Твой Последний Бой

Шёл снег. Большие мокрые хлопья, лениво кружась, летели к земле и, едва коснувшись пока ещё тёплого асфальта, расплывались коричневыми лужицами грязи. Они не таяли лишь на лицах мёртвых солдат, и, прикасаясь к недавно живым лицам, больше не шевелились. Снег застывал на коже ледяной коркой, будто пытаясь сохранить последний вздох, урвать ещё момент, но остекленевшие глаза упрямо продолжали упираться в небо. Тихо. Так тихо, что рвётся сердце, хочется кричать, хочется разрушить жуткий пейзаж, похожий на владения снежной королевы.

Большой грузовик, полный трупов, не трогается с места уже второй день. На тысячу миль вокруг не звучал ещё вздох. Воздух не двигается с места, не дует ветер. Всё замерло и больше не проснётся.

Но на третий день на краю пустоши, внутри небольшого грузовичка, окружённого такими же остывшими телами, зелёного и неприметного, кто-то вздохнул. Тишина треснула, разошлась по швам и распалась на множество осколков. Ветер сбился с привычного курса и заметался. В ледяной купол добавилось еле теплящееся дыхание, и мир, растерявшись, обрушился в лёгкие любимчику Фортуны. Темнота распахнула свои тиски, и он ослеп, продолжая делать рваные вздохи.

Он лежал в том самом грузовике, а любопытные звёзды сверху заглядывали в дыры брезентового тента, растянутого над кузовом, и будто пытались что-то сказать. Он вздохнул ещё раз, попытался подняться на локтях, и пришла боль. Она вонзила свои острые когти ему в руку, будто пытаясь разорвать её пополам, и начала мучительный путь от локтя к кисти и наоборот. Пустоту взорвал протяжный, оглушающий крик, и грузовик еле заметно качнулся от движения раненого. Он повернул голову слегка вправо, чтобы посмотреть на раскромсанную пулями руку, и широко улыбнулся.

— Я жив, гады! Жив!

И тут же зашёлся в диком крике, закатывая глаза от боли. Здоровая рука, расположившаяся с другой стороны, лежала на чьём-то лице, холодном и неподвижном. Солдат, стиснув зубы, чтобы не заорать и не привлечь этих тварей, приподнялся на левой руке и бросил взгляд на местность перед грузовиком. Заледеневшая, застывшая пустошь, где лишь изредка перешёптывались голые ветви деревьев, и трупы, разбросанные тут и там.

Корчась от боли и не без ужаса, он с грехом пополам выполз из грузовика и свалился на покрывшуюся льдом дорогу. Трещина прошла по ледяному покрывалу земли, и воздух, казалось, стал ещё холоднее. Оторвав у ближайшего свалившегося тента зубами кусок, солдат обмотал его вокруг раны, затянул и снова упал. Он потерял сознание. Но он всё ещё был жив. Всё ещё.

Его разбудил маленький мутант, уже собирающийся пожирать остатки его товарищей. Один, без своей стаи, рат выглядел жалко и даже глупо. Будто маленький злобный котёнок, жрущий человеческое мясо. Даня схватил первый попавшийся кусок переднего стекла и из последних сил ударил зверька. Пальцы еле слушались, не хотели отпускать осколок, не гнулись и леденели. Скребнув последний раз по асфальту и разжав тиски несчастного осколка, он выхватил из нагрудного кармана последние спички.

Он смутно помнил, как ему пришлось долго чиркать тонкой палочкой, выпадающей из остекленевших пальцев, о холодный бок такой же маленькой коробочки, и ещё терпеть жуткую боль. Он был опустошён и отключен, делая все движения на автомате, будто робот, запрограммированный на одни действия. Удивительно, но тогда он не чувствовал ни боли, ни тоски, ни даже грусти. Он просто знал, что не может оставить товарищей на съедение жадным мутантам. Как только на конце спички затеплилась небольшая искра, он бросил её в связку тентов, и всё заполыхало. Тела, брезент, деревянные приклады ружей. Яркие языки пламени, то распадавшиеся на искры, то возвращающиеся обратно, плавили лёд и окружали трупы, начинающие чернеть. Даня вытер глаза, слезившиеся от резкого потока тёплого воздуха, так резко граничившего с холодным.

Он упрямо пополз обратно в кузов грузовика, чтобы лечь среди бывших - мёртвых, - товарищей и забыться тяжёлым сном. Кажется, ему снилась медсестра из полка, который занимал соседние позиции. Он видел её только пару раз, но ему рассказывали, что она обходится с пулемётом лучше некоторых бойцов и из пистолета стреляет лучше победителей олимпийских игр. Правда, это было всё. Он больше ничего о ней не знал. Лицо медсестры сменилось яркими и, наоборот, блеклыми пятнами, потом всё угасло вовсе, и Даня уснул по-настоящему.

