Холодная Завеса Красного

14.

Я прихожу домой очень тихо, как рысь, заприметившая добычу. Тихонько ступаю ногами по ковру, и думаю, как мне повезло. Мне дважды повезло, что ковер мягкий, и меня не слышно. И еще мне повезло в том, что Виктора не оказалось дома.

Он, конечно, и не должен был быть здесь, думаю я. Но всякое могло случиться. Зато Вождь, как всегда, встретил меня своим недобрым взглядом. Ну, хоть бы улыбался, что ли. Мы уже не в первый день знакомы, пора бы ему и эмоции показать.

Я знаю, я просто вне себя от чувств, только это заставляет меня думать глупости и разговаривать с самой собой. Я включаю настенный компьютер и долго ищу музыкальный канал. Все это время мои ноги двигаются, а я почти что прыгаю. Мне хочется музыки, громкой и радостной, в такт моему настроению. Сошел бы даже и тупой развлекательный канал, мне сейчас все равно, я не злюсь как обычно, а счастлива. У меня ведь все хорошо... Так хорошо мне давно не было. Может быть, даже никогда...?

Я начинаю мычать, подпевая, и вытаскиваю охлажденные овощи из холодильника. Собираюсь потушить их с мясом, за которым еще надо спуститься на первый этаж. В местный магазин. Заодно хотелось бы купить бутылку вина. Виктор ведь все равно пьет вино или пиво после рабочего дня. И вот так, не зная за что пьет, он выпьет за мою работу. И эта мысль меня радует.

Кусочки овощей складываю в одну кастрюлю и накрываю крышкой, устанавливая небольшую температуру. Домашние штаны меняю на приличные, и выхожу в подъезд. За мной приезжает большой зеркальный лифт, в котором тоже звучит музыка, и мне не по себе от этого настолько, что аж мурашки бегают по телу. Я до сих пор не верю в то, что было утром, и мое сознание еще находится там. И это плохо, потому что уже нужно включить защитный режим. Я снова в опасном месте. Заставляю себя вернуться сознанием сюда в эту минуту, понять, что утро было утром, а сейчас нужно подумать о сохранности и том, как оставить это все в секрете как можно дольше. Ответ один – не делать больше глупостей, чтобы у него не было повода оторваться от своих вездесущих дел и заглянуть в мой паспорт данных. Пусть он всю жизнь будет занят настолько, что даже пяти минут не найдет потратить на то, чтобы сделать это. Аминь.

Мои пальцы тянутся ко лбу, и я крещусь, как меня в тайне учила бабушка. Да будет так. Да будет так, шепчу я. Да будет так, уже кричу я. И вот двери лифта открываются.

Передо мной стоит мой Партнер.

- Виктор? – удивленно говорю я.

У него в руках бутылка с белым вином.

- Да. – Твердо отвечает он. – Что ты здесь делаешь? – удивленно спрашивает он.

Я собираюсь отвечать, но чувствую, что голос сейчас сдаст и хрипнет, поэтому кряхчу, чтобы его прочистить. Ну вот, теперь можно ответить твердо. Раз он спросил, что я здесь делаю, значит и в ус не дует.

- Спустилась за вином и мясом. И вижу, что осталось купить только мясо.

- Я тебя подожду.

Через некоторое время мы поднимаемся в лифте, и вместе входим в квартиру. Я всего лишь однажды зашла в квартиру с ним вместе, и это было в день переезда. Наверное, поэтому я тогда вовсе не заметила то, что бросилось в глаза сейчас – Вождь смотрит как-то по-другому. Как будто бы не так сосредоточенно и усердно, как обычно. Он словно расслаблен и спокоен. К чему бы это? Присутствие Виктора его успокаивает?

Пока я готовлю мясо, Виктор читает бумажную газету. Они приносятся каждый день и ложатся в наш почтовый ящик на лестничной клетке. Почти никто их не выписывает, поскольку можно прочитать все это в Интернет, но Виктор видимо один из тех, кто остается верен традициям. А еще он первым делом нюхает типографскую краску, открывая разворот и прислоняя нос к страницам, делая глубокий вдох...

И вот я раскладываю мясо по тарелкам. Ставлю салат и тушеные овощи в центре, зову его. Мне кажется, я даже в чем-то сильна сейчас перед ним. В том, что у меня есть кое-то, чего он не знает, и это дает мне над ним преимущество. И делает меня счастливей.

- Как прошел день? – снова говорит он. Как и каждый день.

Только сегодня мне есть что ответить, но я прикусываю язык и отвечаю также как обычно:

- Хорошо, как и всегда. Как ты?

Виктор прожевывает и отвечает:

- Намечается еще больше работы.

- Куда уж больше? – участливо спрашиваю я.

- Через полгода столица будет кишеть приезжими. Мы не должны наделать ошибок.

Вот оно все подтверждается. Приедет много иностранных журналистов. И не только журналистов. Представить даже не могу, кто прилетит под ликом журналистов, и чем все это закончится.

