Против всех правил

Рóман

Я понятия не имею, что делаю. Мы сидим в машине, на парковке у моего особняка. Этот светловолосый ангел в дьявольски коротком платье крепко спит, чуть сопит и иногда что-то невнятно бормочет. Какое-то время я просто смотрю на неё — на её мягкие черты лица, на то, как тонкие пряди волос касаются щёк. Она выглядит такой уязвимой. Такой невинной.

— Оливия, подъём.

Она нахмурилась, не открывая глаз, а её пухлые губы слегка дрогнули. Но ничего больше. Я мог бы просто дёрнуть её за плечо, но, чёрт возьми, почему-то рука не поднимается. Она слишком... хрупкая.

— Оливия, мы приехали, — говорю я мягче, чем хотел, и убираю с её лица выбившуюся прядь волос. — Если я оставлю тебя здесь, ты замёрзнешь.

Её глаза распахиваются, и она резко отодвигается, ударяясь затылком о стекло. Выражение на её лице — смесь недоумения и растерянности. Она осматривает всё вокруг, а потом понимает, что это не её дом.

— Пойдём. — Мой голос звучит хрипло, срывая любые её возможные вопросы. Я просто открываю дверь и выхожу.

С неба равномерно падают снежинки. На улице тихо, никакого ветра. Тротуары около коттеджей никто ещё не расчистил, а снег под ногами приятно хрустит. Даже для меня этот момент кажется каким-то сказочным.

— Ролланд, — зовёт она меня по фамилии и выходит из машины, обнимая себя руками. — Ты какого хрена сюда привёз меня?

В её тоне столько возмущения и упрёка, что я не могу сдержать ухмылку.

— Ты была милее, пока спала. И главное — тише.

— Я серьёзно, — выплёвывает она, оглядываясь и опуская взгляд на свои ноги, утопающие в снегу.

— Замолчи просто и всё. Будь послушной девочкой.

Я вижу, как её тонкие щиколотки погружаются в снег. Её ноги, обнажённые и покрытые мурашками, дрожат от холода. Внутри меня что-то ёкает. Завтра я куплю ей чёртовы колготки. Нет, три пары. Смотреть на голые ноги в снегу — это пытка. Я подхожу к ней, резко подхватываю на руки и направляюсь к дому.

— Сука, Ролланд! — Она бьёт меня по плечам, извивается, щипает шею, пытаясь вырваться. — Пусти, пусти меня!

— Я исполню твоё желание, но сначала будь добра — достань из моего кармана ключи.

Она прищуривается, сверкая своими изумрудными глазами. Я вижу, как ей неприятно делать то, о чём я прошу, и, чёрт возьми, я наслаждаюсь этим.

Её рука медленно скользит в мой карман. В тот момент, когда её пальцы касаются ткани внутри, я ухмыляюсь.

— Это не ключи.

Она вздрагивает, а на её лице появляется смесь злости и стыда.

— Заткнись, — прошептала она дрожащим голосом, но её пальцы ещё сильнее вцепились в то, что они нащупали.

— Ключи, если ты не знала, острые, а не округлой продолговатой формы.

— Не дотягиваюсь, — буркнула она сквозь зубы, но её щеки стали такими красными, что я едва сдерживал смех.

— Оливия, достань грёбаные ключи, а не лапай мой член. Просто глубже, чуть левее.

Она резко опустила руку чуть глубже, нащупала ключи и, наконец, вытащила их.

— Умничка, — протянул я, ухмыльнувшись. — Теперь вставь ключ с красным брелком в дверь.

Её лицо полыхало от смущения, но она молча сделала то, что я сказал. Маленькая победа, но всё же приятная. Дверь мягко открылась, впуская нас внутрь. Я шагнул через порог, закрыл дверь ногой, а потом, посмотрев на неё, просто отпустил. Оливия свалилась на пол у моих ног, и, как я и ожидал, тут же взорвалась.

— Ты больной? — закричала она, лёжа на полу и испепеляя меня взглядом.

