3.
- Не чушь, он не один такой.
Не один. Их много. Людей, которых убивали и приписывали им несуществующие болезни, много. И всё это происходило здесь. В этой больнице.
Она пытается собрать свои мысли в кучу, хоть как-то разгрести по полочкам накопившуюся информацию.
Нужно что-то делать. Что-то. Хорошее заключение. Молодец, Орлова. Да ты чёртов Капитан Очевидность.
- Принеси мне...
Она не успела договорить, в дверь постучались. Синицын выглянул сзади из-за девушки, вытягивая шею настолько, что можно было убедиться: кто-то действительно пришёл в морг. Жестом, он показал девушке, чтобы она выходила из холодильника. Вика, не сразу поняв, что от неё хотят, начала двигаться только после толчка в спину от патологоанатома. Синицын, закрыв холодильник, открыл двери, за которыми стояли всего два человека.
Белокурая девушка, с заплаканными, красными от слёз глазами, держала за руку высокого, статного мужчину. Синицын подошёл к одной из колясок и посмотрев на пару, уточнил:
- Мироновы?
Мужчина кивнул. Синицын откинул белую простынь, при синеватом освещении которая казалось чуть-чуть серой. На коляске лежала бледная, слегка ссохшаяся девчушка. Когда-то белокурые, затейливо завитые локоны уже не отдавали золотом, а только прибавляли бледности аккуратному личику. И лишь тонкие губы, сложившиеся в улыбку, отдавали от девочки какой-то умиротворённостью, спокойствием. Мать подбежав к коляске, упала на колени перед девочкой и держась за её белую ночнушку, сдавливая в объятиях, плакала. Плакала так, что казалось, будто здесь никого не было. Громко, чуть не крича, она звала её по имени. Заикаясь от собственных рыданий не успевала полностью сказать имя дочери и снова говорила, снова заикалась и плакала. Глаза высокого мужчины, на которые Орлова сначала не обратила внимания, были красными. Мужчина пару раз моргнул, чтобы сбить жжение от наступающих слёз, но это мало помогло. Ладный, на вид строгий муж проронил одну, затем ещё одну слезу. Он так же подошёл к коляске, накрыл острое подрагивающее плечо жены своей большой ладонью и взял за руку свою дочь. Такая маленькая, хрупкая и холодная ладошка смотрелась резко, неправильно в большой руке отца.
За столько лет работы в больнице Вика много видела счастливых объятий, слёз радости после ужасно долгих операций. Она видела счастье. Счастье потому, что ей ещё не приходилось терять ни одного пациента. А здесь... здесь, на самом последнем этаже, она увидела слёзы утраты, рыдания от потери и совершенно другую, отличающуюся от верха, жизнь.
Она огляделась.
Стены были перекрашены в белый, вокруг стояли точно такие же коляски, но человек, заведующий всей этой небольшой комнаткой, был другой.
Она вспоминала как рыдала всю ночь до того, как зайти туда. Как тряслись руки. И как мамина ладонь крепко держала и её, и брата руку. Твёрдо, сдавливая, но это не помогло. Не помогло, когда высокий, худощавый дяденька с крючковатым носом, явно уставший, что было видно по его мешкам под глазами, откинул белоснежную простыню.
И сейчас, стоя и наблюдая за совершенно незнакомыми людьми, она слышала, как кто-то кричал. Но ни белокурая женщина, ни высокий мужчина не кричали. Она слышала свой крик. С того самого дня. И в своей голове.
Вдох.
Она видит мамины слёзы.
Выдох.
Она чувствует уже навсегда холодную руку.
- Вик?
Лёша волнующе заглянул в девушке в глаза.
- Всё нормально?
- Принеси мне все документы, - девушка выдохнула, пытаясь найти дверную ручку, - касающиеся тех убитых людей.
- Может, тебя провести?
Орлова отмахнулась. Быстро выскочив из морга, она ещё долго не могла отдышаться. Слишком страшно было снова вспоминать, слишком сильно билось сердце, гулко отдаваясь в ушах, когда она вспоминала ссохшуюся кожу на руках и неприятный запах, исходящий от трупа.
