2 (стёртое)
Безопасность оказалась пшиком, незыблемый закон родственных душ вдруг надломился и засбоил – и это напугало Матвея едва ли не до инфаркта. Нет, нельзя так, это будет нечестно, нечестно по отношению к Ксюше в первую очередь, эй, вы, там, наверху, не смейте ломать всё ещё и Ксюше, слышите!
Когда на жеребьёвке командника пальцы Ксюши вдруг оказались у Матвея в волосах, а следом она вдруг заявила, что ей можно, от такого поворота едва не остановилось сердце. Потому что получалось, что девушка помнит, запомнила, ты всё ей испортил, идиота кусок, влез туда, где ноги твоей быть не должно было, оборвал связь. Но, по счастью, быстро выяснилось, что масштаб трагедии Матвей сильно преувеличил. Что Ксюша сохранила отнюдь не полноценные воспоминания, а скорее тень какого-то обрывка, мало что значащую и довольно безобидную. Можно было так сильно не переживать. Спорить с сохранившимися у Ксюши ощущениями Матвей не стал, согласился, что ей можно – но потом на всякий случай самоустранился от греха подальше. Благо, его как раз по ходу жеребьёвки выбрали в Лизину команду, и можно было переметнуться к Лизе под крыло, прилепиться руками и ногами и больше уже не отлепляться, прикрываясь россказнями про командное единство. Главное, что это позволило ему с максимальной легитимностью больше не оказываться близко к Ксюше. На всякий случай, во избежание. Пока что, казалось, он ещё не успел ничего ничего испортить на самом деле, вот и не следовало дальше испытывать судьбу и нарываться. Хватит. Он уже достаточно рискнул, причём даже не собой, а Ксюшей. Пора было прекращать.
И поначалу как будто получалось. Забуриться в недра красной команды с особым усердием и не выныривать оттуда оказалось просто. Тем более, что Матвей – ненамеренно! совсем не специально! – накосячил в прокате и тем самым отчасти вызвал огонь на себя. Кто-то на него ворчал за косяки, особенно когда стало очевидно, как это отразилось на командных баллах, кто-то, напротив, сочувствовал – в общем, на какое-то время Матвей влез в относительный центр командного внимания, и там и варился, и вылезать не планировал. И хорошо всё шло, гладко.
Это уже в самом конце турнира, когда победители бурно радовались, а зрители их чествовали, Ксюша всё-таки добралась до Матвея. И принялась беспощадно колоть и жалить вопросами, требовать объяснений и обвинять в бегстве. На последнее возразить было особенно нечего. Матвей именно это и делал. Бегал. Но, практически припёртый Ксюшей к стенке и ощущающий себя какой-то тварью, которая ни с того ни с сего измывается над бедной девушкой, Матвей спасовал и пообещал Ксюше разъяснения.
Беда в том, что он не представлял себе, чем это поможет. Ксюша забудет, это закон. А значит, им придётся повторять непростое объяснение снова, и снова, и снова, и каждый раз через пару часов оно будет обнуляться, теряя всякий смысл. Впрочем... можно было попробовать успокоить девушку сейчас, а дальше надёжно законопатиться в Питере на ближайшие полгода и не давать Ксюше ни единого повода вспомнить, снова что-то заподозрить. Да, как будто это звучало неплохо. Именно с этим намерением Матвей и шёл к номеру Ксюши. Спокойно объясниться сейчас и раствориться в эфире на неопределённый срок. Так будет лучше всего.
Ксюша встретила его на пороге номера. И немедленно потянула внутрь, даже как-то засветилась, и Матвею немедленно стало неуютно и неловко. Она ведь его, судя по всему, ждала. Вот ведь... даже не вляпался, а Ксюшу втянул, это было гораздо хуже.
– Ну наконец-то! – радостно сказала Ксюша тем временем. И смущённо опустила ресницы: – Я боялась, ты не придёшь. Боялась, передумаешь. Ты так меня избегал весь турнир, и я думала: вдруг и сейчас?.. Ты же расскажешь мне, в чём дело, да?
Матвей кивнул. И честно предупредил: – Только я совсем не знаю, с чего начать. Так, чтобы это не прозвучало... грубо, что ли. Неуместно.
– Ты начни с чего есть, – предложила Ксюша. Она провела Матвея в комнату и с невыносимой ласковостью пообещала: – Я не буду обижаться на неудачное начало. В любом случае хочу сперва выслушать всю историю, а там уже что-то решать. Она ведь есть? История? Ты же не просто так от меня весь турнир шарахаешься?
