Против всех правил

Оливия

Головная боль становится сильнее моего сна. Она сдавливает виски, распространяется по всему затылку и, чёрт возьми, я больше не могу терпеть. Моё тело тяжёлое, будто меня придавили к дивану, но боль сильнее — она не оставляет шансов. Я просыпаюсь.

Открываю глаза и несколько секунд не могу понять, где я. Бледный свет пробивается сквозь шторы, мягкая постель чужая, а воздух пахнет чем-то остро мужским — смесью древесных нот и мыла.

И тут меня накрывает осознание. Я в шоке. Я сижу в постели, утопая в мужском халате, и всё, что было вчера, всплывает перед глазами. Бар, алкоголь, машина, Ролланд... Боже, я у Ролланда дома.

Меня охватывает волна стыда. В груди всё сжимается, а сердце начинает биться так быстро, будто оно хочет сбежать первым. У меня есть парень, обязанности и сегодня у меня чёртов матч. Всё это просто... неприемлемо.

Я резко поднимаюсь на ноги, но головокружение тут же сбивает с ног. Я хватаюсь за голову, закрываю глаза и задерживаю дыхание, чтобы не стошнило.

— Твою мать, — шепчу я себе под нос, цепляясь за спинку стула.

Мой желудок протестует, а в висках пульсирует так, что кажется, будто моё сердце пытается прорваться наружу. Я вчера слишком много выпила. Слишком много говорила, а потом слишком мало спала.

Моё отражение в зеркале выглядит так же ужасно, как я себя чувствую. Заплаканные глаза, бледное лицо, растрёпанные волосы. Халат, сползающий с одного плеча, только усиливает ощущение неловкости.

— Господи, — снова выдыхаю я, зажмурившись.

Я не могу поверить, что вчера ехала в одной машине с Ролландом, а потом позволила ему играть со мной в этой же спальне. Каждый раз, как я об этом вспоминаю, меня пронзает стыд. Но хуже всего, что я вывалила ему всё об отце, Нилане и Рождестве. Какая же ты дура, Оливия.

Он даже не друг мне. Я ничего не могла ожидать от такого мудака, как Ролланд. Он воспользовался тем, что я была пьяна, выпытал из меня все, что хотел, и просто съебался, оставив меня наедине с моими мыслями. Очевидно, ему абсолютно всё равно, что я чувствую сейчас и что думаю о себе.

Теперь он знает мою больную точку, и я почти вижу, как он начнёт этим пользоваться. Будет шутить, издеваться. Своей хищной улыбкой будет тыкать мне в лицо то, что я так отчаянно скрывала всё это время.

Ненавижу. Ненавижу его. Просто ненавижу.

Я резко встаю с постели, стараясь не думать о том, как болит голова. Нащупываю рядом на кресле какие-то вещи. Кофта, толстовка, штаны — всё явно его. Ну, конечно. Я натягиваю толстовку, её ткань тёплая и мягкая, но слишком просторная, так что я почти утопаю в ней. Затем надеваю штаны. И, боже, как можно было дать штаны, которые явно на три размера больше? Я раздражённо дёргаю их вверх, потом закатываю резинку, чтобы хоть как-то удержать их у себя на бедрах.

Увидев что-то ещё на постели, я машинально беру это в руки. Это какой-то пакет. Открываю его — и не понимаю зачем такой «подарок». Внутри три запечатанных пачки толстых колгот, и не простых — разноцветных, с дурацкими рождественскими рожами. Оленьи морды, снеговики, ёлки с шариками.

— Да он издевается, — бурчу себе под нос, чувствуя, как мои руки дрожат от злости.

Я швыряю пакет обратно на постель и сжимаю кулаки. Злость накрывает с головой, настолько, что я почти слышу, как пульсирует кровь в висках.

— Ублюдок, — тихо шепчу я, осознавая, что больше всего злюсь не на него, а на себя.

Я выхожу из спальни, толкая дверь чуть сильнее, чем нужно. Найдя лестницу вниз, начинаю спускаться, чувствуя, как злость кипит внутри меня. Каждый шаг приближает меня к цели — задушить Ролланда. Конечно, меня за это посадят в тюрьму, и я забуду о карьере, родне и всём остальном, но это была бы жертва во благо. Я бы спасла от него тучу других девушек.

— Ролланд? — зову я его громко, почти крича. — Иди сюда!

Я направляюсь в сторону кухни и вижу его. Он сидит за столом, этот мерзкий хитрец, и, чёрт побери, ест! На его лице довольная, нахальная улыбка. Он смотрит на меня, как будто я его личное развлечение.

