9
Продолжая наводить круги вокруг Локи, мисс Барнс вскипает от злости. Бог Обмана наблюдает за ней с едва заметным интересом, делая паузу в рассказе.
— Бог историй, — фыркает Рейчел, — а то, как же. Самого главного ты мне не говоришь.
— Сроки поджимают, — пожимает плечами Локи.
— Меня сюда закинула Лия, мне нужно вернуться обратно — коротко и по делу.
— Почему она забросила тебя сюда? — снова задает вопрос Локи.
Девушка делает взгляд более строгим, ничего не отвечая. Кое-чему научиться она успела. Например, как прятать своё полное непонимание ситуации, выдавая за глубокие размышления и попытку провести тройной расчет.
— Как мама попала в отношения с Уэйдом я понять могу, — говорит Рейч, подходя ближе к Локи.
— Она тебе не мать, — резко поправляет её Бог, выпячивая грудь вперед.
Руки девушки опускаются, безвольно болтаются внизу, но от удивления. Она делает ещё шаг, оказывая перед носом Локи.
— Для тебя семья не пустой звук, не надо мне втирать тут эту мазь от хомячков в десна. Я преисполнена надеждой.
— Узнаю слова Дэдпула.
— Не угадал. Я дополняю собой что угодно, делая лучше. Так я оказалась в Асгарде.
— Какое благородство. Родители наверняка горядятся тобой, — фыркает теперь Локи.
— Мама тебя на куски порвать хочет.
— У неё всегда были небольшие беды с…
Бог Историй не успевает закончить, а рука зависает рядом с виском, подсказывает то, что идет не так с матерью Рейчел.
— Вот ты как сюда попала? — намекает Локи.
— Лия сказала, что маме и папе нужна помощь, — опускает голову Рейчел.
— Ты этого захотела. А сейчас не хочешь, потому я не могу тебя затолкать обратно.
— Но и не уходишь, ведь так?
— Что-то же я в тебе нашел.
Бог Обмана выразительно осматривает мисс Барнс с ног до головы, а затем плюхается на диван одной из квартир Нью-Йорка, из которой следит за беспорядком этого мира.
— Точнее, я в тебе, — яростно парирует девушка, наклонившись к лицу Локи.
— Ох, Рейчел, ты так наивна. Этот мир разваливается, стирает ветвь за ветвью, пока ты сидишь здесь и с полным невинности взглядом слушаешь, как твои родители полюбили других людей.
— Потому что я знаю, что это не конец истории. И я должна знать, почему так вышло!
— Чтобы они остались вместе в твоем мире? Есть вещи, которые не случаются дважды. Кое-что есть в твоем мире, чего нет здесь. Никогда не будет. И наоборот.
— Кое-что? Или кое-кто?
Рейчел ловит волну и продвигается ближе к Локи, но тот и бровью не ведёт. Лишь дыхание Бога становится чуть быстрее, что незаметно для Рейчел.
— Как папа стал жить с Вандой? — набирает Рейчел. — Расскажи шаг за шагом.
С осторожным интересом Локи наблюдает за отчаянной попыткой Рейчел узнать всю историю раньше положенного. Рассказать историю так, чтобы мир не разрушился — настоящее искусство.
Может ли кто угодно надеть чёрную маску и быть уверенным, что получил власть? Нет, конечно нет. Несмотря на это чёрную маску можно встретить едва ли не на каждом лице в городе, как только стемнеет. Культ личности, не иначе, только работает в обратном направлении: твоё лицо не имеет значения, только конечная цель, которая известна избранным и является священной.
Некоторое время назад Джейсон Тодд решил дать себе шанс разобраться в мире, где очутился. В том, что Нью-Йорк далеко не Готэм, Джейсон убедился сразу же, стоило ему выйти из химического завода, в котором он впервые «открыл глаза». Город живет иначе, дышит по-другому и выглядит куда лучше. Это плохо. Готэм совершенно не нравился Джейсону, поскольку был кладезью преступности и ненадежности, которой город дышал в перерывах между постоянными подрывами и катастрофами, систематически устраиваемыми кем-то вроде Джокера, но не всегда только им. Желающих всегда было достаточно. Тогда где же все эти отбросы и что происходит?
Поскольку помощи ждать неоткуда и Тодд, как и раньше, снова сам по себе, парень решил заняться тем, что умеет делать лучше всего. Делать то, к чему он, как самому Джейсону кажется, готовился. А где же все те, кто должен был ему прислуживать? То есть, нет, не прислуживать, а отдавать большую часть прибыли в обмен на защиту от прежних покровителей? Ведь Джейсону нужны деньги для того, чтобы… Чтобы быть готовым к мести.