Она боялась снова не спать ночами из-за вечных кошмаров. А если и засыпать, то только со светом, страшась очередной галлюцинации. Она не хотела снова ходить к психологу, задававшему глупые вопросы, не хотела выходить из кабинета врача и стыдливо опускать глаза, смотря на надеющийся взгляд матери, которая, кажется, на те полгода была всего лишь телом. Телом, без души.
Она стояла за дверью, вглядываясь в небольшую щель. Подслушивать было нехорошо, но иначе тебе никто ничего не скажет. Адреналин в крови зашкаливал, её могли застукать в любую секунду. Мог поднять глаза Пётр Яковлевич, отвлекаясь от многочисленных бумаг, могла перестать плакать мама, поднимая лицо от напрочь вымокшего платка.
- Всё это на фоне стресса. Нет ничего серьёзного, нужно просто подождать.
- Ничего серьёзного? – мама резко поднялась со стула, отчего последний упал. - Скажите мне, доктор, разве то, что ребёнок каждую ночь просыпается от собственного крика, нормально?!
Девочка нервно жевала нижнюю губу.
- Разве то, что она видит умершего человека, можно считать несерьёзным?!
Губы касается что-то солёное. Слёзы бегут по щекам не останавливаясь, не прекращая капать на футболку. Девочка закрывает рот рукой, стараясь не издавать ни единого шороха, соблюдая полнейшую тишину. Прошло три месяца. Три месяца слёз, регулярных посещений сеансов Петра Яковлевича и три месяца маминых несчастных глаз, её бесполезных объятий и тихих рыданий в подушку по ночам.
- Она любила своего отца. Дайте девочке время, поддержите её. Я уверен, всё пройдёт.
Мама уже не кричала. Девочка видела, даже в такую маленькую щель, ей будто бы передалось мамино отчаяние. Чувство того, что уже ничего не получится сделать. Неслышимое слово, слетевшее с губ, которые кажется и не двигались вовсе. Мама. Сколько печали и в то же время доброты, сочувствия в этом слове она пыталась передать. Нет, ведь невозможно терять сразу двух любимых людей всего за несколько месяцев. Если не взять себя в руки, не перестать плакать, не перестать жалеть себя, то... то что будет с мамой? Ведь она чувствует себя так же и даже хуже.
Девочка стала сильнее. Она улыбалась, когда хотелось плакать. Обнимала маму, даря этим самым ей свою поддержку. Мать расцветала на глазах. Она начала понемногу есть. Добрые, зелёные глаза по утрам уже не были такими красными. Девочка смогла. Смогла помочь своей семье, снова стала тем лучиком солнца, приносящим теплоту в их дом, смогла перешагнуть через свои страхи и воспоминания.
Перешагнуть, но не забыть. Она боялась снова почувствовать ту боль, когда у тебя вырывают сердце, при этом держа рот закрытым, не давая кричать во всю глотку. Было страшно и одновременно немного стыдно снова посещать сеансы Петра Яковлевича – доброго старичка – из-за собственной трусости. Из-за того, что не смогла.
Девушка стукнула головой по холодной стенке лифта. Сказать, что она была пустой – ничего не сказать. Былые, не самые приятные воспоминания, порой, высасывают из нас всю радость.
Лифт пиликнул, оповещая о том, что нужно выходить, двери разъехались. Уставшие глаза оглядели этаж: щебечущие о чём-то своём медсёстры, заполняющая журнал Людмила – тигрица на пенсии, стоящая на регистратуре и проезжающая коляска, вокруг которой вились врачи.
Коляска. Капельница. Окровавленное лицо.
- Соображай, Орлова, соображай! – крик новоиспечённого начальника заставляет серое вещество в голове шевелиться.
Ноги несутся к мальчику, которого перевозят в операционную. Быстрым шагом, следуя за Майоровым, держащим капельницу, она пытается рассмотреть пациента, тем самым дать оценку происходящему.
За столько лет, вдоволь насмотревшись на кровь, внутренности и изуродованные тела бояться уже не стоит. Вот только чувство жалости к людям не проходит. Когда ты видишь опустевшие глаза матери, которая несколько часов сидит под дверью операционной. Да, тебя потом благодарят, вешаются на шею и приносят конфеты.