— Ты же просила отпустить.

— Что ты сказал?! — она поднялась на локтях, её грудь тяжело вздымалась от ярости.

— Я сказал, что исполню твоё желание, как только мы войдём в дом. На полу не твёрдо?

С этими словами я хладнокровно переступил через неё, включив приглушённый свет в коридоре. Её негодование меня забавляло, а тонкие крики только добавляли пикантности ситуации.

— Будь ты проклят, Ролланд!

— Не разбрасывайся такими словами, мелкая.

— А ты людьми!

Её остроумие заставило меня засмеяться, но вместо ответа я прошёл дальше, игнорируя тот факт, что накануне Рождества привёл Оливию Рэй в свой дом. Чёрт возьми, я и сам не знал, как до этого дошло.

И тут я почувствовал резкий удар в спину. Обернувшись, увидел её с одним каблуком в руке, а второй, видимо, только что прилетел в меня.

— Оливия, — предостерёг я низким тоном, от которого большинство бы уже замолчали.

Но она не из их числа. Её изумрудные глаза горели яростью, а в них таилась какая-то первобытная злость, которая, чёрт побери, начинала заводить меня самого.

— Я сказал нет.

Она не послушалась. Каблук тридцать восьмого размера полетел в меня с такой силой, будто это была подача на Уимблдоне.

— Оливия Рэй, угомонись сейчас же! — рыкнул я, подходя ближе.

Я схватил её за руку и, не слушая возражений, потащил через коридор к гостиной. Она извивалась, её босые ступни скользили по паркету, издавая звук трения. Настоящая неугомонная.

— Упрямая как осёл, — я бормочу себе под нос, грубо усаживая её на диван. Сам сажусь напротив, на журнальный столик, тяжело дыша. — Ты чего психуешь?

— А ты зачем притащил меня сюда? Говорил, что домой отвезёшь, — выпалила она, не отрывая от меня свои сверкающие глаза. — Это не выглядит как мои апартаменты. Ты притащил меня сюда, чтобы обидеть? Ты просто... извращенец!

— Значит так, — я перебиваю её словесный понос, устремив на неё твёрдый взгляд. — Я скажу один раз, оливка, а ты заткнись и слушай. Ты оставила свою сумку в баре. Войти в твой дом я не могу, к сожалению, я не электроник какой-то. На улице оставлять тебя — тоже не вариант. Так что я привёз тебя сюда, чтобы ты переночевала. Закрыли твою тему.

Её плечи опустились, она тяжело вздыхает и обнимает себя руками в попытке создать вокруг себя невидимый барьер. Её гнев испаряется, оставляя после себя только упрямство и лёгкую обиду. Наконец-то хоть капля послушания.

— О, и да, — добавил я с усмешкой. — Это мне нужно бояться тебя. Ты возбуждена, а значит, я рискую стать жертвой. Вдруг ты набросишься на меня, начнёшь раздевать, свяжешь? — мои слова были пропитаны ядовитой насмешкой, и я видел, как её глаза снова вспыхнули.

Я поднялся на ноги, медленно осматривая Оливию с головы до ног. Её платье, короткое и слишком облегающее, только подчеркивало её фигуру, но мысли были о другом. Если бы она сняла его и осталась лежать на моём диване в одном белье, она бы выглядела намного лучше. Просто факт.

— Ты можешь воспользоваться душем, — сказал я, стараясь звучать спокойно. — Потом покажу, где будешь спать.

— Спасибо, — вдруг произнесла она тихо, но чётко.

Я не оглох? Она реально это сказала? Её голос звучал почти как упрёк, будто она не привыкла благодарить, особенно меня.

Наверняка ей сейчас невыносимо неловко находиться у меня дома. Мне это нравится. Я люблю её смущение, но есть одно «но». В моём доме женщины не сидят одетыми на диванах. Обычно они стоят раком, опираясь на их спинки, и закатывают глаза от удовольствия, пока я делаю с ними всё, что хочу.

