. Проклятие ответственности.

Мой взгляд случайно встретился со взглядом Клауса. Он сидел в кресле, откинувшись на спинку, с блокнотом в руках. Но не рисовал. Его глаза, бирюзовые и пронзительные, были прикованы ко мне. Он изучал меня, словно редкий экспонат, пытаясь разгадать, о чём я сейчас думаю. В его взгляде читалось не просто любопытство — нечто более глубокое и тревожное. Как будто он чувствовал тяжесть моих мыслей, даже не зная их содержания.

— Ну что, работаем по старой схеме? — врезалась Ребекка в наше безмолвное противостояние, разрывая его своей беззаботностью. — Кол с Еленой, Элайджа с Селестой. А уж я так и быть составлю тебе компанию, Ник.

Клаус фыркнул, отворачиваясь с преувеличенным презрением. Мол, спасибо, не надо такой щедрости.

— Только есть одна маленькая загвоздка, — повысила я голос, скрещивая руки на груди. Все взгляды снова устремились на меня. — Элайджи не будет на вечеринке. Я иду одна.

В комнате повисла напряжённая тишина. Даже Клаус поднял голову, в недоумении приподняв бровь. Его взгляд стал ещё более пристальным.

После моих многочисленных попыток связаться с Кэтрин, которые так и остались без ответа, я начала по-настоящему беспокоиться о ней. Она могла быть кем угодно — эгоистичной, циничной, опасной — но она была частью этого безумия. И её молчание было зловещим. Тогда Элайджа предложил поискать её по своим каналам. Я согласилась. Его связи были обширнее, а методы — эффективнее.

— У меня дела, — спокойно, как будто речь шла о прогулке в парке, ответил Элайджа, поправляя идеальные манжеты. Казалось, его совершенно не смущали все эти взгляды, пожирающие его. — Срочные.

Я развела руками, делая вид, что это пустяк.

— Поэтому я иду одна. Всё просто.

— Нет, нет, так не пойдёт! — резко встала Ребекка, её взгляд метнулся ко мне, а затем к Клаусу. В её глазах читался азарт — азарт кукловода, дергающего за верёвочки. — Так и быть, ты идешь с Ником, а я иду одна.

— А в чём тогда разница? — не поняла я. Если в итоге кто-то всё равно пойдёт в роли пятого колеса, то какая разница, кто именно?

— А что, милая, не хочешь, чтобы я составил тебе компанию? — провокационно спросил Клаус, откладывая блокнот в сторону. Его глаза сверкали чем-то опасным и манящим. В них читались вызов и предвкушение.

Я почувствовала, как по спине пробежали мурашки. Это была ловушка. Чётко расставленная, с приманкой в виде моего же собственного упрямства. Но отступать было уже поздно.

— Ладно, почему бы и нет, — согласилась я, стараясь, чтобы голос звучал небрежно. А затем резко направила на него указательный палец. — Только потом не жалуйся, что я слишком много хочу. Я планирую оттянуться на всю катушку.

Его губы тронула та самая хищная, самодовольная ухмылка.

— Я уже заинтригован, — хмыкнул он, наклонив голову набок. Его взгляд был пристальным, слишком вызывающим. Как будто он уже видел меня в том платье, видел, как я буду танцевать, видел, как буду пить шампанское и смеяться слишком громко. И, кажется, ему это нравилось.

Я тогда даже не поняла, что уже попала в его хитро расставленные сети. Словно бабочка, что летит на свет, не ведая о поджидающей её паутине.

***

— Когда ты говорила, что планируешь оттянуться, я думал совсем о другом, — ухмыльнулся Клаус. Его голос прозвучал низко и интимно, пока я аккуратно выкладывала очередное канапе на поднос, который он терпеливо держал для меня.

— Мы уже станцевали с тобой два танца, чем ты недоволен? — не поняла я, потянувшись рукой за миниатюрным эклером. Мои пальцы едва не опрокинули башню из крошечных сэндвичей.

