Я - справедливость

На окраине города – там, где частокол домов редел, а боковые улочки сужались настолько, что на них едва могли разминуться двое прохожих, пробирающихся в поздний час к родному гнезду – притаилось частное почтовое агентство. О нём знал каждый, кто нуждался в его услугах, и не слышал никто, кого бы могли не устроить принятые в нём на вооружение принципы.

В недрах здания с угловой башенкой и высокими окнами первого этажа, возвышавшегося над мостовой на рост среднестатистического гражданского лица, таились многочисленные секретеры и шкафы, надёжно защищавшее бесценное содержимое, стоившее не более десятка монет, от ловких рук и намётанных глаз. Там хранились письма, аккуратно сложенные и упакованные в конверты, скреплённые тяжёлыми сургучными печатями или наспех заклеенные нерадивым отправителем. Они могли покоиться в ящиках неделями и годами, а могли попасть к адресату в руки в считанные часы. Едва ли чужак был способен сказать, как письмо находило получателя, ибо письма не имели ни марок, ни штемпелей, ни адресов.

Владельцы агентства не вскрывали конверты, как делали это в городском почтовом отделении, несмотря на трогательные и искренние официальные заявления властей, поскольку они дорожили своими постоянными клиентами и не желали расставаться с новыми. Покой оставленных на хранение до востребования посланий обычно не тревожили до тех пор, пока одним чудесным солнечным днём, предшествующим закату летней поры, господину Арахи, несущему пост за прилавком агентства со времён потрясшей город трагедии, не вздумалось навести в помещениях порядок и должным образом разложить по шкафам лишённые привычных заполненных полей конверты.

Он справлялся со своей задачей весьма успешно и как раз намеревался заняться картотекой, когда в ящике стола, стоявшего близ зарешеченного окна, обнаружил конверт, на котором угловатым размашистым почерком значилось слово, совершенно не пришедшееся господину Арахи по душе. Буквы скакали по бумаге, и их острые углы напоминали вывернутые колени и локти дистрофиков-бродяг, обивавших пороги церквей и вокзалов. Они складывались в термин, на употребление которого в частном агентстве было наложено строжайшее табу, поскольку интересы и ценности его были прямо противоположны тем, что проповедовали обозначаемые запретным словом деятели.

Господин Арахи осмотрел внушавшее ему серьёзные опасения послание и, поразмыслив, надорвал конверт. Он извлёк из его недр плотный желтоватый лист, с которого на работника частного агентства уставился текст, оформление которого не уступало в экстравагантности подписи на письме. Ознакомившись с содержанием оного, господин Арахи испуганно икнул и поражённо заморгал, будто надеялся, что эта процедура способна была избавить его от внезапно накатившей дурноты. К глубочайшему сожалению работника частного агентства, проверенный ритуал на сей раз не оправдал его ожиданий. Текст письма упрямо маячил перед внутренним взором, а лист плотной бумаги, тяжёлый, словно свинцовая пластина, тянул руку к полу, а господина Арахи – на дно пропасти, в которую ему меньше всего на свете хотелось упасть.

Лоб его покрылся испариной, а послание мгновением позже оказалось в мусорной корзине, содержимое который под вечер изо дня в день отправлялось в печь. Так его путь подошёл к концу, едва успев начаться. И всё же грязь, узревшая божий свет в тот самый миг, когда господин Арахи надорвал конверт, не способна была исчезнуть самопроизвольно и не желала такого исхода дела. Ей предстояло запачкать не одну дюжину сюртуков и документов, прежде чем сгинуть безвозвратно. Ни для кого не секрет, что за однажды написанным словом тянется длинный след, не обрывающийся и тогда, когда последнюю букву стирает в порошок безжалостное время, имеющее власть над умами и настроениями.

***

– Кто это сделал? – осведомился господин Инго, брезгливо поддевая одетой в перчатку рукой край конверта, намертво привязанного к прутьям привинченной на окно решётки. Бумага не желала поддаваться.

– Сейчас это не имеет значения, – оторвал следователя от изучения места происшествия голос, звучавший в последние недели под сводами полицейского участка столь часто, что служащие успели примириться с его деятельным участием в официальных беседах и частных разговорах. – Впрочем, если на то есть Ваша воля, полагаю, мы найдём "почтальона" без значительных затруднений.

