Огненный Вектор

Ствол винтовки дрожал в руках Рамиса не от страха, а от усталости. Они держали эту чертову линию уже почти двое суток без подмены. Мокрая форма прилипала к телу, грязь под ногтями стала постоянной частью его кожи, а запах гари и железа в Тонласе теперь был роднее, чем домашняя кухня.
Грохот артиллерии раскалывал небо каждые несколько минут, как напоминание: ты ещё жив, но не надолго.

— Рамис, есть движение на юго-востоке! — выкрикнул лейтенант Каримов из окопа. Мужчина с седыми висками и взглядом, в котором были все прошлые войны, всегда говорил коротко, но его слова впечатывались в сознание, как команды, которые не обсуждаются.

Рамис развернулся, прижал приклад к плечу и посмотрел в прицел. Тени между сломанными контейнерами, бывшими когда-то частью логистического центра, плавно двигались — слишком ровно для ветра, слишком осторожно для бездомных животных. Он не знал, кто они — разведка противника или очередные снайперы — но выстрел ещё не прозвучал. Он знал: пока ты не уверен — не жми. Так учили. Так выживали.

— У них тепловизоры, — пробормотал сосед справа, сержант Никонов, поднимая голову из-за бетонной стены. — Ночью мы для них — как светляки. Нужно отступить к грузовому ангару, иначе нас вырежут за час.

— Приказа нет, — твёрдо ответил Рамис. Внутри клокотал страх, но тело действовало, как заведённый механизм. Он научился отключать эмоции. Научился выживать.
И знал: если сейчас они отойдут — следующим утром Тонлас станет вражеской территорией.

Небо сверкнуло — снаряд попал в башню кранового пункта в ста метрах. Ударной волной бросило пыль и осколки. Сзади кто-то закричал, один из бойцов схватился за ухо, из которого текла кровь. Рамис пригнулся, машинально проверил винтовку и крикнул:

— Медик! Быстро!

Но медика не было. Их медик погиб утром, когда на временный медпункт упала бомба. Теперь каждый из них был себе и солдатом, и врачом, и священником. В этом аду оставалось только одно — держаться.

Их не поддерживали танки. Им не дали вертолётов. У них была только решимость и старая промышленная зона, которую они обещали не сдать. Рамис поднял голову над стенкой, нашёл в прицеле одного из движущихся теней —
и в этот момент услышал рядом голос:

— Не стреляй. Это дети.

Мальчишка лет десяти и девочка в испачканной куртке ползли между контейнерами. Рамис прикусил губу. Всё внутри сжалось.
Здесь не должно быть детей.
Но они были. И это делало всё гораздо хуже, чем просто война.

— Что, чёрт возьми, они здесь делают? — прошептал Рамис, опуская винтовку и продолжая наблюдать за детьми.

— Может, ищут родных, — отозвался Никонов, стоявший за мешками с песком. Он всё ещё держал автомат наготове, но глаза его стали другими — не боевыми, человеческими.

Девочка, не старше семи, зацепилась за что-то ржавое, её куртка порвалась, и она заплакала, едва слышно, скорее сквозь зубы, чем вслух. Мальчик — её брат? — сжал челюсти и потянул её вперёд. Он не оглядывался. Он знал: если остановится — погибнут.

— Даю дым, прикроем, вытащим их! — Каримов уже держал в руке гранату с красной маркировкой.

— Мы рискуем позицией, — вмешался Никонов. — Если противник видит дым — сразу начнёт нащупывать нас по квадрату.

— Они дети. — Рамис посмотрел на лейтенанта. — Я вытащу. Один.

Каримов сжал челюсти. Это решение против всех уставов, против логики войны. Но ни он, ни Никонов не остановили его.

Рамис бросил дымовую гранату ближе к контейнерам, на секунду заслонив детей белой пеленой, и сорвался с места.
Пока дым стелился, как глухая завеса между ним и прицелами, он бежал пригнувшись, почти ползком, чувствуя, как сердце бьётся в висках. Бежать не от врага — к детям.