Прочь эти мысли.

Я киваю ей, чтобы она шла за мной. Её босые ножки шлёпают по полу, тихо и осторожно, будто она, наоборот, отчаянно хочет скрыть этот звук. Я провёл её к гостевой ванной комнате на первом этаже, открыл дверь и жестом пригласил войти.

Она обняла себя руками, мельком взглянула мне в глаза и молча скрылась за дверью, сразу же повернув замок.

— Господи, — пробормотал я, отходя от двери.

В моей голове начала рисоваться картина: Оливия, стоящая под струями горячей воды, её кожа блестит от капель, а пар окутывает стены душа. Она будет пахнуть мной, моими гелями для душа, оставляя этот аромат на своей коже.

Я остановился, чувствуя, как сердце вдруг заколотилось быстрее. Оно будто грохотало в груди. Но это было не только сердце. Я посмотрел вниз, закрыв глаза.

— Чёрт, — тихо прошептал я, сжав кулаки. — Что ж ты делаешь, Рóман?

Попытавшись взять себя в руки, я направился на кухню. Налив себе виски, я опустошил стакан одним глотком и провёл руками по лицу, пытаясь стереть из головы образы этой мелкой девчонки, принимающей душ в моём доме.

Поднявшись на второй этаж, я зашёл в свою ванную, быстро ополоснулся, почистил зубы и переоделся в лёгкие домашние серые штаны. Вернувшись в спальню, я застыл на пороге, не в силах сдержать улыбку.

Она стояла посреди моей комнаты, утопая в моём белом халате, который был ей явно не по размеру, а в руках она держала своё платье, под которым проглядывало чёрное бельё. Моё внимание невольно зацепилось за кружевной край, и она это заметила.

Лицо Оливии вспыхнуло, и она быстро спрятала платье за спину, словно это могло что-то скрыть. Между нами был всего лишь этот халат, и я отчётливо понимал, что он единственная граница между мной и её телом. Только халат меня сейчас останавливал...

— Ты заблудилась? — Я прищуриваюсь, глядя на неё с лёгкой усмешкой, оставаясь на пороге спальни. Она нервно облизывает губы и отводит взгляд. Эти сочные губы...

— Я... не нашла гостевую спальню. Не знаю, куда можно положить вещи, — произнесла она, голос дрогнул, и я заметил, как её плечи чуть сжались, будто она защищалась.

— Ложь, Оливия.

Я делаю шаг вперед.

Она резко подняла глаза, её дыхание стало прерывистым.

— Это не ложь! — попыталась возразить она, но её голос звучал слишком слабо, чтобы убедить даже саму себя.

Я подошёл ближе, совсем близко, так что между нами осталась пара шагов. Теперь я мог почувствовать её запах — смесь моих гелей и чего-то собственного, тёплого, женственного.

— Ты могла бы просто спросить, — продолжал я, наклоняясь чуть ближе. — Но вместо этого ты оказалась в моей спальне.

— Я... я не хотела... — она отступила на полшага, но тут же упёрлась спиной в комод.

Я ещё ближе. Её дыхание участилось, щеки вспыхнули, а глаза нервно метались между моими и полом.

— Не хотела? — Я тихо засмеялся. — Или всё-таки хотела?

Она крепче сжала платье в руках за своей спиной, словно оно могло её спасти.

— Я просто... — начала она, но я перебил:

— Любопытство, Оливия? Захотелось оказаться там, где никто другой не бывает? Или, может, ты представляла, что я сделаю, если найду тебя здесь?

Её глаза расширились, а губы приоткрылись, как будто она хотела что-то сказать, но не могла подобрать слова. Я забрал её дар речи.

— Твоё дыхание, — продолжал я, медленно наклоняясь к её уху. — Оно сбивается. Ты не можешь смотреть мне в глаза. Ты вся покраснела. Знаешь, что это значит?

— Заткнись, Рóман...

