Огненный Вектор

Утро не пришло. Оно выползло — как крыса из вентиляции, тяжёлое, серое, обугленное.
Тонлас был не город, не пункт — он стал раны.
Рамис сидел на корточках у входа в подвал, автомат на коленях. Пальцы — на автоматизме. Руки — пустые.
Перед ним — три тела, накрытые куртками. Эльдар, ещё двое из соседнего сектора. Артём — внутри. Ранен, без сознания, но жив.

Каримов подошёл, сел рядом. Не говорил сразу. Смотрел на бетон.
Потом — тяжело выдохнул:

— Минус восемь за ночь. Сектор Запад полностью выгорел. Линия прогнулась. Нам приказано держаться, но без флангов — это бессмысленно.

— Сколько нас?

— Меньше тридцати. Из шестидесяти.
Каримов посмотрел на него. В глазах — не страх, усталость. Та, что не спит, не ест, не уходит.

— И что прикажешь делать? — Рамис говорил спокойно.

— Выжить. Хотя бы день. Сегодня эвакуация части "зелёных". Там, на Ерленд, их оттягивают. Может, получится получить подмогу. Может.

Рамис не поверил. Никто не верил.

Рамис вернулся к Артёму. Тот открыл глаза. Лицо — белее пепла.

— Ты жив, салага, — сказал Рамис, вытирая ему лоб. — А значит, теперь должен мне сигарету.

Артём попытался усмехнуться. Не смог. Только прошептал:

— Эльдар...?

— Он вывел нас. Ценой своей.

Тишина.

— А теперь ты — мой прицел. Увижу, что не дышишь — застрелю сам. Понял?

— Есть... — сквозь зубы.

Рамис вышел наружу.
Солдаты, оставшиеся в живых, собирались возле ангара. Обсуждали план. Каримов чертил линии на бетоне.

— Слушай, боец. — Один из старших бойцов, звали его Ярцев, крупный, с надорванным бронежилетом. — Ты вчера ракеты швырял, пацанов вытаскивал. Уважаю. Но сейчас нужно другое.

— Что именно?

— Рейд. За боекомплектом. Наш ящик с ПТ гранатами остался в старом туннеле, в районе сектора B. Мы отрезаны. Без них — держаться нечем.

Рамис посмотрел на карту. Это зона — чёрная. Противник там уже бывал. Но не закрепился.

— И кто идёт?

— Ты, Ваган и Саид. Три — максимум. Время — полчаса. Потом артподготовка. Если не вернётесь — считаем погибшими.

— Прекрасно. Как в кино. Только без дублёров.

Туннель был как пасть чудовища. Металлические плиты, провода, тьма. Воздух — глухой, как в гробу. Ваган, старший сержант, угрюмый и молчаливый, шёл первым. Саид — молодой, из разведки, не разговаривал вообще.

Они двигались быстро. Двадцать минут — вход. Ещё десять — коридоры. Там, в дальнем отсеке — ящик.
Боеприпасы. Всё на месте. Но Рамис насторожился.

— Тишина. Слишком.

Саид поднял руку — сигнал. Стоп. Замер.

Рамис услышал его тоже.
Щелчок.
Ловушка. Мина.
Он успел только вскрикнуть:

— ЛОЖИСЬ!

Вспышка, треск. Всё затряслось.

И вдруг — крик. Ваган, заваленный обломками. Саид отлетел к стене, стонет.

Рамис встал. В ушах звенело. Кровь стекала по лбу.

— ВАГАН!

Тот не отвечал. Только рука торчала из-под металла.

Рамис рванул. Поднял плиту. Ваган закашлял, лицо — в пыли.

— Живой... уебище... помогай...

Он поднял его, подхватил Саида. Один шаг. Второй.

Взрыв позади. Кто-то стреляет. Противник? Остатки автоматной очереди вдоль стены.

— НАДО УХОДИТЬ!

Когда они вернулись — обожжённые, в пыли, с кровью и грузом на плечах — никто не хлопал. Просто взяли ящик, унесли.
Каримов подошёл, посмотрел на них и сказал:

— Вы сделали невозможное. Но... это ещё не всё.

Рамис усмехнулся:

— А когда у нас было "всё"?

И вновь взял винтовку. Всё начиналось снова.

Редкий момент: не грохочет. Не взрывается. Не трещит связь.
Рамис сидит на корточках возле разрушенного крана, держит в руках банку тушёнки, которую так и не открыл.
Саид лежит неподалёку, в бинтах, с синяками и порезами. Он молчит, как всегда. Но теперь в этом молчании — не отчуждённость, а просто усталость.
Артём всё ещё в подвале — бледный, но дышит. Ваган — в сознании, но двигаться не может.

