3
У Ксюши наконец-то всё как будто налаживается. За лето ей удаётся познакомиться с чудесным молодым человеком.
Его зовут Антон, и он ненавидит, когда Ксюша пытается ласково называть его Тошей. У него всегда чёткий план дня в ежедневнике, и Ксюшу он встраивает в этот план, словно деловую встречу, дотошно размечает время, которое готов посвятить девушке. Ему безопаснее отправлять сообщения "до востребования": если позвонить, а тем более попытаться встретиться не вовремя, он будет раздражаться и обижаться.
Вообще-то с ним, выверенным до миллиметра, как чертёж, и прохладным, как инженерный калькулятор, тяжело. Но есть одно большое преимущество, которое перевешивает всё прочее, и нет, это не достоинство в сантиметрах. Антон успешно отпечатывается у Ксюши в памяти после первого свидания, не спешит стираться из неё после первого осторожного поцелуя, и по всему похоже, что это он. Ксюшин соулмейт. Вот что важнее всего. А с тяжёлыми чертами характера можно будет разобраться потом. Ксюша полагает, что однажды она обязательно полюбит их. Ведь как можно не полюбить соулмейта?
У неё что-то смутно скребёт в груди, но она никак не может понять, что именно.
Где-то должно произойти чудо. Тот пресловутый щелчок, после которого и сам соулмейт, и всё с ним связанное окрасится в одни только розовые тона, во всём будет прелесть и очарование. Но пока не получается. Всё натянутое, немножко вымученное, и в поцелуях есть неуютная сухость, а в объятиях проскальзывает наждачная крошка. Ксюша всё продолжает надеяться, что это изменится, что нужно только ещё немного потерпеть, и в их с Антоном отношениях наконец проступит та самая волшебная почти любовь, ради которой соулмейты друг друга, как говорят, и ищут. Но чем дольше тянется это "ещё немного", тем неувереннее Ксюша себя чувствует.
Нет, она не может сказать, что её соулмейт с ней плохо обращается или что-то в таком духе. Напротив, он по-своему внимателен и заботлив, насколько ему позволяет его темперамент. Он приглашает на красивые свидания, обращается с Ксюшей, как с хрупкой драгоценностью, целует с неизменной нежной бережностью. Ксюше стыдно, что она этого не ценит. Стыдно за постепенно закрадывающуюся в голову мысль: но может быть, бывает и так, что соулмейт не подходит? Ей же как будто кто-то об этом рассказывал, разве нет?..
Ещё царапина на памяти, как алмазом по стеклу.
Ксюша очень старается, и всё-таки она чувствует, как её сомнения делают хуже, как в её отношениях с Антоном появляется трещина за трещиной. Плохо. Ксюша не знает, можно ли потерять своего соулмейта и что будет, если это вдруг всё-таки случится, но проверять по понятным причинам не хочет. Может, дело просто в том, что они пока ещё чересчур отстранены друг от друга, что им по-прежнему не хватает близости? Стремясь исправить эту возможную ошибку, Ксюша проявляет больше ласки и даже сама инициирует секс – ох, это худшее решение в её жизни. Ладно, может, не худшее, но определённо очень плохое. Она старается не подавать вида, как может имитирует удовольствие, чтобы не обидеть своего соулмейта, но... нет, это всё не то, так только хуже. И что самое ужасное, самое обидное – Антон тоже это понимает. Ксюшины попытки скрыть от него свои эмоции оказываются пшиком, он чувствует её на совсем другом уровне, совершенно другим способом, и вся фальшь оказывается ему сразу же видна. Он мрачнеет, и хоть и старается не отстраняться внешне – но понемногу отстраняется внутренне. Уже Ксюша ощущает это со своей стороны, и начинает переживать ещё сильнее. Ужасно. Это просто ужасно – то, как всё разваливается на куски у неё в руках, хотя должно было стать крепким как никогда, должно было оказаться самой надёжной связью в её жизни.
Ей отдельно стыдно за то, что по ночам она втайне мечтает совсем о другом.
Из-за всех этих неудач в ней снова оживают осколки нежных воспоминаний, которые до сих пор она тянет за собой с кубка Первого канала. Тогда, после турнира она проснулась и её тело ещё хранило нечёткие, смутные воспоминания о наслаждении, о чьей-то близости. И сейчас, когда у неё на личном фронте сплошная беда, Ксюша позволяет этим воспоминаниям вновь ожить в ней. По ночам она осторожно прикасается к себе, пока в ней снова не расцветает приятное тепло, лелеет и взращивает его в себе и снова и снова думает о том, кто сумел подарить ей эти ощущения. Кто ты? Почему не смог остаться? Почему я тебя потеряла?
Она снова и снова отвлекается, и это, конечно же, усугубляет ситуацию, углубляет разлом между Ксюшей и её соулмейтом. Поэтому неудивительно, что к осени между ними назревает тяжёлый разговор. И в очередную встречу Антон вдруг роняет холодное, пугающее: нам надо расстаться.
Ксюша цепенеет. Это её провал как девушки и как соулмейта, и по краю сознания почему-то чиркает ожиданием ужасной боли. Поэтому Ксюша первым делом бросается уговаривать, бестолковой дробью рассыпает размазанные не надо, не спеши так, давай попробуем ещё, давай подумаем, поищем... Антон прерывает её коротким взмахом руки.
– Но тебе ведь не нравится со мной, – говорит он просто, без малейших церемоний обнажает неприглядную истину. – Да и мне с тобой не слишком. Не пойми неправильно, ты красивая – но на одной красоте ничего не построить. У нас с тобой не ладится, ты наверняка и сама давно уже это заметила. Как будто бы должно ладиться, но не складывается. Значит, такая судьба. Ошибочная. Я полагаю, мы пытались достаточно долго. Хватит пихать эту дохлую лошадь. Она никуда не поедет.
Вот где-то здесь у Ксюши впервые появляется тупая боль в груди.
Она ещё пытается спорить, упрашивать и даже умолять, но всё без толку. Её соулмейт остаётся непреклонен, разрывает с ней окончательно и бесповоротно. И ведь он кругом прав, и Ксюша действительно совсем не в восторге от этих отношений, хотя и пытается делать вид, что всё не так, честно выискивает плюсы в этой сложной связи. А теперь... она ощущает себя разбитой, у неё в груди всё осыпается, и боль только нарастает.
Она всё острее изо дня в день, раздирает изнутри и как будто даже не думает утихать.
Ксюшу этой болью размазывает и уничтожает. Она беспомощно наблюдает, как мир вокруг неё выцветает и стремительно теряет смысл – зачем всё? если она не уберегла то, чем должна была дорожить, как собственным сердцем? Она много плачет, крупными кусками сносит из инсты фотографии, на которых запечатлены когда-то почти счастливые моменты, и на все попытки друзей и знакомых достучаться до неё через личку не реагирует – зачем? Что они сейчас могут ей сказать, чем помогут в её ужасной боли?
Впрочем, даже в таком состоянии она отмечает, что настойчивее прочих к ней в личку неожиданно долбится Матвей. Ксюша не читает, но видит по счётчику входящих, что от него сообщений больше всего. Ксюша вяло думает, что ей это непонятно. Она и близко не представляет себе, чего Матвей сейчас может от неё хотеть. Что она может ему дать. Ничего не сможет, раз даже связь со своим соулмейтом поддержать нормально не смогла.
У неё впереди визиты к психотерапевту, антидепрессанты и осторожное, постепенное возвращение к жизни.