- О каких ошибках ты говоришь?

Виктор смотрит на меня, как будто уже сказал много. Но потом отвечает:

- Мы должны быть уверены, что после их приезда наш мир останется таким же, как и до. И если что-то кто-то из них и захочет изменить, то это будет пресечено на корню.

- Почему ты думаешь, что стоит этого опасаться?

Я не знаю, правда это или нет. То, о чем он говорит. Я ни в одной бумаге этого не проследила. Но этого бы там и не было. И даже если все опасения Комитета верны, то... это вряд ли возможно. Мне кажется, Союз настолько сильно охраняется внутри, что тем, кто прилетит затеять переворот, просто-напросто потом отсюда не выбраться. Союз сожмется и сдавит его своими стенами, а потом выплюнет в воздух все его внутренности, и никто ничего не найдет. И не докажет. Никакая Всемирная организация по защите каких-то там прав. Никаких прав нет. И если те на что-то и надеются, я знаю, их ждет провал. До тех пор, пока сами союзовцы будут спать крепким сном повиновения и соглашения с происходящим, любую революцию ждет провал.

Но они спят слишком крепким сном.

- Что ты думаешь делать? – спрашиваю я.

Виктор тянется рукой за красной книжкой и что-то долго ищет, листая ее. Наконец, он открывает и находит пальцем нужный псалом:

«Кем бы мы ни были, чем бы мы ни были, кирпичиком ли, комнатным растением, глотком воздуха, дворовой собакой или бабочкой-однодневкой, мы всегда можем принести пользу своей великой стране, встав на защиту ее интересов. Бабочка-однодневка и так сгорит, но прежде чем она сгорит, она может донести важную весть своему народу. Весть об угрозе захвата и нарушения спокойствия. И тогда смерть ее будет во благо. Точно также и каждое насекомое, каждое животное, каждый человек, должны стремиться отдать всего себя во благо сохранения мира в нашей стране, чтобы все оставалось как прежде, таким же счастливым и спокойным. И чтобы общее счастье слагалось из любви каждого отдельно взятого индивидуума».

- Умные слова, - говорю я.

- Умные. – Говорит Виктор, закрывая Псалтырь.

Умные, особенно про кирпичик. Вождь знал, где толк, когда писал. Только применить бы его писанину на по-настоящему умное дело. А не на лицемерие и фарс.

Больше мы не говорим. Заканчиваем ужин и молча готовимся ко сну. Я вижу, что Партнер и в правду занят, как никогда. Он даже не тратит время на то, чтобы переброситься со мной словами. Почти весь вечер до часу ночи сидит в своем кабинете и возвращается, когда я уже сплю.

На следующий день я снова в Генеральном консульстве. Припорхала, как та самая бабочка-однодневка, про которую говорил Виктор, цитируя Псалтырь. Возможно, так оно и есть. Я ведь летаю возле обжигающего фонаря. Все ближе и ближе. Я так могу опалить себе крылья. Все мои чешуйки осыпятся, и я сама сгорю. Без пользы. Без пользы стране и Вождю. И вообще всем.

Я снова сижу за бумагами, печатаю красивые и правильные предложения в программе. Американцы тоже работают. Ходят по офису. Перекидываются фразами. Я иногда отрываюсь от букв, чтобы понаблюдать за ними. Жадно впитываю все, что они делают. Как будто они делают все как-то по-другому. Свободнее, что ли...

Я смотрю на Стэйси, пока она заваривает чай в маленьком чайничке. У нее квадратные черные очки в черной оправе и пучок на голове. Они о чем-то шепчутся с Марией, когда та подходит. Шепчутся и смотрят в одну сторону. На кого-то. Мария выглядит удрученной. Она возвращается на рабочее место с опущенным взглядом. Мария стройная и высокая, с длинными льняного цвета волосами. Не понимаю, по кому она там грустит, на мой взгляд, на нее должны заглядываться все, кому не лень.

- Все хорошо? – тихонько шепчу я, когда она возвращается на свое место.

Она поднимает на меня свои большие глаза и также тихо произносит:

- Эх. Нет. Я в западне.

- Почему?

- Ты, наверное, знаешь, что в иностранных компаниях запрещено строить отношения внутри коллектива?

- Нет. Я ничего не знаю об иностранных компаниях, - отвечаю я. – Это мои первые дни в иностранном коллективе.

Мария вздыхает еще тяжелее.

- Но даже если и нельзя, запрета всегда возможно избежать. Мы ведь союзовцы. Мы в Союзе.

- Тогда что? – продолжаю я.

- А то, что дальше – черная дыра. Нам никогда не быть вместе...

Теперь моя очередь опустить глаза. Она права, в кого бы там из них она не влюбилась – он иностранец. Ей никогда не уехать из страны – ее не выпустят. У нас закрытые границы. Перемещение запрещено. Я мало когда слышала о перелетах обычных граждан. Только если это представительские коллективы, ансамбли, знаменитости и спортсмены, разве что. Таким, как Мария, никогда за границу не попасть. А таким, как он, никогда здесь не остаться...