Он обвёл меня медленным, обжигающим взглядом, изучая каждый сантиметр моего тела, облачённого в ало-черное платье:

— Ты права, как я могу быть недоволен, когда ты стоишь передо мной в этом?

Я фыркнула, проигнорировав его уже третий за вечер странный, двусмысленный комплимент. Не знаю, что на него сегодня нашло — словно кто-то свыше дал добро на то, чтобы он окончательно перестал сдерживать себя.

На мне было это глупое платье в стиле 20-х, эта нелепая чёрная повязка на лбу с пером, и волосы, собранные в сложную причёску, которая то и дело норовила рассыпаться. Мне категорически не нравился этот наряд, он казался мне карнавальным костюмом, но Клаус упорно твердил, что я выгляжу «потрясающе». Вот же надоедливый, проницательный гад.

— Я обещала твоей сестре, что попробую каждое блюдо и дам ей оценку. Если ты не в курсе, то меню составляла именно она, — ответила я, снимая с подноса канапе с козьим сыром и копчёным лососем. Ничего сверхъестественного, но... чертовски вкусно.

Я откусила половину и, машинально облизнув губы, заметила, как взгляд Клауса застыл на них. Пристальный. Изучающий. Возникло странное ощущение, будто я — самое сложное и заманчивое блюдо на этом празднике жизни.

Почти не глядя, я протянула руку и сунула ему в рот оставшийся кусок. К моему удивлению, он не сопротивлялся. А лишь принял угощение, и его губы на мгновение сомкнулись вокруг моих пальцев, обжигая кожу. И тогда... тогда я почувствовала его. Легкое, почти неуловимое прикосновение — теплый и влажный кончик языка коснулся кончиков пальцев, послав по руке электрическую искру.

По коже пробежали мурашки, и я инстинктивно отпрянула.

Что это, чёрт возьми, было?!

Я попыталась сделать вид, что ничего не произошло, отвернулась, чтобы скрыть вспыхнувшие щёки, и тут же наткнулась взглядом на Джереми. Моего невинного, юного брата. Который... который танцевал с Ребеккой. Причём танцевал слишком близко, слишком раскованно, с той самой глупой ухмылкой на лице, которая появляется у мальчишек, когда они чувствуют внимание взрослой, опытной женщины.

Я застыла на месте, ошарашенно уставившись на них. Это что за беспредел?!

— РЕБЕККА, НЕ СМЕЙ СОБЛАЗНЯТЬ МОЕГО НЕВИННОГО БРАТА! ОН СЛИШКОМ МАЛ ДЛЯ ТЕБЯ! — крикнула я во всю мощь своих лёгких, так что мои слова, наверное, услышали даже в соседнем штате.

Музыка не затихла, но половина танцующих пар замерла, уставившись на меня. Даже Кол и Елена, до этого беззаботно веселившиеся в танце, остановились и недоумённо посмотрели на меня. Джереми лишь рассмеялся, услышав моё возмущение, и покрутил Ребекку в энергичном вираже. Та через плечо бросила мне вызывающий, полный веселья взгляд.

Клаус рядом тихо рассмеялся, его рука твёрдо обвила мою талию, прижимая к себе, в то время как в другой он всё ещё держал поднос с закусками.

— Пойдём отсюда, пока ты всех школьников не перепугала до смерти, — прошептал он мне на ухо, его губы почти касались моей кожи, отчего по спине снова побежали противные — или не очень? — мурашки.

— Нет, ну ты видел, видел? — не унималась я, позволяя ему увести меня в сторону, но не переставая жестикулировать свободной рукой. — Что за беспредел? Сначала Финн и Дженна, затем Кол и Елена, а теперь что — Ребекка и Джереми? Это что за захват Гилбертов такой? Они что, решили по очереди жениться на всех моих родственниках?!

Ребекка и Джереми? Нет, нет, нет и ещё раз нет. Только через мой труп. Этой пары не должно существовать даже в самых безумных, кошмарных фанфиках. Это нарушает все законы жанра, логики и моего личного спокойствия!