— Мы стали меньше, но ближе, — пробормотал Каримов, подойдя и присаживаясь рядом. — Как семья. Сожжённая, покалеченная, но держится за счёт привычки.

Рамис не отреагировал. Только взглядом указал на тушёнку:

— Есть будешь?

— Только если с адреналином, иначе не усвоится.

Они сидели, и оба знали: это ненадолго. Эта передышка — не про отдых. Это время, чтобы переосмыслить, кто ты и зачем ты ещё жив.

Позже пришёл сигнал с командного пункта Ерленда: журналисты хотят повторно пройти в зону Тонлас, взять материал о "героической обороне".
Рамис услышал это и взорвался:

— Они что, издеваются?! Мы тут людей теряем каждый день, а им шоу подавай?!

— Тише. Эти "шоу" — иногда единственный способ выпросить снаряды и медицинские наборы. Вся помощь — через давление СМИ.

— А у нас кто-то остался, чтобы играть в пиар? Мы даже не можем раненых вывести!

Каримов поднял ладонь.

— Они придут через два часа. Их будет трое. Один из них — военный корреспондент, прошёл Афган и Грозный. Он не будет мешать. С ним — дрон-оператор.

— И третий?

— Она. Журналистка из столицы. Молчит, пишет, почти не говорит.

Рамис выдохнул. Всё, что ему оставалось — выжить ещё два часа, чтобы эта троица не пришла в полное пекло.

Журналисты прибыли ровно в назначенное время. Их встречали не радушно — бойцы отводили взгляды, кто-то демонстративно плевал в сторону.
Женщина — средних лет, волосы собраны в пучок, в бронежилете с красным крестом маркером на груди. Звали её Мира.

— Вы — Рамис? — спросила она, когда к нему подвели.

— Нет. Я просто тень. Рамис там, где стреляют.

— Нам сказали, вы спасли детей, прорвались в туннель и вытащили двух бойцов. Я не хочу пафоса. Просто... выжившие истории важны. Даже если их никто не читает.

— Я не герой. Я просто не умер вовремя.

Мира молчала. Дрон-оператор снимал что-то на фоне разрушенного ангара, а старший корреспондент — пожилой, с бородой и взглядом волка — изучал план обороны.

— Можно задать пару вопросов? — тихо спросила Мира.

Рамис кивнул. Его раздражение утихло. В ней не было снобизма. Она не боялась, но и не была равнодушной.

— Что страшнее — мины или тишина?

Он подумал.

— Тишина. Мины взрываются один раз. А тишина — каждый раз, когда ты вспоминаешь тех, кто не дошёл.

— Вы думаете о них?

— Каждый раз, когда наступает тишина.

Вечером она отдала ему флешку.

— На ней всё. Без монтажа. Если я не выберусь, передайте в командование. Там не лозунги. Там вы — как есть.

— Ты не вернёшься?

— Я — журналист. Мы уходим, когда история закончена. А твоя только начинается.

Она ушла с группой. И снова остались только они — выжившие.
И снова — ожидание.

Пальцы Рамиса сжали флешку. Маленький кусок правды в грязной войне.

Он встал. Посмотрел на закат.
И пошёл к боепосту.

Ночь упала быстро. Как будто кто-то щёлкнул выключателем — и день исчез.
Позиции снова затаились, словно вымерли.
Рация трещала рвано. Поступали фрагменты сообщений: перебои связи, обрывки криков, шум дронов.

— Они готовятся. — Каримов стоял у разбитого окна второго этажа бывшего командного поста, всматриваясь в ночной пейзаж.
— Чувствуешь? Давление. Как перед бурей.

Рамис молча чистил оружие. У него всё работало — пальцы, глаза, слух. Всё, кроме сердца. Оно било ровно, как метроном. Без эмоций.

В полночь началась атака. Но не пулемёты. Не танки.
Ложь.

— ВНИМАНИЕ ВСЕМ ПОЗИЦИЯМ! ЭТО СООБЩЕНИЕ КОМАНДОВАНИЯ! — донёсся голос по вражеской частоте. Он звучал на русском, с металлическим эхом.
— ВАША ОБОРОНА ПРОРВАНА. ПРИКАЗАНО ОТСТУПИТЬ В РАЙОН ПЕРЕВАЛА 7. СДАВАЙТЕ ОРУЖИЕ. ЭВАКУАЦИЯ ГОТОВА.