Господин Инго желания бросить силы на другой фронт не выказывал. Детектив-консультант позволил себе понимающую улыбку и, склонив голову, пожал плечами.

– В таком случае... Вы позволите?

Рядовой полицейский, которому был адресован этот вопрос, по привычке вытянулся в струнку, будто принимал участие в параде и привлёк к себе внимание командира. Секундой позже он одумался и, сетуя не то на себя, не то на зазнавшегося советника, поджал губы.

– Чем я могу Вам помочь? – спросил он, сверля глазами протянутую ладонью вверх руку Януса.

– Мне нужен перочинный нож, который Вы держите во внутреннем кармане куртки, – безмятежно пояснил тот.

Полицейский переменился в лице и, очевидно, вынашивая в душе намерение отвлечь господина Инго от анализирования занятного случая несоблюдения устава, поспешно извлёк предмет дискуссии из "тайника", и, неловко кашлянув, передал его детективу-консультанту. Янус поблагодарил коллегу за оказанную любезность учтивым кивком, показавшимся полицейскому очередной насмешкой. Он испытывал отвращение к человеку, взявшемуся из ниоткуда и диктовавшему теперь условия едва ли не всему штабу. Конечно, формально он находился в подчинении у Управления, но полицейских шестёрок не так просто сбить с толку. Они проникают всюду, словно крысы, они всё видят и всё... слышат. И этот-то рядовой служитель закона почище комсостава знает, под чью дудку теперь пляшет отделение... Чёрт бы побрал этого выскочку!

Полицейский надвинул на глаза козырёк и отвёл взгляд от зарешеченного окна, у которого суетился сейчас Янус.

Выставляет подчинённых круглыми идиотами перед начальством с благостной миной, умничает, как великое светило на светском рауте... Ничего, ты, пёс, ещё окажешься в помойной яме. И пировать на твоей могиле будут крысы. Те самые крысы, которым ты сейчас ломаешь хребты острыми каблуками. Они вгрызутся в твою плоть и обглодают кости. Они сделают так, чтобы на месте синих глаз зияли чёрные провалы.

Позади с треском разорвалась бумага.

– Придётся повозиться, но самый сложный этап пройден, – возвестил детектив-консультант, не сумевший сыскать симпатий скромных заурядных служащих, одинаково возмущавшихся как постыдными неудачами, так и чрезвычайными успехами всех, кому хватало дерзости отколоться от их славного общества.

– Замечательно, – откликнулся господин Инго. Тон, которым брошено было это слово, позволял усомниться в том, что следователя удовлетворяло положение дел. – Найдите инструменты и избавьтесь от этой гадости, – отдал он приказ подчинённым, мрачно поглядывая на оставшиеся на перекрывавших окно прутьях следы выходки неопознанного большого оригинала. Решётка была прочно обвязана проволокой, оказавшейся на поверку страшно жёсткой и запутанной настолько, что не представлялось возможным распрямить её усилиями простого человека. Концы её при этом были приварены к прутьям, и как кому-то удалось провернуть столь хитрый фокус, не привлекая к себе излишнего внимания, было решительно непонятно.

Как показало тщательное исследование замысловатой конструкции, представшей взору обитателей полицейского участка ранним утром, на проволоку было нанизано сложенное в несколько раз письмо, которое как будто не должно было очутиться в руках того, кому не было предназначено. Стоит также отметить, что угловатые буквы, пересекавшие лицевую сторону конверта и, очевидно, нарочно прописанные таким образом, чтобы прочесть их мог всякий желающий, складывались в надпись: "Полиции. Срочно".

Янус разрезал эти слова позаимствованным у рядового ножом, после чего повторил данную процедуру несколько раз, дабы освободить конверт из проволочных тисков. Подручным инструментам они упорно отказывались поддаваться, и именно потому волна негодования захлестнула господина Инго и не отступила даже в тот счастливый миг, когда эксцентрично оформленное послание очутилось в руках консультанта Управления.