К контрольным прокатам Ксюша... ну, примерно в норме. Она всё ещё ощущает себя потухшей, но хотя бы из груди по большей уходит режущая боль. Лечение притупляет её, и поселившееся в груди лезвие теряет былую остроту, и теперь с ним худо-бедно можно жить дальше. Не как раньше, конечно, никакого как раньше не может быть, когда между рёбер почти непрерывно ощущается засевший там осколок боли, холодный и беспощадный. Но, по меньшей мере, это уже снова похоже на жизнь.
И ещё одним осколком – в памяти: это очень больно, такой боли я тебе не желаю.
Ксюша не понимает, откуда взялись эти слова. Но почему-то они есть, касаются измученной души ласковым солнечным лучом. Они ощущаются так, словно в них искренним теплом горит забота. Но... ничего больше нет, и это почти что сводит с ума. Ксюша отчаянно роется в собственной памяти, пытается ухватить хоть что-то ещё. Лицо. Взгляд. Губы. Интонацию. Тембр голоса. Должно что-то быть! Не могут же слова висеть в воздухе сами по себе, оторванные от всего! Ксюше нужна самая малость, любая деталь, за которую можно будет уцепиться, пусть даже самая тоненькая ниточка, но чтобы по ней можно было искать. Искать, найти, зацепиться – Ксюше кажется, что сейчас ей это необходимо. Что после разрыва с соулмейтом у неё в груди зияет огромная дыра и что если никто не придёт, чтобы заполнить её собой, сшить края этой раны, дыра так и продолжит шириться, пока не поглотит Ксюшу полностью.
На тренировке перед прокатами ей выговаривают за несобранность – она и правда рассеянна и несобранна, ей не до того. Она рассматривает парней, перебирает их взглядом, примеряет к ним крутящийся в голове осколок ласковой фразы и гадает: кто бы мог? На чьи слова это похоже, кто говорил их ей, кто обсуждал с ней соулмейтов и их боль с такой откровенностью и с таким теплом?
Ксюша смотрит, не скрываясь, так, что это замечают все или практически все, и парочку более чутких и тонко настроенных парней успевает совсем засмущать. Но сколько бы она ни примеряла обломок своего воспоминания к лицам, глазам, губам и голосам... нет, ей не кажется, что с ней говорил кто-то из парней на катке, как будто никому из них не принадлежит это тепло, эта нежность и это желание сберечь. Жаль. Ксюше было бы намного проще, если бы она узнала их в ком-нибудь, смогла бы прильнуть, ухватиться, удержаться. А так... ей нужно продолжать искать, только теперь она меньше понимает, где. И стараться справиться с холодом, расползающимся в груди.
Короткая у неё выходит... если тактично, то вялая. Ксюше приходится делать над собой огромные усилия, чтобы сосредоточиться на прокате, и это, конечно, сказывается. Хорошо, что это пока ещё не соревновательный сезон, а так, соперниц посмотреть и себя показать. Впрочем, ни с тем, ни с другим Ксюша особо не справляется. Со вторым-то понятно, но у неё и с первым проблемы. Ей кажется душным каток, и хочется метаться, куда-то мчаться, пытаться ещё что-то исправить – и, хоть Ксюша и не представляет себе, что конкретно она собирается делать, с катка она всё же ускользает. Как выступили другие девочки, можно будет потом глянуть в записи, и даже лучше получится.
На улице сентябрьский воздух, прохладный и влажный, быстро её отрезвляет. Ксюша стоит, бессмысленно рассматривает ползущие по небу облака, низкие и грязно-серые, и пытается понять, куда она помчалась и что теперь делать дальше. Всё вокруг отдаёт какой-то мрачной безнадёгой. Как выбираться из неё? На что опереться, куда смотреть, чтобы из тысячи тысяч найти того единственного, который мимолётно согрел одной фразой и исчез, растворился в вязком мраке забвения? Сквозь пальто Ксюша пытается нащупать своё вдруг занывшее сердце. Измученной этой нескончаемой болью в груди, ей начинает казаться, что и не было никогда этого тёплого разговора. Что она сама себе всё придумала, только чтобы с ума не сойти.
За спиной хлопает входная дверь, и плеча вдруг касается чья-то рука.
– Зачем же так сбегать? Я тебя еле догнал. – Укор в голосе мягкий, почти ласковый. Ксюша оборачивается, вся охваченная несмелой надеждой. Вдруг?..
Матвей вежливо улыбается ей, но улыбка какая-то... кривоватая. Не по виду, но по сути. Очень быстро Ксюша соображает, в чём дело: улыбаются одни только губы, а взгляд серьёзный, и на дне глаз плещется тревога. И вся улыбка из-за этого ощущается такой, словно из неё вынули тепло, не вполне искренней.
– Мне захотелось подышать. Там душно, на катке, – говорит Ксюша, честно старается донести ход своих мыслей. Матвей кивает со всё той же вежливостью, ощущающейся сейчас чуть фальшиво.
– Как ты? – спрашивает он вдруг. Вопрос как будто простой, но Ксюша неожиданно для самой себя теряется в нём.
– В каком смысле? – потерянно переспрашивает она.
– В смысле общего душевного равновесия, – поясняет Матвей. И вдруг его невозмутимость словно даёт трещину, позволяет проступить наружу живому горячему беспокойству – оно становится отчётливо видно, когда Матвей добавляет: – Я писал тебе всё лето.
– Всё? – уточняет Ксюша. Это... нет, в таком количестве она бы сообщения не пропустила. И видимой причины для такой настойчивости всё так же нет, и это как будто ни с чем не вяжется.
– Ладно. Может, и не всё лето. Но последний месяц, так уж точно и при луне мне нет покоя, – заявляет Матвей. Если он и смущается, то очень ненадолго. И быстро переходит к признаниям: – Знаешь, я заходил на твою страничку. Там было как-то всё хорошо. Уютно. А потом ты вдруг начала это сносить, пост за постом, всё какими-то кусками осыпалось, а я... не буду врать, я из этого понял только то, что мне за тебя страшно. Я тебе писал, хотел узнать, в чём дело и могу ли чем-нибудь помочь. Только ты не отвечала. Не прочла ничего даже.
– Мне много писали. Всем мои посты прям покоя не давали, – обтекаемо отвечает Ксюша. Ну да, она не прочла. У неё попросту не было сил на болтовню в чатиках, а потом всё накопилось, как снежный ком, и разгребать его стало тяжело. Ксюша так до конца и не справилась.
Матвей коротко, вежливо кивает.
– Понимаю, – говорит он. Отступает. Закрывается. Оставляет после себя сплошные вопросы, игнорировать которые Ксюша, пожалуй, всё-таки не хочет.
– Постой, – окликает она. – Зачем ты меня догонял?
– Чтобы узнать, как ты, – мгновенно отзывается Матвей.
– Зачем?
– Ну, летом ты искромсала свою страничку в инсте и перестала выкладывать посты, на сообщения не отвечала, да и сейчас, честно говоря, выглядишь грустной. Я волнуюсь. Ксюш, что случилось? Тебя кто-то обидел?
Он пытается своими вопросами прикоснуться к самому больному месту, начинает тревожить и без того плохо заживающую рану, и Ксюша вся съёживается. Еле слышно она бормочет: – Ну да, можно и так сказать.
Матвей слышит. И в тот же миг подаётся ближе.
– Я могу тебе чем-нибудь помочь? – горячо спрашивает он.
Ксюша искренне не знает, что ему ответить. Не может же она воспользоваться им как пластырем, попытаться его тёплым участием стянуть края зияющей в груди раны.
– Не знаю, Моть. Наверное, нет, – честно говорит она. – Это же мои личные проблемы. Как я могу вешать их на тебя? Да никак.
Матвей, однако, продолжает хмуриться с непонятной обеспокоенностью.