Когда он проснулся, солнце подходило к отметке полудня, а в воздухе кружили завитки дыма и запах гари, отвратительный до тошноты. Но как только солдат захотел подняться, ему пришлось замереть и затаить дыхание. Его пальцы на левой, здоровой руке, согрело чьё-то мимолётное, почти несуществующее дуновение тёплого воздуха. Его рука лежала на покрытом брезентом лице, на чьём-то профиле, оказавшимся нетронутым дыханием смерти. Но стоило Дане шевельнутся, правую руку вновь обожгло невидимым пламенем, и его шипение заглушило очередной вздох второго выжившего. Так же, как раньше, Даня выполз из грузовика, чтобы осмотреть дымящуюся дорогу и множество тлеющих останков. Тяжело сглотнув, ему пришлось обернуться, чтобы, хрипя, протянуть руку и ухватиться за брезент, скрывающий тело, но тот, очевидно, за что-то зацепился, поэтому солдат бросил напрасные усилия.

Выругавшись себе под нос, Даня попытался стянуть уже пропитавшуюся кровью насквозь повязку, но боль лишь затаилась, тихо скребясь в дверь, и при первой же возможности вырвалась наружу. В глазах вспыхнули фейерверки, и мысли растеклись в беспорядке и шуме, что-то запищало. Кровь колотилась в виски изнутри черепа. Тук-тук-тук... Глаза вновь закатились, и он увидел небо. Тёмное, хмурое и грязное, несравнимое ни с чем. Оно было похоже на металл, немного заржавевший и покрытый копотью, но всё ещё ослепляющий. Когда боль немного притупилась, а пропитанный тёмной кровью кусок ткани занял своё место на дымящемся асфальте, Даня зажёг ещё одну спичку, на этот раз справившись быстрее. Нужно было наложить ещё одну повязку или смастерить тампонаду, пока его снова не поглотил болевой шок. Да и сюда скоро должны были нагрянуть матэры, если только они уже не затаились у него за спиной.

Когда костёр, сложенный из остатков тента и обрывков одежды, загорелся достаточно, чтобы обогреться, Даня заставил себя подняться. Рукой он старался не двигать - лишние движения только ухудшат его положение. Нужно было добраться до аптечки, которая лежала достаточно далеко и не успела сгореть. Честно - он надеялся, что сгорит сам. Но если жизнь выбирает тебя второй раз - лучше не перечить. Нужно было спасти себя и, по возможности, второго. Его рука коснулась мягкой ткани - белая, испачканная в грязи и копоти, но такая драгоценная сумочка с препаратами. Первым делом он вынул бинт, и его было вполне достаточно, чтобы, наплевав на ощущения, засунуть его прямо в рану. Даня изо всех сил старался не кричать, но, когда твоя рука прострелена, и ты чувствуешь, будто в неё стреляли второй раз - это невозможно.

Когда он почувствовал, что наконец способен двигаться свободней, солдат, шаркая и всё так же держа одну руку другой, в то же время держа за ремешок аптечку, направился обратно к грузовику. Даня закинул сумочку подальше - ему нужно было вытащить оставшиеся трупы. Осторожно вытащив окоченелое тело из-под живого, он приподнялся на здоровой руке и снова влез внутрь. Нужно было отцепить брезент, чтобы вытащить из "ловушки" счастливчика. Ткань задели несколько небольших гвоздиков, которые несколько - дней, может часов, - назад солдаты вместе с Даней прибивали к щуплым стенам грузовика, чтобы укрепить своё положение и сохранить свои забытые Богом жизни. Очевидно, эта штука сработала - немного не так, как ожидалось, но сработала. Даня осторожно поддел брезент, приподняв его, и потянул назад.

Чёрт бы его подрал, если это была не Энид. Её бледное, напоминающее белёсое полотно, лицо казалось мёртвым, таким же, как сотни других лиц, но она дышала. Даня сбросил брезент вниз, на асфальт, и небо покрылось бриллиантами из-за мертвецкой боли в руке. Он совсем забыл про собственное ранение. Сейчас нужно достать воды. Он осторожно спустился с грузовика, осматривая зону бедствия. Воздух, теперь живой, полный запаха гари и чужого дыхания, раскалывался, будто требуя освежающего ветра, прогнавшего бы жуткое зловоние горелой мертвечины и обугленного пластика. Солдатские фляжки, выкованные в подземных бункерах, защищённых от радиации, должны были сохраниться среди пожара.

Он порылся в небольшом, кое-как сшитом из прочной парусины рюкзаке, попавшем прямо под машину. Парусина - прочная, на рынке стоит пятьдесят банок консервов, и может пригодиться практически везде. Но ею он займётся позже. Вода оказалась вполне себе нормальной - не подхватила ржавчину со стенок фляги и не помутнела. Значит, всё закончилось не так давно.

Даня, если быть честным, заколебался лазать в грузовик и вновь падать на твёрдый асфальт, раз за разом чувствуя невыносимую боль в правой руке, и таким образом травмируя её ещё больше. Удивительно, что она вообще ещё двигалась, а если с пулей туда попала какая-нибудь далеко не стерильная частица, можно будет просто приставить пистолет к подбородку. Спокойно ампутировать себя конечность, здесь, в одиночестве и без даже самых простых препаратов, он не сможет. Главное - спасти Энид.