Но никто не знает, насколько это тяжело, когда аппарат начинает пищать, ты отвлекаешься и видишь чертов пульс, убывающий с каждой секундой. Когда тебе кричат «Разряд!», ты прикладываешь аппарат к груди пациента и после удара током тело содрогается на доли секунды. Мысленно матеря и одновременно моля Богов о ещё одной минуте жизни для лежащего на кушетке человека, надавливаешь на грудь несколько раз, затем ещё разряд, ещё и ещё, пока пульс не приходит в норму. Выдыхая, ловишь насмешливый взгляд начальства.
***
Натянутые улыбки, которые ты получаешь от людей, готовых тебя убить сначала бесят, затем становится настолько фиолетово, что, кажется, злобные взгляды в спину уже и не прожигают. Смысл скрывать от человека, что ты его ненавидишь? Детский сад, группа «Ромашки». Никогда не скрывал неприязни к людям, никогда не боялся говорить в лицо то, что хотел. Прямолинейных людей не любят, но ещё больше не любят прямолинейных ублюдков, коим не только он, а и все вокруг считали его таковым.
Сказать, что он был взбешён тем, что вчера вечером поставил сразу три будильника, позвонил другу, чтобы тот позвонил ему и разбудил – ничего не сказать. Голова с похмелья гудела так, что казалось будто в черепную коробку забрался маленький человечек – совесть, и стучал, стучал по стенкам головы, что мозг мог бы вытечь из ушей. Вчера, полностью разругавшись с отцом, послав Катю самым изощрённым способом на все четыре стороны, остался с ним только психолог. Хороший, двадцатилетний психолог, к которому он обращался каждый раз, когда что-то не задавалось или было не так. То есть, каждый день.
Хорошее настроение, которого и так было не очень много, полностью ушло в отрицательные числа, когда он увидел количество запланированных операций на сегодня. Выпить, тем самым опохмелиться, хотелось так, что скулы начали болеть. Но увы, в больнице был только аспирин, вода и слишком, как ему казалось, громко дышащие люди.
Орлова, дерзкая хирург, которую он, добрая душа, наделил самой лёгкой работой - разгребание за ним макулатуры, ежедневно прибавляющейся в его кабинете – поняла сегодняшнее состояние главврача и слишком уж громко хлопала дверьми, бросала кипы бумаг на стол и звонко стучала каблуками. Каждая маленькая месть девушки отзывалась в его голове ужасным ударом, как молотом по наковальне, с дальнейшим логичным писком в ушах. Но не была бы Орлова настоящей девушкой-истеричкой если бы закончила это сразу же. Хлопанье дверьми и другие различные, ужасно громкие, нарушающие все децибелы по норме, пытки продолжались минут так с двадцать. Никогда Майоров ещё не думал, что пройти все круги преисподней можно так быстро.
Внезапная тишина начала настораживать. Пришлось с непосильным трудом приоткрыть глаза и тут же словить прожигающий взгляд девушки.
Майоров оглядел свой стол, на котором красовались несколько толстых стопок бумаг и пара папок.
- Это что за мусор? Солнце, макулатуру я не принимаю.
- Этот мусор нужно отправить в министерство здравоохранения.
- А я тут при чём?
Ручка, лежащая на столе, прилетела точно в лоб Майорову, оставив напоследок красивый след от чернил.
Мужчина потёр ушибленное место ладонью и, подняв ручку с колен, взял первый лист.
- Так бы и сказала, что подписать надо. Кидаться зачем? - ответа не последовало. – Ты вообще знаешь, что это покушения на мою жизнь?
Вопрос был явно риторическим, так как тоже остался без ответа.
Когда Орлова собралась уходить, Макс окликнул её:
- Аспирина мне принеси.
- Я Вам не секретарша. Оторвите свой зад с кресла и принесите себе сами.
- Ты права. Не секретарша, а жаль.
Дверь снова хлопнула.
А жаль. Жаль, что правоохранительные органы не дремлют, и место за решёткой по статье за преднамеренное убийство никто не отменял. Вот здесь действительно жаль.
Вообще, за последних две недели, что Орловой приходиться терпеть своего нового начальника, она ни дня не провела без грубых слов и оскорблений в сторону надутого индюка, несправедливо занимавшего кабинет главврача. Он каждый день вынуждает молить богов о скоропостижной и мучительной смерти для него, задавая бедной Орловой такие задания, которые, кажется, являются самыми глупыми на свете и точно могли бы быть занесены в Книгу Рекордов.