Я усмехнулся, едва не касаясь губами её кожи.

— Ты боишься меня, но боишься не потому, что я могу что-то сделать. Ты боишься того, как сильно этого хочешь.

Её губы дрогнули, а в глазах блеснула та самая смесь стыда, возбуждения и бессильной злости, которая заводила меня ещё с бара.

— Оливия, — я отстраняюсь на пару сантиметров, чтобы взглянуть ей в глаза. — Ты в моей спальне. Ты стоишь передо мной в одном халате. Скажи мне честно: что ты хочешь?

— Ничего, — наконец прошептала она, голос дрогнул.

— Ложь.

Я вдавливаю её своим телом в комод, чувствуя, как её дыхание становится всё более прерывистым. Она не отрывает глаз от моих, даже когда я наклоняюсь ближе. Возможно, Рэй впервые в жизни почувствовала настоящее, жгущее возбуждение, и, возможно, впервые задумалась, почему такого никогда не было с её бойфрэндом.

Я мог бы рассказать ей, откуда берётся это ощущение. Мог бы объяснить, что это желание просыпается, когда рядом оказывается кто-то, кто знает, как именно надавить, чтобы сломать её спокойствие. Но вместо слов я просто смотрю, как она опускает взгляд на мой торс, как её грудь тяжело вздымается, а губы слегка приоткрываются, будто у неё пересохло во рту.

Она пришла сюда не просто так. Это очевидно. Я готов поспорить на доллар, что ей захотелось увидеть меня таким, каким она никогда не видела. Полуголым, в одних низко-опущенных штанах. Её любопытство тянется ещё с академии. Даже тогда, подростком, она засматривалась на меня. Я это знал.

Ей было десять, когда она впервые подошла ко мне на корте и попросила подержать мою ракетку. Большую, тяжёлую, неподъёмную для неё. Я тогда не обидел её. Мы с парнями усмехнулись, и я протянул ей ракетку, после чего она попыталась нанести пару ударов. Неуклюжих, но настойчивых. Я сказал ей, что эта ракетка слишком большая для неё, а маленькая Рэй гордо вскинула её на плечо и заявила, что она ей как раз.

Уже тогда я понял, что эта девчонка — светловолосая буря, в своё время сметёт с ног любую соперницу и заберёт всё, чего захочет.

Сейчас я смотрю на неё и вижу всё те же изумрудные глаза, но теперь они полны вожделения, которое она до сих пор отчаянно запирает в себе. Я чувствую её взгляд, что скользит по моим плечам, задерживается на груди, и вижу, как она сглатывает.

— Хочешь дотронуться? — спрашиваю я.

— К чему?

— К плечам, торсу, к татуировкам на запястьях. Ты этого хочешь?

Она молчит, но её взгляд выдаёт всё. Она пожирает меня глазами, даже не пытаясь скрыть, как сильно хочет сделать то, о чём я только что сказал. Моё тело другое. Оно не похоже на тело её двадцати двухлетнего парня — сильнее, взрослее, жёстче. Она будто диабетик на третьей стадии, которому сунули под нос огромный торт. Именно так она на меня смотрит.

— Твой парень любит, когда ты прикасаешься к нему?

Я протягиваю руку и лёгким движением задеваю ремешок её халата. Её реакция моментальная — она вздрагивает, её ноги невольно сжимаются, словно пытаясь спрятать то, что я и так могу представить.

— Оливка, ответь мне, — добавляю я, смотря прямо в её глаза. — Ты тоже так парня касаешься?

Её губы дрогнули, и я вижу, как она кусает нижнюю губу, стараясь скрыть то, что я уже знаю.

— Зачем спрашиваешь, Ролланд? — наконец шепчет она.

— Потому что сейчас ты стоишь передо мной, смотришь на меня так, будто готова сорвать этот халат и забыть о том, что у тебя вообще есть парень.

Она отворачивается, но я не позволяю ей уйти, снова сокращая, между нами, расстояние.