– Знаешь, как бы сейчас ни прозвучало – твои личные проблемы в каком-то смысле выливаются в мои личные проблемы, – заявляет он вдруг. – Мне бы хотелось, чтобы у тебя всё было хорошо. И неспокойно, когда это не так. Ты уверена, что я ничего не могу для тебя сделать?
Ксюше даже немного тошно от такой доброжелательности. И от того, что Матвей всё настойчиво стучится в дверь, в которую его не приглашают.
– Ну что ты можешь сделать! – уже раздражённо отвечает она. – Мой соулмейт со мной порвал! Поэтому мне теперь плохо и больно, и я не очень-то хочу жить дальше эту жизнь. Что ты собрался с этим делать, скажи на милость? – Неужели он не понимает, что терзает её этими расспросами? Что делает хуже? У Ксюши из-за него огонь в груди – плохой, жалящий, разъедающий, и так становится только больнее.
– Порвал?.. – эхом отзывается Матвей. И голос у него садится мигом, почти рассыпается. Оглянувшись на Матвея, Ксюша понимает, что он вдруг бледнеет, и сильно. Она, кажется, никогда его таким не видела: краска сползает с лица совершенно, и вдруг по-нездоровому отчетливо проступают скулы под кожей, ставшей похожей на рисовую бумагу.
– Что? Плохо? – пугается Ксюша. Ей самой на миг едва не становится плохо, потому что внешне похоже на что-то очень нездоровое.
Матвей мотает головой.
– Я не хотел, – выдаёт он неожиданно. Ксюша недоумённо вглядывается в его побелевшее лицо, пытаясь понять, что к чему. Матвей же продолжает размыто оправдываться: – Наоборот, я только о том и старался думать, чтобы ты была в порядке. Чтобы всё хорошо у тебя сложилось. Не должно было так получиться. Я ведь специально ушёл, чтобы не мешать тебе, чтобы не ломать это всё, так как же... – Он растерянно кусает губы и явно не знает, что сказать, хотя так же явно хочет продолжать говорить.
В его беспорядочных оправданиях мелькают несколько слов, которые обжигают Ксюшу.
– Что? – вскрикивает она и хватает Матвея за ворот куртки. – Ты что?
– Ушёл, – повторяет Матвей. Он всё такой же бледный, но смотрит на Ксюшу твёрдо и уклоняться от вопросов, кажется, не планирует. – Признаю, ты мне очень нравишься. И я этому поддался, и... налепил некоторое количество ошибок. За которые прощу у тебя прощения. Но потом я взял себя в руки и отступил, чтобы больше тебя не сбивать. Не ломать то хорошее, что у тебя могло бы быть. Неужели всё-таки было слишком поздно? И моих промахов хватило, чтобы всё испортить?
Он смотрит с искренней тревогой, но Ксюшу это нисколько не смягчает. У неё словно картинка дорисовывается перед глазами, и белые пятна в памяти становятся уже не такими белыми – кое-что она достраивает исходя из того, что Матвей успел сказать, а кое-что проступает само, словно печать на её воспоминаниях начинает понемногу трескаться и терять силу.
– Так это был ты! Тогда, на команднике! Я должна была проснуться с тобой, верно? – восклицает она, не заботясь о том, кто сейчас может их подслушать. Да-да, что-то такое начинает проступать в памяти... и вдруг из этой трещины появляется обещание, которое заставляет едва ли не взвыть от разочарования, ужалившего до нестерпимого горько. Ксюша задыхается этим разочарованием: – Ты!.. Ты сбежал! Но ты обещал остаться! Обещал, что будешь рядом! И... сбежал? Просто бросил меня? Да как ты... стоишь сейчас передо мной? – В ней всё ярче разгорается негодование, и она колотит Матвея по плечам и груди, хочет сделать ему так же больно, как было ей самой. Получается, это всё из-за него! Если бы он не оставил её тогда, ей бы не пришлось переживать мучительные попытки наладить связь со своим соулмейтом и ещё более мучительный разрыв. Не было бы этого вязкого, мутного, тёмного горя, в котором она тонула, как в болоте. Ничего бы не было, если бы Матвей просто остался! Просто сдержал обещание, которое сам же и дал! Ведь так?
Матвей склоняет голову, молча признавая брошенные в него обвинения.
– Я хотел, чтобы у тебя был твой соулмейт, а не кто попало. И отступил, пока не успел поломать всё окончательно, – говорит он. И печально кривит угол рта: – Получается, всё-таки успел, да?
Ксюша закатывает ему пощечину.
– Ты не имел права вот так исчезать! – выкрикивает она. – Ничего не сказав, не обсудив со мной... как ты мог! Я же тебе доверилась! – Она ещё помнит, на что были похожи её ощущения тем утром, и не сомневается в том, что переспала с Матвеем после командника, что это он стал её первым, и тем сильнее её режет обида: получается, она так открылась – а он отбросил это и просто ушёл после того, как взял всё, что она готова была ему отдать? Ужасно, если не сказать больше – отвратительно.
– Прости. Я думал, что поступаю правильно. Как лучше, – глухо говорит Матвей. И видно по нему, что он сам в свои слова уже не верит, но зачем-то всё продолжает толкать их перед собой.
Ксюша бьёт его ещё раз – от удара коротко обжигает, горит то ли её ладонь, то ли щека Матвея под ладонью.
– Ты мне противен, – выплёвывает она. И в эти мгновения искренне презирает Матвея за то, как он, оказывается, воспользовался ею и сбежал. – Не подходи ко мне больше, слышишь? Видеть тебя не могу.
Она убегает, не желая больше слушать никаких попыток оправдаться, и какое-то время просто беспорядочно кружит по улицам, пока её злость не начинает остывать, пока её более-менее не выветривает прохладной питерской хмарью. Но обида всё равно остаётся глубоко в душе, ворочается в груди клубком стальных осколков, режет и причиняет боль.
Вот, значит, какая у Ксюши получилась любовная история? Такая, вся из ошибок и разбитых отношений? И всё это из-за того, что она один раз доверилась тому, кому не следовало, подпустила ближе, чем было безопасно? Это несправедливо! Несправедливо и горько, и Ксюша всё никак не может успокоиться окончательно, прокручивает в голове диалог с Матвеем снова и снова, и с каждым разом он звучит всё хуже. Какое здесь могло быть "не ломать" – он же натурально то и сделал! Всё сломал, Ксюша не знает, куда ей теперь кидаться, у неё же дыра в груди, бездонная, чёрная, вечно ноющая, кому она будет нужна с этой дырой, она же никому ничего не сможет дать, и это нытьё внутри неё опять раскручивается в нескончаемый поток, который никак не остановить. Ксюша гоняет это внутри себя весь вечер, а потом ещё полночи, всё не может уснуть. В какой-то момент на глазах закипают отчаянные слёзы, и сдержать их не получается. Ксюша плачет долго, так, что подушка становится насквозь мокрой, а в голове поселяется болезненная тяжесть. Только под утро слёзы кое-как просыхают, и Ксюша, шмыгая носом, мстительно тянется к телефону. Кажется, Матвей что-то заливал о том, как он ей много и страстно писал – или что он там наболтал? – ну вот и пусть идёт к чёрту, со всеми своими посланиями, какие бы они там ни были.
Она собирается грохнуть диалог сразу весь, не читая. Но неаккуратно касается экрана, и всё-таки открывает переписку, и успевает черпнуть взглядом последнее сообщение.
Короткое и неожиданное "милая" бросается на неё с экрана, иглой вонзается в глаза, проскальзывает до самого сердца и остаётся там раскалённым углём. Ксюша замирает. И уступает, осторожно отматывает переписку наверх – туда, где начинаются эти многочисленные непрочитанные сообщения.