Решётка, служившая верой и правдой участку с тех самых пор, как в здании, занимаемом им ныне, располагалось учреждение иного рода, была непоправимо загублена, и это событие налагало отвратительный отпечаток на едва забрезживший день.

Кроме того, письмо, послужившее косвенной причиной порчи казённого имущества, грозилось либо прибавить полицаем хлопот, которые в эту пору пришлись бы совсем некстати, либо значительно ускорить ход дела, тащившегося до сих пор в гору со скоростью похоронной процессии, организованной бедняками на последние гроши. Впрочем, пользу доносы – а послание это ничем иным быть не могло, – полученные от не заслуживающих доверия источников, приносят редко. Чего не скажешь о создаваемой ими суете.

Словом, господин Инго предвкушал приступ мигрени. Он устало потёр переносицу. Полиция бросила все силы на расследование произошедшего теракта – в том, что произошедшее не было трагической случайностью, сомневаться теперь мог лишь слепец. Кому-то произошедшее виделось делом рук "зелёных", до неприличия давно не наводивших шороху в пределах города. В день, когда произошёл взрыв, слухи о возрождении третьей силы революции повисли в воздухе, словно туман. Присутствие "зелёных" явственно ощущалось в Друиде в тот день, хотя ни их самих, ни присущей движению символики никто в глаза не видел. И слухи, не найдя вещественного подтверждения и достойной опоры, постепенно сошли на нет, как того и следовало ожидать.

В городе об аварии знали мало, что было тем более необычно, что происшествиям совершенно иного масштаба население неизменно уделяло внимание, и сотой доли которого они не были достойны. Что же, власти потрудились на славу. Они умудрились спрятать живого тигра в шкатулке для украшений. Господин Инго не гордился подобными достижениями, к которым, разумеется, приложила руку и полиция, но думал о них с некоторым удовлетворением. В конце концов, поднимись в городе паника, работа стражей порядка существенно осложнилась бы. Дело бы вскоре отправили в утиль, и собранные по нему документы сгнили бы на полке в государственном архиве.

Конечно, при таком стечении обстоятельств мораль начинала давать сбои. В самом деле, что следовало считать задачей первостепенной важности: защиту горожан от вредоносного газа, выпущенного наружу из недр химического предприятия, или поимку террориста, способного и, очевидно, готового ступить на скользкую дорожку вновь?

Господин Инго выполнял свою работу честно. Он не всегда был заинтересован в том, чтобы очередное дело было закрыто, не всегда трудился от рассвета до заката и оставался на посту до полного физического и душевного изнеможения, но неизменно следовал инструкциям руководства и советам здравого смысла, дабы поставить финальную точку в расследовании. Он был хороший офицер и, пожалуй, не конченый человек. И его мнение дорого ценилось, когда в Управлении на чашах весов оказывались разные варианты решения одного вопроса.

Сейчас господину Инго ужасно хотелось избавиться от бремени, покоившегося на его плечах с недавних пор. И его нестерпимо раздражали все те пустяки, что отвлекали его от единственной действительно значимой цели. Впрочем, теперь у господина Инго был помощник, и он не брезговал пользоваться его услугами, в особенности если дело касалось какой-то чепухи, которая с равной долей вероятности могла оказаться козырем в рукаве или бесполезной картой, могущей не только не поспособствовать выигрышу, но и вовсе загубить затянувшуюся партию.

Таким образом, ныне господин Инго был волен расставлять приоритеты на свой вкус и щедро делиться превратностями службы с коллегами и подчинёнными. И подобный расклад, естественно, пришёлся обременённому регалиями следователю по вкусу.

Профессиональное чутьё подсказывало ему, что приключившаяся на химическом заводе неприятность никакого касательства к "зелёным" не имела. Подтолкнуло его к этой мысли и то, что консультант, с некоторых пор привязанный к местному отделению, как будто увлёкся распутыванием сложного клубка нитей, оплетших событие, которое при иных обстоятельствах можно было бы списать на техническую ошибку, неисправность оборудования. Согласно укрепившейся в настоящий момент рабочей версии, ответственность за преступное деяние лежала на плечах неизвестного волка-одиночки. Таким образом, расследование усложнялось стократ. Спиши полиция теракт на всё тех же "зелёных", мотивы преступника были бы на лицо. Но они имели дело с субъектом, очевидно, действовавшим по собственной инициативе, и, значит, полиции предстояло искать иголку в стоге сена.