Матвей старательно пытался сгрести в кучу доступные слова, рассуждая, как бы ему построить свой рассказ так, чтобы оно было логичнее, уместнее и правильнее всего.
– Есть, конечно, – медленно согласился он. И решился: – Хорошо. Давай попробуем начать так. Во-первых, ты мне очень нравишься.
Ксюша обрадованно вскинулась, не дослушав даже, что во-вторых.
– Правда? – воодушевлённо воскликнула она. И бросилась к Матвею на шею, прижалась тесно, всем телом, затрепетала горячо и доверчиво: – Ой, как чудесно! Я знала, я чувствовала что-то такое! И ты, ты тоже мне нравишься! Да как же мы так долго друг друга искали, если мы – вот, рядом совсем? Ой, как хорошо, что нашлись!
Матвей взял её за плечи и бережно, но твёрдо отстранил от себя.
– Во-вторых, из этого ничего не получится. И по-хорошему, мне вообще следует держаться от тебя подальше, не сбивать тебя, – настойчиво закончил он. Нежное чувство у него в груди корчилось и выло, и Матвей всё равно что самому себе на горло наступал – но так надо было. Он не имел на Ксюшу права, закон родственных душ уже показал ему это очень-очень чётко.
Ксюша взглянула на него растерянно. Почти обиженно.
– Как это ты так ловко за двоих решаешь! – возмущённо сказала она и ткнула Матвея кулаком в грудь – не сильно, но ощутимо. – С чего ты взял? А вдруг получится? Да как же можно вот так сдаваться, даже не попробовав? Если мы друг другу нравимся, если нас тянет друг к другу? Это не может быть просто так, мы должны хотя бы попытаться!..
– Ксюш, мы уже попытались, – перебил её Матвей. – Вот в Челябинске же и попробовали. Не помнишь?
Ксюша осеклась. Глотнула ртом воздух, словно была рыбкой, которую только что вытянули из воды, обрекая на верную смерть. Уязвимо прижала руки к груди и вся поникла.
– Нет, – возразила она севшим голосом. – Нет, неправда, это не может быть правдой! Я бы запомнила, я бы не потеряла это, я... – она осеклась ещё раз. Зажмурилась и совсем уж убито сказала: – Боже. Значит, тот последний вечер в Челябинске, которого я совсем не помню... в нём был ты? Мы с тобой провели его вместе? И я... всё забыла?
Матвей кивнул.
– Прости, – неловко сказал он. И бережно обнял Ксюшу, постарался мягкостью объятий хоть немного сгладить остроту разочарования. Ксюша всхлипнула ему в плечо раз, другой – а потом вдруг напряглась, вскинулась, настороженно посмотрела покрасневшими глазами.
– Ну-ка, постой-ка, – медленно протянула она. – А откуда ты знаешь про то, что было в Челябинске? Если я не твой соулмейт, ты ведь тоже должен был всё забыть. Только не говори, что ты сейчас выдумываешь и обманываешь меня! Потому что если это так, то я на тебя очень сильно обижусь. Укушу и прокляну.
– Я не обманываю, – заверил Матвей. – Просто так получилось, что соулмейта у меня больше нет. Вообще. И повода что-либо забывать из-за этого тоже нет. Поэтому я помню.
Ксюша испуганно охнула: – Как же так! Твой соулмейт, она что же...
– Нет-нет, здравствует и счастлива, – поспешно заверил Матвей. – Просто я ей не понравился. Она посчитала, что судьба заготовила ей что-то совсем не то, что она сама знает лучше, и ушла. Разорвала нашу связь. Это сложно и больно, но такое бывает. Теперь я в каком-то смысле бесхозный. Никакими обязательствами не связан и могу всё помнить.
Ксюша гладила его по щеке и смотрела сочувственно. Под прикосновениями её ласковой тёплой ладони сердце в груди беспорядочно трепетало и таяло, превращаясь в кисель. И всё острее хотелось обнять девушку, крепко прижать к себе, держать у сердца до тех пор, пока и её связь тоже не лопнет, не освободит её... и ещё Матвей отчётливо представлял себе, насколько это больно.
А Ксюша как раз со всей отчётливостью начала именно к этому и склоняться.
– Но тогда, получается, я тоже могу... – медленно начала она.