— Доброе утро, оливка, — произносит он своим хриплым голосом, не скрывая насмешки.

— Дай ключи от машины.

— Тебя манерам не учили? — он хмурится, отрываясь от тарелки. — Я же завтракаю. Садись и ты.

— Тебя, видимо, тоже, — парирую я, чувствуя, как всё больше теряю самообладание.

— Оливия, сядь поешь.

— Дай мне ключи. Я не хочу с тобой есть. Я жалею, что ты вообще подошёл ко мне вчера и что я оказалась здесь.

Он медленно поднимается с места, не торопясь, забирает тарелку и направляется ко мне. Каждое его движение кажется продуманным, почти ленивым, но в нём чувствуется угроза, которая заставляет меня напрячься. Его фигура, высокая и массивная, словно заполняет всё пространство, между нами, вынуждая меня сделать два шага назад. Сердце пропускает удар, а затем начинает биться так быстро, будто пытается вырваться наружу.

— Если бы я видел, что там сидишь ты, а не другая блондинка в коротком платье, я бы слова не сказал, а сразу набрал номер твоей тренерши, — произносит он с мрачным удовольствием, смакуя каждое слово, бьющее по моему самолюбию, из-за чего я не могу промолчать:

— Знаешь что? Ты показался мне порядочным человеком, когда спросил, что случилось. Но ты всё перечеркнул вчера и перечёркиваешь ещё больше сейчас. Ты просто самовлюблённый нарцисс, который пытается доказать всем, какой он прекрасный, накачанный мужик.

Мои слова звучат всё громче, а дыхание сбивается.

— Ты разжалованный ребёнок, Ролланд. Вот кто ты. Все тебя в зад целуют, а ты ещё ниже кланяешься, чтобы им было удобнее.

Как много я сказала. Снова. Оливия, зачем? Но злость и... что-то ещё — что-то, что бурлит внутри, не дают мне остановиться. Обида и страсть, перемешанные в токсичный коктейль, от которого у меня кружится голова.

Его лицо меняется. Игривое выражение исчезает, сменяясь мрачной, зловещей яростью. Его взгляд прожигает меня насквозь, и я чувствую, как ноги отказываются слушаться. Я отступаю ещё на шаг, но спотыкаюсь, еле удерживаясь на ногах.

Он подходит ближе. Слишком близко.

— Я позвонил твоей сестре. Она приедет за тобой через час, — его голос звучит как приказ. — Теперь сядь и молча подожди её.

— И колготы себе оставь, — шепчу я, сглатывая, стараясь подавить дрожь в голосе. Это невозможно терпеть. Его близость заставляет меня нервничать, а он получает от этого удовольствие.

Его губы изгибаются в лёгкой, почти презрительной улыбке.

— Единственное место, на которое они налезут, — это то, которое ты вчера лапала у входной двери.

Мои щеки моментально вспыхивают. Я не могу смотреть на него. Зачем он напоминает?!

— Сволочь, — шепчу я себе под нос, отворачиваясь.

Я пытаюсь успокоиться, заставить себя дышать ровнее, но это кажется невозможным. Кажется, он видит меня насквозь, замечая всё до мельчайших деталей — мои мысли, мои едва уловимые реакции, даже те чувства, которые я изо всех сил стараюсь спрятать. Его взгляд, словно невидимая рука, раздевает меня до самого существа, лишая возможности скрыться.

Вчера, когда он предложил мне прикоснуться к нему, я сразу поняла, что это была провокация, хитро рассчитанный ход. Но он видел, как я этого хотела, несмотря на все запреты — на то, что у меня есть парень, на то, что я должна была отвернуться и уйти. Он уловил моё желание в каждом сбившемся вдохе, в том, как я прикусывала губы, и в том, как мой взгляд задерживался на нём слишком долго. Он всё понял.

И от этого мне сейчас так стыдно, что хочется провалиться сквозь землю.

Я позволила себе слабость, которой не могла дать объяснения. Его прикосновения, тихий шёпот, этот взгляд, проникающий в самую глубину моего существа, вызывали во мне такую бурю чувств, что я не могла справиться с собственным телом. Оно поддавалось ему без сопротивления, словно было не моим. Как он смог обрести такую власть надо мной?