Сначала в них нет ничего такого. Они начинаются с обычного нейтрального "привет, как дела". Матвей уточняет, как у Ксюши дела, беспокоится из-за того, что она удаляет посты, интересуется, всё ли в порядке и может ли он что-то для неё сделать, – в общем, ничего примечательного, он примерно всё это же озвучил Ксюше и сегодня возле катка.
Худшее начинается дальше.
Знаешь, вы отлично смотритесь вместе с твоим молодым человеком. Мне кажется, он тебе подходит. Надеюсь, дело не в том, что ты с ним поссорилась?
Сообщение внешне вежливое, простое, но именно тут Ксюше начинает сжимать сердце. Уже по нему очевидно, что Матвей знает. Знает больше, чем должен, больше, чем ему могли бы рассказать посторонние. Вовлечён. Следит. Как будто бы хочет позаботиться, оставаясь при этом на расстоянии. Почему-то это выглядит так наивно и нежно, что у Ксюши начинают дрожать пальцы.
Дальше – хуже.
Чем дольше ты не отвечаешь, тем настойчивее мне кажется, что с тобой случилось что-то плохое. И что вина в этом моя. Надеюсь, это всё-таки просто паранойя, и у тебя всё хорошо. Потому что ты этого заслуживаешь
Если я могу тебе чем-то помочь, просто пиши. Я рядом. Знаю, что не должен быть, что это лишнее, но... не могу просто взять и сделать вид, что ничего к тебе не чувствую
Ты меня игнорируешь? Я чем-то тебя обидел?
Хотя зачем спрашиваю. Сам же знаю, что кругом заслужил
Но игнорируй меня, пожалуйста, сколько сочтёшь нужным! Я не в претензии. Только будь в порядке, милая, пожалуйста. Большего не прошу
И дальше в том же духе: сочувствие, нежность, забота, тревога, упрёки в собственный адрес и тяжёлое чувство вины идут по кругу, смешиваются и переплетаются, жгут даже так, через сообщения, когда они всего-навсего заключены в буквы, когда Матвей не произносит их вслух и не прижигает взглядом сверх того. Ксюша долго листает диалог, жадно пожирает взглядом каждое сообщение, а когда доходит до конца – откручивает обратно наверх и перечитывает по новой. У неё в горле всё отчётливее сбивается горький, почти болезненный комок, и она... проникается. И каждому слову верит, захлёбывается заботливой нежностью, которую чувствует в этих сообщениях. Боже. Как это было близко, как хорошо и красиво, достаточно было лишь руку протянуть...
Она и протянула. Только совсем не за тем, и этим, наверное, всё испортила. Теперь не получится просто кинуться к Матвею на грудь и получить всё то, чего теперь так жаждет распалённое лаской сердце. Она ведь ударила его – ладонь сейчас начинает стыдливо гореть от одного только воспоминания. Как минимум ей придётся старательно извиняться, а как максимум... нет, Ксюша не хочет об этом думать, это кажется слишком печальным.
Увлечённая сперва сообщениями, а потом собственными тревожными мыслями, она толком не успевает поспать: сперва тратит на чтение и размышления почти всю ночь, а потом за оставшиеся пару часов хоть сколько-нибудь выспаться уже нереально. И к показу произвольной Ксюша подходит совершенно вымотанной. На произвольной она ставит крест почти сразу – ладно, это ещё только пробный показ, главное – не провалить её совсем уж позорным образом, а соревноваться всерьёз ей сегодня ещё не надо. Ей кажется более важным помириться с Матвеем, успеть загладить обозначившийся между ними разлом прежде, чем время превратит его в такую пропасть, которая разделит их уже навсегда. Но... сколько Ксюша ни вглядывается в лица ребят, готовящихся к сегодняшним прокатам, того единственного лица, которое она жаждет увидеть сильнее всех, найти никак не удаётся.
С запозданием до неё доходит: Матвея же нет на контрольных прокатах, его не пригласили. Вот почему вчера она разглядывала на катке всех подряд, а Матвея не заметила, и он к ней тоже не подошёл, не увидел её ищущего взгляда. Потому что его и не было. А теперь... Ксюша так набросилась на него на улице, что теперь он вряд ли к ней подойдёт. Вообще вряд ли придёт зрителем на второй день. Думая об этом, Ксюша ощущает угнетающую беспомощность. Она, конечно, может написать Матвею сообщение – но... вдруг он не прочтёт? Проигнорирует её так же, как она сама игнорировала его? И ей придётся уехать обратно в Москву, так и не дав ему знать, что она сожалеет, что хочет попросить прощения.
У неё всё разваливается на тренировке, а потом и в прокате получается едва ли лучше. Глупо! Это глупость, так расстраиваться из-за парня, причём даже не из-за соулмейта. Но Ксюша и так уже надломлена уходом соулмейта, всё никак этот надлом не заживёт – а теперь и Матвей от неё ускользает, хотя ещё совсем недавно выказывал готовность согреть, и из-за этого становится холоднее прежнего. Ксюша кое-как отвечает на вопросы в миксте, выслушивает замечания тренера и ползёт на трибуны, досматривать прокаты. Она, конечно, едва ли сможет в них вникнуть, но всё равно, сидеть на трибуне рядом с другими девочками и изображать вовлечённость будет гораздо проще, чем оставаться одной.
Когда она пробирается между рядами, выискивая себе место, с одного из рядов ей вдруг кто-то поднимается навстречу.
– Ты в порядке? Прокат, честно говоря, был... тревожный. Надеюсь, дело не в травме?
У Ксюши замирает сердце.
Матвей. Всё-таки он здесь. Стоит перед Ксюшей, смотрит на неё с доброжелательным беспокойством – а Ксюша... ей рассыпаться хочется прямо у него на руках, обессилеть у него на плече, потому что сил нет уже никаких.
Она не знает, что происходит с её лицом в эти мгновения – но видимо, что-то говоряще нехорошее, потому что беспокойство Матвея начинает вырождаться в тревогу.
– Присядь лучше, – нервно говорит он. Берёт Ксюшу за локоть, бережно тянет к себе, подводит к ближайшему свободному месту, помогает сесть. А Ксюше плохеет, когда она теряет его лицо из поля зрения, и как сквозь вату она слышит над головой: – Давай позову кого-нибудь? Тренера? Врача? Ксюшенька, ты же белая совсем. Может, я...
Ксюша не знает, что он собирается предложить дальше, но мысль о том, что он побежит куда-то кого-то звать, оставит её одну, кажется невыносимой. Она яростно мотает головой и слепо хватает Матвея за рукав, пытаясь удержать.
– Нет, нет, не уходи. Останься, прошу, ты мне очень нужен, – бормочет она. И пытается тянуть Матвея к себе, а он вдруг... уступает. Позволяет. Послушно пригибается к Ксюше, кажется, даже опускается рядом на колени, так, что она снова видит его лицо. И глаза – тёмные, горячие, встревоженные.
– Что ты? Ну, в чём дело? Чем тебе помочь? – спрашивает он с ласковым беспокойством. Ксюша клонится к нему, обвивает его плечи обеими руками, прячет лицо в тёплом изгибе шеи. Хорошо, что Матвей позволяет. Хорошо, что в эти мгновения он совсем не видит Ксюшиного лица – потому что от нахлынувшего тепла её совсем перехлёстывает, и рот идёт некрасивой волной, сам собой уязвимо кривится, и глазам подкатывают слёзы.
Боже, ну они же должны были уже кончиться все, откуда их столько.