Рация в окопах затрещала ещё громче. Кто-то крикнул:

— Что за чёрт?! Это приказ? Откуда?!

Каримов схватил рацию, проревел:

— ЭТО ВРАНЬЁ! ИГНОРИРУЙТЕ! ПОВТОРЯЮ — ВРАЖЕСКАЯ ПРОПАГАНДА!

Но уже поздно. На южной позиции кто-то начал движение. Один из новеньких — Сафин — вышел на открытую зону, подняв руки:

— Я сдаюсь! Это конец! Они обещали эвакуацию!

Выстрел. Один. Потом автоматная очередь.
Сафин упал.

Рамис вжал голову в плечи.
— Они бьют не по телу. По мозгам.

К двум ночи пошли первые залпы.
На этот раз — фланг со стороны севера, где их было меньше всего.
Враги использовали дронов с тепловизорами, закидывали импровизированные гранаты, вели огонь из подствольников.
Пошли через стройку — руины жилого сектора, где ещё в начале войны жили рабочие.

— Приняли огонь! Приняли! Плотно! — заорал кто-то в рацию.

Рамис и Никонов выдвинулись первыми. У них было семь минут, чтобы занять новый рубеж.
В рюкзаке — остатки РГД и 4 обоймы. Больше — нечего.

Они ползли через канализационный люк, потом пролезли через окно склада.
Навстречу — дым. И фигура.
Они замерли. Она шла прямо на них.

— СТОЙ! ПАРОЛЬ! — закричал Никонов.

Фигура — остановилась. Потом... улыбнулась.

— А пароль у вас — какой милый. Как будто здесь есть ещё союзники.

Выстрел. Один. Но Никонов опередил. Фигура рухнула.

— Снайпер. В засаде. Один из тех, кто говорит, прежде чем стреляет. Чтоб сломать. — выдохнул он.

К утру сдержали. Ценой пятерых. Один из них — Жора, крепкий парнишка, который до войны строил мосты.
Теперь его руки — под бетонной плитой. Его не вытащили. Пока.

Рамис сидел на ящике, не чувствуя ног. Вся спина — как чугунная. В пальцах — кровь.

Каримов подошёл, сел рядом. Показал карту.

— Они сжимают нас. Через два дня — не останется и двух десятков. Нам нужно решение. Не геройское. Тактическое.

— Предлагаешь уходить?

— Предлагаю сделать выбор. Или — сдохнуть, но не просто так. Или — прорваться.

Рамис молчал.
Его взгляд — в стену.
Губы едва шевельнулись.

— Если мы не выберемся — хотя бы вырвем у них кусок. С кровью. С мясом.

Каримов кивнул.

— Тогда готовься. Сегодня — ночь. А завтра... всё по-другому. Или не будет уже ничего.

— Смотри. — Каримов расстелил на ящике карту. Её край был обуглен, будто сама война пыталась её сжечь. — Вот здесь — склад 18Б. Старый выход, вентиляционная шахта. Там можно протиснуться втроём-четвером. Уйти в канализационный тоннель, выйти у реки. За рекой — зона, которую ещё не заняли.

— Что дальше? — Рамис смотрел на схему, но в глазах не было веры. Только контроль.

— Оттуда — либо ждём подкрепление, либо вызываем артиллерию на Тонлас. Полностью. С термическим ударом.

Рамис поднял глаза.

— С термобаром? На наших?

— Если не сделаем — враг займёт зону, установит командный пункт и врежется в фланг Ерленда. Тонлас — жертва. Мы — триггер. Понимаешь?

Понимал.

Каримов собрал людей. Осталось 21. Все — измотанные, с перебинтованными руками, затуманенными глазами, но живые.
И им нужно было правду.

— Мы не получим подкреплений. Никаких. — Каримов говорил прямо, без командирских игр. — Но мы можем вытащить часть людей и нанести удар, который изменит ход сражения. Для этого — нужно одно: выбрать. Кто остаётся, кто выходит.

— Выход — это дезертирство? — спросил один из бойцов.

— Нет. Это — миссия. Те, кто уходят, зовут огонь. Те, кто остаются — сдерживают.

Тишина.

— Я остаюсь, — первым сказал Ярцев. — Я на этой земле похоронил троих. И я её не сдам.

— Я иду, — сказал Саид. — Молча, как всегда. Но вытащу до точки.