Пришлось смириться с тем, что не она будет греть кожаное кресло в большом кабинете. Она бесилась при каждом взгляде на его ухмылку, мозг подавал сигналы опасности, на которые она предпочитала не обращать ни малейшего внимания, когда они по пятому кругу сталкивались в коридоре. Орлова никак не могла пройти мимо и не сказать какую-нибудь колкость. Казалось, будто за их ежедневными стычками наблюдает вся клиника, смотря на это как на дешёвую мелодраму на первом. Одна медсестра даже не постеснялась взять чашку чая и сесть прямо напротив их, наблюдая очередную баталию. Совсем не скрывая своего интереса, сестричка будто бы была в бесплатном кинотеатре.
Неимоверно выводили из себя равнодушие и пофигизм Майорова. Ему было плевать с высокой колокольни на бешеную от обиды Орлову, медперсонал, поливающий его грязью за спиной, а на людях приторно улыбающийся. Ему было плевать на всё и вся. Иногда Вика думала, что он выводит её из себя специально. Ведь когда она изо всех сил работает шестеренками, быстро придумывая различные обзывательтва, колкости и в общем, ведя себя как ребенок, он, сложив руки на груди, загадочно смотрит на неё, ничего не отвечая, наслаждаясь тем, что ему снова удалось довести Орлову до состояния «ору, кричу и никто меня не остановит».
- Так-то ты встречаешь родного брата?
Она узнаёт этот голос из тысячи. Определит этого человека с закрытыми глазами. Ибо только они могли яростно кидаться пельменями, а через две минуты вдвоём проклинать несправедливый суд родителей. Они прикрывали друг друга каждую контрольную и так же пакостили, обмазывая друг друга пастой каждую ночь в лагере. Это был человек противный, с прекрасным чувством юмора и горстью сарказма в сторону родной сестры. Человек-жилетка и носовой платок в одном флаконе, который всегда приходил на помощь и доставал из кармана жвачку.
- Тебя учили предупреждать о приезде?
- Сеструха! – Орлова младшая сразу же оказалась в крепких объятиях. От мужчины пахло мягким, обволакивающим парфюмом и чем-то домашним, родным.
В жизни бы Вика не подумала, что будет рада приезду своего брата. Да, они хорошо общались, но потом дороги разошлись: он решил колесить по свету с рюкзаком за плечами, подрабатывая гидом, а она делала успешную карьеру врача. Расстались они не очень: с криками и руганью, обвинением и дальнейшими истериками. Но потом как-то так на следующий его приезд, который был года два назад, перепрыгивая огромную реку под названием «Гордость», они помирились. В конце концов, если вам больше восемнадцати, то контакт с людьми налаживается быстрее с бутылкой текилы, чем с нелепым разговором и постоянным смущением за свою недалёкость.
Сейчас, вот так вот стоя посреди больницы и просто обнимаясь с человеком, который провёл всё своё детство рядом с тобой, в груди разливалось такое тёплое чувство, которое невозможно описать словами.
Голубые глаза, в которых сейчас плескались озорные чёртики, смотрели на неё внимательно, даже слишком. Паша зашелестел чем-то в кармане джинсов. Вика, подобно любопытному ребёнку, привстав на носочки, пыталась рассмотреть, что сейчас достанет Паша. Из его кармана появилась конфетка: шоколадная, в красной обёртке, точно такая же какие она таскала в тайне от мамы с кухни. Орлова приняла небольшую сладость от брата, улыбавшегося а-ля Чеширский кот.
Мимо Орловых прошла медсестра, затейливо подмигнув братцу-разгильдяю.
- Слушай, - пауза затянулась созерцанием, да что уж там, Паша ни на доли секунды не застеснялся того, что его шея вывернулась на все триста шестьдесят градусов, чтобы посмотреть на то, как медсестра виляла своими бройлерными частями, - а дашь мне ключи от квартиры? Душ там принять с дороги, номерок у кого-нибудь взять...
Через пару минут Вика принесла ключи, и Паша почти получил их, как руки сестры спрятали ключи от квартиры за спину.
- Узнаю, что ты и твоя пассия веселились на моей кровати – будешь покупать мне новую.
Пару кивков со стороны брата и заветные ключи оказались у него в руках. Напоследок обняв сестру, Паша уточнил:
- Какая кровать, Викусик? Ведь есть ещё столько прекрасных мест: душ, диван, подоконник.