Матвей ничего не спрашивает, не говорит, что она ему надоела и что он ей не подушка, не припоминает ей ничего из тех ужасных слов, что она наговорила ему вчера. Он молча гладит Ксюшу по спине – и каждое прикосновение разбивает ей сердце снова и снова.
Но постепенно Ксюша всё же успокаивается настолько, что перестаёт заливать Матвея слезами и вообще может более-менее внятно разговаривать, а не только рыдать. Матвей садится рядом с ней, укутывает своей курткой, чтобы Ксюша не мёрзла, позволяет ей уронить голову на его плечо. Приобнимает. Не гонит, и от этого в груди разгорается стыд, становится жарче с каждой минутой, которую Ксюша проводит в тёплых объятиях. Матвей же делает вид, что увлечён прокатами, преувеличенно внимательно смотрит на лёд и позволяет пользоваться им как подушкой. И сам, кажется, подмерзает без куртки, которую отдал Ксюше, и от всего этого сердцу только хуже.
– Прости меня, пожалуйста, – виновато бормочет Ксюша Матвею в плечо. Поднимает опасную тему, после которой всё с огромной вероятностью закончится – но не поднять её невозможно, нельзя же так и отмалчиваться, игнорировать то, как ужасно, как некрасиво всё вышло вчера.
– За что? – ровно уточняет Матвей. И звучит так, будто искренне не понимает.
– Ну за вчера, – упрямо гнёт Ксюша, полная решимости испить эту чашу до дна. – За то, что ударила тебя. И за всё, что наговорила. Я не должна была.
Матвей молчит – совсем недолго, но Ксюша и за эти несколько мгновений успевает вся подобраться, ожидая, что вот сейчас-то всё и закончится.
Но спустя небольшую паузу Матвей коротко мотает головой: – Да нет. Это мне, в целом, за дело. Ты могла ещё по шее добавить. И была бы в полном праве. Если так разбираться, это я виноват. Очень успешно испортил тебе нормальную жизнь с соулмейтом. А то, что ты вчера... в общем, ничего страшного. Я понимаю, как это больно. Боль и на куда более страшные поступки толкать может. Так что я вчера легко отделался.
Ксюша льнёт к нему, не желая отрываться, осторожно ищет ладонью его ладонь.
– Мне кажется, я вчера наговорила немало страшных слов, – замечает она. И с трепетом прикасается к крепким пальцам: – Неужели это сейчас не важно, раз ты сидишь такой спокойный?
Она почти уверена, что Матвей сейчас рядом только из жалости, потому что Ксюша вся размазанная и заплаканная.
Ей страшно услышать это от него, и малодушно хочется заткнуть уши.
Но вместо упрёков она слышит короткое: – Ничего. Говорю же, я понимаю.
Но, несмотря на эти заверения, Ксюше всё равно кажется, что теперь уже она всё поломала. И склеить обратно едва ли получится – а она ловит себя на мысли, что ей хочется склеить. Рядом с Матвеем ей гораздо теплее, и, несмотря на ужасно натянутую неловкость, так хорошо, как ни разу не было с момента разрыва с соулмейтом. И под рёбрами дрожит робкое, пугливое ощущение, что могло бы быть ещё лучше. Могло бы... если бы Ксюша вчера не отхлестала Матвея по лицу и не заявила, что видеть его не хочет. А теперь ей кажется, она с равным успехом могла бы вонзить нож ему в грудь, и вряд ли Матвей забудет ей это, хоть сейчас он и не подаёт виду.
И тем не менее, Ксюша хочет попытаться.
– Я прочла твои сообщения, – говорит она. Настойчивее гладит Матвея по руке – он не отзывается, но и не отталкивает, и как будто разрешает высказаться до конца. Поэтому Ксюша продолжает: – Те, которые ты писал летом. Я всё-всё прочла, Моть. И... очень сожалею, что не сделала этого сразу. Что игнорировала тебя.
– Да ничего. У тебя было право.
Что у Ксюши точно есть, так это ощущение, что она бьётся в стену.
– Я всю ночь читала, – настаивает она, тычется щекой Матвею в плечо, не зная, как ещё суметь выразить то, что она почувствовала, то, что пронзило её и не оставляло теперь в покое. – Я каждое слово увидела, правда. И ты... да ты же меня вскрыл этими словами. И сердце вынул, и я теперь не знаю, как обратно его забрать. Никак, наверное?..
– О, нет-нет, это неправда, – торопливо отзывается Матвей. Вот тут он вскидывается – и Ксюше совсем не нравится, как это происходит. Не так. Неправильно. Нет-нет, не должно так быть. Хотя Матвей, конечно, более чем имеет право так звучать – Ксюше почти что страшно его таким слышать. – Я совсем такого не пытался сделать. Просто переживал за тебя, и... назовём это так, не смог приличным образом завуалировать свои переживания. Вот и всё.
Ксюшу передёргивает от этого "вот и всё", вдруг кажущегося очень жёстким, вопреки тому, что интонации Матвея остаются неизменно мягкими.
– Ты мне очень нужен, – признаётся она прямо. – Я вчера это очень остро почувствовала, как никогда. Но не знаю теперь... после того, что я вчера наговорила, теперь ты, наверное, видеть меня не хочешь? Но скажи хотя бы, у меня есть шанс сделать что-нибудь, чтобы это исправить?
– Тебе кажется, – вдруг говорит Матвей очень горячо, и руку её сжимает так, что почти больно делает. Ксюша успевает встрепенуться с надеждой – но он, оказывается, совсем не о том. – Я догадываюсь, что у тебя земля ушла из-под ног из-за разрыва с соулмейтом, что преследует ощущение бессмысленности примерно всего сущего и хочется за кого-нибудь ухватиться, хоть в кого-нибудь этот смысл поместить, только чтобы он наконец появился. В общих чертах верно излагаю, да? Так вот: тебе кажется. Это очень тяжёлое, назойливое ощущение – но оно пройдёт, правда пройдёт. Самое тяжёлое уже позади, Ксюшенька, правда. Осталось совсем немного потерпеть, и будет легче. Ты к началу Гран-при удивляться будешь, как могло так долго быть так плохо из-за всего одного расставания, обещаю.
Ну, у Ксюши-то, похоже, расставаний намечается два.
– Это ты меня сейчас так отшиваешь, да? – уточняет она и шмыгает носом. Ладно, это своего рода тоже ответ на её вопрос, по-своему чёткий и понятный. – Ох. Что ж... ну хорошо, я поняла.
Нет, ничего она не поняла, если честно. Куда что делось? Как заботливость Матвея, его нежное волнение совмещаются с полным нежеланием пойти ей навстречу, когда она сама тянется, когда с её губ уже почти сорвалось откровенное "люблю"? Она ведь не шутила про сердце. Матвей его и правда из неё вынул, с ловкостью умелого хирурга, вынул и себе забрал. Только почему-то теперь сам же отказывается это признавать.
На лбу у Матвея залегает глубокая морщина.
– Тебе кажется, – настойчиво повторяет он. И с нажимом добавляет: – Я тебе не нужен. Это ты сейчас так чувствуешь. Потому что уязвимая и ищешь опоры, а я просто удачно рядом верчусь и вроде как могу с этой ролью справиться. Но потом тебя перестанет колотить, и ты начнёшь видеть вещи такими, какие они есть. И вспомнишь, что я вообще-то тот подлец, из-за которого развалились твои отношения с соулмейтом. Потому что я лип к тебе, смутил и сбил тебя, разрушил тебе всё ради... да примерно ничего, в общем-то. Так что... не надо, ладно? Всё равно ничего из этого не получится.
– Но сейчас с тобой очень хорошо, – робко возражает Ксюша. – Ты заботливый такой. Хороший очень. И нравишься мне так! Почему это всё вдруг должно будет обесцениться?