— Я с Саидом, — кивнул Рамис. — Я знаю пути. И я нужен, чтобы нажать на кнопку.

Ночь.
Готовились тихо.
В подвале Каримов выдал каждому маленький пакет: пайки, вода, одна граната. Пистолет. Рация.

— Когда будете на позиции — говорите код: "Переход открыт". Только тогда мы даём огонь.

— И если не успеем?

— Тогда Тонлас умрёт со всеми нами. Но он умрёт — как капкан. А не как мусорка.

Рамис спустился в туннель первым. За ним — Саид, затем юный связист Матвей, которому было 19.
Он тащил на себе блок навигации — устаревший, но рабочий.
Последним — инженер с позывным «Сапёр».
Им — идти.
Остальным — держать.

В туннеле пахло канализацией, металлом и кровью. Когда-то здесь было убежище для рабочих. Теперь — путь отчаянных.

— Нам идти 900 метров, потом поворот, там выход. Но могут быть мины. — прошептал Сапёр.

— Сканер?

— Умер. Придётся на глаз.

Минуты тянулись, как резина. Капли воды били по бетону, каждый шаг — звук войны.

На 300-м метре — тень. Движение.

— СТОЙ! — прошипел Рамис.

Все замерли.

Саид прицелился. Матвей — сжался. Сапёр поднял кулак.

И вдруг тень — засмеялась.

— Поздно, мальчики. Этот путь закрыт.

Выстрел. Но не из их оружия. Тень исчезла. Впереди — взрыв.
Туннель обрушился.

Сапёра засыпало. Матвей отброшен в стену. Саид хрипит.

Рамис встал. Один.

— Рация. Рация жива... — прошептал Матвей, ползая.

— Ты держи, я доберусь. Нужно обойти. Через шахту.

Он отполз вбок, нашёл лаз — узкий, как горло удава. Втиснулся.

Руки в крови. Глаза в темноте. Но он лез.

Он вышел к точке через 25 минут. Израненный. Один.
Но живой.

Встал. Поднял рацию.
Слова — как выстрел.

— Переход открыт.

Каримов услышал. Поднялся. Сказал:

— Всем отбой. Готовность. Наводим огонь. Полный. Термобар.

Тонлас должен был умереть, чтобы спасти остальное.

И он начал гореть.

Грохот был не просто громким — он разрывал ткань мира.
Воздух уплотнился, как будто сама гравитация решила навалиться на землю.
Рамис лежал в канализационном лотке, укрывшись за бетонной стенкой. Он прижал голову к земле, закрыл уши — но это не помогло.

Первый удар.
Термобар.
Огненный вздох ада — всасывающий воздух, а потом выплёвывающий пламя, жар и смерть.

Земля дрожала. Лёгкие отказывались дышать.
Второй.
Третий.

Он не знал, сколько прошло. Минуты? Часы?

Потом — тишина. Не мирная.
Абсолютная.
Уши заложило, как в глубоком погружении.

Он поднял голову.
Мир — изменился.

Тонлас исчез.
Не как на карте. Как на самом деле.
Там, где были здания — кратеры. Там, где были люди — пепел.
Бетон сгорел. Металл расплавился. Воздух был серым, как пепельница.

Рамис вышел, шатаясь. Рация в руке — молчит.
Он шел по горячему грунту, как по другой планете.
Где-то на обломках — остатки формы. Кто-то из своих. Кто-то из чужих.
Уже неважно.

Он дошёл до остатков контейнеров, где ещё неделю назад были дети.
Теперь — искорёженный металл. Следов нет.

И только детский платок — тот самый, уцелел. Пепел не коснулся.
Он поднял его. Сжал.

И закричал.

— Ты жив? — голос в наушнике, искажённый.

Он дернулся.
— Саид?

— Да. Я вытащил Матвея. Мы ушли. Ты где?

— На месте. Я видел... всё. Это... правильно. Но больно.

— Ты выжил. Значит — не зря.

Позже его эвакуировали. Через три часа.
Вертушка села на остатки дороги. Из неё вышла женщина — Мира.

Она молча подошла, взяла его за руку.
— Ты всё видел?

Он кивнул.

— Передашь? — спросила она, протягивая новую флешку.

Он взял.
— Передам. Но не им. Людям.

Через неделю он сидел в госпитале.
Журналисты писали про «героизм».
Командование награждало.

Но он — молчал.

И только ночью, когда стены переставали давить, он вставал.
Смотрел в окно.
И шептал:

— Тонлас не погиб. Он остался во мне.