Умер покойник

Умер покойник в среду во вторник

Пришли хоронить — покойник сидит!

Под тяжелым пуховым одеялом мягко и тепло. На кухне трещала уютом печь. Двери между комнатами не было, на гардине висела плотная шторка, служащая перегородкой. Через нее пробивался теплый свет лампы. И Надя бы так и закрыла глаза, дав себе провалиться обратно в сон, если бы не тихое перешептывание смазанных голосов.

Вставать со старой кровати нужно аккуратно, еще аккуратнее ступать по деревянному полу – одно лишнее движение и протяжный скрип пролетит по дому, пробивая барабанные перепонки. Босые ноги на цыпочках шли через преграды из сумок с вещами, обходили кровати со спящими друзьями и чувствовали, как покалывает от холода пальцы.

Блеклый свет освещал малый кусок кухни. Там, спиной к Наде, сидел Максим. Он говорил с кем-то и голос казался раздраженным, полным недовольства. И сколько бы она не старалась, никак не выходило разобрать ни слова. Хотя стоит прямо перед ним, но нет. Надя слышала вполуха, будто в воду опущенная. Парень не реагировал ни на свое имя, ни на прикосновения. Продолжал сидеть и говорить, голос становился все злее, лицо искажалось от оскала, глаза яростно стреляли в никуда.

– С кем ты говоришь? – попыталась спросить Надя, но вместо слов из горла вылетела пустота.

В дальнем углу, куда смотрел Макс, стояла одинокая лавка. Свет туда не падал, отрезая целый кусок кухни от мира четкой линией. Чем дольше пыталась вглядеться в нее девушка, тем четче становился оттуда голос: спокойный, размеренный, даже разочарованный. Тот отвечал на гневные реплики Максима вновь и вновь. Щекочущее чувство беспокойства подтолкнуло вперед, и Надя сделала несколько шагов к лавке, обогнула друга, но тут он сжал ее запястье. Намертво вцепился в кожу до жгучей боли и больше в угол не смотрел. В его зеленых глазах зрела ясность, они внимательно вгрызались в душу, ничего не отражая. Макс напоминал ощерившегося зверя. Моргни и он тут же вгрызется в шею.

Плеча коснулись теплые пальцы, чуть сжали его.

– Тебе не надо тут быть. – обратился к ней голос. – Иди спать, птенчик.

Девушка вскочила на кровати. В груди все жгло, а по спине катились капельки пота. Спалось ужасно, если состояние панической тревоги, прерываемой редкими эпизодами дремы, вообще можно назвать таковым. Надя просыпалась снова и снова, открывала глаза в полночной тьме и закрывала снова, ощущая, как под веками они бегают в поисках смотрящих за ней фигур. Последний раз открыла их уже когда оранжевые отблески предрассветного зарева пробивались сквозь щели импровизированных штор.

Друзья досматривали сны, сонно причмокивая и вздыхая. Черная макушка Максима торчала из-под одеяла, как и ноги, которым не хватило места на кровати. Катино одеяло валялось на полу, укрывалась девушка простыней, поджимая ноги. Удивительно, что она еще спала. Куда привычнее было видеть ее пьющей кофе в это время. С другой стороны хорошо, пусть отдыхает, подумала Надя и накинула на подругу одеяло.

На кухне звякнула посуда. Подумалось бы, что там бушуют мыши или воры, но одно спальное место пустовало.

От печи шло тепло, накиданная вчера Максимом поленница обновилась, на плите грелся чайник и жарились на сковороде гренки. Юра корпел над завтраком во всю, нарезал колбасу с сыром на бутерброды, обмакивал в взбитых яйцах хлеб и закидывал его в раскаленное масло. Из ушей торчали тонкие черные провода, уходящие в карман спортивок. Парень на полную громкость слушал музыку и приближение Нади заметил не сразу.

– Ну какая хозяюшка. – с издевкой пропела девушка, выдергивая наушник. – Тебе бы еще фартучек.