На этих словах, Паша смылся так же быстро как колобок от волка. А Вике оставалось только догадываться, что будут о ней думать бабульки у подъезда на лавочке, если её братец всё-таки додумается провести практический урок по анатомии прямо на подоконнике, перед идеально вымытым окном.
***
Замочная скважина скрипнула, оповещая о том, что дверь открыта. Переступая через порог, девушка закрыла за собой дверь, которая негромко хлопнула, на автомате проворачивая ключ, закрываясь. Туфли были сняты и аккуратно поставлены на полку для обуви, ключи повешены на крючок рядом с домофоном.
Паркет немного холодил пятки через тонкую ткань капрона. В доме веяло летней вечерней свежестью из-за открытой двери на балкон и ещё чем-то вкусным, будто бы выпечкой, что ли. Девушка прошла на кухню, заглядывая через арку, она увидела брата, с неумолимой скоростью поедавшего булочки.
Она облокотилась о стену спиной и, сложив руки на груди, наблюдала за человеком, который оставил её сегодня без вкусняшек к фильму.
- Как булочки?
Большие, округлённые от удивления синие глаза, смотрели на неё как на привидение. Паша смог только проглотить кусочек мягкого теста и кивнуть.
- Где взял?
Орлова медленно села на стул и, немного повернув голову, сверлила брата взглядом.
- В кулинарии за углом? – Кивок. – Поделиться не хочешь?
Паша сначала посмотрел на пустую тарелку, где теперь были только крошки, а потом на улыбающуюся сестру.
Комната заполнилась громким смехом.
Следующие минут тридцать были наполнены спорами о том, какую пасту варить, какой соус будет лучше и что больше сочетается с русскими спагетти: французское вино или белорусский кефир. Паша сказал, что после кефира у его печени случится шок: нельзя так резко понижать градус. Вика стояла на своём и была полностью уверена, что Пашины мозги давно себя исчерпали, а печени уже не принципиально. Сказать, что Вика была в шоке после того, как её братец-дебил открыл вино и влил в кастрюлю с макаронами полбутылки – ничего не сказать. Что уж говорить о Паше, на которого родная сестра вылила кефир.
Она давно не расслаблялась, не смеялась так долго, слишком давно не улыбалась искренне. Ей было хорошо, просто хорошо, когда она не думала о Майорове или об убитых здоровых людях. Её смешило то, как брат матерился, закрывшись в душе или то, как он потом пытался накормить её пастой с красным полусладким. Они смотрели вместе фильм, перед этим успев бросить друг в друга горстку чипсов, которые потом вместе подметали. Он смеялся, когда она, промямлив что-то про то, что закончились чипсы, быстро смылась на кухню, как пятнадцатилетняя девочка-подросток, стоило на экране появиться полуголому Козловскому. На втором фильме уже подкалывала бедного Пашу Вика, напоминая ему о том, что «Пила» не такой уж и противный фильм, если ты работаешь хирургом.
Телефон зазвонил, перебивая диалог актёров некого фильма, название которого Олова даже и не знала, так как включил его Паша, обещав, что это будет «бомба».
- Да? – Вика встала с дивана, немного отошедши, чтобы лучше слышать человека, висящего на проводе, а не крики телевизора.
Паша, стукнув по пробелу на ноутбуке, качнул головой, как бы спрашивая, что происходит.
- Вика? Это Синицын.
- Да, Лёш, что случилось?
- Ты просила отправить анализы тех людей, которых я нашёл, но всплыло несколько интересных моментов. Думаю, тебе стоит взглянуть.
Орлова взглянула на часы на стене.
- В восемь вечера?
- Жду.
Вот так вот. Без церемоний. Орлова спешно пошла в комнату, переодеваться. Паша же, тупо следя за беганием сестры из комнаты в комнату не понимал разве что абсолютное ничего.
- Что происходит?
- Мне на работу надо. На часик отскочу.
Дверь хлопнула, оставляя Орлова старшего в полнейшем недоумении.