Мальчик заметил его первым. Попытался закрыть собой сестру.

— Свои! Спокойно! — выдохнул Рамис, когда подполз ближе.

Девочка плакала, дрожала всем телом. Мальчик не отпускал её руку.

— Вы ранены?
— Нет, мы просто... там... взорвалось. Папа сказал — сюда, если будет громко.

Он указал куда-то в сторону разрушенного склада.

Он оставил их. Или погиб. Рамис не стал спрашивать. Не сейчас.

— Ложись на спину, прижми её к груди. Я потащу. Быстро.

Мальчик подчинился. Рамис взял их за подол куртки и, как учил сержант на учениях, начал ползти назад, пятясь, как краб. Тяжесть. Дым редел. И уже позади послышались крики.

— Контакт! Восточный фланг! Контакт!

Он не добрался ещё до своих, как пули прошили воздух рядом. Один ударил рядом — в контейнер. Осколки прошлись по щеке. Горячо. Но он не отпускал детей.

— КАРИМОВ! ОГОНЬ! — закричал Рамис, как только глаза увидели край бетонной стены.

Очередь с фланга прорезала воздух. Кто-то крикнул из рации, пулемёт затарахтел, и Рамис, уже почти в метре от спасения, почувствовал, как кто-то тянет его назад.

— Есть! Держу! ВЫТАЩИЛ! — Каримов втащил его за бронежилет, дети оказались между ними.

Девочка не плакала. Её взгляд — стеклянный. Потрясение.

— Всё, малышка. Вы дома. Пока — дома.

Ночь спустилась на Тонлас, как мокрое, тяжёлое одеяло.
После короткой перестрелки с востока — тишина. Война будто затаилась, сделала вдох, прежде чем вновь ударить. Но Рамис знал: это — затишье, не покой.

Они нашли старую подсобку, полуразрушенный кабинет инженеров. Уцелела дверь, даже стекло в окне частично держалось. Внутри было грязно, но сухо.
Рамис положил девочку на сложенные армейские куртки, а мальчику — Гамзату, как он назвался — дал сухпай. Тот жевал молча, не отрывая взгляда от Рамиса.

— Ты командир? — вдруг спросил он.

— Нет, просто солдат.

— Ты умеешь убивать?

Рамис не сразу ответил. Потом кивнул.

— Если нужно. Чтобы защитить.

Гамзат больше не спрашивал. Только прижал к себе сестру и замер. Рамис положил автомат рядом, сел на ящик и не спускал глаз с двери. Его очередь дежурить.

Каримов предлагал разместить детей в бункере с другими бойцами, но Рамис настаивал: пусть будут рядом.
Он не знал, почему это важно. Просто было. Как будто их присутствие здесь — хоть какой-то способ вспомнить, ради чего всё это. Ради кого.

— Ты не спишь? — шёпотом спросила девочка. Она укрылась куском шинели, её глаза были полны усталости, но голос звучал спокойно.

— Нет, мне надо следить. Ты боишься?

— Нет. Здесь ты. А ты смелый.

Он опустил голову, улыбнулся, едва заметно. Сердце щемануло.
Он так давно не слышал, чтобы кто-то говорил с ним просто... по-доброму.

Утро принесло запах гари и звук винтовки где-то вдали. Новый день — старая война.
Рамис уже собрался было снова отправиться на позицию, как в лагерь вошли гражданские: трое — журналисты, два в бронежилетах с надписью PRESS, один — местный, в грязной куртке с камерой.

— Мы с гуманитарной миссией. Сюжет снимаем. О ситуации. Где командование?

Каримов смотрел на них, как на комаров: раздражающе, но привычно. Потом указал на Рамиса:

— Вон, этот идиот вчера вытаскивал детей под обстрелом. Может, вас порадует.

Они обернулись. Рамис стоял с Гамзатом рядом. Девочка держала его за палец.