ꕤ ꕤ ꕤ

Я сижу в машине, держа свои вещи на коленях, и слушаю лекцию от старшей сестры. Как же мне хочется просто надеть наушники, включить шумоподавление и погрузиться в тишину. Только тишина могла бы сейчас хоть немного успокоить мою голову, которая и без того болит.

— Ты безответственная, Оливия Рэй! — Жаклин говорит резко, не давая мне ни секунды передышки. — Все беспокоились о тебе, звонили, но ты не брала трубку. Ты вообще понимаешь, что мы надумали?

Я молчу. Просто молчу. Я не хочу разговаривать с ней. Не хочу оправдываться ни перед кем.

— Ты хоть представляешь, каково было получить звонок от Рóмана? — продолжает она, не обращая внимания на моё молчание. — Или услышать: «Джеки, твоя сестра в хлам, у меня в спальне, приедь забери её, иначе все подумают, что у нас с ней роман». Это просто позор!

— Ничего не было, — наконец отвечаю я, устало тру глаза и отворачиваюсь к окну.

— Хрен с ним, с этим Ролландом, сегодня матч! — её голос становится жёстче. — Сегодня твой матч, Оливия, а ты далеко не в той форме, в какой должна быть. Я как твой менеджер просто в ярости! Алессандра будет зла. Конечно, она ничего тебе в лицо не скажет, но, поверь мне, задумается о том, чтобы уйти, потому что ни один нормальный человек в профессиональном теннисе не напивается перед матчем!

— Я в порядке, — отвечаю с раздражением, даже не пытаясь её убедить.

— В порядке? — она саркастично смеётся. — И к открытию сезона ты тоже готова?

— Готова. Я ко всему готова.

— Нет, — она напрочь отказывается слушать. — Ты обязана обсудить со своим спортивным психологом всё, что сейчас происходит в твоей жизни. Если ты не возьмёшь себя в руки, потеряешь всё, чего так усердно добивалась.

Её слова звучат как приговор, но я слушаю их, упрямо отрицая каждый. Я не собираюсь обсуждать с Джозефом то, что мне тяжело справляться с семьёй, теннисом и парнем одновременно. Я не буду говорить о том, что у нас с Ниланом не всё получается в... ну, в общем, понятно в чём. Я просто не стану.

— Джеки, матч вечером, — наконец сдаюсь я, чтобы она замолчала. — Я приду в форму и хорошо сыграю. Обещаю. Больше такого не повторится.

Она поворачивает голову ко мне на светофоре, её лицо становится мягче, но голос всё равно остаётся строгим. Она кладёт ладонь на моё колено.

— Прошу, Оливия, возьми себя в руки. Я понимаю, ты хочешь расслабиться, но сейчас нельзя. Мы приедем к тебе домой, ты подпишешь те плакаты, которые должна была вчера. Выйдешь на корт, сыграешь с этой итальянкой, выиграешь, и будешь купаться в аплодисментах. Потом пресс-конференция, фанаты, автографы. После — небольшой отдых.

Я молча киваю, ощущая, как раздражение внутри медленно закипает. Её слова звучат холодно, как заранее расписанный план на день, в котором нет места ни для моих желаний, ни для моих эмоций. Такие дни никогда не принадлежали мне. Он всегда был отдан теннису, зрителям, карьере, успеху — всему, кроме меня.

Но я всё равно киваю. Потому что знаю: спорить с Жаклин бесполезно.

ꕤ ꕤ ꕤ

Дома я наконец привожу себя в порядок. Горячий душ смывает усталость и остатки вчерашнего вечера, но мысли всё ещё роятся в голове, как назойливые мухи. Я старательно укладываю волосы в тугую, плотную косу, зализывая их воском, чтобы они блестели идеально, без единого выбившегося прядка. Это часть образа, моя броня.

Я сажусь за стол и начинаю подписывать огромную стопку плакатов. На каждом я улыбаюсь, держа ракетку и теннисный мяч, как будто жизнь — это вечный праздник. Рука постепенно начинает отваливаться, но я не думаю о том, что делаю. Просто ставлю автограф за автографом, почти на автомате.

Несмотря на всё, что сказала Жаклин в машине, я чувствую благодарность. Да, она накричала на меня. Да, её слова жёсткие, иногда даже несправедливые, но она приехала, забрала меня, отвезла домой, а потом отправилась обратно в бар за моей сумочкой. Потом снова вернулась сюда. Я могу злиться сколько угодно, но важно одно — она рядом. Это всё, что имеет значение.