— Знаешь, в чём проблема, Оливка? — говорю я, наклоняясь к её уху. — Ты можешь прятаться сколько угодно, но твоё тело уже выдало тебя. Я вижу, как ты дрожишь. Слышу, как твоё дыхание сбивается. И я знаю, что тебе нужно, даже если ты сама боишься в этом признаться.

— Ты слишком высокого о себе мнения, — её голос звучит почти умоляюще, но в нём ещё есть слабая попытка сопротивления.

— Нет, — усмехаюсь я, отстраняясь на пару сантиметров, чтобы встретиться с её глазами. — Я просто хорошо читаю то, что вижу.

— Не понимаю о чём ты.

— Признай это, Оливия, — шепчу я, поднимая её подбородок, чтобы она снова посмотрела на меня. — Просто признай.

Она пытается что-то сказать, но её слова тонут в её собственном дыхании. Она боится, но в её взгляде больше страсти, чем страха. Мне просто хочется отодвинуть грёбаный халат и увидеть, как по её ляжкам стекает её же сок. Она возбуждена, это не то, что очевидно... это естественно.

— Я хочу... воды. Я хочу воды, Ролланд.

Её глаза снова убегают вниз, а губа начинает дрожать, когда она прикусывает. Оливия пытается скрыть волнение. Она аккуратно отходит от меня, поправляя халат одной рукой.

— Можно пожалуйста... ты м-можешь мне принести... боже, нет, показать... спальню. Гостевую.

Я вижу, как её трясёт. Не просто смущение — что-то большее. Её волнение передаётся и мне, но не так, чтобы это было забавно. Это странно... почти тревожно. Вдруг я вспоминаю: она ведь сегодня нажралась в баре. И я до сих пор не знаю, почему.

Я отступаю, позволяя ей обзавестись пространством вокруг себя, но мой взгляд не покидает её. Эта ночь только начинается, и, чёрт возьми, я хочу узнать, что же на самом деле привело её в такое состояние.

— Оливия, ты в порядке?

Я подхожу ближе, насупив брови. Внутри что-то неприятно сжалось. Это странное чувство. Игривое настроение, которым я наслаждался ещё минуту назад, сменилось на неожиданную заботу, на нервозность, которая мне совсем не свойственна.

— Угу, — коротко мычит она.

— Давай сюда вещи, — говорю я ровно, но не резко.

Я не нежничаю. Я пытаюсь понять, что с ней происходит. Что её так напугало? Это не тот страх передо мной, который вызывает возбуждение и удовлетворение. Это другой страх — тот, который меня раздражает.

Я беру её платье и бельё из её рук, кладу всё на комод и выключаю свет на лампе. В комнате становится чуть темнее, но мне всё равно видно, как её плечи слегка опущены, а глаза смотрят куда-то в пол.

— Пойдём, налью тебе чего-то тёплого. Мне не нравится, как ты выглядишь. Будто я предложил тебе потрогать не бицепс, а раскаленную конфорку.

Она молча идёт за мной, обнимая себя руками и иногда шморгая носом. Её молчание странное. Что она такого представила, когда я стоял рядом?

Я сажаю её на диван, где она уже сидела раньше, а сам отправляюсь на кухню. Горячая вода быстро наполняет кружку из кулера, и я добавляю немного малинового варенья. Я возвращаюсь к ней, стараясь держать свои движения спокойными, чтобы не усугубить её состояние.

Она берёт чашку двумя ладонями, её пальцы чуть дрожат, когда она подносит её к губам и делает первый осторожный глоток. Вот так, Оливия. Спокойнее...

— Почему ты напилась сегодня?

Она отводит взгляд в сторону, тяжело вздыхает. Её молчание меня злит. Она не хочет говорить, особенно мне.

— Ты в моём доме не по Рождественскому приглашению, Оливия, — говорю я твёрже, — а по стечению обстоятельств. Я забрал тебя, чтобы ты не села пьяной за руль. Или чтобы твоя тренерша не устроила тебе разнос.

