Глава 24
Мальчишка не выходил у Катрин из головы. Уже нашлись свидетели, подтвердившие, что во время бунта Роджерс сражался на стороне охраны. Собраны выписки и характеристики из всех источников, которые были доступны. Совершены звонки всем людям, которые могли бы пролить свет на историю отчисленного курсанта. Но в его деле по-прежнему оставалось больше белых пятен, чем это нужно для правильного понимания ситуации. Нет, не любопытство двигало Катрин. По крайней мере, не в первую очередь... Чувство воинского братства – это даже не условный рефлекс, выработанный годами службы, это инстинкт: если твой брат по оружию попал в беду, нужно ему помочь. Помочь, чем только сможешь. Но всё, что Катрин могла сделать прямо сейчас, это найти хорошего травматолога и специалиста по челюстно-лицевой пластике – парень явно нуждался в квалифицированной медицинской помощи, кою в убогом лазарете Скотобойни ему оказали бы вряд ли.
«Осуждён за грубые нарушения внутреннего распорядка школы при Службе безопасности Иммортал-сити»... что это означает на самом деле? Порасспросив пару-тройку знакомых среди персонала пресловутого заведения, Катрин не выяснила ничего ценного. Складывалось впечатление, что в школе прилежно стараются забыть о самом факте существования курсанта Роджерса. Да, вроде бы учился такой... нет, ничем не отличался... куда пропал? А леший его знает... Леший. Знакомое словечко. Похоже, персонал лично директором проинструктирован, как отвечать на вопросы об отчисленном Роджерсе.
Тихо ёкнул блокнот, возвещая о новом сообщении в почтовом мессенджере.
«Кэт, прекращай. Ты ничем не сможешь ему помочь: генерал лично распорядился избавиться от парня – и упаси тебя господь копаться в этом дерьме. Роджерс наказан жестоко, но он заслужил. Просто поверь и не ищи себе проблем», – без подписи, но и так ясно, от кого сообщение. Алекс Баранофф, хитромордая штабная крыса... в прошлом сослуживец, в совсем уж далёком прошлом – однокашник и друг. Лет двадцать прошло с тех пор, как они вместе патрулировали ночные улочки Полиса. А теперь он вальяжный полковник, и не очень-то привечает старых приятелей, карьера которых сложилась не так удачно.
«Алекс, ты ослиная задница!» – напечатала Катрин в сердцах, и тут же получила моментальный ответ – хохочущий смайл.
«Просто скажи: он действительно преступник или попал сюда по ошибке?»
«Разве наша система правосудия часто ошибается?» – последовал ответ.
«Чаще, чем никогда»
«Система не идеальна. Но она работает, если ей не мешать. И потому я совершенно серьёзно тебя предупреждаю: не лезь, куда не просят»
А это уже совсем интересно. Баранофф демонстрирует личную заинтересованность в сохранении тайны. И... каким образом здесь причастен генерал Гаррет?.. Похоже, всё гораздо серьёзнее, чем показалось на первый взгляд.
«Спасибо за предупреждение, приятель». Теперь Катрин уж точно не отступится.
Однако нужно соблюдать осторожность. И если уж ворошить это змеиное гнездо, то чужими руками... Всего один звонок – и делом курсанта Роджерса займётся Министерство морали: если его отчислили незаконно, это выяснить они смогут. Парень будет восстановлен в статусе, и через пару лет Катрин совсем не против была бы видеть его среди своих подчинённых.
Стоп. А что, если Роджерс лишён гражданства с молчаливого согласия Министерства?.. Раз уж здесь замешан главнокомандующий, то наверняка он согласовал свои интриги со всеми причастными и ответственными. «Система не идеальна. Но она работает, если ей не мешать». Мальчишку убрали – по какой причине, не суть важно. Важно только то, что он оказался неугоден. Но почему тогда просто не убить его? Найти юридическое обоснование для публичной казни – дело хлопотное, в таких случаях чаще инсценируют самоубийство, несчастный случай... А Роджерс жив. Неужели генерал рассчитывал, что долго на Скотобойне он всё равно не протянет? Солдаты – ребята живучие, ему ли не знать.
Догадка брезжила где-то между сознанием и интуицией, но Катрин не могла чётко сформулировать её. По всему получается, что парень стал свидетелем какого-то нехорошего дела, и его до поры убрали с глаз долой – чтобы вернуть, когда он понадобится. Безликая пешка в игре больших людей. Пешка, которая живёт и дышит, мыслит, чувствует – только по ту сторону стен Колизея этого не видно.