– Нет, – перебил её Матвей. – Не можешь. Вернее, можешь, но не надо. Пожалуйста. Очень тебя прошу, даже не думай.
– Но почему? Если так я стану свободной для тебя...
– Я того не стою. Поверь.
– А давай это я всё-таки сама решу, – почти что огрызнулась Ксюша. И руками развела: – Я не понимаю, чего ты добиваешься! Ты словно одной рукой подзываешь к себе, а другой отталкиваешь, когда я пытаюсь подойти. Чему мне верить?
Матвей полагал, что ей определённо не стоило верить тем чувствам, которые он зачем-то вырастил и таскал теперь в груди. Только вот не знал, как об этом сказать, не нарвавшись вновь на категоричное "я решу сама". В том, что Ксюша решит и не усомнится в своём выборе, Матвей охотно верил, что ей для этого хватит твёрдости характера.
– Я пытаюсь поступить правильно, – всё же постарался донести он. – Да, ты мне нравишься. Очень. Я влюблён, правда. Но разве это означает, что я могу эгоистично захапать тебя себе, ни на что больше внимания не обращая? А как же ты? Твой соулмейт, твоё светлое будущее? Разве я могу просто влезть и всё это перечеркнуть? По-моему, не имею права.
Ксюша посмотрела на него каким-то странным взглядом, исполненным чуть ли не жалости.
– Никак в толк не возьму, – протянула она с задумчивой нежностью, – почему ты о себе говоришь как о каком-то жутком неликвиде? Так, словно с тобой меня впереди ждёт только мрак и ужас, и совсем ничего человеческого? Я не верю. Ты же чудесный, я сейчас уже вижу, что чудесный. И нравишься мне. И я искренне не понимаю: почему мы не можем всё-таки попробовать? Если как будто всё к этому и ведёт?
– Потому что я-то тебе чужой, – сказал Матвей, пытаясь ответить на оба вопроса сразу. – Я не твой соулмейт. Для тебя у судьбы приготовлен кто-то другой. Кто-то, с кем всё будет правильно. А я так, под ногами путаюсь и тебя с толку сбить пытаюсь.
Ксюша снова потянулась к нему, неумолимо настойчивая в своей нежности.
– Сбей меня с толку полностью! Я очень этого хочу, – жарко попросила она. Обняла Матвея за шею, приподнялась на цыпочки, доверчиво вскинула лицо, коснулась губами губ... Матвей пропал примерно сразу же и начисто. Дальше он взахлёб, с жаром целовал Ксюшу, обнимал её, упиваясь тем, как восхитительно трепещет её теплое дыхание, как она отзывчиво жмётся ещё ближе. Он был уверен, что потом его совесть будет биться в невыносимых корчах и сожрёт его изнутри, но сейчас – сейчас пальцы Ксюши быстро проскользнули к нему в волосы, обжигая лаской, а её торопливые вздохи между поцелуями походили на маленькие сладкие стоны, и это казалось самым важным, важнее всего на свете.
– Ну вот же, – радостно шепнула ему Ксюша, когда он наконец кое-как взял себя в руки и заставил себя перестать пожирать лаской её манящие губы. – Вот, видишь? Хорошо же! Почему ты думаешь, что дальше станет плохо? – И прежде, чем Матвей успел раскрыть рот для ответа, она грозно, чуть шутливо предупредила: – Если снова начнёшь рассказывать мне что-то про то, что ты "чужой", я тебя покусаю. Ты ничей. Сам сказал. Я могу забрать тебя себе, и ничего нам за это не будет.
Матвей сомневался в правильности её рассуждения про "нам ничего не будет", но послушно не стал заговаривать на эту тему. У него в запасе был ещё один аргумент.
– Потому что ты забудешь, – сказал он. – Я выйду отсюда, и это всё сотрётся, словно и не бывало. И ты не вспомнишь ни о том, как меня целовала, ни о том, что мне говорила. И уже завтра посмотришь на меня как на дурака, если я сунусь к тебе с рассказами о наших вечерних свиданиях.
– Ну что ты! Когда я на тебя так смотрела? Не наговаривай на меня, – возразила Ксюша. Немедленного контраргумента, впрочем, у неё не нашлось. Ещё несколько мгновений она смотрела на Матвея так, словно выискивала что-то в его лице, словно ещё чего-то от него ждала, каких-то реплик, которые всё исправят и всех спасут, а потом всё же спросила: – Но ты ведь как-то помнишь? Как? Что мне сделать, чтобы я могла так же?