Он осторожно, тратя бесценное время, вновь залез в грузовик и приложил ржавую железяку со спасительной жидкостью к губам девушки. Она, до этого не подающая никаких признаков жизни, кроме еле слышного дыхания, вдруг сильно поперхнулась и резко села, оглядываясь вокруг круглыми глазами. Похоже, что ранений у неё не было вообще. Даня, облегчённо вздохнув, откинулся на хрупкую стену грузовика, прикладываясь к фляге. Спасительная влага, река, оживившая заброшенный оазис среди пустыни, привела мозг в чувство. Если рассуждать, то рассуждать логически.

Энид находиться в полу шоковом состоянии. Ей нужно прийти в себя и попить, чтобы восстановить силы. Тогда она сможет помочь ему снова перевязать руку, и можно будет проверить все рюкзаки, собрать оставшиеся вещи, которые могут пригодиться, и придётся найти укрытие.

Девушка, которая наконец удосужилась посмотреть на него, задышала легче.
- Что произошло?

Её голос, немного хриплый, то и дело срывался на более высокие ноты, и Энид всё ещё была в состоянии шока. Она, так же, как и Даня, не помнила, как всё закончилось. Будто клякса, чёрный провал в памяти разрастался, и Даня с каждой минутой помнил чуть меньше. Кажется, полковник приказал не жалеть себя и отключить голову - но было ли это на самом деле или только догадки? Единственное, что он знал точно - всё закончилось не в лучшую сторону. Он не знал, кто умер и кто выжил, не знал, почему, но ему было достаточно факта, что выжил он.

- Если ты думаешь, что я что-то помню, то это не так.

Энид разочарованно выдохнула, смахнув невольно набежавшую слезу.

- Что с тобой?

Коротко и ясно. Никаких масштабных расспросов, никаких рыданий - пара слезинок и мгновенный переход к делу. Она умеет выживать на войне, это было ясно. Кажется, её губы ещё дрожали, но она не подавала виду.

- Огнестрельное, в руку. Не думаю, что органы, связки или вены повреждены, но, скорее всего, в ткань забились осколки пули. Как только я очнулся, наложил бинт, недавно постарался сделать тампонацию. Жуткая это работа.

Энид грустно ухмыльнулась, продолжая оглядывать поле, прожжённое и резко режущее глаза отливами солнечного света. Само солнце имело вид оранжевого диска с резко очерченными краями, так, что они могли смотреть на него невооружённым глазом. Некоторые склоны были освещены больше, и на них легче было разглядеть остатки большой бойни - тела, оружие и мечущиеся на ветру листы бумаги. Очевидно, это были так и недописанные, прерванные тревогой письма солдат домой, туда, где ждали их несбыточного возвращения. Дане вдруг захотелось взять какую-нибудь СВД или АКМ и палить в небо, пока пуля не совершит рикошет в него самого. Все эти солдаты шли в бой и даже не знали, ради чего умирали.

Он почувствовал холодные пальцы, коснувшиеся его руки. Энид ощупала место ранения и даже не моргнула, когда Даня невольно зашипел.

- Ты сделал всё просто отлично. Я наложу бинт заново, когда найду больше препаратов. Потом нужно будет поискать еды и способа добраться до ближайшей станции. Как думаешь, что ближе?
Кажется, она дрожала, когда задавала этот вопрос. Появилось странное чувство - хотелось выйти из этого дерьма, держа её за руку. Даня мысленно раскинул перед собой карту, по которой они составляли план неудавшегося наступления. Энид вздрогнула и пригнулась, когда на холме появилась сгорбленная, в свалявшихся и бесформенно повисших тряпках, одинокая фигура матэра. Они затаили дыхание. Матэры, некогда бывшие людьми, подвергнутые страшной радиации, и теперь похожие на мумии, кровожадные и безжалостные, имели отвратительное зрение, но очень чуткий слух. Если он слышал их, и за тем бугром целая толпа таких же чудовищ, их мимолётному везению конец. Но живая мумия, простояв на возвышении только пару минут, скрылась. Даня облегчённо перевёл дыхание.

- Насколько я помню, Янов или Бункер Учёных. Попробуем добраться до первого, но я не уверен, что мы найдём достаточно продовольствия и оружия. Мне было немного плохо, и я, вроде как... Сжёг почти всё.

Энид только разочарованно выдохнула. Тьма начала сгущаться, воздух, недавно раскалённый и душный, вдруг показался свежим и чистым. Холмы, лишь сверху покрытые редкой, щуплой травкой, у земли резко шли вниз, темнея под сплетениями мха. Если какой-нибудь вообще возможный прохожий кинул взгляд на долину, он мог предположить, что здесь всё умерло. Но они были живы. Молча сидя под последними лучами закатывавшегося за горизонт солнца, глядя на то, как звезда меняет свои цвета, чувствуя, как колышутся редкие колосья овса. Тьма, ледяная и чернеющая, тихо и осторожно наступала сзади, а впереди был свет, переливающийся сквозь траву оранжевым с оттенком розового, бесконечный и притягивающий. Энид осторожно взяла Даню за руку, молча продолжая смотреть на играющий цветами горизонт.

Мир был жив. И они были живы.