— Вы... нашли их? Они ваши? — спросила девушка-журналист с французским акцентом.

— Нет. Они теперь ваши. — Рамис произнёс это почти шёпотом, но с уверенностью.

Он опустился на корточки, посмотрел в глаза мальчику.

— С ними ты будешь в безопасности. Ты должен заботиться о сестре. Обещай.

— Обещаю. А ты?

— У меня — другой фронт.

Он встал, отдал девочку на руки женщине из группы, мальчик ушёл последним. Перед тем как исчезнуть за дверью, он ещё раз посмотрел на Рамиса — взгляд не ребёнка, в нём была благодарность и печаль.

Рамис не выдержал — отвернулся.

Каримов подошёл сзади, хлопнул по плечу.

— Иногда выигранная битва — это когда ты кого-то просто вывел живым.

Он не ответил. Только снова взял в руки винтовку.
Война не кончилась. Она просто сделала паузу.

Дети ушли. Солнце уже поднималось над руинами, отбрасывая тусклые лучи на обугленные стены. На мгновение Тонлас выглядел почти мирным — как будто был просто промышленным районом в заброшенном городе.
Но звук — глухой, прерывистый, едва слышный, но знакомый каждому солдату — техника. Она приближалась.

— Это уже не пехота, — пробормотал Никонов, наблюдая через старый бинокль из смотровой ячейки. — Походка — как у «Тигров» или БМП.

— Они идут с юга, где у нас бреши, — Каримов нахмурился. — Вчерашняя атака была отвлекающей. Сегодня будут давить.

Рамис молча проверял оружие. Его лицо стало каменным. В нём не осталось мальчика, что вёл детей сквозь дым. Сейчас перед ними стоял солдат.

В штабе подтвердили: подкреплений не будет. Вся армейская группировка отбивалась у Ерленда, а Тонлас — «вторичный приоритет».
То есть: держитесь, как хотите.

— Если прорвутся — нас сомнут за полчаса, — сказал один из бойцов в команде Рамиса. — Мы даже ПТУРов не получили.

— Есть один, — тихо сказал Каримов, — старый "Фагот". На складе. Но без системы наведения. Только ручной запуск.

Никонов выругался.

— То есть чистая рулетка.

— Или мы, или они, — сказал Рамис. Его голос звучал твёрдо. Он поднял глаза: — Я пойду.

— Один? — Каримов повернулся к нему.

— Я быстрее всех. Если что — прикройте. У меня будет всего один шанс.

Он добрался до склада, сквозь лабиринты металлолома, прячась за бетоном и разбитыми грузовиками.
Внутри было темно и тихо. Где-то в углу — тот самый ПТРК. Пыльный, тяжёлый, будто забытый историей.

Он вытащил его, активировал систему, вгляделся в светящийся прицел. Всё работало... почти. Управление — ручное, как обещали. Нужно будет ловить цель вручную.

Рамис залёг на позицию. И ждал.

И они появились. Первая БМП, за ней вторая. Камуфляж не помогал — среди ржавчины броня сияла чужим блеском.
В машине — минимум шестеро. Возможно, и офицер. Это цель.

Он замер. Пальцы дрожали. Дыхание — рваное. Прицел метался. Нужно... нужно...

Выстрел.

ПТРК загрохотал, ракета сорвалась с направляющей, пронеслась вперёд, оставляя за собой клуб дыма.

Попал. Прямое попадание.

Первую БМП подбросило вверх, она загорелась, как коробка от спичек. Вторую охватил хаос. Солдаты выпрыгивали из люков, паника. Остальные машины — разворачивались.

Рамис не стал ждать. Он уже бежал назад, крича в рацию:

— Есть! Минус одна! Остальные отступают!

Никонов радостно заорал что-то нечленораздельное. Каримов коротко сказал:

— Красавец. Вернись живым.