Суматоха, поднявшаяся во времена революции, ещё не улеглась, и человеку затеряться в ней не составит труда. Нужно вновь прогонять через кабинеты отделения свидетелей, поднимать документацию, осматривать место происшествия. Туда и теперь, когда немыслимыми силами удалось достичь сведения пагубных последствий выброса газа к минимуму, соваться небезопасно. Хотя этот проворный консультант как будто уже успел побывать на руинах завода. Он толковый малый, определённо. И берётся делать то, к чему рядовых служащих трудно принудить и руководству с его неограниченной над ними власти. Но господин Инго находил некоторые поступки Януса весьма эксцентричными и не торопился одобрять предпринимаемые им шаги.

Впрочем, письмо, доставленное в отделение под утро столь необычным образом, вытеснило из сознания следователя мучительные размышления об оценке профессионализма новоиспечённого сыщика. Письмо следовало незамедлительно подвергнуть экспертизе. Тщательный анализ должен позволить полиции понять, что за варвар испортил решётку первого этажа и собственное послание в придачу. Янус, конечно, постарался извлечь его из тисков проволоки как можно более бережно, чтобы восстановление первоначального вида конверта и вложенного в него листа представлялось посильной задачей. И всё же оставшийся от утреннего происшествия осадок, грядущая мигрень и треклятая проволока остались на прежнем месте.

Господин Инго вновь сжал переносицу большим и указательным пальцами и прошествовал к телефонному аппарату. Мгновением позже рожок оказался в его руках и на линии послышались протяжные гудки. Вскоре соединение будет установлено. И тогда первый шаг к решению многоступенчатой задачи будет сделан.

Хотелось бы верить, что тогда дело сдвинется с мёртвой точки. Хотелось бы. Но пока, пожалуй, не следует забегать вперёд. Нужно соблюдать инструкции. Порядок в расследовании – залог успеха. Это мнение с господином Инго готов был разделить далеко не каждый, но он не намеревался отказываться от своих убеждений. В конце концов, он имеет опыт в подобных делах. А идти по проторенной дороге, ведущей в обход, в перспективе куда выгоднее, чем по зыбкой тропинке, идущей прямо, но пролегающей через болото.

***

Запрос был сделан около десяти часов утра, а к полудню графолог уже прибыл из Центрального Управления в друидское полицейское отделение.

– Ну-с, предъявите документ, – значительно продекламировал он, извлёк из портфеля лупу, тщательно протёр стекло платком и пристроился под лампой, выхватывавшей из дневного сумрака помещения круглый участок стола. Перед прибывшим специалистом на столешницу опустились смятые клочки бумаги, аккуратно сложенные вместе. Сохранить утреннюю находку в первозданном виде не удалось, но, по крайней мере, теперь её можно было изучать в достаточно комфортных условиях. И, кроме того, фрагменты письма не были утеряны, их заранее тщательно сопоставили друг с другом и по возможности расправили. Таким образом, покрывавшие лист буквы представлялось возможным разобрать. Письмо наконец достигло адресата. Но этому самому адресату предстояло порядочно потрудиться, чтобы ознакомиться с содержанием оного.

Графолога оставили в полном одиночестве. По ту сторону двери, в коридоре, преграждая путь в помещение, стоял на страже вытянувшийся в струнку рядовой.

У него было в распоряжении достаточно времени для того, чтобы провести экспертизу в соответствии с установленным порядком. Графолог не торопился. Он вглядывался в буквы и строки, подносил к глазам отдельные обрывки бумаги, разглядывал их на просвет и вновь выкладывал на столе мозаику из нескольких кусков с рваными краями.

Когда часом позже в предоставленную исследователю почерка комнату пожаловал следователь собственной персоной в сопровождении вездесущего консультанта, результаты исследования незамедлительно очутились в их распоряжении. Со всеми необходимыми процедурами было покончено, формальности были соблюдены, и оставалось лишь подвести черту под историей, события которой вращались вокруг крайне своеобразного донесения.

