1.
Ночь укрывала город своим темным покрывалом. Сегодня было особенное ночное небо. Беззвездное, но с таинственной дымкой, будто бы прикрывающей всю наготу красавицы ночи. Пропали вечно суетящиеся пешеходы, гудение машин и надоедливые дети, пинающие свой мяч в каждую появившуюся канавку после июльского дождя. Всё будто бы остановилась. Не было ни вчера, ни сегодня, ни тем более уж, завтра. Каждый день он приходил на работу, сидел там до восьми вечера, возвращался домой, наливал виски в стакан и выпивал его залпом. Потом к нему приходила Катя, а потом они трахались. Долго, неистово, как животные. И каждую ночь он стоял на балконе, выкуривая три или четыре сигареты за раз, до самого фильтра.
Будто это могло успокоить.
Жизнь словно змея, свернулась в кольцо, проглотила собственный хвост и зациклилась, как поставленная на повтор песня. Старая песня, которая давным-давно осточертела. Как он хотел сейчас оказаться где-нибудь, где его никто не знает. В том месте, где бы он смог принадлежать только сам себе. Он привык решать проблемы одна за другой, щелкать их как семечки, не обращая внимания на их сложность или то, чего они от него требовали. Но сейчас... Сейчас всё навалилось разом. Все вопросы, которые требовали незамедлительного ответа, навалились разом, как снег на голову. И самое страшное, самое, черт возьми, сумасшедшее то, что он считал это абсолютно нормальным. Да, его раздражало и даже выводило из себя то, что каждый, кому не лень надоедал со своими проблемами, которые должен был решать он. Каждый перетягивал его на себя, не давая и секунды покоя. Но в этом была толика радости. Он смог и здесь выудить для себя выгоду. Сомнительную, но всё же. В этом водовороте вопросов, дел и дедлайнов он забывал оставлять время на себя. Он погружался в дела, не обращая внимания на то, что совсем не бывает один. И это было только на руку. Когда он оставался один, на него накатывали все воспоминания, и это было чертовски больно. Он ощущал себя одиноким, никому не нужным, пустым. Поэтому перспектива уйти с головой в работу оказалась не такой уж и плохой.
Он выбрасывает очередную сигарету в окно, черт с ними, с прохожими. В такое время почти никого и нет. Это привычка. Бессонница со временем тоже вошла в привычку, когда надо было выезжать на дежурство каждую ночь, а днём получать всё новых и новых пациентов, когда приходилось покупать новую пачку кофе каждый день. Трудоголизм, хороший виски, каждодневный секс тоже стали привычками. Вся его жизнь напоминала чью-то мерзкую, раздражающую привычку.
- Ты долго здесь будешь стоять?
Он повернул голову. Обнажённая блондинка, пытаясь показать всё своё недовольство сдвинутыми бровями и сморщенным носиком, прошлась до мужчины, забирая у него сигарету и демонстративно отвернувшись, закурила. Он пробежался взглядом по точеной фигурке. Она никогда не стеснялась своего тела. Особенно при нем, особенно ночью.
- Я просил подождать. Сложно просидеть минут десять на одном месте?
- Мне стало скучно, - изящные пальчики сильнее зажали сигарету, стряхивая с неё образовавшийся пепел.
- Чем же я могу тебе помочь? – в зелёных глазах заблестели озорные искорки.
- Ты стал слишком ненасытным, Майоров, - девушка, выдыхая дым, следила за образовавшимся от него небольшим облачком.
Она не поворачивалась, ведь ей не нужно было смотреть на него. Она и так знала, что он сейчас ухмыляется. Знала, что он сделает дальше. Она, черт возьми, знала каждый его следующий шаг.
И это было скучно.
В нём не было загадочности, не было изящности, не той изюминки, про которую пишут во всех любовных книжонках. Он всегда получал то, что хотел. Да, он был красивым, сексуальным и обворожительным. Да, он был мужественным, упрямым и каждое его слово было пропитано сарказмом и насмешкой. Да, блять, он был идеальным. Идеальным во всех отношениях. Но это быстро наскучило.