Когда он вернулся, его встретили молча. Просто взглядами. Кто-то хлопнул по плечу. Кто-то сунул бутылку воды.
Он сел у стены, запыхавшийся. А в кармане достал детский платок — тот, что девочка уронила ночью.

Он посмотрел на него, сжал в кулаке и прошептал:

— Это всё ради них.

А затем снова взял винтовку.

Война не прощает пауз.

День дышал жаром пожарищ и гарью. Тонлас снова обнажил свои ржавые кишки — раскалённые трубы, пустые ангары, распластанные тени от сгоревших конструкций.
На южном фланге воцарилась зыбкая тишина. Подбитая БМП дымилась, как фонарь в сумерках, и отгоняла противника лучше любой мины.

— Ты знаешь, что сделал? — Каримов подошёл к Рамису и присел рядом, глядя на горизонт. — Сломал им темп. Значит, выиграл нам ночь. Может, даже два.

— Ночь... — Рамис говорил, не поднимая взгляда. — Вот только я не чувствую, что что-то выиграл.

— Потому что у нас не выигрывают. У нас просто живут до следующей атаки.

Каримов передал ему пачку сухого пайка. Рамис отломил кусок хлеба, но не ел.
Внутри — пустота. Голод есть, аппетита — нет. Только жажда.
Он пил воду, как старик: маленькими глотками, будто запасая на будущее.

Вечером пришёл приказ из Ерленда: подготовиться к ночному возможному штурму. Противник сменил командование, и теперь на Тонлас смотрели как на пробойный участок.
Они знали: следующая атака будет злее, точнее, масштабнее.

Рамис получил новый сектор: западный выход. Там — сгоревший завод «ФероТекс» и длинная траншея, где когда-то были кабельные линии.
Теперь — боевая позиция.

— С кем я? — спросил он, надевая разгрузку.

— С тобой Эльдар и Артём. Один — тихий, второй — идиот. Разберёшься, — ухмыльнулся Каримов.

Эльдар оказался сержантом, курившим без остановки, даже под обстрелом. Артём — младший, болтливый, но меткий. И напуганный. Они залегли на позициях ближе к ночи.

— Если попрут через запад — срежут весь наш фланг. Мы им в бок, они нам в шею, — объяснил Эльдар, раскладывая обоймы.

— А если не попрут?

— Значит, играют в долгую. Нам это хуже. Сидеть и ждать — медленнее умираешь.

Ночь была липкой. Комары и пыль, всполохи редких разрывов на горизонте. Но час за часом — ничего.

— Может, сегодня обойдётся, а? — шепнул Артём.

Рамис не ответил. Он знал: как только появится мысль о тишине — раздастся первый выстрел.

И он раздался.
Резко, чётко, сбоку. Один. Второй. Потом очередь. Артём вскрикнул:

— Контакт на девять часов!

Эльдар уже стрелял, не поднимая головы. Рамис переключил режим, встал на колено — видел, как силуэты прорезают тьму, как двигаются целенаправленно, не хаотично.

— Профи. Это не толпа. Это отряд.

— Снайпер! — закричал кто-то с другой позиции.

Щёлкнул воздух — рядом голова Эльдара ушла в сторону, как марионетка. Пуля вошла в висок. Он не издал ни звука.

— БЛЯТЬ! — Артём рухнул рядом, кровь. В плечо. Ранен. Но жив.

Рамис зажал ему рану, бросил дым и потащил назад, стреляя вслепую.

— ПОЛНЫЙ ОТКАТ! ИДУТ НА ПРОРЫВ!

Он волок Артёма, уже чувствуя, как руки слабеют. Сзади — крики. Рация хрипела. Сектора рушились.
Западная линия падала.

Когда они втащили Артёма в подвал старого генераторного блока, Рамис почти рухнул рядом.
Сердце колотилось, как барабан. Всё дрожало.

— Держись. — Он шептал это Артёму, себе, небу.
— Держись. До утра. До следующей чёртовой зари.

Он поднялся, зарядил последнюю обойму и вышел наружу.

Война продолжалась.