– Ну, наверное, потому, что все эти мои кратковременные достоинства не отменяют того факта, что я оказался эгоистом и подлецом?
– Зачем тогда ты до сих пор рядом?
– Не могу же я тебя такую бросить! Ксюшенька, на тебя смотреть больно. Просто игнорировать это сейчас – даже для меня перебором будет.
Ох, чёрт. Кажется, он упёрся намертво, нарисовал себе картину мира и наглухо в неё уверовал. Ксюша не думает, что он прав, но и не знает, что сделать, чтобы его переубедить. Пока же она продолжает держать голову у Матвея на плече, ловит хотя бы те мгновения, которые он не грозится отобрать у неё.
После прокатов, выгадывая время, она просит подождать её и прямо в куртке Матвея убегает в туалет. Там Ксюша долго умывается, старается стереть с лица слезы слёз – и думает. Долго, тяжело, напряжённо.
Проблема первая: она не хочет отпускать Матвея, не верит в его настойчивые выкладки, согласно которым она где-то через неделю должна его едва ли не возненавидеть.
Проблема вторая: Ксюша не видит способов его переубедить. Слова очевидно бесполезны, их Матвей пропускает мимо себя, считает их ложно-искренними. Может быть, если придумать что-то радикальное... но что? На какой поступок она может решиться, чтобы это доказало Матвею серьёзность её чувств, а не оттолкнуло его ещё сильнее? У неё ведь как будто... ничего и нет...
Ксюша сливает какое-то безумное количество воды, растирает лицо так, что начинают гореть щёки и лоб, но так ничего и не придумывает.
– Прости. Что-то я долго, – извиняется она, когда выходит обратно в коридор. И нехотя снимает куртку, чтобы вернуть Матвею. Ксюше кажется, что сейчас, когда она уже успокоилась и не выглядит такой заплаканной и разбитой, только эта куртка и продолжает удерживать Матвея рядом. Отдать её – и он оденется и уйдёт. Ксюша отчаянно не хочет его отпускать – но и не может придумать ни одного благовидного предлога, чтобы удержать. Её только и хватает на то, чтобы прямо сказать ему в лицо: – Мне будет тебя очень не хватать.
Матвей осторожно, скованно улыбается в ответ.
– Это пройдёт, – обещает он негромко, ощупью путается в рукавах.
– Не хочу тебя отпускать. Я же тебе нравлюсь, разве нет? Разве мы не можем хотя бы попробовать ещё раз? Теперь, когда никакие связи никого из нас не держат и не тянут?
Молчит. Лучше бы сразу сказал прямое "нет" – молчание повисает между ними особенно тяжело и ощущается почти что неподъёмным. И Ксюше быстро становится стыдно за свои попытки навязаться, и она первая отводит глаза.
Матвей ещё какое-то время провожает её: следует за ней на улицу и какое-то время по улице. Потом Ксюша говорит, что точка выглядит подходящей для того, чтобы вызвать такси – и только тут Матвей кивает и начинает прощаться.
– Удачи тебе в сезоне, – тепло желает он. – Программы у тебя чудесные, ты тоже чудесная, так что... да, удачной борьбы за медали. – Следом он прощается и уходит. А Ксюша остаётся стоять, глядя ему вслед, до боли сжимая телефон в ладонях.
Она загадывает: если Матвей сейчас обернётся, хотя бы на секундочку, на долю секунды...
Он оборачивается. И находит Ксюшу глазами, и на несколько мгновений их взгляды пересекаются, так, что от этого становится тепло и больно.
И Ксюша срывается к Матвею навстречу. Бежит со всех ног, пока он не передумал, не ускользнул снова.
– Не уходи! – горячо просит она, подлетая к Матвею. Обхватывает ладонями его лицо, тянется губами к губам – и ей даже удаётся навязать Матвею отчаянный поцелуй. Коротким удивлённым выдохом её опаляет, и она жмётся к Матвею всё теснее, удерживает его возле себя на грани грубости, почти что виснет на нём. Нет-нет, он должен почувствовать, он ведь написал ей столько чудесных слов, так заботился о ней сегодня, так смотрел! Нужно просто ещё немножко...
Когда она наконец чувствует ответный поцелуй, у неё колени размякают от облегчения. Ксюша покачивается на ставших ватными ногах – Матвей обхватывает её за талию, крепко прижимает к себе, не позволяя оступиться и упасть.
– И всё-таки зря мы это, – бормочет он Ксюше на ухо, но рук не разжимает.
– Давай не будем сдаваться сразу, – нежно просит его Ксюша. – Я не хочу верить, что у нас ничего не получится. Должно получиться. Если пары свиданий с тобой мне хватило, чтобы на соулмейта своего начать смотреть неудовлетворёнными глазами – наверное, уже что-то сложилось, да? Я очень тебя прошу, давай хотя бы попробуем побороться. За нас, – добавляет она осторожно. Ей хочется попробовать возродить то, что между ними начало складываться. Оно ведь и правда начало, что-то задрожало между ними тогда на команднике, а может, даже и раньше, на нацчемпе.
Шум города вдруг как-то выцветает, отступает на второй план. И Ксюше кажется, что она ничего и не слышит, кроме того, как громко бьётся сердце Матвея совсем рядом. Или это её собственное?.. Или, может быть, так звучат их сердца в унисон?
– Какая ты упрямая, – шепчет ей Матвей. И по голосу слышно: улыбается.
– Это потому, что я влюблена, – объясняет ему Ксюша. И, чуть подумав, добавляет: – Очень влюблена.
В отель Ксюша в итоге не попадает. Вместо этого она очень быстро обнаруживает себя едущей к Матвею домой – и не видит в этом ничего плохого, наоборот, только радуется. Значит, ещё какое-то время им не придётся расставаться, у них появляется ещё несколько часов, на то, чтобы лучше друг друга понять, почувствовать, чтобы укрепить связь, которая, Ксюша уверена, между ними уже есть, хоть, возможно, и не такая, как обещают идеальные истории о соулмейтах.
Более того, она убеждена, что и Матвей чувствует нечто очень похожее. Хотя бы потому, что по нему видно, как он волнуется. У входной двери он как будто возится с ключами несколько дольше, чем того требует замок, – а потом, когда уже в прихожей он помогает Ксюше снять плащ, становится видно, что и пальцы у него дрожат. Легко-легко, еле заметно, но всё же. Ксюша льнёт к Матвею, всеми силами старается лишний раз подчеркнуть, что она рядом и исчезать совсем не планирует.
Ей уютно сидеть рядом с Матвеем на тесной кухне, плечом к плечу, сталкиваясь локтями, так, что от прикосновений по телу разливается живое тепло, пить чай и обсуждать несерьёзные вещи, делиться шутками. Серьёзного они пока избегают: Ксюша полагает, что так правильнее. Их рассудит время, и Ксюша думает, что рассудит очень скоро, и непременно в её пользу. А пока... лучше не поднимать эту тему снова, тем более, что им обоим, кажется, нечего добавить к тому, что уже было сказано.
Но пока вечер течёт плавно, почти безмятежно. Матвей сетует на то, что не готов к гостям, и пытается за это извиняться – Ксюша заверяет его, что ничего страшного нет и извиняться нет нужды. Они же не планировали этих вечерних посиделок. И потом, откуда Матвей мог знать, что Ксюша напросится к нему домой на весь вечер? Да она сама этого не знала ещё утром. В общем, повода ругаться здесь как будто нет, и эту небольшую неловкость быстро удаётся замять. Они вместе выбирают что-то из доставки, быстро переключают тему на другую, нейтральную, перебрасываются шутками, и всё как будто бы снова хорошо.