Перед охренительным ежедневным сексом не устоял бы никто. Вот и она не смогла. Что было её самой ужасной ошибкой. Страсть выбила дверь с ноги в её бедный мозг, а когда она ушла, в эти же двери постучалось равнодушие. Одно чертово равнодушие.
- Я устала, - впервые за эти ужасно длинные десять минут разговора она взглянула на него. И её тут же захотелось опять отвернуться и притвориться, что дом напротив был очень даже интересным.
Он смеялся над ней. Смеялся над тем, что она решила поговорить с ним по душам.
Сволочь.
- Устала? – Майоров сжал губы в одну тоненькую нить, стараясь не засмеяться. Откровенно говоря, получалось у него хреново. – От чего? От ежедневного траха, от своей новой должности, которую ты получила только благодаря мне или от своей квартиры в центре, которую оплачиваю тоже я? Ты устала от моих денег и моего члена?
- Я устала от тебя, Макс. Ты меня не слушаешь и не хочешь слышать, ты не хочешь со мной поговорить. Тебе не кажется, что всё пора заканчивать? Это никуда не приведёт.
Парень выдохнул.
- Кто тебе сказал, что это куда-то ведёт? – девушка только хотела что-то возразить ему, как он закрыл рот ей рукой. Макс был не намерен выслушивать тираду о том, какой он козёл и скотина, воспользовавшийся бедной девочкой.
В конце концов, эта девочка сама дала ему в первый раз. Её никто не просил расставлять перед ним свои длинные и стройные ноги, никто не заставлял выкрикивать его имя в экстазе, раздирая спину парня своими ноготками. И уж тем более, никто ей не обещал что-то кроме животного секса.
- Это невозможно закончить, потому что это даже не начиналось. Ты просто дырка, шлюха, которая сейчас щеголяет передо мной, в чем мать родила, не стесняясь панорамных окон моего балкона. Ты должна быть благодарна за всё, что я тебе дал и помалкивать в тряпочку. Я не собираюсь выслушивать от тебя что-либо, кроме твоих стонов и криков, когда ты, как последняя портовая шлюха насаживаешься на мой член. Не нравится? Вали и оплачивай свою квартиру сама. Я с удовольствием посмотрю на то, как ты будешь корячиться, закрывая долги.
Он убрал руку. Девушка тяжело дышала, хватая ртом воздух как выброшенная на берег рыбёшка. Все мы знаем такое состояние перед тем, как заплакать. Ты пытаешься проглотить ставший поперёк горла комок, но делаешь себе ещё больнее, что не позволяет нормально дышать. И ты сдерживаешься до последнего, пока кто-то не скажет то, что выбьет тебя из колеи. Добьет окончательно.
- Подумай над этим.
Раздается хлопок двери. Он ушёл. Оставил её одну, после всего, что наговорил. Она не сдерживается, горячие слёзы текут по щекам, а прерывистые всхлипы не позволяют нормально отдышаться и прийти в себя. Её накрывает самая настоящая истерика. Голову разрывает внезапный крик. Только спустя пару секунд она понимает, что кричит сама. От боли, что ей причинили и от гадких слов, которые как не крути были и останутся правдой. Она осталась совсем одна. Нагая, на чертовом балконе, с не менее гадскими панорамными окнами, которые она уже разбила в своих мечтах.
***
Девушка пыталась перевести дыхание, опиравшись на старую каменную стену какого-то здания. Она могла поклясться, что больше в жизни не наденет такой ужасной обуви, как туфли. Но ведь это неправда. Она любила эти неудобные, режущие пальцы лодочки. Она любила покрутиться перед зеркалом перед выходом в свет, отмечая, что длинные от природы ноги выглядели чертовски сексуально на небольшой шпильке. Пусть она и предпочитала красивым туфелькам удобные кроссовки и кеды, когда бегала по утрам в ближайшем сквере, за что половина города считала её сумасшедшей, когда выдавалось выкроить часик или два в своём тесном графике, чтобы прогуляться по шумным улицам города с горячим кофе, немного обжигающим пальцы через тонкий картон. Она любила удобную обувь, несомненно. Но и отказывать себе в удовольствии словить злые взгляды завистниц, когда её будут назначать на должность главврача, она не могла. Тем более, она так долго и упорно к этому шла. И конечно, в момент её повышения хотелось выглядеть куда лучше обычного.