Закончив подписывать последний плакат, я откладываю ручку и тяжело вздыхаю. Рука болит, а голова всё ещё не ясная. Я иду переодеться. Достаю свою спортивную сумку с ракетками и вещами, проверяю, всё ли на месте, и отправляюсь на корт, где меня уже ждёт моя команда. Алессандра наблюдает за мной с неизменной серьёзностью, а Саманта разминается на противоположной стороне. Её задача сегодня — помочь мне в тренировке перед матчем.

Я ставлю сумку на лавочку, достаю белоснежную ракетку и кладу её на стол рядом. Начинаю разминку, сконцентрировавшись на каждом движении, будто стараюсь забыть обо всём, кроме механики тела.

— Оливия, ты как? — спрашивает Саманта, её голос мягкий, почти заботливый. — Слушай мне так жаль...

— О чём ты? — бросаю коротко, не прерывая разминку.

— Он поступил не хорошо. Я вообще не понимаю, как можно было довериться этим остолопам и думать, что они ничего не разнесут, — её слова заставляют меня остановиться.

Я поворачиваюсь к ней, смотрю прямо в глаза и сглатываю, чувствуя, как внутри всё напрягается.

— Я не понимаю, о чём ты, Сэмми, — шепчу я.

Её рот чуть приоткрывается в удивлении, а взгляд становится растерянным. Она явно не знает, как продолжить. Моё сердце начинает биться быстрее. Я понятия не имею, что она знает, но мне уже страшно.

И тут голос разрывает воздух:

— Оливия!

Я оборачиваюсь на звук, и эхом на весь корт разносится голос Нилана:

— Не начинайте. Стоп!

Я вижу его. Он идёт к нам, тяжело дыша, в руке зажат телефон, а лицо... его лицо мертвенно бледное.

— О нет, мы начинаем. Быстрее, — шепчет Саманта, бросая взгляд на Нилана, и уходит на противоположную сторону корта.

Я становлюсь в позицию готовности, уступая ей подачу. Сердце стучит, адреналин пульсирует в венах. Боковым зрением замечаю, как Нилан стоит неподвижно, словно его ноги приросли к земле. Но мне нельзя отвлекаться.

— Остановитесь, — перерывает нас Нилан.

— Уйди с корта, пожалуйста. Ты мешаешь, — встревает моя тренерша.

Лишь бы он не устроил сцену прямо здесь. Господи прошу.

— Милый, будет лучше если я закончу и... — я не могу договорить, потому что он перебивает меня.

— Может Ролланда позвать?

Я прищуриваюсь, глядя на то, что он показывает мне в телефоне и мои плечи невольно опускаются.

— Что это? — глубоко дыша спрашиваю я.

— Закончишь гейм с ним? Или вам более приятно кончать подобные мероприятия у него в постели?

Я оборачиваюсь к трибунам, в надежде, что никто не обращает внимания, но каждый член моей команды смотрит прямо на меня. Алессандра нахмурена, Саманта выглядит напряжённой, а Жаклин прикрывает рот ладонью, явно в шоке.

— Нилан, не здесь, пожалуйста. Я всё тебе объясню, — произношу я, стараясь держать голос ровным.

— Нет уж, давай при всех, — он даже не думает останавливаться.

Кровь приливает к лицу, после чего я хватаю его за руку и почти тащу в раздевалку, стараясь, чтобы никто больше не слышал. Моё сердце бешено колотится, а дыхание становится тяжёлым. Я прекрасно понимаю, как это выглядит со стороны, и это заставляет меня нервничать ещё больше.

— Ничего не было, — говорю я, как только мы оказываемся в раздевалке. Обнимаю себя руками, чувствуя, как спина холодит от прикосновения к металлическому шкафчику. — Клянусь.

— Ты на фотографии в постели, Оливия, — его голос дрожит от злости. — По его словам, в его постели. Он отправил это Дину и Леону.

Его слова обрушиваются на меня, как удар молнии, оставляя после себя тягостное ощущение вины. Я опускаю взгляд, избегая его глаз. Мне действительно жаль, что он оказался втянут в это. Но мысль о том, что эта фотография может распространиться ещё дальше, только усиливает тревогу.

— Откуда она у тебя? — шепчу я, с трудом поднимая на него глаза.

— Тебя это больше всего волнует? — он вспыхивает, резко смотрит на свои часы, будто пытается успокоиться.

— Пожалуйста, просто скажи, — умоляю я.

— Девушка Мартина, хорошего знакомого Дина, отправила её в чат, где есть моя сестра, — он смотрит на меня так, будто я совершила величайшее предательство. — А это значит, что скоро все будут знать. Все.