– Не знаю, – сказал Матвей. Он пытался звучать твёрдо – но в то же время хотел быть искренним, а потому несколько путался в собственных показаниях, и это явно не шло ему на пользу. – Вернее, я догадываюсь. Но, во-первых, не уверен до конца, а во-вторых, даже если бы и знал наверняка, всё равно тебе не сказал бы. Единственное, что я знаю наверняка – что это больно. Очень. Что такой боли я тебе ни в коем случае не желаю.
Он ожидал ещё одного взрыва возмущения. Но вместо этого лицо Ксюши вдруг стало каким-то трогательным, обезоруживающе ласковым.
– Тебе было очень больно? Бедненький, – протянула она – страшно было подумать – едва ли не с любовью. И осторожно коснулась тёплой ладонью груди Матвея, примерно напротив сердца: – Вот здесь?
– И здесь тоже, – обтекаемо согласился Матвей, сглотнув. Он не горел желанием вспоминать, как его скручивало болью, когда рвалась тугая связь соулмейтов, и какой отвратительной жизнь потом казалась неделями, а ещё – он совершенно точно не хотел жаловаться и напрашиваться на жалость.
– Бедный мой, – тихонько повторила Ксюша всё с теми же интонациями, которые разрывали Матвея изнутри. И вдруг посмотрела с неожиданной твёрдостью, которая с трудом вязалась с нежностью в её голосе, и, по-прежнему не меняя интонаций, сказала: – Я готова. Если это нужно, чтобы остаться с тобой... я хочу, я готова рискнуть.
Она в эти мгновения выглядела и звучала как ожившая мечта, а Матвей был всего лишь человеком – а ещё, очевидно, трусом и подлецом – и противостоять такому соблазну никак не мог.
– Ты невероятная, – растрогано сказал он и крепче прижал Ксюшу к себе.
– Что, неужели это наконец "да"? – мягко подколола его Ксюша. И тихонько призналась: – Это хорошо, если так, это... облегчение, на самом деле. А то я уже немножко не понимала, куда мне деваться. Вроде и в открытую дверь пытаюсь пройти, а вроде ты говоришь, что там закрыто и пропускать не хочешь. Я запутываться начала. Даже стала думать, вдруг я всё-таки неправильно тебя поняла. Но я ведь... вроде правильно? Так, получается?
– Очень правильно, – согласился Матвей. И всё-таки пробормотал себе под нос, позволил страху выскользнуть наружу ещё раз: – Я только боюсь, что за этими воротами окажется совсем не то, на что ты надеешься. Что-то разочаровывающее.
– Не верю, – заявила Ксюша ему в плечо. – Ты же так обо мне переживаешь уже сейчас, я не верю, что ты позволишь случиться чему-то плохому. Невозможно. – Она вновь приподнялась на цыпочки, снова призывно подставила лицо – и Матвей послушно склонился к ней, опять потерялся в горячей ласке. Он отдавал себе отчёт в том, что Ксюша сейчас, по сути, просто его продавила, продавила и уничтожила – слабак, тряпка, это ведь потом даже будут не твои проблемы, не твоя боль, а её, – но всё-таки увлёкся, продавился, позволил Ксюшиному напору и собственным желаниям возобладать над здравым смыслом.
Может, и впрямь – ничего такого уж плохого не случится?..
Ксюша доверчиво трепетала у него в руках, комкала пальцами его футболку, цеплялась за Матвея так, словно продолжала бояться, что он вот-вот растает, испарится, окажется миражом или сном. Она ни словом не возразила, когда Матвей бережно усадил её на кровать – у него искренне не было в мыслях ничего такого, он просто полагал, что так разница в росте станет почти незаметной и Ксюше будет удобнее к нему тянуться, – и даже сама заспешила, заёрзала, выпутываясь из своей кофты. Матвей едва успел поймать её за запястья.
– Ты что? – ошеломлённо уточнил он – а в висках уже грохотало от того, как Ксюша открыто, доверчиво была готова предложить себя до конца. – Куда же ты так спешишь, милая?..
Ксюша очаровательно смутилась.
– Очень тороплюсь, да? Прости, – торопливо повинилась она, опуская глаза. И совсем уж тихо призналась: – Мне просто показалось, что ты хочешь... и я подумала, что, в общем, тоже хочу, и... я неправа? Боже, как неловко. Извини, – и она отвернулась, пламенея щеками.