Ксюша ловит себя на мысли, что не хочет уходить.
Ей почему-то кажется, что сегодня это очень важно. Может быть, даже на грани ключевого. Что если она не хочет растерять то, что начало складываться у них с Матвеем, пока ещё хрупкое и очень уязвимое, нужно это особенно беречь, за каждое мгновение цепляться, каждую лишнюю минуту стараться себе отбить. Поэтому, как только в воздухе начинает повисать неуютное ощущение, что она засиделась, Ксюша набирается смелости и просит: – Разрешишь у тебя переночевать?
Матвей, который в этот момент рассказывает что-то забавное и незначимое, давится словами посреди фразы. И смотрит на Ксюшу со всё возрастающим удивлением.
– Я не думал, что ты захочешь вот так... форсировать, – говорит он. Но уже спустя несколько мгновений на его лице расцветает странная, чуть лукавая улыбка: – Хотя, конечно, зная тебя, надо было догадаться, да?
Ксюша вспоминает, как она проснулась после командника с чётким ощущением недавно случившейся близости. И улыбается этому воспоминанию, и думает, что понимает, что Матвей имеет в виду.
– Да, – соглашается она. И с надеждой вглядывается в лицо Матвея: – Так что... ты не против?
У Матвея в глазах – что-то очень похожее на бездну.
– Наоборот. Я рад, – тихо говорит он. Ксюша продолжает всматриваться в него, ищет эту самую радость на его лице. Пока её как будто не видно. Но в глубине тёмных глаз что-то разгорается, и Ксюша осторожно считает, что это добрый знак.
– Ты скажи, если я навязываюсь, – на всякий случай предупреждает она. – Ты же не обязан во всём со мной соглашаться потому только, что я захотела.
Матвей качает головой:
– Ты не навязываешься. Всё хорошо.
Его глаза тёплые и красивые. Ксюша смотрит в них с нежностью и разрешает себе безоглядно поверить во всё, что Матвей говорит.
Когда они начинают озадачиваться вопросом того, как Ксюше разместиться на ночь, и для этой цели Матвей ведёт девушку в комнату, Ксюшу там встречает неожиданный сюрприз. В шкафу у Матвея она вдруг замечает что-то белое, формой как будто похожее на хоккейный свитер. Что-то...
Ксюшу обжигает внезапной догадкой.
– Ой! – вскрикивает она. И без спросу тянет свитер из шкафа – чтобы и правда обнаружить на нём свою фамилию. – Это же моя форма с командника! Я-то думала, где я её умудрилась потерять? Получается, тогда я отдала её тебе?
Матвей отводит глаза.
– Нет. Тогда я её у тебя украл, – сознаётся он.
– Шутишь?
– Если бы. Я её стащил самым наглым и позорным образом.
– Но зачем? – изумляется Ксюша.
Матвей окончательно отворачивается, так, что Ксюша теперь смотрит на его щёку и совсем плохо видит лицо.
– Это... ну, на память, что ли, – шелестит он. – Я ведь... не думал, что ты вернёшься. Думал, без тебя, это уже навсегда. Хотел сделать всё возможное, чтобы тебя запомнить. Мне кажется, что забыть было бы преступлением.
Он реагирует так, словно ждёт, что Ксюша разозлится на него. Нет, не словно, он со всей очевидностью именно этого и ждёт. Но Ксюша находит этот поступок неожиданно романтичным, даже по-своему милым, и совсем забывает обидеться на такое неприкрытое воровство.
– Я не должна тебе этого говорить вообще-то – но ты прелесть, ты в курсе? – ласково тянет она и вешает свитер обратно в шкаф. – Но всё-таки, если в следующий раз захочешь что-то взять на память – просто попроси, ладно? А то я волновалась. Эй, перестань, пожалуйста, искать, в какой угол от меня спрятаться. Я не сержусь. Честно. – И она подаётся к Матвею, чтобы поцеловать в так удобно обращённую к ней щёку.
Матвей крупно вздрагивает всем телом.
– Правда не сердишься? – горячо спрашивает он. – Это ведь... откровенно говоря, было позорно и очень некрасиво.
– Правда, – заверяет Ксюша. – Сейчас – думаю, что всё в порядке. На этот раз спишем на романтическое безумство. Но всё равно, ты больше так не делай, пожалуйста. Ладно?
Матвей обхватывает её за плечи и крепко обнимает.
– Я тебя не заслуживаю, – выдыхает он Ксюше на ухо. А Ксюша... она немедленно влипает в эти объятия, как муха в мёд, дышать забывает, начинает таять в горячих руках и не сразу разбирает, что услышала и в чём проблема.
– Я так не думаю. По-моему, ты чудесный, – возражает она, кое-как справившись со своими лёгкими и горлом. – Но если тебе так кажется – ладно, этот вопрос можно решить. Можешь впредь делать так, чтобы заслуживать. Только без фанатизма, хорошо? – Звучит не очень красиво, но Ксюша надеется, что на практике получится получше. В её голове – если Матвей будет периодически делать небольшие джентльменские жесты, которые помогут ему не загоняться и меньше думать о том, что он чего-то там не заслуживает, то и отлично.
– Я постараюсь, – обещает Матвей с жаром.
Ксюша тает в его руках всё вернее. Она млеет в объятиях Матвея, упивается нежностью, которая у неё наконец-то есть – чистая, концентрированная, как будто бы ничем не омрачённая. И Ксюша совсем не возражает, когда Матвей начинает понемногу наглеть, прикасаться к ней откровеннее, порой на грани фола. Она позволяет ловким рукам раздеть её, настойчивым губам – зацеловать до лёгкого удушья, до полуобморока. И сама тянется к Матвею в ответ, выпутывает его из футболки, дёргает за пуговицу на джинсах, спешит оказаться вместе с ним на одной кровати – стоит этой мысли прийти в голову, и соблазн вспыхивает, словно сухой хворост, и Ксюшу начинает ощутимо потряхивать от желания, сдержать которое она, может, и в силах, но совершенно не хочет, не видит ни единого повода.
И вскоре после того, как с разгорячённых тел спадает одежда, приходит наслаждение. Такое, о каком Ксюша втайне грезила по ночам. Даже лучше. Ярче. Потому что по-настоящему. Оно набирает силу не сразу, занимается постепенно, как пожар – тем приятнее его смаковать. Матвей осыпает Ксюшу ласками всю, в том числе и там, где ей даже сказать стыдно. И его язык с возмутительной безошибочностью угадывает, на какую точку бережно надавить, чтобы восторженный вздох замер в горле, и поджались пальцы на ногах, и удовольствие прокатилось по телу яркой вспышкой. Этими повторяющимися вспышками Ксюшу постепенно изводит, почти разламывает. Она стонет отзывчиво и обессиленно, скользит ладонями по склонённой к её бёдрам светлой голове, старается приласкать в ответ вопреки тому, как всё вернее уплывает контроль над собственным телом.
Словно сквозь сон она чувствует, как Матвей ускользает выше, как ведёт чуть влажную дорожку поцелуев вверх по коже. И легонько ёжится от предвкушения, понимая, что за этим последует, и податливо обнимает Матвея бёдрами, старается устроиться так, чтобы ему было удобнее.
Ей нравится чувствовать его внутри, ощущать, какой он твёрдый и нежный одновременно. С ним жарко, чуть тесно и сладко до изнеможения. Неужели... у неё уже было это раньше? Неужели она об этом забыла? От этой мысли к горлу подкатывает горький комок, и Ксюша крепче обнимает Матвея, целует отчаяннее, отдаётся с жаром, стонет его имя, насколько хватает голоса.