Верно подмечено: как только офицер переходит на административную работу, что-то неотвратимо меняется в его мозгу... вылезает наружу всё самое низкое, свинское, и власть становится для него не средством достижения цели, а сама по себе – целью. Впрочем, среди гражданских та же история: стоит только опустить зад в мягкое директорское кресло, и ты уже совсем другой человек. Вон взять хотя бы Лебовски...
Ожил датчик коммуникатора. Управляющий лёгок на помине.
– Мисс Джагер, я страшно вами недоволен! Мои драгоценные зверюшки! Они мертвы! Все до единого! Как это понимать?! Вам было приказано загнать моих питомцев в клетки, а не убивать их! – запричитал визгливый голос в телефонной трубке.
«Чтоб ты сдох», – подумала Катрин, но вместо этого вслух прошипела:
– Это бунт, тщательно подготовленный и хорошо организованный. Подавить его без потерь было невозможно. И, увы, мы тоже понесли немалые потери.
– Но, милочка... – в истеричных нотках голоса Лебовски проступили сахар и патока, – назовите хоть одну причину, почему это должно меня беспокоить. Позаботиться о том, чтобы операция была проведена с минимальными потерями – ваша работа. Работа, с которой вы плохо справляетесь! Должность шефа охраны предполагает ответственность за подчинённых... и за моих подопечных, кстати, тоже.
«Побывал бы ты, сучара, с нами на Скотобойне... Но сидеть на жопе ровно и отдавать приказы – это всё, на что ты способен»
– Наша работа – устранить заразу, готовую уничтожить всё живое в Колизее, а потом выплеснуться за его пределы и утопить Полис в крови, – слова вырывались из горла лаем. Как же порой трудно разговаривать с начальством без непечатных выражений!.. – И мы с ней справились. Перебили всех, кто не сдался живьём.
– М-м-м... то есть, кто-то всё же выжил? – в голосе управляющего зазвучала заинтересованность.
– Да. Немногие. Но я не склонна оставлять их в живых – они опасны.
– Ну, это уж мне решать.
– Они опасны, – с нажимом повторила Джагер, надеясь, что Лебовски просто не расслышал её с первого раза.
– Они мои! – отрезал директор. – И я приказываю, чтобы вы отвели их обратно на Скотобойню. Кстати... а сколько их?
– Шестеро, – Катрин запнулась. – Вчера было шестеро. Не знаю, сколько из них пережили эту ночь. Все имеют ранения разной степени тяжести, но вряд ли им была оказана медицинская помощь.
– Как так? Почему?! – голос в трубке снова перешёл на визг. – Почему вы так легкомысленно обращаетесь с моей собственностью?!
– Будьте добры, потише, – процедила Катрин. – Совершенно точно могу вам сказать, что как минимум один арестант жив и здравствует. Даже врача я к нему посылала, но остальные, уж поверьте, трепетного обращения не заслуживают.
– А чем этот заслужил?
– Он... – как же правильно выразиться-то, чтобы не пришлось отвечать на массу дополнительных вопросов?.. – Он любимчик Фальконе, и рассчитывает в скором времени попасть на Арену. Потому в бунте не участвовал – тому есть доказательства. Вступив в бой на стороне охраны, он оказался избит и изрезан, но лишь благодаря этому наш трухлявый коллекционер всё ещё жив.
– В самом деле? Оригинально! Аха... ха-ха... – директор на том конце провода залился мерзким повизгивающим смехом. – Хи-хи, бг-г-г! Я хочу познакомиться с этим паладином!..
– Как только паладин будет готов ко встрече. Не думаю, что вам действительно хочется, чтобы я притащила в ваш кабинет истерзанный полутруп.
– Ну хорошо... – Лебовски задумался. – Сейчас распоряжусь, чтобы на его счёт накинули кредитов. Фамилия?
– Роджерс.
– Замётано, – директор снова глупо хихикнул. – Паладин Роджерс! Паладин... неплохо звучит, как вы считаете? Годится для гладиаторского псевдонима?
– Он ещё не гладиатор.
– Ну, это мне решать. Пх...х...хи-хи-хи! Па-ла-дин! Какая прелесть!
Катрин отключилась. Невежливо вот так заканчивать разговор, но, если не бросить трубку прямо сейчас, Лебовски ещё долго будет сотрясаться в экстазе необузданного креатива. А в обязанности шефа охраны не входит выслушивание пустой болтовни. Пусть директор для этого наймёт себе психолога... или уж сразу психиатра, не помешало бы.