Я чувствую, как земля уходит из-под ног. Но я пытаюсь собраться.

— Нилан, я не спала с ним. — Мой голос звучит твёрдо, но внутри всё дрожит. — Так получилось, что я оказалась у него дома. Это была ошибка. Я должна была быть у себя. Он разрешил мне принять душ, мы немного поговорили, и я легла спать на диване. Проснулась в его кровати, скорее всего, потому что он перенёс меня под утро.

— Ты была дома у Рóмана, Оливия. Сам этот факт...

— И что? — я развожу руки, делая шаг вперёд. — Он что, не человек?

— Все шушукаются, что ты была у него дома. Это отвратительно. Он взрослый мужчина.

Его тон напоминает голос строгого родителя, пытающегося пристыдить нерадивого ребёнка. Каждое его слово бьёт по моему самолюбию, но вместо раскаяния вызывает гнев, с которым я уже не могу справиться. Стиснув зубы, я делаю шаг вперёд, подходя так близко, чтобы смотреть ему прямо в глаза, чувствуя, как внутри меня разгорается пламя.

— Все могут говорить, что угодно. Но я повторяю: ничего не было.

Я замолкаю на секунду, чтобы взять себя в руки, прежде чем продолжить.

— И, если честно, я не вижу в этом ничего катастрофического, — вру я, с трудом удерживая ровное выражение лица. — Да, я на фотографии, в халате. Не оголена. И вообще, как доказать, что это именно его постель? Кто докажет?

— Пиздец, Ливи. Ты просто поражаешь меня. Спишь в постели этого мудака и пытаешься меня убедить в том, что ничего плохого не произошло.

Я невольно становлюсь на сторону Рóмана, даже не понимая, почему. Я ничего не говорю Нилану о том, как сильно он меня обидел своим поступком. Самое тяжёлое — это молчание о наших разговорах. О тех пикантных, дерзких словах, которые он шептал с такой невыносимой уверенностью, словно видел меня насквозь, читал мои мысли и знал, что они заставят меня вспыхнуть.

Я впервые в жизни скрываю от Нилана что-то столь значительное, что-то, что хочу оставить только при себе. И это осознание ранит сильнее, чем любые обвинения, которые он может бросить в мой адрес. Раньше у меня не было причин что-либо скрывать. Всё всегда было откровенно, честно. У нас не существовало недомолвок или секретов. Но сейчас... сейчас я просто не могу.

Ролланд. Этот хуев Ролланд.

Я понимаю, что он поступил как настоящая свинья. Отправить эту фотографию, зная, какой будет реакция, — было низко. Глупо. Даже жестоко.

И всё же, несмотря на всё это, я продолжаю находить оправдания ему. Мысленно придумываю объяснения: он не думал, что это выйдет за пределы круга его друзей, он не хотел сделать мне больно и не мог предположить, что это всё разнесётся.

Ты идиотка, Оливия.

Каждый раз, когда я пытаюсь оправдать его, я злюсь на себя ещё больше. Почему я вообще стараюсь понять его? Почему я защищаю его перед Ниланом, когда сама знаю, как он поступил?

Ответа у меня нет. Только раздражение. На себя. На Рóмана. На всю эту чёртову ситуацию.

ꕤ ꕤ ꕤ

Я стою перед дверью, ведущей на корт, и стряхиваю с рук воображаемую грязь. Этот жест скорее символичный — как попытка сбросить напряжение, избавиться от волнения, которое застряло в груди. Глубокий вдох, медленный выдох. Мне нужно сосредоточиться.

Моя задача проста: одолеть соперницу спокойствием и сильными ударами. Вот и всё.

Но легче сказать, чем сделать. Алессандра всегда говорила: «В теннисе победа начинается не на корте, а в голове». Это не просто игра на силу и скорость. Это игра на выдержку, уверенность, контроль. Ментальная сила важнее физической.

И, исходя из этого, я уже проиграла.

Мои мысли путаются, и я чувствую, как внутренний голос становится громче, подкидывая сомнения. Вчерашний вечер, сегодняшний разговор с Ниланом, Ролланд... Всё это висит надо мной, как грозовая туча.

Дверь открывается, вырывая меня из размышлений.

Я натягиваю улыбку на лицо, поднимаю голову и выхожу на корт под гром аплодисментов. Мой взгляд сразу скользит по трибунам, и я машу рукой, приветствуя зрителей.

