17.
Сны твоих мёртвых друзей - Счастлив
Каждый раз, когда машину потряхивает, его сильнее начинает тошнить. Голова болит, затылок разрывает. Он всё чаще посматривает в сторону пакетика, молча выданного водителем в начале поездки.
Пейта, без единой эмоции на лице, держит руль, всматривается в сугробы. Что-то ищет.
И Крик знает, что именно. Точнее кого.
Головная боль душит. Он старается не думать о том, что делает больно, во всех возможных смыслах.
Где же они, ну где же...
Не думать.
На заднем сиденье ворочается Канари, и Минта гладит его по голове - Крик видит в зеркале. Надор дрыхнет по другую сторону от медика, уложив плечо ему на голову. Сразу видно, кому ногу зарядом разорвало, а кто просто за компанию прилег подремать.
Рядом Керел, бледная, зареванная. Она ведь...
Тошнит. Смотреть назад нельзя. Вспоминать гадкие картины тоже. Может, все-таки пакетик...
Пейте что-то приходит в голову - никогда не поймёшь, о чем он думает - и резко вжимает тормоз в пол.
Крик виснет на ремне безопасности и слепнет от боли. Желудок стремительно жаждет выпрыгнуть наружу.
- Нашёл.
И одно слово ставит его на место.
Нашёл.
Крик почти вываливается из машины - всё вертится, кружится, как в хороводе, мигрень невыносимая, - сползает по дверке. Не падает. Уже хорошо. Бинты стягивают лоб. В крайнем случае, мозги не вытекут, надо сказать спасибо Минте...
Пейта стоит рядом с какой-то палкой. Она одна на всю беспросветную белую пустыню, торчит себе такая из сугроба, подозрительная...
Крика бьёт по затылку. Он падает на колени.
Это не палка. Это автомат.
Из сугроба торчит чёрная ткань.
- Нет.
Нет. Такого просто не может быть. Они скинули куртки и убежали, потому что придурки, которым стало жарко. Янар наверняка порвал свою, вот и сбросил. Или Нурай окончательно сошёл с ума и решил, что бегать в минус тридцать в одном бронежилете - хорошая затея. Он же волк, они по определению люди неадекватные.
Кожа горит из-за снега, ладони красные, но Крик все равно его разрывает. Отмахивает в сторону слой за слоем, обжигается, ругается.
Это куртка. Это просто куртка. Она одна тут валяется, как брошенка, это просто куртка.
Куртка. Просто куртка в снегу.
Синие волосы. Бледная рука.
Больно. Крика все-таки выворачивает в соседний сугроб, подальше от находки.
Ему плохо. На физическом, ментальном, метафорическом и чисто человеческом уровнях.
Это его дети. Его мальчишки. Лежат и не шевелятся. Бездыханные, синеватые.
Пейта молча смотрит на эту картину без единого комментария. Рядом встаёт Керел. Ничего не говорит.
Недалеко находит нож. «Жизнь - это не страх, а риск» - старая гравировка. Крик никогда её не понимал. Волки, наверное, тоже.
Пейта его поднимает, внимательно осматривает.
- Мне жаль. - Выдаёт наконец-то.
- Тебе не жаль, - смеётся Крик.
Пейта пожимает плечами. Не спорит.
Крик поднимает на отвратительно голубое небо глаза - желудок, в сговоре с больным мозгом, готовится к второму заходу - и ни о чем не думает.
Пульсируют виски.
- Я же просил меня пристрелить. Взрослые должны умирать первыми.
«А вы лопатку с собой таскайте» - стоит высокий тембр в ушах. Невозмутимое лицо.
«Прорвёмся, мастер!» - звонкий смех.
- Поехали. - Пейта - Пейта! - отворачивается - отворачивается!
Пейта отворачивается! Ему тоже бывает больно. Так он не машина.
Так он умеет привязываться. Домашняя псина, чтоб его...
Крик оставляет едкие комментарии при себе. С трудом поднимается. Смотрит на внедорожник. Думает.
Лагерь ждёт. Выжившим нужна помощь и лидер. Пейта такоё не любит, Керел не потянет, Роланда снова не в строю. Опять все карты ставят на Крика.
А Крик жить не хочет. Хотел ли когда-то?
Садится в машину, пристегивается. Раскрывает пакетик - на всякий случай, чтобы не было конфузов.
Они заканчиваются один за другим.
Крик последним не станет. Он об этом позаботится.