Охранник должен охранять. Только и всего. Охранять мирных граждан от геттовских мерзавцев. Охранять геттовских мерзвецев от... а, гори оно всё огнём! Если из пятерых выживших ещё кто-то не испустил дух в застенках, стоит этот процесс поторопить, пока Пёсики управляющего не успели забрать их. Кто избежал сурового наказания, тот ничему не научился. А эти животные принципиально не способны учиться – оставь всё как есть, завтра они снова устроят бойню.
«Завершить допрос», – передала она по мессенджеру дежурному на вахту, и заметила новое сообщение от Моргана.
«Мисс Джагер,
Мне стало известно, что вы ищите встречи со мной – но к моему глубочайшему смущению, прямо сейчас я не могу покинуть лазарет, позвонить, и даже лично вести переписку. Ваш подчинённый согласился помочь мне пролить свет на интересующие Вас вопросы, набрав сообщение под диктовку. Полагаю, начать мне следует с соболезнований: к сожалению, немногих из погибших ребят я знал сколько-нибудь близко, но скорблю о них вместе с Вами. Победа досталась немалой ценой, однако потери могли быть и большими на одного человека, если бы не раб Роджерс. Этот парень с первой нашей встречи произвёл на меня благоприятное впечатление: смышлёный, очень любознательный, имеющий весьма недурной боевой потенциал – признаться, я нисколько не сомневался и не сомневаюсь до сих пор, что он способен сделать блестящую карьеру на Арене. Однако помогли мне выжить отнюдь не боевые навыки Роджерса (кои пока ещё далеки до совершенства), а его слепая отвага. Я готов говорить о своём ученике как о глубоко порядочном человеке – и пусть это будет главной его характеристикой. Носящий клеймо преступника, он гораздо порядочнее многих. Благороднее многих из благородных. И его поступок, необдуманный и почти самоубийственный, был в конечном итоге единственно возможным для благородного и порядочного человека. На его месте так, возможно, поступили бы и Вы. И я искренне надеюсь, что мои показания смягчат вину Роджерса в Ваших глазах. Да, он был там, сражался и убивал. Уж не знаю, стоила ли моя жизнь такого усердия, но убивал он во имя жизни. Как и мы все. Прошу учесть это обстоятельство и помиловать моего неразумного ученика.
Карло Фальконе, Верховный инструктор Скотобойни».
Дочитав письмо, Катрин иронично изогнула бровь: старикан опасается, что его любимчика казнят, не разобравшись, вместе со всеми остальными бунтарями, а его уже перевели в гладиаторы, и ещё кредитов набросали для полного счастья. А сама Джагер сердобольно оплатила ему лечение из собственного кармана... Да уж, полоса неудач для Роджерса определённо закончилась. А чтоб счастье его было полным, стоило бы найти тот самый молот.
***
Звук шагов офицера гулко раздавался по пустым и непривычно тихим коридорам Скотобойни. Их уже освободили от трупов, кое-как замыли кровь, а разбросанное оружие собрали в одну большую кучу. Где здесь молот Роджерса? Кажется, этот: у основания ещё болтаются ошмётки не снятого перед боем гуманизатора...
– Отчистить, – приказала она семенящему следом уборщику и последовала к жилым боксам.
Вот он – единственный оставшийся в живых раб Скотобойни. Спит. Вероятно, ещё не отошёл от анестезии – а, может, просто накачан успокоительным под завязку. Сегодня Роджерс выглядел лучше, чем вчера. Бледный до синевы, но вполне прилично подштопанный: на месте давешних ран теперь видны только розовые рубцы, какие остаются после лазерной спайки мягких тканей. Скоро он встанет на ноги, он сильный. Юнец с телом взрослого мужчины и мозгами младенца.
Тишину коридора прорезал скрежет: уборщик тащил обратно чистенький, сверкающий сталью молот. Умаялся, болезный... силёнок не хватает нести нормально, а кое-кто здесь махал им, пока не свалился без чувств.
– Дай сюда, – Катрин подалась навстречу забрать антиквариат, пока косолапый поломойка не исцарапал навершием пол, но, как только молот оказался в её руках, чуть не уронила его. Надо же... бессонная ночь после боя, чтоб его... Отперев бокс, она засунула оружие внутрь, и Роджерс тут же привычно обнял рукоять, слабо улыбнулся во сне. Стоять и умиляться... будто ребёнок, которому вернули потерянного мишку.