Клаус в ответ лишь ухмыльнулся ещё шире, а его глаза сверкнули в полумраке.

— Успокойся, милая. Ребекка просто развлекается. А твой брат... — он бросил взгляд на пару, — похоже, вполне наслаждается вниманием. Не лишай его этого.

— Наслаждается? — я фыркнула. — Ему семнадцать! А она... она древняя! У неё в гардеробе есть платья, которые старше его на несколько веков!

— Возраст — всего лишь число, — философски заметил Клаус, вкладывая в мою свободную руку бокал с чем-то шипучим. (Тут что, подают алкоголь?) — А страсть... страсть вне времени.

— Это не страсть, это... это растление! — я чуть не расплескала напиток, сделав жадный глоток. — Я не позволю этому случиться. Я привяжу его к кровати в его комнате, если понадобится!

Клаус рассмеялся — громко, искренне, привлекая ещё больше внимания.

— О, я бы с удовольствием на это посмотрел. Но, полагаю, тебе стоит сначала разобраться с собственными... увлечениями, — его взгляд снова стал тяжёлым, изучающим. — Прежде чем читать лекции о морали другим.

Я замолчала, чувствуя, как краска снова заливает мои щёки. Чёрт возьми. Он что, об этом? Об этой странной реакции на его слишком откровенное... прикосновение?

Я фыркнула, с лёгкостью выскользнув из его расслабленной хватки, и по пути к выходу из зала прихватила полупустую бутылку шампанского, стоявшую на ближайшем столе. Золотистая жидкость плескалась внутри, отражая мерцающий свет люстр.

— Идём, — бросила я через плечо, даже не оборачиваясь, чтобы проверить, следует ли он за мной. Внутри всё трепетало от адреналина и того странного, невысказанного напряжения, что висело между нами после танца.

Клаус, конечно же, последовал. Я слышала его бесшумные шаги позади себя. В одной руке он всё ещё держал тот самый поднос с моими незаконченными закусками — абсурдный и почему-то до смешного трогательный жест. В другой — его собственный бокал.

Мы вышли на прохладный ночной воздух. Ветер, пахнущий чем-то сладким и влажной землёй, приятно остудил моё разгорячённое лицо. Шум музыки и голосов остался внутри, за тяжёлыми дверями, и нас окружила тихая, почти интимная темнота.

— Ты снова меня похитила, — ухмыльнулся Клаус, его глаза блестели в лунном свете, пока он окидывал взглядом территорию, выискивая подходящее место. Его взгляд остановился на каменной скамье, полускрытой в тени деревьев.

— В прошлый раз ты меня похитил, — парировала я, плюхаясь на прохладный камень и откидывая голову назад, чтобы взглянуть на звёзды. — Обманом, кстати. Я шла за Еленой, а ты заманил меня на скамейку, как какой-то... маньяк.

Он рассмеялся — низко, глухо, и этот звук, казалось, вибрировал в ночном воздухе. Он поставил поднос между нами, как нелепый символ перемирия, и опустился рядом.

— Каюсь, не смог сдержаться, — Клаус разлил шампанское по бокалам и протянул один мне. Наши пальцы ненадолго встретились, и снова — эти странные, непонятные мурашки. — Ты была слишком... соблазнительной целью. Вся такая взъерошенная и сердитая.

— Я не сердилась, — попыталась оправдаться я, тянясь за очередной порцией закуски. — Я просто была чуть-чуть взволнована. Из-за... атмосферы.

Эта закуска, в отличие от предыдущей, оказалась слишком приторной. Слишком сладкий соус, слишком насыщенный вкус, который перебивал всё остальное. Я поморщилась.

— Не, не то, — я с неловким видом проглотила кусок, а потом протянула остатки закуски Клаусу. — На, доешь.

Я действовала на автомате, как часто делала с Джереми или Еленой, делясь едой. Но Клаус был не моим братом. Он был... Клаусом. И он отреагировал соответственно.