- Он это знает. Поэтому держится на расстоянии.

- Мне очень жаль, - говорю я.

- И когда-нибудь его служба здесь закончится, и он уедет.

Она запрокидывает голову и делает большой вдох.

- Давно ты здесь?

- Уже семь месяцев.

Я продолжаю на нее смотреть, и она добавляет:

- У меня отец военный.

Я киваю.

Вот так... Все здесь по какой-то причине. А у Марии отец даже сам из союзной верхушки. А она сдуру влюбилась в чужого. Ничего грустнее не придумаешь.

- А как же Суперкомпьютер? Тебе уже назначили кого-то? – вспоминаю я о самом главном.

- Назначили, - тихо шепчет Мария, - но я от него отказалась. Какой-то чиновник из министерства Ликвидации, на десять лет меня старше, - она сдвигает брови и по ее лицу видно, что он ей не пришелся по вкусу, - Вечер Встреч был во Дворце Советов, я улыбалась, а потом просто не приехала в загс. Гори оно все огнем...

Мимо нас проходит мужчина, и она прячет глаза за ладонями. Наверное, тяжело вот так, думаю я. Но... так она выбрала.

И почему мне в голову тогда не пришло то же самое? Взяла бы и уехала обратно к родителям... Просто, Мария тогда уже знакома была со своим иностранцем, а я и понятия не имела, что когда-то судьба меня с ними сведет.

- Ладно, все будет хорошо, - подбадривает она саму себя вслух. – А ты смотри, чтобы с тобой такое не приключилось. – Она обращается ко мне.

- Это вряд ли, я в браке. – Подытоживаю я.

- Я хоть и недолго среди них, но поверь, они отличаются. Ты поймешь, чем. С ними все по-другому. И не заметишь, как тебе понравится и захочешь остаться. Здесь все намного проще. Жизнь проще, они не боятся завтрашнего дня или не проснуться утром. От этого они свободнее душой. Не такие угрюмые, как наши соотечественники...

- Захочется остаться в консульстве? – переспрашиваю я.

- В их жизни. И чтобы они остались в твоей жизни. Это как заразная болезнь.

- Я не восприимчива.

- Если в тебе есть нужный ген, то ты ее подхватишь.

Я вспоминаю свое детство. Меня было хлебом не корми, дай поглазеть на кудрявых журналистов с камерами возле Дворца Советов. Во время шествия военной техники Великого Союза в День Памяти. В дни Восхваления Труда. На Новый Год. Всегда, когда мы с мамой ехали в центр, чтобы увидеть праздник. Она оттаскивала меня за рукав, а я кричала и тянулась к ним, этим странным людям с беззаботной улыбкой на лице, щелкающим мир на свои машинки. И сама понять не могла, что мне нужно от них. И до сих пор не пойму.

Может быть, я уже подхватила болезнь?

Моя смена снова подходит к концу, и я начинаю собираться.

Стэйси подходит украдкой и говорит шепотом:

- Сегодня пятница, мы собираемся немного отмечать.

Я делаю круглые глаза, и она это замечает.

- Ну... совсем немного. Понимаешь, мы ведь грустим в чужой стране.

У меня ускоряется сердце... Как все-таки глубоко уже Союз сидит в моем мозгу и привычках. Я боюсь даже слышать о вечеринках. Это всегда было запрещено и подвергалось «исправлению». Алкоголь в больших объемах. Веселье. Комитетчики об этом узнают. Один из них теперь и мой Партнер. А мне сейчас предлагают пойти против него. Не специально, конечно...

А может быть, специально...?

- Да. Конечно, Стэйси. Я останусь ненадолго.

Она хватает меня за руку и улыбается.

- Йес! Тебе понравится. Пойдем!

И мы бежим куда-то вглубь офиса, туда, где даже я ни разу еще не бывала. Нам навстречу попадаются комнаты, стены и перегородки. И вот мы оказываемся на улице, на зеленой траве, и я задираю голову. Над нами густая листва берез и клена, плотно посаженных друг к другу. Я осматриваюсь и понимаю, что мы во внутреннем дворе их консульства. Еще подальше, видимо, жилые помещения. В беседке возле разожженного костра уже собралось несколько человек, они поджаривают на огне что-то круглое разных цветов.

- Вот это да! – произношу я удивленно. Это ведь первая в моей жизни вечеринка.

Из окон выглядывают большие колонки, и мы слышим американскую музыку.

Стэйси идет вперед и тянет меня за собой. Мы направляемся в ту саму беседку, и там среди сидящих я первым делом вижу того самого мужчину, с едва тронутой ножницами шевелюрой. У него в руках сигара, он смотрит на синеющее сквозь листву небо, вдыхает немного дыма и опускает глаза на меня...