К наслаждению, которое захлёстывает её в конце, всё же примешивается липкий страх снова позабыть, снова потерять, опять остаться одной. И поэтому Ксюша продолжает обнимать Матвея, настойчиво удерживает его рядом, не желая отпускать, чтобы только чувствовать рядом его живое тепло как можно дольше.
– Мне очень тебя не хватало, – откровенно сознаётся она. – Мне кажется, я так долго тебя ждала! Целую вечность, не меньше.
Матвей обнимает её, согревая своим телом, и ласково поглаживает по щеке.
– Я здесь, хорошая моя, – говорит он с невыразимой нежностью. – Я рядом.
Потом они идут в душ – вернее, Матвей несёт Ксюшу на руках, потому что Ксюша от удовольствия и облегчения очень быстро становится позорно никакой. Яркие эмоции, которыми её сегодня штормило целый день, выматывают совершенно. Но Матвей совершенно не возражает против того, как Ксюша растекается по его груди и плечу. Он помогает ей умыться и вытереться, и точно так же на руках несёт её обратно в комнату. Ксюша тычется ему в шею смазанными поцелуями и шепчет, что любит, что никогда его не оставит.
– По-моему, ты засыпаешь, – ласково замечает Матвей, опуская её на кровать.
Ксюша смущается.
– Я не специально, – неуклюже оправдывается она. – Наоборот, я вообще-то хочу рядом с тобой бодрствовать как можно дольше! Но... что-то глаза сами закрываются, даже и не знаю, что с этим делать. Катастрофа какая-то.
– Ну, если ты говоришь, что ночь толком не спала, то всё закономерно. Ты умоталась, – легко отзывается Матвей. И гладит Ксюшу по спине: – Ничего страшного. Ночь, она нам для того и дана, чтобы выспаться. Дать тебе футболку на ночь?
Ксюша кивает. У неё в памяти смутно шевелится что-то нежное. Что-то, отдалённо похожее на обломок воспоминания.
– У нас что-то такое уже было, да? – спрашивает она, когда Матвей возвращается к ней с футболкой в руке. – Я так уже спала? Рядом с тобой и в твоей футболке?
Матвей светит растерянной улыбкой:
– Ты помнишь?..
– Скорее, чувствую, что должна помнить, – честно говорит Ксюша. – Есть такое, знаешь, смутное ощущение, что воспоминание должно быть. Так что – правда было?..
– Да, – коротко соглашается Матвей. И так же коротко поясняет: – На нацчемпе.
Ксюшу обжигает этим сухим комментарием. Ей одновременно и приятно понимать, что кое-что она всё же помнит, и грустно осознавать, что сладкие воспоминания, полные тепла, изгладились из её памяти, толком ничего после себя не оставив.
– Зачем же я забыла. Это попросту нечестно, – выдыхает она с горечью.
– У тебя всегда будет возможность вспомнить, – заверяет её Матвей. И чуть более понятно поясняет: – Я буду рад тебе напомнить. Столько раз, сколько ты захочешь.
Ксюша улыбается ему с нежностью и спешит натянуть его футболку – Матвей выбрал мягкую, бережно обнимающую тело, и это проявление заботы, проступающее даже в мелочах, приятно согревает.
– Тогда иди сюда, – просит Ксюша и кладёт ладонь на одеяло. – Я хочу вспомнить, как это – засыпать рядом с тобой. – И узнать как это – поутру просыпаться рядом, когда Матвей не сбегает, ведомый сомнительными попытками "сделать лучше", когда он остаётся и продолжает обнимать. Но этого Ксюша вслух не говорит, она не хочет переводить разговор в плоскость упрёков.
– Пять минут, – мягко торгуется в ответ Матвей. – Я кое-что по дому закончу и сразу вернусь к тебе, ладно?
Ох, ну да. Они, наверное, на кухне оставили кое-какой беспорядок, и, может быть, в ванной что-нибудь... Ксюша чуть пристыженно кивает.
– Конечно. Конечно, я подожду, – чуть пристыженно соглашается она. – Я бы тебе помогла, но... боюсь, со слипающимися глазами больше буду мешать. Прости.
– Ничего, – ласково отзывается Матвей. Он помогает Ксюше откинуться на подушку – не то чтобы она сама не могла, но позволить немного за собой поухаживать приятно – и укрывает её одеялом. Напоминает: – Я быстро, – и ускользает из комнаты.
Ксюша честно ждёт его, таращится на зажжённую люстру, стараясь держать глаза открытыми, и думает: как хорошо, что Матвей оставил верхний свет, в темноте её уже давно бы сморило. И ещё ей кажется, что в пять минут он всё-таки не укладывается – но это перестаёт иметь значение, когда Матвей возвращается. И гасит верхний свет, и проскальзывает к ней под одеяло, и Ксюша с удовольствием прижимается к нему всем телом.
– Очень хочу завтра утром проснуться с тобой, – уже в полусне бормочет она Матвею в плечо. – Если тебя опять не будет рядом, мне кажется, я расплачусь. И сломаюсь. Не знаю, как смогу с этим справиться.
– Я буду рядом, – пылко заверяет Матвей и целует Ксюшу в макушку.
На этот раз он сдерживает слово.
Когда Ксюша просыпается утром, он рядом. Одной рукой обнимает Ксюшу, а другой уже тыкает что-то в телефоне и выглядит очень сосредоточенным. Но стоит пожелать ему доброго утра, как он вскидывается, и глядит на Ксюшу с улыбкой.
– А я вот думаю: у меня в гостях самая красивая девушка на свете, а мне позорно не из чего соорудить достойный её завтрак, – говорит он. И со слегка виноватым видом показывает ей экран телефона, на котором видно приложение доставки. – Сперва хотел по-честному сбегать в магазин, но побоялся, что не успею вернуться до того, как ты проснёшься. А я же обещал, что буду рядом, не хотелось сразу начинать с нарушенного слова. Так что... вот, смотрю, что могу успеть сделать с этой проблемой.
Ксюша ласково целует его в плечо.
– И я очень рада, что ты здесь, – отзывается она. – Я, наверное... мечтала, что так будет.
Потом они вместе соображают завтрак; стараниями Матвея и того, что он полагает "достойным" Ксюши, выходит немного слишком, но всё-таки, сейчас это ощущается приятным. И Матвей выясняет, во сколько у Ксюши обратный поезд в Москву, и вызывается проводить её и помочь ей собраться.
Ксюша прощается с ним на перроне очень тепло, целует Матвея так долго, как только ей позволяет время.
Потом им не встретиться до ближайшего этапа Гран-при. И в эту долгую паузу Ксюша с неудовольствием обнаруживает, что Матвей был прав. Отчасти. Ксюша действительно как-то... приходит в себя, что ли, и начинает смотреть на всё произошедшее немного по-другому. И в какой-то момент и правда ловит себя на том, что припоминает Матвею его поступок на команднике, даже злится. Но... это и близко не так сокрушительно и ужасно, как расписывал Матвей. Да, эти тёмные чувства какое-то время продолжают сидеть в груди и неприятно царапают изнутри. Но вместе с тем Ксюша отчётливо понимает: нет, эта злость не стоит того, чтобы её лелеять, чтобы терять из-за неё ту любовь, то тепло и нежность, которые у неё могут быть с Матвеем. Да что "могут быть" – уже есть! И Ксюша очень не хочет снова оставаться одна.
При новой встрече она улыбается Матвею с прежним искренним теплом, льнёт к нему всё так же охотно.
И ей уже не важно, что соулмейта у неё больше нет. Зато они с Матвее теперь есть друг у друга. Это важнее.
И даже – о, кощунство! – лучше.