Он повернулся ко мне с такой готовностью, будто только этого и ждал. Его губы сомкнулись вокруг кусочка в моей ладони, и я почувствовала мимолётное прикосновение его зубов и... языка? Я вовремя опомнилась и резко отдернула руку, как от огня.

Я заметила в его глазах быстро промелькнувшую искру разочарования, но она тут же погасла, сменяясь привычной насмешливой маской.

— Ты как маленький, честное слово, — я закатила глаза, стараясь скрыть смущение под маской раздражения. Я следила за тем, как он наклоняет голову набок, изучая меня с видом кота, наблюдающего за запутавшейся в клубке мышкой.

— Ты сама мне его протянула, — парировал он, и его голос звучал сладко, как тот самый проклятый соус. Он медленно прожевал предложенное угощение, не отрывая от меня взгляда. — А зачем мне отказываться от такого... щедрого предложения?

— Ты сегодня какой-то странный, — неуверенно протянула я, чувствуя, как нарастает напряжение. Его поведение весь вечер было... иным. Более целенаправленным. Более опасным. — Как будто...

— Решил наконец-то действовать? — гибрид ухмыльнулся, и в его глазах вспыхнул тот самый хищный, самоуверенный огонёк, который заставил меня внутренне сжаться. Его палец лёгким, почти невесомым движением провёл по тыльной стороне моей ладони, лежавшей на коленях. — Да, я буду провоцировать тебя, пока ты не сдашься.

Я ошарашенно уставилась на него, мозг отчаянно пытался переварить эти слова. Его странные взгляды, двусмысленные комплименты, это... прикосновение. Всё это было не просто игрой. Это было...

— Ты что, решил меня закадрить? — вырвалось у меня, голос прозвучал выше обычного, почти визгливо. Я отпрянула от него, как от раскалённого железа.

Клаус Майклсон подбивает ко мне клинья? Мир перевернулся с ног на голову. Это было даже не из разряда «маловероятно», это было из категории «абсолютно невозможно и немыслимо».

Клаус улыбнулся какой-то странной, чуть провокационной улыбкой.

— Спасибо, что всё-таки заметила это спустя столько времени, — произнёс он, и в его голосе сквозь насмешку пробивалась странная, почти нежная нота. Его пальцы по-прежнему сжимали мою руку, а большой палец лениво выписывал круги на коже, от которых бежали мурашки. — Я начал думать, что ты нарочно игнорируешь мои ухаживания. Или ты действительно настолько слепа?

— Это не ухаживания! — запротестовала я, пытаясь выдернуть руку, но его хватка была твёрдой, хотя и не причиняла боли. — Это... это издевательство! Ты просто пытаешься вывести меня из себя!

— И то, и другое, милая, — Клаус склонился ко мне ближе, и от него пахло шампанским, ночным воздухом и чем-то ещё — непонятным. — Мне нравится, когда ты выходишь из себя. Ты вся такая... живая. Вспыхиваешь, как спичка. Это завораживает.

Его взгляд упал на мои губы. Я невольно отвернулась, пытаясь скрыть смущение. Это было чертовски странно! Клаус и я? Что, чёрт возьми, происходит?! Это не укладывается у меня в голове!

Он отпустил мою руку, но лишь для того, чтобы мягко коснуться моего подбородка, заставляя меня поднять на него глаза.

— Так что да, Селеста. Я «подбиваю к тебе клинья», как ты это так мило назвала. И я не остановлюсь, пока ты не сдашься, — его улыбка стала шире, в ней читалось обещание и предвкушение охоты. — А ты сдашься. Рано или поздно. Потому что тебе тоже интересно. Потому что ты тоже хочешь знать, что будет, если ты перестанешь сопротивляться.

Я замерла в полном недоумении...

— Почему? — сорвался с моих губ шёпот, прежде чем я успела обдумать этот вопрос. Я даже сама не поняла, что именно спрашиваю. Почему ты? Почему я? Почему сейчас? Почему всё это?

Клаус замер. Его ухмылка медленно сползла с лица, сменившись необычной серьёзностью. Он отодвинулся на несколько сантиметров, давая мне пространство, но его взгляд не отпускал.