Она долго молчит, а потом тихо произносит:

— Это не твоё дело, Ролланд.

Её голос звучит глухо, без прежнего яда. Она не злится. Она просто расстроена. И это чувство странно перекатывается внутри меня, вызывая желание узнать правду, даже если я её не заслуживаю.

— Тебя кто-то обидел? — спросил я, бросив вопрос, словно пальцем в небо. И, кажется, попал.

Её лицо отвернулось в сторону, словно она пыталась спрятать свои эмоции, но через секунду я услышал звук, которого не ожидал. Она заплакала.

Я застыл. Я не знал, что делать. Этот комок в моём халате, сидящий передо мной, казался таким чужим. Оливия — не та девчонка, которую можно успокоить словами или обнять, чтобы всё стало лучше. Я должен был что-то сказать, но не понимал, что именно.

— Оливка... тебе нужна помощь?

Она вытерла слёзы рукавом халата и повернула ко мне лицо. Её глаза были полузакрыты, ресницы мокрые. Внутри меня вспыхнула злость. Я не знал на кого — на неё, на того, кто причинил ей боль, или на себя за то, что не могу разобраться в этом.

— Что заставило тебя напиться?

— Канун Рождества, — проговорила она с вымученной улыбкой.

— И?

— Завтра благотворительный матч, а послезавтра я должна быть во Флориде на ещё одном.

— В сочельник, — закончил я за неё.

Я не понимал её слёз. Это должно быть праздником. Возможностью сиять на корте, собирать овации.

— Я не могу приехать на ужин к своим родителям и родителям Нилана, — тихо сказала она, поднося чашку к губам. — Мама уговаривала меня. Папа кричал, что я кроме тенниса ничего в жизни не вижу.

— Разве твой отец не бредил твоими успехами в теннисе? — спросил я, вспомнив то, что знал о её семье. Её отец славился своей жестокостью на трибунах.

— Так и было, — кивнула она, сделав ещё один глоток. — Пока я не достигла того, чего он хотел. Пока я жила дома, пока он дрессировал меня.

— Дрессировал? — мой голос звучал грубее, чем я ожидал. Это слово застряло в голове, заставляя сердце сжиматься. Я не был уверен, хочу ли знать ответ.

— Почему ты спрашиваешь? — она резко отвела взгляд, будто снова закрывалась. — Чтобы посмеяться надо мной потом?

— Оливка, я не смеюсь, — спокойно сказал я. — Мне действительно интересно, что заставило тебя напиться в баре в субботу. Тем более накануне матча. Я хочу помочь, а не издеваюсь. Может, даже что-то подскажу. Старше ведь.

Она смотрит на меня с недоверием, словно пытается понять, искренен ли я.

— Помочь? — тихо переспросила она, сжимая чашку в руках.

— Да, помочь, — ответил я твёрдо. — Что значит дрессировал тебя?

Я по глазам вижу, что она сейчас начнет рассказывать. Она готова.

— Когда я была маленькой, я помню, как сильно не хотела идти на тренировку. Он зашёл ко мне в спальню, когда была половина седьмого утра. Это значило, что я уже опаздывала на полчаса. Он задал мне вопрос, я нагрубила. Он повторил его, но уже более напористо, а я промолчала. Тогда он начал кричать. Говорил, что я бездарность, что пропускаю то, что даст мне возможность кормить себя в будущем. Столько гадостей я услышала в свой адрес тем утром...

Я слушаю её, чувствуя, как внутри всё сжимается. Это начало выбило меня из колеи. Почему-то я не мог представить, что в жизни девчонки, как Оливия, было место для такого унижения.

— Он не знал, как наказать меня, но знал, что я очень люблю свои мягкие игрушки. У меня была коллекция дорогих плюшевых мишек с паспортами. Он взял корзину для белья и принялся сметать их с полочек.

Она чуть закашлялась, словно эти слова давались ей слишком тяжело.