Графолог начал с крайне многообещающего заявления:

– Не знаю, что и сказать. Очень странное письмо.

– Да, кто-то знатно потрудился, нанизывая его на проволоку, – не мог не согласиться господин Инго, у которого утренний инцидент по-прежнему стоял перед глазами.

– Я имел в виду манеру написания письма, а не его, с позволения сказать, оформление, – покачал головой графолог.

– А что с ним не так? – лоб следователя покрылся морщинами. Он взял лист в руки и скользнул по рукописным строкам взглядом. Пожалуй, письмо самое что ни на есть обычное. Разве что содержание его не было тривиальным.

– Почерк. То, ради чего Вы обратились ко мне. Я изучил его и могу утверждать лишь одно: либо у вашего информатора раздвоение личности, либо он был не один.

– Почему Вы так уверены в этом?

– Почерк говорит мне об этом, – повторил графолог. – Судите сами: то между буквами есть разрывы, то они едва друг на друга не наезжают. Концы строк ползут то вверх, то вниз. Чаще вниз. И нажим то сильный, то слабый. Видите, здесь, в конце, на карандаш нажимали так слабо, что слово слегка смазалось? Вы, быть может, видите в этом простую небрежность, но я знаю, какое значение следует придавать подобным мелочам. Сильный нажим свидетельствует об уверенности писавшего в собственных силах, а неровность текста и непостоянный размер букв говорят об ином. Вы понимаете? Человек не может заключать в себе полную свою противоположность.

– Что же, их было двое? – с кислой усмешкой осведомился господин Инго. Это предположение ему не нравилось чрезвычайно. – И они писали по очереди? Мне трудно принять такую мысль.

– И мне, господин Инго, с трудом в неё верится. Иногда почерк меняется на середине слова. И я не знаю, как можно истолковать данный факт. Тот, кто написал это, – гений или сумасшедший. Причём под сумасшедшим я подразумеваю именно невменяемого человека. Человека, который совершенно себя не контролирует.

– Полагаю, только такой индивид и мог так посмеяться над нами.

– Возможно, что так.

– Но такой, как Вы изволили выразиться, индивид вряд ли смог бы продумать всё до мелочей, – неожиданно вмешался в беседу третий голос. Консультант, тенью маячивший за спиной непосредственного начальника, решил внести свою лепту в дело. – А тот, кто написал письмо, уже предпринял необходимые меры, чтобы сбить нас со следа. Душевнобольные бывают изворотливы, но они недостаточно расчётливы, чтобы придумать, как отвести от себя подозрения.

– Рано или поздно мы выйдем на автора письма, – отрезал господин Инго. – В конце концов, он не сделал ничего выдающегося. Ничего, что могло бы поставить нас в тупик. Да, я ещё ни разу не получал писем таким образом, но...

– Проблема не только в том, что кто-то едва не испортил решётку, – покачал головой Янус. – Вы обратили внимание на конверт? На то, как выполнена надпись?

– Прекрасный пример того, как разнится почерк в разных частях текста.

– В самом деле? Я не эксперт, но-поему, его написал кто-то другой. Тот, кто пытался скопировать почерк автора – или авторов – оригинального письма.

– И на основании каких фактов, позвольте спросить, Вы сделали такой вывод? – осведомился следователь.

– Для начала меня смущает то, что надпись на конверте сделана чернилами, а не карандашом. Думаю, тот, кто написал письмо, стеснён в средствах. Карандаши можно раздобыть в любом доме, чего не скажешь о чернилах. Кроме того, если приглядеться, можно заметить на конверте что-то вроде царапин.

– Конверту здорово досталось, так что неудивительно, что на нём есть повреждения.

– Когда письмо складывали, конверт помялся, не спорю. Но мне однажды приходилось учить ребёнка писать. Знаете, дети часто делают ошибки в словах или буквах, поэтому они сперва пишут их карандашом, а уже после обводят. И стирают старый контур. Дешёвые карандаши царапают бумагу, и на ней остаются точно такие же отметины, как здесь. Кто-то хотел скопировать чужой почерк и не желал расходовать бумагу. А ещё он очень боялся ошибиться. Потому и поступил так, как поступают ученики начальных классов. Примитивный, но эффективный способ.