Тяжёлая сумка с вещами приземлилась рядом с кроватью, которая никогда не будет заправлена. Не те привычки. С головы парня ещё не сползла красная байкерская маска, что нисколько не давит на Тодда, когда в голове промелькнула единственная за ночь мысль: «ну привет, кровать». Механические движения: спустить курок, перезарядить, спустить снова — вот и все, что пригодилось за долгое время. Никаких следов, компромиссов и неприятных последствий. Цель найдена и ликвидирована. Никто не в праве предать его.
С плеч медленно начала сползать белая кожаная куртка, но к чему эти условности? Оставшись на своём хозяине где-то в районе лопаток, куртка остаётся на теле, прикрывая собой от холода Нью-Йорка. Этим они схожи с Готэмом, как ни в чем другом. Может цветовая гамма мегаполисов и отличается друг от друга, холод и количество преступников, что желают показать себя и поделить территорию на части, словно никто не придёт и не скажет, что ничего не выйдет; но холод, что пронизывает до глубины души, пронизывая своих обитателей насквозь, и тут и там одинаков. Маленькая отдушина в, казалось бы, такой неприятной мелочи, теплит внутри Джейсона надежду на то, что может все будет, как прежде.
Как бы ни был хорош в своих навыках молодой, но вполне опытный, в определённом плане, Тодд, есть достаточно много вещей, которые ему, в силу возраста, все же неведомы. Наиболее важнейшая сейчас, которую Джейсону ещё предстоит узнать: уважение нужно заработать, а не купить. И уж тем более, всех не запугать. Никаких взрывов, приметных вещей, заметных пятен, лишь один единственный выстрел транквилизатора из темноты.
Перевернутьая на лопатки — вот и все, на что хватило сил. Куда пришёлся выстрел Джейсон заметить не успел. Над парнем навис Зимний Солдат, лицо которого закрывает чёрная маска, а оставшуюся часть лица закрывают собой спадающие черные пряди. Только голубые глаза, что в тесной комнате кажутся намного темнее, чем они есть, ярко выделят лицо Зимнего в памяти Red Hood.
— Модно, — разглядев как следует белую прядь на таких же, как у него самого, чёрных волосах, констатирует Баки.
— Что за дрянь на этот раз? — безразлично спрашивает Джейсон.
— На этот раз? — спокойно спрашивает Баки. — Завязывай с этим. Маловат.
— Я не хочу говорить с людьми.
— Плохо.
— Односложно.
— Справедливо.
— Тупо.
— Говорить придётся, — оглашает решение Баки и достаёт нож.
— Того, что ты уже сделал, тебе оказалось мало?
— Да ты под кислотой что-ли? — спрашивает Баки и вглядывается в лицо парнишки, которому на вид едва исполнилось максимум двадцать лет.
— Я под впечатлением от того, что сделаю с тобой, когда выберусь отсюда. Что сделаю с тобой, Джокер. Поверь, я доберусь до тебя совсем скоро. Вот только начну снова двигаться и тогда сделаю кое-что много хуже чем то, что ты делаешь со мной.
Достаточно ли оснований зарезать парнишку прямо пока он бредит? Едва ли. Многое изменилось в мужчине с момента гибели Стэфани, но кое-что осталось от того Баки, что получал пулю за то, что пытался помочь нуждающимся. Джейсон выглядит именно так, как тот, кому нужна помощь.
— Да чтоб тебя, — шипит сквозь зубы суперсолдат.
Парализующее действие яда не успело закончится, а в голове Джейсона многое стало на своим места. План выстроился с завидной точностью. Кого и когда нужно найти, шаг за шагом.
В телефонной книге всегда пусто, но несколько номеров Барнс знает наизусть, в силу своей специфики. Мир продолжает катиться в бездну, планы рушатся один за одним, а времени становится все меньше. Новая помеха в виде паренька, что старается убить тебя, выстрелив не в спину, а прямо в лицо, проблема далеко идущая, поскольку Баки не смог сделать того же, когда представилась возможность. Что-ж, придётся вновь отыскать психопата, который при себе имеет, пожалуй, столько же оружия, сколько у самого Зимнего Солдата.
Работать в одиночку опрометчиво, ведь время играет против Барнса, а потому ему снова приходится прибегнуть к услугам старого знакомого. Гудков было, как обычно, мало, прежде чем в телефоне раздался знакомый голос.
— Удивлён, что ты набрал.
— Нужны твои услуги, — также холодно отзывается Баки. Строго по делу. — Слышал о чёрных масках в Нью-Йорке, которые подчиняются Red Hood?
— Это не моя проблема. Ею не станет. После того, в то случилось в Сибири, ты сам по себе.
— Ого, — холодно удивляется Баки, — с чего вдруг тебя это так волнует?
— Приоритеты у нас разные. Ты машина, а я все ещё человек. Мне было важно увидеть её на холодном полу в крови и слезах, чтобы уйти в безопасное место, а тебя волновало то, что я нашёл человека, который представлялся твоим именем.