— Почему? — он повторил мой вопрос, и в его голосе не было насмешки. Он звучал задумчиво, почти... уязвимо. — Потому что ты видишь меня. Не того монстра, которым пугают всех вокруг. Не того тирана, которого все ненавидят и боятся. Ты видишь... меня. Со всеми моими трещинами, яростью и... — он сделал паузу, подбирая слово, — одиночеством.

Клаус отпустил мой подбородок, но его пальцы на мгновение задержались в воздухе, будто не желая полностью терять контакт.

— Потому что, — продолжил он тише, и его глаза стали тёмными, бездонными, — когда ты смотришь на меня, я не чувствую себя тысячелетним монстром. Я чувствую себя... просто мужчиной. Которому повезло оказаться рядом с самой яркой, самой безумной и самой невыносимой женщиной во всех мирах.

Клаус отвёл взгляд, впервые за весь вечер, и посмотрел куда-то в темноту сада.

— И потому что, — его голос стал почти шёпотом, — ты единственная, кто не боится говорить мне «нет». Кто не бежит. Кто не льстит. Кто просто... остаётся. Даже когда я пытаюсь её спровоцировать или разозлить. Ты остаёшься. И это... это значит больше, чем ты думаешь.

— Но это неправда! — вырвалось у меня, и голос мой прозвучал почти отчаянно. Я резко встала и отступила на шаг, чувствуя, как земля уходит из-под ног. Всё это было слишком... слишком грандиозно, слишком неправдоподобно. Словно мне вручали ключи от сокровищницы, которой я никогда не заслуживала. — Я ведь не единственная девушка, которая может сказать тебе «нет»! Которая не льстит, которая остаётся рядом! Я уверена, что таких — куча! Я могу даже... даже показать их!

Мне казалось, я краду что-то, что мне не принадлежит. Чувства, которые предназначались кому-то другому — более сильной, более мудрой, более... достойной. Не той, кто спряталась в теле восемнадцатилетней девчонки с головой, забитой спойлерами из будущего.

Клаус смотрел на меня, и в его глазах не было ни гнева, ни раздражения. Только та же утомлённая, неизменная серьёзность.

— Ты права, — произнёс он тихо, и его признание ошеломило меня больше, чем любое опровержение. — Ты не единственная, кто говорил «нет». Ребекка говорила. Мать... — он замолчал, и в его взгляде промелькнула тень древней боли. — Но они оставались, потому что были обязаны. Кровью. Семейными узами. Страхом, — он сделал шаг ко мне, и пространство между нами снова сжалось. — А ты... ты остаёшься, потому что хочешь. Потому что тебе интересно. Потому что ты, с твоим знанием всех наших будущих падений и взлётов, выбираешь быть здесь. Рядом со мной. Со всеми нами.

Он мягко взял мою руку и прижал к своей груди. Сквозь тонкую ткань рубашки я чувствовала ровный, мощный стук. Его сердце? Или это мое забилось так громко, что эхо прокатилось по его груди?

— Они оставались, потому что видели во мне угрозу, тирана, брата, сына... — его голос стал глубже, хриплее. — А ты видишь просто меня. И это... это то, чего не было никогда. Ни с кем.

Я замерла, чувствуя под ладонью напряжение его тела. Под моей рукой бешено стучало сердце — его или мое? — пока их ритмы не слились воедино. Я уже не могла отличить, где пульсирует его желание, а где отзывается мой страх. Это было невыносимо откровенно. Слишком реально.

— Ты возлагаешь на меня слишком большие надежды, — прошептала я, и голос мой сорвался. — Я... я могу ошибаться. Я могу уйти. Я не...

Он покачал головой, и в его глазах вспыхнула та самая дикая, неукротимая уверенность. Этого было достаточно, чтобы заставить замолчать даже такую, как я.

— Раз ты сейчас здесь и не уходишь — значит, ты не ошибешься. Я знаю тебя, — его пальцы сжали мои. — Потому что ты — это ты. А я... — его губы тронула та самая уязвимая, почти невидимая улыбка, — я готов рискнуть. Ради этого. Ради нас. Ради того, чтобы посмотреть, что будет дальше.