И вот сейчас, когда стоило бы поспешить прийти на работу раньше охранника Василия, сменяющего ночную охрану, таким образом показать всем, что она настроена решительно и когда она станет главной в клинике «Амадей» спуску не даст, девушка остановилась, матеря про себя гадкие шпильки. Ну, в принципе, она не обязана приходить строго раньше всех, можно и подождать минут десять пока подвернутая на брусчатке нога немного перестанет ныть, и можно будет идти дальше. Прихрамывая, но идти.
В то же время что-то громкое, рычащее и пугающее отвлекает ее от осознания своей невезучести. Девушка вздрагивает и, недоуменно вскинув тонкую тёмную бровь, оборачивается — у входа, у самых ступеней тормозит мотоцикл. Старый мотор чихает, труба исторгает почти черные клубы дыма. Водитель отработанным движением покидает сидение и выдвигает подножку. Мотоцикл глохнет, недовольно фыркнув перед тем, как окончательно прекратить тарахтеть.
Мужчина стаскивает с себя шлем и свободной рукой проводит по волосам, взлохмачивая их и приводя в полнейший беспорядок. Девушке кажется, что весь мир вокруг нее в один миг начинает расползаться трещинами, как стеклянный замок, стены которого закидали камнями. Потому что она знает эту старую чихающую груду металлолома. А еще она знает этого человека, что сейчас, неуютно ежась под порывами прохладного утреннего ветра, с усталым видом опирается на сидение своего мотоцикла, явно кого-то ожидая.
Если она сейчас побежит, то это будет выглядеть странно, да?
Там, где он к ней прикасался, все трепетало. Шея, плечи, спина, ниже — и вдоль бедра, там, где она обхватила его ногой. А затем этот же путь стали повторять его губы, и он захотел, чтобы она отпустила его шею и дала ему свободу действия. Девушка застонала, обхватила его крепче и услышала, как он негромко смеется. А потом он выиграл эту битву, просто приподнявшись и тут же склонив голову к одной из ее грудей. Охваченное жаром тело перестало ей подчиняться и выгнулось дугой, слушаясь только его, и это было мучительно прекрасно, и она могла только коротко, прерывисто дышать.
То, что он пробуждал в ней, казалось ей невыносимым — внутри словно бушевал вихрь, так много необычных ощущений, что это почти пугало. Они были неведомы ей прежде, но самым сильным был порыв отдаться во власть течения.
А он вновь смотрел ей в глаза, он хотел видеть, как наслаждение захлестнет ее, и это случилось, едва его пальцы скользнули внутрь. Дыхание захватило, восторг завершился... о нет, не завершился! Пока она содрогалась в экстазе, мужчина вошел в нее, вошел глубоко, заявляя о своих правах. И наслаждение оказалось другим, таким совершенным, что она ощутила его самой своей сутью, кончиками пальцев на ногах...
Осторожно, словно боясь в любой момент оступиться, девушка делает несколько неровных шагов назад, отступая к одной из высоких толстых колонн, за которой и прячется, прижимая подрагивающие руки к груди. Ей хочется испариться, исчезнуть, распасться на молекулы, стать прозрачным облаком пыли, но сбежать — сбежать малодушно, так, как сбегает вор, спрятавший за пазухой величайшую драгоценность этого мира — собственную душу.
Она вжимается спиной в холодный мрамор, зажмуривается и глубоко-глубоко вдыхает — так, что легкие начинают болеть. Ей нужно успокоиться, а не принимать поспешные решения в пылу паники.