Вика сбежала вниз по лестнице, так и не дождавшись лифта. Повезло, что на улице был только июль, а не какой-нибудь сентябрь, когда просто так выбежать в футболке не удалось бы. На небо только-только начали спускаться сумерки, гудение машин гулом отдавалось в голове. Пока она бежала к дороге, её, кажется, чуть не сбил какой-то мальчишка лет шести-семи, мчась на самокате на всей возможной скорости, иногда отталкиваясь ногой от земли. Остановившись около дороги, она вытянула руку, пытаясь поймать попутку или такси.
Минуты через три, недалеко от неё, остановилась машина серебристого цвета. Когда она подошла, окно опустилось, водитель немного пригнулся, чтобы увидеть девушку.
- Куда тебе, красавица?
- Клиника Амадей. Знаете?
- А как не знать. Садись, подвезу.
Пока машина ехала, Дима, как просил называть себя мужчина, который любезно согласился подвезти Викторию за восемьсот рублей, оказался весьма романтичным типом, подкатывающим лучше, чем любой самец этого города. Маме Вики зять был не нужен. Хотя, может быть и нужен, но Вике точно нет. Родители у неё были не кондитерами и даже не террористами. Поэтому подкаты в стиле «А откуда у них такая бомба?» остались без внимания, что крайне расстроило Дмитрия. За десять минут Вика узнала, какая стерва была его первая жена и как он хочет скорее найти вторую половинку. Мужчина постоянно поглядывала на Орлову, рассказывая о том, что главные качества в женщине — это умение готовить вкусный борщ и помалкивать в тряпочку, когда мужик пьёт пиво под футбол. Вика совершенно не сомневалась в причине ухода его первой жены, но по словам Дмитрия женщина эта была далеко не конфетка, как выразился водитель. Постоянные скандалы по поводу того, что муж выпил на работе, никакого внимания, лаской даже и не пахло. Но Дмитрий упорно твердил, что женщина должна знать своё место.
Сама Вика не была согласна с подвозившим её человеком. Женщин из века в век утыкают работой по дому и присмотром за детьми, потом говоря, что особь слабого пола якобы ничего сама не может. Мол, даже не пробовала. А где пробовать, если ты сначала готовишь борщи, потом стираешь, а потом встречаешь с работы пьяного в стельку мужчину, который последний раз дарил тебе внимание и свою ласку в постели на брачную ночь? Нет, бывают исключения, Вика не спорила. Но такие индивиды, как её нынешний знакомый Дмитрий, встречались куда чаще.
Она никогда не пыталась выйти замуж до определённого срока, ссылаясь на то, что биологические часики тикают. По всем штампам ей нужно было жениться в двадцать, через год-два родить, а потом ещё. Посвятить свою жизнь детям и грязной посуде, жить от зарплаты до зарплаты, проклиная тот день, когда вышла замуж за неудачника? Нет. Был такой опыт, оставивший раны, которые слишком долго затягивались. Не было никакой договорённости или сумасшедшей, стучащей по вискам мысли о том, что пора идти в ЗАГС и тащить за собой первого встречного, лишь бы поставить эти дурацкие штампы и не отходить от дорожки, которая буквально выдолблена в наших мозгах. Была романтика, были цветы и была...любовь? А любовь ли? Или просто они играли, пытаясь быть похожими на людей? Скорее всего, потому что любовь бы так не закончилась, она бы не убила веру во что-то красивое и сказочное, о котором мы читаем в книгах. Безусловно, искра была, был огонёк, была страсть, затуманившая разум, но не было чувства, что этот человек именно тот особенный, волнующий твоё сердце и заставляющий глупо улыбаться.
Водитель резко затормозил, отчего ремень безопасности больно надавил под грудью. Девушка отстегнула ремень, расплатилась с Дмитрием и записала его телефон, как сказал мужчина «А вдруг позвонишь?».
Машина уехала. Девушка, обернувшись, пошла к большому трёхэтажному зданию. Тяжёлая дверь хлопнула за спиной. По плитке тягалась только швабра уборщицы, а за регистрационной стойкой что-то писала Любовь Эдуардовна – девушка лет тридцати, с отчеством на все шестьдесят.
Прямо перед ней, из лифта вышел Лёша, перебирая бумаги. Подняв взгляд, парень махнул рукой Орловой, направляясь к тринадцатому кабинету: её кабинету. Она подошла к двери, открывая её и проходя. Тут же на столе оказались все бумаги, что нёс в руках патологоанатом.