Матвей не знал, как ему не завыть рядом с ней. Гореть он уже точно горел – стоило ей сказать, что она хочет, и в груди вскинулось отзывчивое пламя, и теперь постепенно переходило на рёв, горячо билось о рёбра изнутри.
– Но зачем? Ты ведь даже не запомнишь сейчас, – растерянно сказал он, попытался воззвать к тому аргументу, который сейчас видел и который казался разумным. – Так зачем тогда, милая?
– Зато запомнишь ты. Правильно? Ты ведь запомнишь? – сказала Ксюша и подалась чуть ближе. – Тогда это будет для тебя. Считай, что это в знак того, что ты мне очень нравишься. В знак того, что я настроена по-настоящему серьёзно, что я решила твёрдо и хочу быть с тобой, а не заниматься поисками какого-то неведомого соулмейта. Или ты... отказываешься? – Её голос уязвимо вздрогнул, и Матвей крепко прижал её к себе, зарылся лицом в её русые волосы.
– Ну что ты. Как я могу от тебя отказаться, – глухо пробормотал он. И – вор, подлец и вор, он не имел права – коснулся её нежной шеи поцелуем. Ксюша тихонько ахнула. Она вдруг мигом вся стала мягкой, чуть изогнулась и откинула голову, сильнее открывая шею.
– Ой, да, – чуть слышно шепнула она. Матвей поцеловал её настойчивее, рискуя оставить следы на тонкой коже. Он почувствовал, как взволнованно трепещет дыхание в её хрупком горле, и от этого голова окончательно закружилась. Хотя его и так уже совсем кружило от того, как тесно Ксюша льнула к нему, как её доверчивое сердце билось прямо ему в рёбра.
Он уже сам снял с девушки кофту, спустил с круглых плеч лямки бюстгальтера, коснулся бережными поцелуями обнажившегося девичьего тела. Ксюша в его руках ощущалась маняще мягкой, но вместе с тем отнюдь не безвольной. Она сама тянулась навстречу, и её руки уже проскользнули к Матвею под футболку, касались то спины, то груди, тревожили осторожной лаской, от сладости которой сводило спину.
Матвей взахлёб целовал Ксюшу и шептал, что она прекрасна – шептал ей, её нежному телу, прелестной груди, аромату и вкусу тёплой кожи. В близости к девушке тянуло потеряться напрочь. И где-то здесь, пожалуй, был последний шанс остановиться, взять себя в руки... и Матвей этот шанс успешно пропустил, когда уложил Ксюшу на одеяло и склонился над ней, безоглядно нырнул в омут её тёплых объятий.
Объятий и не только.
Соприкосновением обнажённых тел Матвея обожгло ещё до того, как он в первый раз толкнулся меж Ксюшиных призывно раскрытых бёдер, до того, как она тесно обхватила его собой и отзывчиво застонала. Она была прекрасна – вся, до кончиков пальцев, до кончиков волос, до последнего томного звука, сорвавшегося с губ, ярко зарозовевших от настойчивых поцелуев. Матвей погружался в её нежное тело снова и снова, горел от наслаждения, которое дарила её нежная близость, выдыхал ей на ушко милые слова, насколько хватало дыхания. Ксюша обнимала его всё жарче, скользила ладонями по его спине, по плечам и волосам так, словно ей не хватало рук для того, чтобы обнимать так, как хочется.
Она стоила того, чтобы её украсть, тысячу раз стоила, каждой секунды, проведённой с ней.
Матвей едва успел взять самого себя под контроль и отстраниться перед последним моментом, и испачкал девушке бёдра и живот – но она, кажется, совсем не обиделась. Даже как будто толком этого не заметила. Ксюша смотрела из-под ресниц с ласковой теплотой, медленно гладила Матвея по щеке и улыбалась с таким блаженством, что хотелось немедленно поцеловать её снова, прямо в эту дивную улыбку.
– Я верила, я знала, что с тобой будет хорошо, – сказала Ксюша, и Матвей вжался щекой в её ладонь, чувствуя себя очень подлым, но очень счастливым. – Зачем мне кто-то другой? Когда я с тобой почти что как в раю? А ты... тебе понравилось со мной?
– Конечно! Даже больше чем просто "понравилось". Смотри: ты ведь вся теперь в следах моего восторга, – заверил Матвей. Возможно, это было слегка на грани фола – но Ксюша в ответ смущённо хихикнула и ничем не дала понять, что ей неприятно такое слышать.