Теннис — это не просто спорт. Это театр. Здесь я актриса, а вокруг меня зрители, которые пришли за шоу. Они хотят, чтобы я играла не только на корте, но и с ними. Хочется им этого или нет, моя задача — удерживать их внимание, развлекать. Я поднимаю руку в знак благодарности за аплодисменты, хотя мои мысли всё ещё сбиты с толку. Оливия Рэй обязана сделать так, чтобы все поверили: она готова.

Я ставлю свою сумку на лавочку, достаю ракетку и бросаю взгляд на корт. В этот момент выходит моя соперница. Она выглядит абсолютно спокойной, её лицо почти каменное. Ни улыбки, ни эмоций. Только лёгкий кивок в сторону трибун, когда она приветствует зрителей ленивым махом руки. Я смотрю, как она раскладывает свой инвентарь на другой лавочке, и невольно обвожу глазами зону, где сидит моя команда и семья. Мой взгляд останавливается на одном лице.

Вот дерьмо.

Он приехал.

После всего, что Рóман сделал, он позволил себе явиться сюда со своими друзьями и теперь сидит, развалившись, и наблюдает за мной.

— Сука, — шепчу я сквозь зубы.

Моё сердце начинает колотиться быстрее, словно его стук пытается заглушить хаос в голове. Я выхожу на свою половину корта, стараясь сосредоточиться, но мысли снова возвращаются к нему. Что он здесь делает? Пришёл, чтобы увидеть, как я провалюсь? Или это очередная попытка вывести Нилана из себя?

Я не выдерживаю и снова украдкой оглядываюсь. Наши взгляды пересекаются, и мне кажется, что он видит гораздо больше, чем я хочу показать. В этот момент я резко отворачиваюсь, будто это способно стереть напряжение, вспыхнувшее между нами.

Мой взгляд возвращается к сопернице. Я глубоко вдыхаю, заставляя себя сконцентрироваться. Ноги сгибаются в коленях, тело слегка раскачивается из стороны в сторону, готовясь к первому движению. Всё, что мне нужно, — это игра. Только она.

Кора подаёт.

Весь зал замирает, будто сдерживает дыхание в ожидании. Мяч летит стремительно, с силой, и я рывком бросаюсь влево, чтобы отбить его точным ударом. Возвращаюсь к центру корта, не позволяя себе ни секунды на передышку.

Она отвечает мощно, её удар низкий, резкий. Я подстраиваюсь, успеваю достать мяч и отправить его обратно. Удар сменяется ударом, мяч мечется, между нами, словно не решая, кому из нас принадлежит победа. С каждым отскоком напряжение только растёт, цепляясь за нервы, как острые крючки.

На счётчике уже семнадцатый обмен. Мои ноги горят, каждая мышца кричит о пределе. Дыхание становится тяжёлым, а с каждым движением я всё громче выдыхаю, выпуская накопленное напряжение.

И вдруг она делает точный обводящий удар, посылая мяч туда, где мои ноги уже не успевают. Мяч касается линии, и я остаюсь стоять посреди корта, чувствуя, как поражение обрушивается на меня тяжёлым грузом.

Кора открывает этот сет своей победой.

Я тяжело дышу, отхожу назад, чувствуя, как кровь стучит в ушах. И тут, сквозь овации и аплодисменты, я слышу голос моего самого «преданного» фаната:

— Мать твою, нельзя такое пропускать! — кричит мой отец. Его голос разрывает тишину в моей голове, словно взрыв. — Соберись и не елозь ракеткой по корту!

Я резко дёргаю головой, стараясь отгородиться от его мрачных комментариев. Хуже всего — не его крик, а то, как он комментирует мои ошибки с этой надменностью, с унизительными фразами о том, какая я глупая и медленная. Он всегда так делает. Всегда позорит меня перед другими, если я ошибаюсь.

Моя грудь тяжело вздымается, пальцы крепче сжимают ракетку. Мне нужно собраться. Нужно просто... не думать о них.

С самого начала матч оказался изматывающим, будто каждый гейм вытягивал из меня последние силы. Кора играла так, словно её жизнь зависела от победы. Её удары были точными и резкими, движения — быстрыми и отточенными. Каждая моя ошибка, каждая потеря очка ощущались, словно груз, цепляющий меня за ноги и утягивающий всё ниже.

Я держалась на пределе, цепляясь за каждый мяч, за любую возможность остаться в игре. В моменты, когда Кора прижимала меня к краю, мне приходилось собирать всю волю в кулак, чтобы не дать себе сломаться.