Юра в ответ окинул Надю недовольным взглядом, отряхнул руки и отошел. Особо долго задержался на перевязанной ноге.

Точно, нога. Ошпарила кипятком, когда…кружка из рук выскользнула. Кожу неприятно зажгло. Вчера ее обрабатывали все сразу, один нес аптечку, другой обмазывал кожу пантенолом, третий бинтовал. И каждый спрашивал, что она увидела, что напугало. А ответить нечего.

– Че за манера у вас по дому без тапочек ходить. – недовольно буркнул тот вместо “доброго утра” и кинул Наде под босые ноги тапки. – Чего мятая такая? – спросил он, отхлебывая из кружки с таким звуком, будто за эту ночь ему прибавилось лет 50.

– Спала плохо. – бросила Надя. – А ты?

– Та же хрень. Все время просыпался, будто не в доме спал, а в палатке у берлоги шатуна. Вот прям паскудно было. –парень поежился, застегнул кофту спортивного костюма и припал губами к кружке, протягивая вторую подруге.

На языке тихонько скатывался шарик, мешающий думать. Он становился все больше и больше, намереваясь выскочить и наполнить кухню кислым запахом.

– Мне Миша снился.

Юра отставил кружку и внимательно посмотрел на Надю, хмуря брови. Суеверным его назвать было просто невозможно, верующим тем более. Но при упоминании мертвеца мышцы напряглись.

– Как он выглядел?

– Никак. Я его только слышала. – друг невольно вскинул бровь, как бы говоря: “а дальше что?” и Надя вкратце пересказала сон. – Он меня со школы так звал, потому и решила, что во сне его голос был.

– Надюха. – вздохнул Юра, притягивая девушку к себе и крепко обнимая. – Я тоже скучаю.

В носу щипало от желания заплакать, да только смысла в этом уже не было. Но вот чихнуть захотелось. На кухне запахло гарью.

– Твою мать!

Гренки подгорели.

Катя с Максимом ожидаемо проснулись от недовольного вопля неудавшейся кухарки и повскакивали с мест. Они влетели на кухню сонные и лохматые, топая голыми пятками по скрипучему полу. Устало покосившись на виновников прерванного сна, Катя, причмокивая, развернулась и ушла обратно досыпать. Максим же недовольно посмотрел на горелые гренки, дернул брезгливо носом и двинулся к раковине.

Проветривать дом особо не пришлось, но вот успокаивать Юру – да. Уж очень он не любил, когда его кулинарные шедевры претерпевали неудачи. Особенно, когда старался он для всех. Даже не смотря на конфуз, завтрак удался на славу. И все в лучших традициях русского завтрака: жирно, сладко и сытно. Закончив, Максим, на правах хозяина дома, собрал посуду и вызвался ее помыть.

– Воды нет, забыл? – прервала его Надя, допивая наскоро чай, чтобы ее кружку тоже когда-нибудь вымыли.

– Есть, она на улице. Чуть подмерзшая.

– Я не буду есть из посуды, которую ты отмывал в снегу.

– Так мы его прокипятим на печке.

Спорить было бесполезно, и Надя смиренно выдохнула, махнув рукой.

– Таскать будешь сам. Я займусь тем, для чего меня сюда притащили – отдыхать.

– И я. – кивнула Катя, закидывая подруге на плечо руку. – А вы выполняйте свой мужской долг и пашите ради нашего блага.

– Я ей щас кабину снесу. – к распределению обязанностей подключился Юра, и он оказался крайне недоволен тем, что выходило.

– Не снесешь. Твоя мама любит меня больше, чем тебя. – невозмутимо ответила девушка.

Очередная перепалка должна раздражать, но к ним за годы дружбы все настолько привыкли, что восприниматься они стали, как наблюдение за макаками в зоопарке. Только эти макаки могли остальных в свою борьбу затянуть.