— Приоритеты у наёмников? Брось.
— Мне пора, нашёл себе новую работу. Надеюсь на это, — быстро заканчивает разговор парнишка и сбрасывает вызов.
Лестница до второго этажа дала немного времени, которого оказалось достаточно, чтобы вынуть сим-карту и разломать, а после пригладить отросшие каштановые волосы назад. Давно парнишка, на вид которому всего около двадцати пяти, не нервничал так, что он почти чувствует, как намокают ладони.
Напротив него дверь со стеклом, на котором надпись «Агентство Уэйда, мать его, Уилсона», где середина приписана красным маркером от руки того самого наёмника, что берётся не за каждое дело. Ладонь несколько раз тянулась до ручки двери, но каждый раз останавливалась.
Много верных масок оказалось сорвано, а вот информация так и осталась скрыта. Как бы ни был хорош Барнс, в одиночку многого добиться сложно. Впрочем, несколько людей прошлого ему ещё доносят местонахождение чёрных масок, иногда удаётся узнать об их планах заранее, но в целом время против Баки. А ведь он постоянно чувствует, что за ним следят. Каждую секунду.
Паранойя — штука страшная. Особенно, если жить с ней постоянно. Один лишь взгляд на Альпин успокаивает мысли Баки, хотя его и злит, что кошка снова забралась к нему на кровать. Тяжело сев рядом, мужчина смотрит перед собой и требует:
— Слезай.
Однако Альпин продолжает довольно терется о простынь. Окно открылось бесшумно, но очень заметно для Зимнего Солдата, хотя и гость для него пусть не совсем желанных, но и не из списка тех, кого встречают пулей.
— Поздравляю, ты опустился до секса с проституткой, — устраиваясь в квартире, упрекает Наташа.
— Да не может быть, — равнодушно отзывается мужчина.
Тут Баки понял, что это именно Нат всегда была где-то рядом. Только ли она одна?
— Знал бы, что ты так близко, зашёл бы на чай.
— У меня не бывает чая. Заходи выпить. Погоди-ка, — Нат театрально закидывает голову назад, — на тебя уже ничего не действует.
— Прошу тебя, Нат, не делай из этого трагедию. Тебе не идёт.
— Придётся тебе начать думать. Хотя бы ради того, чтобы определить следующий шаг. Ни одна зацепка не сыграла, так что шевели тем, что в голове, а не штанах.
— Она меня осуждает, удивительно. Может здесь нам и стоит разойтись.
— От меня так просто не отделаешься. Я тебе должна.
— Ничего ты мне не должна.
— Уилсон не прав, он на эмоциях, — напирает Вдова.
— Что он сказал?
— Что примет помощь от кого угодно, только не от тебя.
— Справедливо.
— Нет, не справедливо. Если ты стал отцом, мы найдём этого ребёнка. Продолжай бороться. А иначе, какой ты отец?
— Повтори.
Голос мужчины тверд, хотя внутри он чувствует беспомощность в отношении призрака прошлого.
— Каким ты хочешь быть отцом? Биологическим или приемным, — напирает Вдова, как обычно.
— Настоящим, в полном смысле этого слова, — без тени сомнений отвечает Баки.
— Если ты опять выберешь одиночество, Баки… Не рассчитывай, что в следующий раз кто-то будет рядом, когда ты сдохнешь.
Голос Наташи не дрожит — он режет, как лезвие между рёбер. Точно и без лишних движений. Дверь захлопывается не со стуком, а с тихим щелчком — звуком окончательности.
Баки не шевелится. Стоит, как солдат на посту, который уже никому не нужен.
Кухня погружается во тьму. То ли лампа перегорела, то ли тьма пришла сама, заполняя пространство, которое он больше не в силах осветить.
Он не раздевается. Не ложится. Просто оседает в кресло, как мешок с костями, который больше не может держать форму. Альпин тут же устраивается у него на коленях, тычется мордой в ладонь. Единственное живое существо, которое не ждёт от него ни объяснений, ни подвигов.
Время течёт, как густая смола.
Он не помнит, когда спал последний раз. Не находил сон, а именно проваливался в него, без кошмаров, без этого вечного ожидания удара в спину.
Стук снаружи. Металлический, резкий — банка, труба, может, падающий мусорный бак. Пальцы мгновенно сжимают пистолет.
Тишина. Суперсолдат не расслабляется. Ни за что.
Живот пуст и отдаёт урчанием. Он накладывает корм Альпин. Кошка ест, а Баки просто смотрит. Ему не нужно есть. Ему нужно не чувствовать.
Он не спит. Лишь отключается, сидя у окна. Разбудил его не свет, не звук. Запах: металл, пластик, горелый фитиль.
Суперсолдат уже на полпути к выходу, когда стекло взрывается. Осколки впиваются в спину, но Баки не чувствует боли. Только холодный расчёт.