В руках у Орловой оказались анализы, экспертизы, скреплённые вместе. Последними листами, как она уже успела уловить связь, были свидетельства о смерти и вскрытии. Совершенно не совпадающие с предыдущими листами.
- Я думала, что их меньше.
- Я думал, что это чья-то злая шутка.
Девушка разложила все документы на столе, опираясь руками о его край.
- Может, есть какая-то закономерность? – Орлова глядела на Синицина, потирающего подбородок, он, видно, тоже ничего не понимал.
Мужчина пару раз кивнул то ли своим мыслям, то ли Орловой.
- Одни мужчины.
- Что?
- Я говорю, женщин нет. Одни мужчины.
Орлова пересмотрела бумаги. Иванов, Петров, Пряников, Орлов. Орлов?
Девушка выгребла из кипы бумаг, пару листов, скреплённых вместе. Анализы Орлова Александра Васильевича, умершего пятнадцать лет назад, сейчас были у неё на руках. Анализы человека, который буквально за пару дней до смерти, решал с ней примеры по математике. Человека, которого она ждала вечером, когда он приходил после работы и рассказывал всё-всё-всё: про работу, про то, как он сам учился в школе и не любил русский язык, а потом стал журналистом, про огромное количество командировок, и про страны, где он побывал, благодаря этим поездкам. Маленькая девочка всегда слушала взахлёб, с открытым ртом, иногда перебивая, уточняя что-то и делая выводы у себя в голове, что хочет быть такой же, как этот мужчина. Сильной, доброй и дружелюбной. Быть такой же, как папа. Папа, с которым она хотела проводить как можно больше времени, что с тех пор так и не получилось.
Воздуха не хватало, лёгкие будто перевязали тугой верёвкой. Перед глазами всё плыло, она вот-вот должна была заплакать. Кое-как нащупав сзади себя стул, она, окончательно обессилев, не садится, но скорее, падает на него. Голову девушка запрокидывает вверх, глаза немного жжёт от яркого света лампы.
Она едва успела спрятаться вовремя, пока брат не досчитал до двадцати. Под её небольшой кроватью было немного пыльно, но вполне достаточно места, чтобы пролезть маленькому ребёнку: такому, как она. Нос защекотало, видимо выпавшее из подушки, пёрышко. На что девочка, не сумев сдержать чих, закрыла рот руками, уповая на то, что брат её не слышал. Кода Паша, всё-таки услышав чих, пошёл смотреть в шкаф, девочка захихикала. Дверца шкафа, в котором, по мнению Паши, должна была сидеть она, хлопнула. Брат злился, что не может найти одного маленькую, прыткую и не шибко изобретательную, что касалось пряток, девчушку.
Раздался глухой удар входной двери, на кухне что-то звякнуло. Это мама, до этого занятая приготовлением ужина, пошла проверить, кто пришёл. Вика тут же выползла из-под кровати, в процессе стукнувшись головой, но не обращая абсолютно никакого внимания на будущую шишку.
В коридоре ребёнка на руки подхватил папа. Тут же подбрасывая девочку, которая звонко смеялась. Мама, стоявшая рядом, отчитывала мужа за то, что он сделал. Мол, Вика же может удариться или упасть. Но по маминому лицу и по её улыбке было видно, что женщина рада. Тут же подбежал Паша, который с порога начал хвастаться тем, что уже сделал домашнее задание и даже немного помог Вике.
Мужчина, лет тридцати, посадил дочку на кресло.
- Молодец, Паша, - папа потрепал брата по волосам и, стянув шарф с шеи, повесил его на крючок.
Вика помнила, как они, сидя всей семьёй, разговаривали обо всём, что только приходило на ум. Она слышала басистый смех отца и радовалась своему маленькому счастью. Счастью, которое завтра вечером уже не повторилось.
- Вик, всё нормально?
Девушка пару раз кивнула. Она встала, собрала все бумажки и положила в стол.
- Я разберусь со всем этим. - Вика держала в руках только пару бумажек, с анализом вскрытия Орлова Александра, дело по которому, имело слишком много вопросов, ни одного ответа и точно уж не терпело отлагательств.
Синицын промямлив невнятное «Да», ушёл.
Орлова, тут же достав телефон из кармана джинсов, набрала номер, который она выучила на память ещё в третьем классе.
- Алло, мам?