Невидимая нить

Утро начиналось тихо — не с громких звуков будильника или звонких голосов за окном, а с мягкого шепота тумана, который стелился по улицам, словно стараясь укутать город в лёгкую вуаль. Сказ открыл глаза, но мир вокруг казался приглушённым, словно покрытым пеленой сна, которую ещё не удалось развеять.

За окном простиралось серое небо, тяжёлое и низкое, тучи постепенно сгущались, сгущались, будто готовясь пролиться дождём. Воздух был прохладным и свежим, но не сыроватым — словно сама природа затаила дыхание в ожидании.

В комнате царила спокойная полутьма. Свет, пробивавшийся через занавески, казался расплывчатым, будто застывшим во времени. Он лежал на кровати, чувствуя под собой тяжесть не только простыней, но и тяжесть дня, который уже давил на плечи, хотя ещё не начался.

Мысли путались и плавно стекали по краям сознания. Сказ ощущал эту тишину глубже, чем просто отсутствие звуков — это была тишина, наполненная ожиданием, тревогой и чем-то неуловимым, словно незримый наблюдатель стоял за гранью видимого, следил за каждым движением, каждым вздохом.

Он не хотел вставать, но знал — сегодня нужно. День особенный — воскресенье, редкий выходной, который обычно проходил в безмятежности, в покое у окна, среди книг. Но сейчас что-то тянуло к улице, к движению, к свежему воздуху. Как будто внутри что-то проснулось, потребовало дыхания.

Вздохнув, он медленно поднялся с кровати, натянул на плечи лёгкий свитер и посмотрел в зеркало. Там был он — с глазами, в которых отражалась усталость и немного тоски, с губами, прижатыми в тонкую линию. Взгляд скользнул по комнате — за этим окном, за этими стенами, за этим покоем — скрывался целый мир, непредсказуемый и чужой.

За дверью вдруг зашумел ветер, и где-то далеко вдалеке тихо прогремел первый раскат грозы. Ветер играл с занавесками, принося с собой первые капли влаги, едва заметные, словно призыв к переменам.

Он сделал шаг к двери, ощутив, как сердце бьётся чуть чаще, чем обычно. Сегодня день будет другим. Он это чувствовал. Ещё не понимал, но чувствовал.

Дождь не закончился — он стал тоньше, будто мир больше не плакал вслух, а тихо всхлипывал где-то внутри себя. Сказ шёл медленно, не торопясь. Он не любил зонт — будто защищался от чего-то важного. И теперь его свитер пропитался влагой, волосы липли ко лбу. Но он всё равно не спешил укрыться. Этот дождь был живым, он будто что-то знал.

Когда он подошёл к дому, из-под подошвы хрустнуло — мокрый лист.

Он постоял у двери пару секунд. Иногда и этого хватало, чтобы передумать. Но не сегодня. Он выдохнул, вставил ключ и вошёл.

Квартира встретила его запахом тишины и книг. Там, где у других людей были ароматы еды, кофе или пряностей, у него пахло бумажной пылью и чем-то старым, знакомым. Дом не ругал и не жалел — просто ждал.

Он сбросил обувь и прошёл в комнату. Тишина была густой, как мёд. Из окна всё ещё слышался дождь.

Он устало сел на край кровати, провёл ладонью по лицу и посмотрел на рисунок — тот самый, начатый вчера. Женское лицо с закрытыми глазами. Тонкие линии, чуть дрожащие. Чужое, но странно близкое.

Он не знал, кто она. Но чувствовал, что её не должно быть. Что она... неотсюда.

Когда в дверь позвонили, звук пронзил тишину, как птичий крик в заснеженном лесу. Он прозвучал неестественно — звонко, резко, будто не принадлежал этому дому.

Сказ вздрогнул.

Он не ждал никого.

Он подошёл, но дверь не открылась — была закрыта на внутреннюю щеколду. Повернулся к глазку — не посмотрел. Он никогда не смотрел. Просто тихо стоял, пока не услышал:

— Сказ, это я... открой.

Ника.

Он знал этот голос. Знал её тон, когда она пытается говорить спокойно, но в голосе проскальзывает тревога, как нота не в ту партию. Он медленно отодвинул щеколду и открыл.

— Ты не отвечал весь день, — сказала она, войдя. — Я волновалась.

Она промокла не меньше него — волосы прилипли к щекам, шарф был сырой, в руке — пластиковый контейнер.

Он отступил, пропуская её внутрь. Она скинула обувь, как всегда, аккуратно, носком к стене. Прошла на кухню.

— Я принесла еду. Не уверена, что съедобно, — попыталась улыбнуться.

Он молча кивнул.

Она знала, когда говорить не нужно. И всё же говорила — потому что боялась, что иначе он совсем исчезнет.

— Ты опять был под дождём? — Она посмотрела на него, ставя тарелки. — Почему ты так себя мучаешь?

— Я не мучаю, — ответил он. — Просто... чувствую.

— Что ты чувствуешь, Сказ? — спросила она чуть тише.