Альпин в одной руке, пистолет — в другой. Прыжок. Удар. Бег. Лестница. Улица. Тень.
Квартира Ванды пахнет сладостями и старыми книгами. Баки стоит в прихожей, не решаясь сделать шаг дальше. Пол под ногами теплый — видимо, где-то под досками тянутся трубы отопления, и жар от них расходится мягко, ненавязчиво. Не как в его холодной квартирке, где сквозь щели в рамах гуляет ветер, а единственным источником тепла остается кошка, свернувшаяся у него на груди по ночам.
Гостиная встречает мягким светом ламп под абажурами, разбросанными по углам. На диване валяются пледы — не аккуратно сложенные, а скомканные, словно кто-то только что встал, спеша к плите или к ребенку. На полу лежат игрушки: деревянный поезд с отколотым колесом, плюшевый кролик с одним ухом, кубики с буквами, из которых кто-то пытался сложить слово и забросил на середине.
Дети.
Их слышно их еще до того, как Баки способен увидеть — смех, топот маленьких ног, возню где-то за стеной. Потом дверь распахивается, и в комнату влетают Билли и Томми — оба в пижамах, с растрепанными волосами, с сияющими глазами. Они замирают на секунду, уставившись на мужчину, а потом Томми, не раздумывая, бросается к нему, как к старому другу.
— Ты пришел!
Баки не успевает ответить — мальчик уже вцепляется ему в руку, таща куда-то за собой. Билли, чуть более осторожный, но не менее радостный, подходит ближе и молча протягивает игрушечный самолет — деревянный, с царапинами на крыльях, явно любимый.
— Он твой? — спрашивает Баки, принимая подарок.
Билли кивает.
— Ты же обещал его починить.
Барнс не помнит, чтобы обещал. Но, должно быть, когда-то, в одном из тех редких моментов, когда заходил сюда ненадолго, он действительно говорил что-то подобное.
Ванда наблюдает за ними с порога кухни, в фартуке, с ложкой в руке. На ее губах играет улыбка — тихая, теплая, чуть усталая.
— Они все утро спрашивали, когда ты придешь, — говорит она.
Суперсолдат не отвечает, просто отпускает что-то внутри — напряжение в плечах, тяжесть в груди, постоянную готовность к удару.
Здесь Баки может просто быть.
Вечером, когда дети уже засыпают, а на кухне остаются только чашки с недопитым какао, Ванда накрывает ему плечи пледом.
— Ты замерз, — говорит она просто.
Конечно Баки не замерз. Но ему нравится, когда она так делает.
Ванда садится рядом, близко, так, что ее колено касается мужского.
— Ты можешь остаться, — шепчет она.
Он смотрит на нее.
— На сколько?
— На столько, на сколько захочешь.
Ванда обнимает его. Начинает с малого.
Сначала это случайные прикосновения — поправить воротник, провести пальцами по плечу, будто стряхивая несуществующую пыль. Потом — долгие взгляды, когда Ванда задерживает ладонь на его руке на секунду дольше, чем нужно.
Баки не отстраняется. Но и не отвечает.
Пока однажды вечером она не садится рядом так близко, что их плечи соприкасаются.
— Тебе не холодно? — спрашивает Ванда, накрывая их пледом.
Баки качает головой. А когда ее пальцы касаются его шеи, он замирает.
Первый поцелуй случается на кухне. Ванда моет посуду. Баки стоит рядом, вытирая тарелки.
Она оборачивается — внезапно, резко — и прижимает мокрые ладони к мужской груди.
— Ты слишком тихий, — шепчет она.
— Это плохо?
— Это значит, что ты все еще где-то там. В бою.
Ему хочется ответить, но Ванда целует первой. Его губы сухие, потрескавшиеся. Ее — мягкие, теплые.
С дивана Баки перебирается в ее кровать не сразу. Не потому что хочет. Потому что не может отказаться.
Постель Ванды пахнет шампунем и чем-то сладким. Он ложится рядом, ближе к краю — все еще солдат, все еще настороженный. Но когда она прижимается спиной к его груди, мужчина обнимает ее.
Телефон звонит среди ночи. Ванда спит, Баки — нет. Он отвечает на вызов медленно, будто боится разбудить. Разбудить что-то в себе.
— …Саша?
Голос в ответ хриплый, уставший. Родной.
— Я взяла твоего мальчика на работу. Он справляется.
Баки закрывает глаза, но это не помогает. В темноте все четче проступают контуры того, что он пытался забыть. Но когда мужчина наконец делает вдох, в легкие врывается не запах пороха, а запах детского шампуня с кровати и сладкий аромат ванили от спящей Ванды. И это, кажется, больнее всего. Кажется до тех пор, пока родной голос снова не доносится из телефона.