Он отпустил мою руку, но на коже осталась память о его прикосновении.

— Так что, — он сделал шаг назад, и маска лёгкой насмешки снова скользнула на его лицо, хотя глаза оставались серьёзными. — Можем ли мы теперь вернуться к тому, как ты пытаешься отравить меня этими кулинарными экспериментами? Или тебе нужно ещё время, чтобы осознать всю глубину моего обаяния?

Я фыркнула, чувствуя, как напряжение медленно спадает, сменяясь странным, тёплым облегчением. Он снова стал темным, саркастичным Клаусом, но теперь я видела то, что скрывалось за этой маской. И это... это меняло всё.

— Твоё обаяние, — сказала я, поднимая поднос с оставшимися закусками, — примерно на уровне этой пересоленной канапе, — я сунула её ему в руку. — Но, полагаю, с ним можно иметь дело. Если очень постараться.

Он рассмеялся — настоящим, громким смехом, который эхом разнёсся в ночной тишине.

— Вот и отлично. Я обожаю, когда ты стараешься.

Я фыркнула, хватая другое канапе и снова кривясь от приторной сладости. Гадость! Клаус снова усмехнулся, наблюдая за моей гримасой.

Теперь мне нужно держать оборону ещё активнее, потому что если этот гад продолжит действовать также... О господи, это вообще нормально? Я и Клаус? Клаус и я? Что вообще происходит?!

И с кем мне вообще говорить об этом?

«Элайджа, слушай, а ты в курсе, что я, оказывается, нравлюсь твоему брату? Какой стыд!»

Подождите... Значит, Елена была права, когда говорила, что Клаус заинтересован во мне? А я потом чуть ли не всучила ему Кэролайн прямо в руки!

Селеста, ты что, совсем дура?!

— Кажется, тебя лишь сейчас осенило, — снова усмехнулся Клаус, подливая мне шампанского. — Тогда как всем остальным всё было ясно с самого начала

Я выпила его залпом, чувствуя, как алкоголь разливается тёплой волной по жилам. Слишком много новостей для одного вечера. Слишком много откровений. Слишком много... Клауса.

Спустя десять минут, когда первое волнение улеглось, а я под его озорную ухмылку успела расправиться со всем подносом канапе и десертов (я просто жутко смущалась и пыталась хоть как-то себя занять), мы направились к школе. Я всё ещё пыталась переварить всё произошедшее, чувствуя себя одновременно опустошённой и переполненной.

И вот на пороге, возле подъездной дороги, мы заметили её. Кэтрин. Она стояла неестественно прямо, а её поза была слишком жёсткой и царственной. Клаус рядом со мной чуть напрягся, и его веселье мгновенно испарилось, сменившись настороженностью.

— Катерина, какими судьбами? — произнёс он, ухмыляясь, но его ухмылка не достигла глаз. Они оставались холодными, оценивающими.

Кэтрин слабо улыбнулась. Её улыбка была мягкой, но в ней не было ни капли настоящего тепла. Подбородок её был высокомерно вздёрнут, и это высокомерие выглядело совершенно несвойственно настоящей Кэтрин Пирс — той, что от одного вида Клауса дрожала от страха.

— Никлаус... — её голос прозвучал мягко, почти нежно, но от этого стало только хуже. — Вот мы и снова встретились, сын мой.

И тут до меня дошёл весь масштаб катастрофы. Это осознание обрушилось на меня с сокрушительной силой. По коже пробежал ледяной холод ужаса.

— Эстер... — ошарашенно прошептала я, чувствуя, как земля уходит из-под ног.

Мы праздновали победу слишком рано. Мы были самонадеянными идиотами.

Это был не просто провал. Это был полный, абсолютный, оглушительный крах. И теперь она была здесь. В теле Кэтрин. Смотрела на своего сына с той самой материнской нежностью, что была страшнее любой ненависти. И улыбалась.