– Янус, Вы слишком торопитесь.

– Полагаете, господин Инго? Что же, возможно, Вы правы. А Вы что думаете об этом? – обратился к графологу Янус.

– Думаю, Вы и впрямь спешите с выводами. Однако, на мой взгляд, они похожи на правду.

– Вот видите, Инго, теперь у меня есть сообщник, – улыбнулся Янус. – Скоро наша слава затмит Вашу, если будете медлить. Тот, кто первым идёт в атаку, имеет больше шансов на победу.

– Молодой человек, Вы слишком зазнаётесь, – мрачно парировал господин Инго. – Вы всего лишь консультант без опыта, за которого замолвил слово хороший человек. Мы ценим Ваши советы, я лично их ценю, но решения принимать не Вам.

– Вы меня неправильно поняли.

Господин Инго молча ухмыльнулся и склонился над графологом.

– Вам удалось прийти к каким-либо заключениям сверх того, что Вы уже успели нам сообщить?

– Боюсь, более ничего примечательного. Возможно, я бы сказал больше, если бы появились новые образцы почерка.

– Не думаю, что этот смельчак будет так любезен и настрочит ещё одну кляузу, – вставил Янус.

– Понимаю, понимаю... Увы, тогда больше ничего. Между прочим, что Вы думаете о содержании письма? Станете тревожить господина Спилсбери?

Этот вопрос тревожил господина Инго с тех пор, как разрезанные куски сложились в цельный лист бумаги.

Полиция неспроста окрестила автора письма кляузником. Он весьма недвусмысленно намекал на то, что уважаемый патологоанатом имел прямое отношение к происшествию на заводе. "Тот, кого вы почитаете верным союзником, воткнёт вам нож в спину", – вот что там было написано. Стили речи сменялись так же часто, как, если полагаться на показания почерка, характер писавшего.

"Руки доктора Спилсбери не так чисты, как вы думаете. На них кровь не только тех людей, которых он препарирует в морге. Вернее, не все покойники, которыми он занимается, оказались там без его участия".

– Есть ли у нас право выбора? Худая нить лучше полного отсутствия пряжи. Я уже отдал соответствующие распоряжения.

И, действительно, задолго до того, как солнце достигло зенита, господин Инго связался с ответственными за проведение соответствующих мероприятий людьми и не терпящим возражений тоном продекламировал:

– Вызовите господина Спилсбери в участок. Что? Уже вызывали? Ну так отправьте повторное приглашение. Скажите, что нам необходимо уточнить некоторые детали. И дело это не терпит отлагательств. Живее, мы и без того теряем всё больше времени впустую.

Календарь самым безжалостным образом подтверждал правоту слов следователя. Он истончался по мере того, как всё новые его листы перекочёвывали со стены в мусорную корзину, а заведённое после взрыва на фабрике дело между тем, казалось, ничуть не менялось по содержанию и структуре.

***

Графологическая экспертиза была неточной. Она не могла быть точной по определению. И сделанные на её основе выводы в лучшем случае являли собой догадки, приправленные пародией на серьёзные аргументы. И всё же рано или поздно именно слова графолога должны были положить начало поискам анонима, написавшего письмо. В конце концов, следствию необходимо было отталкиваться от каких-то фактов. И полиция готова была принять во внимание любую мелочь, казавшуюся не лишённой смысла.

Янус знал, что науке графолога, сколь бы вздорна она ни была, в расследовании будет отведена важная роль. Но это позже. Теперь у полиции есть куда более серьёзные поводы для беспокойства.

А у Януса есть время и повод поразмыслить над теми вопросами, которые следователь себе, по всей видимости, ещё не успел задать.