Он промолчал.

Иногда чувства нельзя было объяснить. Они были, как дождь — просто лились сквозь тебя.

Ника знала, где стоят кружки, где лежат пледы. Он сам дал ей ключ — как и другим друзьям, после того как врач сказал: "Вам не обязательно справляться одному. Если вы не хотите звать на помощь — дайте ей возможность прийти самой." Тогда он отдал запасные ключи — Максу, Лёве... и Нике. Она не спрашивала. Просто забрала и всегда приходила, когда чувствовала, что надо.

— Я поставлю суп, — сказала она. — Ты пока переоденься.

— Ника...

— Не спорь. Пожалуйста.

Он не стал спорить.
Вернулся он с полотенцем на плечах, волосы ещё влажные.
Переодевшись, он вышел в кухню. Пар от кастрюли тянулся вверх, как тень надежды. Она стояла спиной к нему, молча помешивая. На плите булькало. Запах был... съедобным. Но не больше. Сказ не обиделся — он давно знал: Ника не умела готовить. Зато всегда приходила, когда становилось слишком тихо.

Он подошёл. Хотел что-то сказать. Не вышло.

— Я... спасибо.

Она обернулась. В её глазах мелькнула та самая нота — не тревога, не усталость. Что-то другое. То, что она прятала за заботой.

— Ты не должен быть один, — прошептала она. — Даже если думаешь, что хочешь.

Он не мог сказать ей, что всё внутри — как разбитое зеркало. И что он сам не знает, как собрать себя обратно. Только потянулся к верхней полке, достал вторую кружку — ту, что почти не использовалась. Протянул её ей.
— Чай?

Она кивнула, чуть смягчившись.
— Только без лимона, — добавила.

— Помню, — тихо сказал он. И, странное дело, правда помнил. Хоть и думал, что не обращает внимания.

В чайнике закипала вода. Он двигался молча, но не механически — будто хотел успокоить не её, а себя, чайной церемонией из двух движений. Он налил кипяток, поставил перед ней кружку. Сел напротив. Запах горячего чёрного чая вплёлся в воздух.

На столе — тарелка с тёплым сливочным супом — нежным, густым, с кусочками мягкой курицы, источающим уютный домашний аромат. Он ел.
Медленно, без слов. Она тоже.

— Вкусно, — сказал он после пары минут. И в его голосе не было ни капли иронии.
Она покраснела, опустив глаза в тарелку.

— Правда? — чуть тише.

— У меня были дни и с сухими хлебцами, — сказал он, — и они не оставляли такого послевкусия.

Она чуть усмехнулась. В уголках её губ дрогнуло.

Молчание было не пустым — оно было, как длинная строка, не требующая продолжения. Только ближе к концу ужина она всё же подняла взгляд:

— А ты сам? Как ты сегодня?

Он не сразу понял, что она спрашивает о нём, а не о том, ел ли он.
Он хотел ответить, что нормально. Что просто устал. Что всё как всегда.

Но из уст вырвалось другое:
— Не знаю.

Её лицо чуть потускнело. Как будто в ответе она искала что-то конкретное. Надежду, намёк. Любую зацепку. Но он не дал ничего.

Когда посуда была отодвинута, а чай выпит, она не сразу встала. Сидела, смотрела в окно.

— Ты опять всё держишь в себе, — сказала она.

Он не спорил.

— Я просто... не хочу тебя утяжелять, — произнёс он, наконец.

— А ты не подумал, что меня тяжело — когда ты ничего не говоришь?

Он опустил глаза.

— Прости.

Она встала. Медленно. Как будто сомневалась.

— Я, наверно, пойду.

Он чуть поднял голову. Он не просил остаться. Но и не удерживал.

— Спасибо за еду.

— Пожалуйста, — сказала она. И вдруг добавила:
— Если бы ты только знал, как хочется... быть нужной тебе.

Он не нашёл слов. Только молча поднялся, проводил её до двери.

Она надела пальто. Вставила ключ в замок снаружи.
Но дверь не поддалась — щеколда всё ещё была задвинута.

Она вздохнула.

— Сказ, — тихо позвала она.

Он подошёл, открыл.

Она не посмотрела на него, когда вышла.

Дверь захлопнулась. Мягко. Но щеколда осталась не закрыта. Он знал — она заметила. И не стала говорить.

Она оставила её открытой.

Не случайно. Не по рассеянности. А как будто...

...чтобы он мог сам её закрыть. Или нет.

Он вернулся в комнату.

Всё было на своих местах. Кроме него самого.

Так же, как утром. Лампа, абажур, карандаши.

Он подошёл к рисунку...взял уголь.

Медленно, неторопливо, провёл по  щеке на рисунке. Затем — через губы. Потом — глаза. Чёрная полоса, словно трещина по стеклу.

Он не остановился.

Рисунок исчезал — как память, как сон.

Он не хотел видеть её.

Этой ночью он не рисовал.

Он просто сидел у окна. Дождь закончился. Осталась только улица, и отражение — размытое, не его.