— Я заплакала. Просила его остановиться, но он молчал. Он хотел сделать мне больно. Я верещала, умоляя прекратить. Обещала, что пойду на тренировку, лишь бы он не трогал мои игрушки. Но он даже не посмотрел на меня. Каждый раз, когда он смахивал с полки очередного медвежонка, я чувствовала, как что-то во мне умирает. Он разрушил моё доверие. Он был моим папой, а я смотрела на него, как на чужого человека. Тем утром он разбил мне сердце, но именно тогда он заставил меня стать чемпионкой.

Я просто молчал, чувствуя, как моё тело напряглось. Я никогда не думал, что буду слышать такие слова от неё. Мне нечего было сказать. Абсолютно. Все мои мысли запутались.

Она вдруг отвела взгляд и тихо добавила:

— После переезда я уже как год не захожу в свою спальню. Не могу там находиться. И к родителям не люблю приезжать. Моя сестра ездит, а я — нет. И сейчас они зовут меня на Рождество, а я отказалась.

Моё горло сдавило, и я только сейчас понял, что всё это время держал кулаки. Мне кажется это не вся правда, потому что испугалась она именно после того, как я заговорил о её парне. Неужто этот мелкий пиздюк связан как-то? Может поддержал её родителей в том, что она должна приехать на Рождество к ним? Что-то внутри меня требовало действий, но я не знал, что именно мог бы сделать. Слова не могли исправить то, что уже произошло. И я, впервые за долгое время, почувствовал беспомощность.

— Единственное, что я скажу: правильно, что не едешь.

— Думаешь?

— Да, — киваю я. — Всё. Ложись спать.

Мой голос звучит резче, чем я хотел, но я просто хочу закончить этот разговор. Уложить её спать и остаться наедине с мыслями, которые рвут меня изнутри. Мы не друзья, и никогда ими не будем, чтобы делиться такими откровениями. Я сам виноват, что задал этот вопрос, хотел поддержать и даже помочь. Долбоёб.

Я вижу растерянность в её глазах. Она явно не понимает, почему я отреагировал так холодно. Почему не утешаю её, не говорю, что всё будет хорошо. Но что я могу сделать? Она хотела выговориться — и сделала это. Если бы она была трезвой, она бы никогда не рассказала такое человеку, которого считает чуть ли не своим врагом.

Я встаю с дивана, избегая её взгляда.

— Ролланд... — начинает она, но я не даю ей договорить.

— Спокойной ночи, Оливия.

Мои слова звучат отрывисто, почти грубо. Я разворачиваюсь и иду прочь.

Я чувствую её взгляд в спину. Она что-то говорит, но я не разбираю. Мой мозг заглушает её слова, переваривая всё, что я только что услышал.

Мистер Рэй... Этот ублюдок. Я и раньше не питал к нему уважения, а теперь же его образ вызывает у меня лишь злость. Воспоминания о её детстве, о тех утренних криках, о слезах из-за игрушек... Это оставило во мне горькое послевкусие, от которого я не могу избавиться. Как можно поступить так с собственным ребёнком?

Если я когда-нибудь встречу его, я не смогу пожать ему руку. Даже если он мне её сам протянет. Боюсь, как бы я не вырвал её с корнями.

Я поднимаюсь наверх в спальню, чувствуя, как внутри всё клокочет. Я знаю, что поступил как сраный мудила, оставив её одну после такого разговора. Знаю, что мог бы сказать или сделать что-то, чтобы ей стало легче. Но вместо этого я ухожу.

Блядь.

Я провожу рукой по лицу, в попытке хоть как-то успокоиться.

Пиздец, Рóман. Просто пиздец.

Я захожу в спальню и закрываю дверь, а её слова, её голос всё ещё звучат в моей голове, и я не уверен, что смогу заснуть этой ночью.

Спасибо за прочтение!
Поставьте звёздочку (голос за главу) и напишите ваши мысли по поводу поведения этого мистера Ролланда
❤️