Пролог
Когда мне было 5 лет, я впервые узнала о том, что существует некая "смерть".
Я сидела дома и собирала пазл. В коробке не хватало нескольких деталей, поэтому лошадь получилась одноглазой. Тогда я вырезала из бумаги недостающую по форме деталь, нарисовала там маленький круг жёлтым карандашом и затем аккуратно положила на место, где должен быть недостающий глаз.
Я побежала на балкон, там стояла моя мама. Она разговаривала с кем-то по телефону. Увидев меня, она повесила трубку и начала плакать. Я тоже заревела, видя её слёзы.
Потом мама сказала, что мне надо присесть. Я не поняла, зачем нужно именно сесть, но мы пошли в гостиную и сели на диван в углу. Мама вытерла слезы с щёк и сказала:
— Марси, твой папа умер.
Я не поняла, как это – "у-м-е-р"? Для меня это было из разряда тех странных заумных слов вроде "регистрации" или "аренды".
Я спросила у мамы, что это значит.
— Это значит, что папа больше к нам не вернётся. Никогда.
Я подумала, что он просто нас разлюбил, поэтому и ушёл. Я запомнила, что умереть – значит разлюбить кого-то.
Когда мне стукнуло шесть, я играла с Ларри в парке. Ларри был единственным ребёнком в округе примерно моего возраста, поэтому мы держались друг друга. В один момент тот обиделся на меня за то, что я не дала ему поиграть с моим плюшевым щенком. Я подбежала к маме, сидящей на скамейке неподалёку и закричала голосом, полным разочарования:
— Мам, Ларри умер!
Женщина сорока трёх лет, с усталым бледным лицом, едва прикрытым поседевшей чёлкой, эта женщина звалась моей матерью. Она окинула парк взглядом, и увидев Ларри, безумно бегающего за бабочками, она взяла меня за руку и повела домой.
Она отвела меня в мою комнату и приказала посмотреть на картинку лошади из кусочков пазла, висящую в деревянной рамке на стене. На ту безглазую лошадь, которой я когда-то подарила зрение.
— Если лошадка убежит от тебя, это не значит, что она умерла.
Мама посмотрела на меня, ласково улыбнулась, а затем продолжила:
— А теперь представь, что я сейчас сниму лошадку со стены и кину на пол. Что произойдёт?
Я ответила, что она разобъется.
— Она умрёт, Марси.
Тогда я запомнила, что умереть – это когда ты рассыпаешься на двести маленьких частей. На двести маленьких кусочков пазла.
Когда мне стукнуло 10, я начала замечать, что все в парке – взрослые или подростки. Мне было скучно. Мама объяснила, что дети в мире больше не рождаются.
Когда у меня оставалась пара недель до 11-летия, я перестала ходить в парк. Ларри куда-то пропал и я потеряла всякий смысл выходить из дома.
К началу подросткового возраста я уже знала, что на улице опасно.
Едва ли мне исполнилось пятнадцать, на город напали бродяги - люди, потерявшие свои дома и место работы. Это были бывшие акушеры, педиатры, стилисты, домработницы, учителя, воспитатели и няни. Они громили магазины и грабили дома. С приходом бродяг настал расцвет проституции.
Тогда моя мать стала возвращаться домой уставшая и только под утро.
В семнадцать я иногда самостоятельно выходила на улицу. В магазинах постоянно сновали громилы-наёмники с огрубевшими от холода и шрамов лицами. Те часто поглядывали на меня, как смотрит на меня моя мама. С какой-то досадой, грустью. Они не любили меня досматривать на входе, но такова была их работа.
Мне было жаль бродяг. Я воровала у своей матери деньги, чтобы купить несколько банок консервов и раздавала всё им. Каждый вечер меня ждали за углом соседнего дома. Однажды я снова не свернула в сторону своего подъезда и пошла кормить бродяг. В тот раз их было много больше, чем обычно. Я протянула одному из них пакет, но самый старый из них - седобородый мужчина с двумя верхними гнилыми зубами, выхватил еду из моих рук и бросил на землю. Он схватил меня за шиворот и начал снимать куртку. Я помню его гнилое шумное дыхание. Я помню их липкие костлявые руки, скользящие по моему животу. Помню, как они перевязали мне рот чьим-то ремнём, чтобы я не могла кричать.
С того дня меня тошнило от одного лишь вида консервированного мяса.
Когда мне было восемнадцать, на город снова ополчились бродяги. В этот раз они не оставили от Ньюгардена и камня на камне.
Я помню, как проснулась ночью от удушья угарным газом. Я помню горящие ситцевые шторки и выжженную дверь, в которую кто-то настойчиво ломился.
Я помню звериное лицо урода, который воткнул моей матери заточенный кусок какой-то железяки прямо под рёбра.
Она умерла. Разбилась. На множество маленьких кусков пазла, которых невозможно собрать назад.
Я помню, как бежала. Кажется, прыгнула со второго этажа вниз, в сугроб. Я помню холод и окоченелые руки. Помню, как шла в пижаме по зимнему лесу.
Так я впервые покинула город. Я не знала что будет за лесом, город ли или пустошь. Я знала только одно: нельзя позволить себе разбиться.