Какого, господи боже мой, черта?!
Вика закусывает нижнюю губу, разворачивается, опираясь ладонями на гладкую поверхность, и боязливо выглядывает из своего укрытия, опасаясь быть замеченной.
Но все равно ей кажется, что на какое-то мгновение некое жестокое божество вытолкнуло ее в прошлое.
Мужчина серьезен. Нет на его лице той когда-то светлой, вечной улыбки, что таилась в уголках его губ даже тогда, когда не было повода для веселья. Теперь это уже не тот пылкий, способный осветить весь мир своим светом юноша, плюющий на трудности. Сейчас перед Викой стоит во всей своей красе высокий, широкоплечий серьезный мужчина, что, чертыхаясь сквозь зубы, достает из внутреннего кармана пачку сигарет и глубоко затягивается, чиркнув газовой зажигалкой.
«Он курит? — Орлова удивленно моргает и неловко постукивает пальцами по мрамору. — С каких пор он курит?»
Ей до дрожи хочется подойти к нему. Просто взглянуть в глаза и улыбнуться, как это было когда-то, когда не было меж ними этой пропасти в шесть с половиной лет, когда они еще могли обняться, не рискуя переломить друг другу ребра, когда Дима готов был для нее свернуть горы, а она для него — опустить небо на землю с помощью своего тогда любимого телескопа и атласа. Когда они вместе лежали на их холме, покрытом белыми полевыми ромашками, и, держась за руки, смотрели на звезды.
Будто все это было вчера.
Будто все это было в прошлой жизни.
И когда она успела взрастить в себе эту беспомощность? Ведь раньше она бы наверняка бросилась навстречу старому другу, забыв про все обиды и наплевав на долгую разлуку. Но не теперь — нынче смелости не хватает.
Или она просто стала умнее.
А сигарета в его руках тлеет, ссыпается пеплом к ногам.
Слышится тихий шелест вращающейся входной двери. Девушка, будто пойманный на месте преступления вор, вздрагивает и спешно прячется за колонной, молясь всем известным и неизвестным богам, чтобы ее не заметили. Цокот каблуков выбивает Орлову из колеи.
Дура, столько времени прошло, конечно, у него уже кто-то есть.
Дима тепло улыбается, и эта улыбка стирает все те черты усталости и горечи, что всего несколько секунд назад читала в его лице девушка. Он спешно делает последнюю затяжку, бросает сигарету на асфальт, тут же туша ее подошвой своего кроссовка, и взбегает по ступеням так, будто делает это каждый божий день — столь естественны, выверены его движения.
Они о чём-то разговаривают. О чём, ей совсем не хочется знать.
Голос его чуть приглушен расстоянием, но от звука его Вика вздрагивает. Одно дело — просто заметить на обочине своего старого курящего знакомого, другое — услышать его голос спустя долгое время и понять, что говорит он не с тобой. Девушка сжимает пальцы в кулаки. Ей вновь хочется сбежать, но любопытство берет верх, и она продолжает наблюдать за тем, как секунда за секундой ее больное воспоминание приобретает реальный облик.
«Мы опаздываем, я обещал забрать Лёшку у родителей с самого утра».
Лёшка. Наверное, это их сын.
«Знаю, родной, знаю, — женщина мягко касается его щеки и тянется навстречу. Мужчина охотно позволяет ей себя поцеловать: коротко и бережно, так, как целуются брат и сестра — в щеку. Вика вновь жует нижнюю губу: так целуются люди очень и очень близкие. Как бы она ни отрицала, но видеть этот короткий поцелуй ей отчего-то очень неприятно, даже больно. — Поехали домой».
Дима кивает и, сплетя их пальцы, ведет женщину к мотоциклу. Блондинка отстегивает второй шлем и отлаженным движением надевает его, а потом перекидывает ногу через сидение и опускается позади водителя, крепко обхватив того за талию.