Когда они оба немного отдышались, Матвей настоял на том, чтобы проводить Ксюшу в ванную, и помог ей смыть "следы восторга". Ксюша, впрочем, позволила себя уговорить без особых препирательств. На Матвея она смотрела с яркими искрами в глазах, вся лучилась влюблённостью. И выглядела счастливой – даже сквозь усталость, набрякавшую на её лице всё заметнее.
– Ой, что-то меня совсем в сон клонит, – стыдливо призналась Ксюша, уже когда Матвей растирал её пушистым гостиничным полотенцем после душа. – Но это же натурально ужас! Я так хотела, чтобы ты был со мной – и вот, теперь ты рядом, а я... теперь по этому поводу спать завалюсь, что ли, позорище какое.
– Ничего страшного, – заверил её Матвей. – Сегодня было много эмоций, ты устала, это нормально. Что ж тебе, вообще не спать теперь из-за того, что я рядом ошиваюсь?
– Ну да, это, наверное, будет крайность, – признала Ксюша. Матвей поднял её на руки – она прильнула головой к его плечу доверчиво и сонно – и отнёс девушку обратно в комнату, на постель, укрыл одеялом.
Но когда он попытался было отойти, полагая, что на этом их с Ксюшей вечер закончен, девушка неожиданно цепко поймала его за руку.
– Оставайся, – попросила она. – Куда ты убегаешь? Зачем? Разве тебя прямо сейчас ждут где-то ещё? Останься, пожалуйста.
Прямо сейчас Матвея действительно нигде не ждали, а потому он всё же уступил и проскользнул к Ксюше под одеяло. Ксюша немедленно обняла его за шею, горячо поцеловала в губы – и устроилась рядом поудобнее, растеклась по его плечу.
– Вот. Хорошо же, – сказала она. И мечтательно добавила: – А будет ещё лучше, если ты и утром тоже будешь рядом. Я очень обрадуюсь. Ты будешь?
– Я буду, – осторожно пообещал Матвей.
Потом Ксюша уснула рядом с ним, с тенью счастливой улыбки на лице, а Матвей ещё какое-то время лежал без сна и думал. Постепенно очищал голову от тяжёлого розового тумана, снова начинал рассуждать внятно и относительно здраво. И вскоре заметил одну, как ему показалось, очень важную деталь.
Ксюша за этот вечер ничем не выдала, что ей больно. Значит, её связь с соулмейтом ещё держалась, ещё была в силе. Проигнорировать и скрыть боль от разрыва девушка бы не смогла – Матвей ещё прекрасно помнил, как в эти мгновения мучительно выламывает рёбра, так, что становится нечем дышать. И сейчас он думал о том, что Ксюши это ещё не коснулось – нежной, чудесной Ксюши, которая такой боли не заслуживала ничем, а заслуживала одного только безграничного счастья, – и медленно двигался к выводу, который считал очень верным.
Он увлёк Ксюшу и увлёкся сам, и в итоге они вместе совершили ошибку – но, судя по всему, пока не фатальную. Её ещё можно было исправить, взять себя в руки, оставить Ксюшу в покое, не мешать ей с уготованным для неё соулмейтом.
Справиться с искушением у Матвея получилось только под утра. Он осторожно, чтобы не разбудить Ксюшу, выскользнул из-под одеяла, оделся как можно быстрее и тише и огляделся, проверяя, что ничего не оставил и не позабыл, что ничем не выдаст своего здесь ночного присутствия.
Разве только намёком. Совсем смутным.
Ксюшина белая турнирная кофта с напечатанной на спине фамилией свисала со спинки стула, небрежно брошенная. Чуть поколебавшись, Матвей протянул руку и осторожно забрал её.
Это не трофей, нет-нет, ни в коем случае. Это для памяти. Кощунством будет позабыть.
Поутру он наблюдал, какой растерянной Ксюша бродила по отелю, словно что-то потеряла и понять не могла, что и где, только чувствовала потерю – строго говоря, наверное, именно так оно и было, – и боролся с стыдом и с удушающим чувством вины. Но потом из этого отеля они разъехались по разным городам, и встретиться раньше осени им не светило, потому что для Матвея на этом сезон закончился. И постепенно стало легче – и ему самому, и, судя по Ксюшиным соцсетям, ей тоже.
Матвей смотрел на её счастливое, сияющее лицо на фотографиях в инсте и убеждал себя, что все сделал правильно.