Зал гудел, трибуны сливались в шумное море голосов, но для меня всё это было где-то далеко. Единственное, что я действительно слышала, — это звук мяча, ударяющегося о ракетку, шлепки моих кроссовок по корту и собственное дыхание, становившееся всё более тяжёлым.

Мы сражались сет за сетом, и в последнем раунде всё должно было решиться одним ударом. Я подавала.

Мяч полетел низко, его траектория была опасно срезана, уходя вбок. Секунда, резкий рывок, точный удар — и мяч возвращается на мою половину. Она ответила мощным ударом в угол корта. Я прыгнула, уже не думая о технике, просто действуя на инстинктах. Удар с лёта. Мяч пересёк сетку. Время будто замедлилось, я следила за ним, затаив дыхание. Кора бросилась к нему, но опоздала. Всего на секунду.

В этот момент всё вокруг словно остановилось. Судья медленно поднял руку, подтверждая мою победу, и трибуны взорвались громкими аплодисментами, но для меня этот звук был далёким, едва различимым, как фон, доносящийся из другого мира. Моё тело больше не слушалось меня; я медленно опустилась на колени посреди корта, отпустив ракетку, которая с глухим стуком упала на землю.

Закрыв лицо руками, я позволила слезам беспрепятственно течь, не пытаясь их остановить. Эти слёзы были не от гордости и даже не от радости; это было чистое, искреннее облегчение, разливающееся по всему телу после долгой внутренней борьбы.

Я понимала, что это был не тот матч, который впишет моё имя в историю, не тот, о котором будут говорить как о великом моменте. Но это была другая, более важная для меня победа. Я смогла преодолеть саму себя, смогла собрать разбитые осколки своей воли и выйти на корт, несмотря на всю боль, сомнения и страхи, которые пытались сдерживать меня последние дни.

Этот матч стал моей личной маленькой победой — победой над собой, над тем, что окружало меня, над тем, что постепенно сжирало изнутри, лишая уверенности и сил.

Я закричала, выпуская наружу всё, что копилось во мне. Эмоции, которые я так долго сдерживала, наконец нашли выход, и вместе с этим криком я почувствовала невероятное облегчение. Подняв лицо к свету, я позволила себе улыбнуться, хотя эта улыбка была полна горечи и усталости. Это был не триумф, но это было моё, и мне этого было достаточно.

Поднявшись на ноги, я, не торопясь вытерла лицо рукой, стирая следы слёз, подняла ракетку и направилась к сетке. Пожимая руку сопернице, я старалась избегать её взгляда, будто боялась увидеть в нём что-то, что снова разбудит мои сомнения. Когда же я подошла к судье, её твёрдое рукопожатие будто подтверждало, что этот матч был борьбой, достойной уважения, что я не просто выстояла, но и заслужила свою победу.

После матча я вынуждена была направиться на пресс-конференцию, которую с удовольствием бы пропустила. Однако это было важно, особенно в рамках благотворительного матча, который был посвящён помощи молодым спортсменам из малообеспеченных семей. Я сидела под вспышками камер, отвечая на вопросы журналистов, и с каждым новым вопросом чувствовала, как моё тело сопротивляется. Мне хотелось уйти, сбежать из этого зала, где каждый взгляд словно разглядывал меня до мельчайших деталей.

Когда конференция закончилась, меня сразу захватила автограф-сессия. Я умоляла Жаклин отменить её, пытаясь найти хоть какую-то лазейку, но она была непреклонна. Её строгий голос, холодный и безапелляционный, напомнил мне, что у меня есть обязательства перед фанатами.

Три с половиной часа. Именно столько я провела за столом, подписывая плакаты, теннисные мячи и даже футболки, чувствуя, как мои силы истощаются с каждым движением ручки. Когда всё закончилось, было уже за полночь, и я еле добралась до дома.

Я практически падала с ног. После быстрого душа я наконец забралась в постель, тело мгновенно утонуло в мягких простынях. Взяв телефон в руки, я начала листать ленту Инстаграма. Там были видео и фотографии с матча, мои лучшие моменты: точные удары, элегантные движения, которые смотрелись идеально. Это были те моменты, за которые меня любили фанаты.

Уведомления с отметками не прекращались. В сторис фанатов мелькали мои фотографии, видео, даже репосты с цитатами моих интервью. Я хотела хотя бы пройтись по ним, поставить сердечко, ответить на пару сообщений, но организм требовал совсем другого — расслабления, покоя и тишины.