Мотоцикл чуть прогибается под весом сразу двух пассажиров и, взвизгнув старыми шестеренками, трогается с места.
Колени подгибаются, и девушка сползает на землю, пряча лицо в ладонях. На душе и легко и тяжело одновременно — очень странное, непривычное ощущение, будто на груди ее только что лежала огромная бетонная плита и тут она резко превратилась в пыль, но вот чувство тяжести осталось.
Пустым взглядом она смотрит на свои дрожащие ладони, которыми затем обнимает саму себя, пытаясь немного успокоится. Нет, ей не больно. Ни капельки. Это ведь было давно. У него другая жизнь и у неё тоже. К чему рыдания?
Звук пришедшего сообщения проносится эхом по пустой улице.
Смахнув блокировку, на сенсорном экране сразу выплыло сообщение от её закадычной подруги. Аллочка – медсестра в их клинике. Как они подружились, никто не помнит. В памяти всплывает только ужасная головная боль с похмелья и три пустые бутылки виски, валяющиеся под кухонным столом, на котором, кстати, Орлова и проснулась. С тех пор на работе они перемывают косточки всем, кому не лень. А на выходных под красное полусладкое рассуждают о лучшей жизни, если бы когда-то не пошли в медицинский университет.
«Ты вообще следишь за временем? Тащи свою красивую задницу сюда, через полчаса в кабинете главврача».
Настроение немного поднялось. Всё-таки Владимир Александрович уже с месяц думает уйти в отставку, а кроме неё на эту высокую должность стремятся попасть ещё два врача, которые проигрывают и по опыту, и по знаниям в области медицины. Как никак, случай, когда лучший педиатр города перепутал крапивницу с ветрянкой запомнился на всю жизнь.
Девушка потерла до сих пор ноющую лодыжку и решив, что самой ей не дойти, уже набирала номер такси.
***
В нос ударил резкий запах медикаментов. Орлова даже не поморщилась, она к нему так привыкла. Цокот каблуков по плитке гулко раздавался эхом по пустующему коридору. Часы на левой руке оповещали доктора, что она опаздывает. Белый, словно первый снег, халат был небрежно наброшен поверх одежды. Она спешила, она боялась опоздать.
Она нервничала. Очень сильно.
Дрожащими пальцами девушка искала нужный телефон, чтобы позвонить Аллочке и попросить её, себя успокоить, сказав, что Владимир Майоров – их нынешнее начальство, запаздывает. Но как назло потные ладошки не могут удержать мобильный телефон, и тот падает на вымытую хлоркой плитку. Вдобавок, не сразу заметив, Виктория пинает свой смартфон носком лодочки, после чего чёрный матовый телефон экраном прокатывается по скользкому напольному покрытию, красиво припечатавшись о стену.
Да она просто чёртов лепрекон с мешком удачи.
Орлова наклонилась, чтобы поднять измученное, уже ни к чему не пригодное средство связи.
-А Вы халат снять можете? Мне просто не всё видно, - чей-то нахальный голос отвлекает её от созерцания множества трещин на своём пострадавшем смартфоне.
Орлова, кажется, забыла, что стоит не в самой приличной позе. Послышался одобряющий свист. Но что-то не таким уж он одобряющим и кажется. Халат, накинутый на плечи, скатился к голове, пока девушка стояла, нагнувшись. А юбка-карандаш, проявившаяся благодаря предателю-халату, весьма эффектно обтягивала подкаченный зад бедной девицы. И человек, стоявший позади, не удосужившись отвернуться, лишь наклонил голову немного на бок, чтобы оценить вставшее перед ним зрелище под другим углом.
- Как Вам не стыдно?! – Виктория, осознав всю трагичность ситуации, быстро встала и, встрепенувшись, сняла висевший на шее халатик, перекинув его через локоть.
Зелёные глаза недобро сверкнули. На красивом лице растянулась пошлая ухмылка.
- Знаете, мне совершенно не стыдно. Скажу больше, я был приятно удивлён. У меня даже поднялось настроение, - шатен провёл рукой по волосам и, подмигнув, добавил: – и не только оно.