Например, сколько послание, завершившее свой путь столь своеобразным образом, провело в пути? Вполне возможно, оно попало в руки полиции позже, чем надеялся его автор. Раз надпись на конверте выполнена неким третьим лицом, значит, в этой истории задействовано ещё по крайней мере одно лицо. Кто это мог быть? Успело ли письмо побывать на почте? На нём нет почтовых отметок. Возможно, они были на первом конверте, который позднее был уничтожен. Если, конечно, изначально письмо было в конверте. Оно должно было быть. Тот, кто его написал, вряд ли бы захотел, чтобы кто-то ознакомился с содержанием послания раньше полиции. Кому же он мог вверить его судьбу? В городских почтовых отделениях письма обычно вскрывают. Значит, путь туда доносу был заказан. Или его автор надеялся, что конверт со сделанной им пометкой тут же переправят адресату?

Итак, после того, как с доктором Спилсбери всё будет кончено, придётся взяться за того, кто подставил его под удар. Нужно будет прошерстить весь город.

Вполне возможно, этот человек – пособник доктора Спилсбери. Если, разумеется, последний виновен. А вероятность этого не так мала, как хотелось бы верить полиции. И самому доктору Спилсбери.

А пока... в чём же заключается секрет утреннего послания? Графолог утверждал, будто прежде не сталкивался ни с чем подобным.

О, эти узкие специалисты смешны, в самом деле! Почерк всегда можно подделать, слегка видоизменить, и, раз материала для сравнительного анализа в их распоряжении нет, они собственными руками лепят модели, аналога которых ещё не видел свет. Конечно, ситуация может проясниться, когда в участок доставят потенциальных виновников произошедшего, но ведь полиция начнёт расследование, руководствуясь словами графолога, призванными сузить круг подозреваемых. Честные служители закона никак не разорвут этот порочный круг.

А, между тем, во всём городе есть лишь один человек, который мог сочинить нечто подобное. На что бы там ни указывал почерк, Янус ни на мгновение не усомнился в этом.

Разумеется, горделивый патологоанатом набирал минимальный штат, когда разрабатывал зловещий план. Но и такая стратегия не гарантирует верности немногочисленных подчинённых. В их ряды затесалась крыса. Человек, который предал своего босса во имя благополучия его несостоявшейся жертвы.

О, несомненно, доктор Спилсбери заслуживал каждого слова, адресованного в свой адрес. Конечно, это утверждение следует подкрепить железными доказательствами, но, пожалуй, доносчику лгать было ни к чему. Доктор Спилсбери недостаточно богат, чтобы за его состояние велись затяжные бои, и недостаточно гадок, чтобы желающие ему отомстить выстраивались в очередь. Он поддерживает мародёров, почти не таясь, знает своё дело и давно уже заслужил статус уважаемого человека.

Что же ещё о нём известно? Доктор Спилсбери тесно сотрудничает с полицией. Его слово имеет вес в местном обществе. Он не только умён, но и остроумен. Осматривает тела жертв, переданные в ведомство судмедэкспертов, оказывает помощь следователям в восстановлении картины преступления. Значит, доктор Спилсбери знает едва ли не обо всём, что творится в стенах Управления и районных участков. Он – паук, воцарившийся в центре искусно сплетённой паутины. Доктор наблюдает за всем и за всеми, при необходимости дёргает за нужные ниточки и купается в море информации, сочащейся из каждого угла. Ему не нужно было читать газеты, чтобы узнать о том, что за явление представляет собой Янус.

Да, Янусу пока не приходилось лично взаимодействовать с незаменимым сотрудником морга и городским героем, но оно, пожалуй, к лучшему.

Они пересекутся уже скоро. Правда, не как коллеги, а как детектив и подозреваемый по делу, которое он ведёт. До сих пор звёзды складывались в пользу доктора Спилсбери, но теперь праздник на его улице подошёл к концу. Не пройдёт и месяца, а он уже будет сидеть за решёткой. Когда с этим вопросом будет покончено, выйти на его сообщника не составит труда.

Посредник доктора Смерти не так умён, как он сам. Не так умён, даже недалёк... и достаточно импульсивен. У него, однако, хватило сообразительности провернуть этот трюк с письмом. Остались ли у него ещё козыри в рукаве? Едва ли. Да и письмо, опять же, сыграло ему на руку лишь единожды. Теперь оно превратилось в улику, которую можно пустить в ход.

Оружие будет использовано против своего же изобретателя и владельца.