Закрыв глаза, я отложила телефон, но мысль о нём тут же всплыла в моей голове. Я снова потянулась к телефону, открыла чат с Романом. Пальцы сами начали писать сообщение: На кой чёрт ты пришёл на мой матч? Почему ты просто сидел, ничего не сказал и не поздравил? Ты пришёл развлекаться, как и все остальные зрители?

Я злилась. Меня буквально трясло от раздражения. Почему он вообще был там? Почему я чувствовала его взгляд, но не видела ни одного намёка на поддержку?

Я перечитала сообщение, пальцы зависли над кнопкой «Отправить», но потом я стёрла всё и отбросила телефон в сторону. Моя грудь тяжело вздымалась, дыхание становилось всё глубже, а мысли о нём не покидали меня.

Образ Рóмана всплыл в голове — тот насмешливый взгляд, уверенные движения и его накаченное тело. Почему я не могла просто отпустить? Почему, несмотря на весь мой гнев, моё тело реагировало на него так, будто оно принадлежало не мне?

Моё бельё внезапно стало тесным, грудь наливалась болезненной тяжестью, а мышцы живота начали сжиматься от жгучего напряжения. Я чувствовала, как волна возбуждения медленно опускается вниз, накрывая меня целиком.

Я выключила свет прикроватной лампы, придвинулась ближе к середине постели и дрожащими руками скользнула под одеяло.

— Оливия, остановись, — шептал мне внутренний голос, но я не слушала.

Я снимаю трусики, чувствуя, как горячая волна желания захватывает меня с головой. Бессмысленно объяснять, почему моё тело реагирует именно так, и бессмысленно сопротивляться тому, чего я вожделела.

Я чувствую, как прохладное, свежее одеяло мягко окутывает моё тело, создавая уютный кокон. Белоснежная ткань будто бы скрывает меня от всего мира, давая ощущение безопасности, которого мне так не хватало. Оно буквально шепчет: никто не узнает. Я медленно снимаю с себя майку, оставляя своё тело полностью обнажённым.

Одеяло ласково касается моей кожи, и я чувствую, как мои соски напрягаются от нежного прикосновения ткани. Тело отвечает на это приятное ощущение, лёгкое дрожание пробегает от шеи до живота, и я прикрываю глаза, позволяя себе погрузиться в это мгновение расслабления.

Мои ноги постепенно разводятся в стороны, создавая форму бабочки. Я чувствую, как внутри меня нарастает тихое, но сильное желание. Моя рука скользит под одеяло, медленно находит путь вниз, и пальцы касаются самого чувствительного места.

Я тихо постанываю, сводя ноги вместе на секунду, зажимая руку, словно пытаясь сдержать себя, но желание оказывается сильнее. Я снова развожу ноги и начинаю водить пальцами по влажной, чувствительной коже.

Движения становятся ритмичными — то быстрее, то медленнее, то круговыми, то едва касающимися. Я прислушиваюсь к собственным стонам, которые становятся чуть громче с каждым моментом. Потом я ввожу два пальца внутрь, и звук моего стона прорывается громче, чем я ожидала.

Я не могу остановиться думать о нём. В моей голове это он касается меня. Его руки, его дыхание, его голос, шепчущий что-то на ухо. Это его уверенность, его доминирование. Он тот, кто разжигает этот жар внутри меня.

Я стону финально, отдаваясь этому ощущению, чувствуя, как тело достигает оргазма. Мой стон выходит с хрипом, почти как крик, а грудь тяжело вздымается, пока я часто дышу, не вынимая пальцы. Я переворачиваюсь, уткнувшись лицом в подушку, и позволяю своему дыханию выровняться. В голове вертится одно: он открыл во мне этот огонь. У себя дома он дал мне понять, что я могу желать что-то для себя, а не для партнёра.

Его слова о Нилане всё ещё отдаются эхом в моей голове и это безумно раздражает меня до глубины души. Я признаю, что он был прав.

Мои руки медленно поднимаются, и я сжимаю обеими ладонями свою грудь, проклиная себя за то, что сделала это, думая о мужчине, который плохо ко мне относиться. И всё же, мне нравилось это ощущение. Сейчас я позволила себе сделать то, что доставило мне удовольствие, а завтра я снова буду ненавидеть его, ругаться, крыть матом за всё, что он сделал.

Это была моя маленькая победа над самой собой, даже если она была порочной.

Спасибо за прочтение❤️
Поставьте звездочку (голос за главу) и напишите комментарии.