Виктория судорожно выдохнула. Как так себя можно вести с незнакомой девушкой?
- Шучу, - парень сделал пару шагов к большой открытой двери. «Регистратура» - гласила надпись над дверьми. – Но впредь прошу Вас, больше не попадайте в такие ситуации или хотя бы смотрите по сторонам, а потом уж нагибайтесь.
Парень ушёл. Забыв забрать с собой появившийся на щёчках Орловой румянец.
Встрепенувшись, девушка глянула на часы. Без двух минут девять.
Сорвавшись, Вика побежала к кабинету, который был в конце коридора.
Дверь за девушкой захлопнулась и как по велению волшебной палочки, все сидящие за длинным столом обернулись на опоздавшего. Орлова выпрямилась, гордо подняла подбородок и села на своё место рядом с Элеонорой Андреевной.
Элеонора – нейрохирург и просто одинокая тридцатилетняя женщина. Нет, про тридцатилетних нельзя говорить одинокая. Эля просто в поисках своего счастья. А чтобы это счастье пришло быстрее, Беглова напрочь забыла про существование нижнего белья, как такового, а на рамки приличия ей, видимо, тоже плевать с высокой колокольни. Вот только что-то никто не клюёт на большую грудь четвёртого размера, с просвечивающимися, от включённых кондиционеров, сосками женщины.
- Все на месте? - ответом послужил кивок со стороны терапевта. – Отлично. Ни для кого не секрет, что я ухожу в отставку. И на место главврача нужен человек знающий своё дело и любящий свою работу.
Вика сидела как на иголках. Ей не терпелось услышать своё имя и отчество в одном предложении со словами «главный врач». Живот связало в тугой узел от нервов, в горле пересохло, а сердце так и норовило выпрыгнуть из грудной клетки и убежать, напоследок кинув:
- С твоей работой мне осталось недолго, я сваливаю.
Владимир Анатольевич размеренными шагами мерял кабинет, обходя длинный стол, давя на нервы всё больше.
Остановись и сядь. Иначе мой мозг взорвётся, а под нож к Эле я ложиться не хочу.
- И я нашёл такого человека. Максим Владимирович – ваш новый главврач.
Все надежды рухнули крахом. Вика так и слышала, как посмеялась над её несбывшимися мечтами плутовка-судьба: заливисто и с сарказмом. Все повернули головы на красивого молодого человека, вставшего со своего насиженного места. Его никто даже не заметил до этого момента. Голубые глаза метались из стороны в сторону, смотря на стоявшего человека, высматривая в нём какой-нибудь несуществующий мелкий изъян, чтобы тут же крикнуть, показывая пальцем, как маленький ребёнок, что он не подходит.
Но в нём не было изъянов. Ни одного.
Красивый шатен, одетый в белую рубашку, сексуально обтягивающую накаченное тело и чёртовы зауженные джинсы, демонстрирующие сильные ноги.
Зелёные глаза обвели взглядом всех присутствующих в кабинете и остановились на ней. Осознание пришло поздно. А с ним добавилась и ненависть. Этот хам десять минут назад разглядывал её задницу в коридоре.
- Во-первых, Максим учился в Швейцарии, затем работал в Германии, а теперь приехал к нам. Во-вторых, лучше замены мне не найти, я вас уверяю, коллеги. Пожалуй, всё, - Владимир Анатольевич сам себе пару раз кивнул, и продолжил: - Я ухожу, а Вы, Максим, руководите.
Дверь хлопнула. А парень вальяжно обойдя стол, присел на кожаное кресло.
- Ещё вчера я просмотрел все ваши досье, поэтому вопросов у меня нет. Идите, работайте.
Макс хлопнул в ладоши, а стадо в виде профессиональных врачей в одну секунду выбежало из кабинета.
- А Вас я попрошу задержаться.
Орлова закрыла дверь, в которую собиралась выйти.
Блять.