Юра на славу постарался не только над утренней трапезой, но и над растопкой, отчего дышать в доме стало нечем. Неимоверная духота накладывала руки поверх вязаных свитеров и тихонько усиливала хватку. Это еще больше вынуждало покинуть дом. Благо, как сказал Макс, работы непочатый край: наколоть дров, прибраться в бане, дойти до замороженного колодца и натаскать воды, настроить генератор, чтобы дом освещали не огрызки свечей и пара фонарей. И самое главное – насладиться зимними красотами деревеньки.

Мороз после жаркого дома пощипывал с небывалой силой кожу. Появившаяся на спине испарина гадкими капельками стекала вниз. Из всей компании наслаждался один Юра. Ни шапки, ни шарфа, разгоряченному парню на этот раз хватило кофты и найденной в пыльном шкафу телогрейки, чудом никем не поеденной. Его щеки, нос и уши вмиг раскраснелись, а он оттого только довольно пыхтел, закидывая топор на плечо. В целом он руководствовался армейским правилом: держи ноги в тепле, а голову в холоде. Второе получалось отлично при любой погоде, с лысиной то.

– Раздолье. – облако пара выпорхнуло из его рта и осело в воздухе.

– То-та ты вчера трясся, как чихуа, стоило из машины выйти. – шмыгнула Катя.

– Ты его специально бесишь, да? – улыбаясь спросила Надя, наблюдая, как пар валится из Юриных ушей.

– Сейчас перебесится и к вечеру как шелковый будет.

– Если в сугробе тебя не прикопает. – вмешался в разговор Максим, вручая каждой по ведру и лопате. – Вам ответственное задание: добыть из колодца воды.

Надя сощурила глаза и улыбнулась. Ее руки мягко легли на мужскую грудь и зацепили края шарфа. Озадаченный Макс быстро заморгал, переводя взгляд на Катю, которая уже успела отойти подальше.

– Ты мне, гад, что сказал? – зашипела девушка, резко дергая шарф на себя, затягивая на шее. – Отдыхать будешь. Воды сам натаскаю. Было такое? Тогда какого хрена ты мне сейчас даешь эту железку и отправляешь воду таскать, а?

Не зная, что ответить, Максим виновато потупил взгляд. Попытался обернуться на друга, но шарф, все еще сжимающий шею, помешал.

– А ты на Юру не надейся, он другим делом занят.

– Вот-вот. – подтвердил Юра, довольно улыбаясь.

– Черт с тобой. – снова шикнула она и вырвала из его рук оба ведра. – На посуду сам снега натаскаешь, понял?

Недовольная девушка устремилась через сугробы нечищенного огорода вперед, пока ее не окликнули.

– Колодец в другой стороне.

Злобный рык разлетелся по территории и быстро стих.

Колодец пришлось искать. Его, как и многое в деревне, замело под чистую снегом. Только слабое поблескивание выступало в качестве ориентира. Надя надеялась увидеть вблизи кусок подмерзшей цепи, а где цепь, там и колодец. Позади, с меньшим энтузиазмом, плелась Катя. Шоркали друг о друга болоньевые штанины, скрипел под ногами пушистый снег. Сладковатый запах дыма от печи щекотал ноздри и манил к себе, обратно в тепло.

У назначенного места девушка кинула на сугроб ведра, вырвала из Катиных рук лопату и принялась яростно копать. Один за другим отлетали комья снега и освобождалась от его гнета прогнившая колодезная крышка. Щеки алели от работы и морозного ветра, пальцы на ногах медленно коченели, а крышка все не желала открываться. Тогда Надя резким движением рубанула по ней лопатой. С хрустом разлетелись куски дерева и обнажили дыру. Черную, непроглядную. Стоит нагнуться и она засосет.

Пахнуло могильной сыростью. Сквозь толстую шапку даже послышалось, как нечто внизу ударилось о воду и довольно булькнуло.

– Кать, слышала? – ничего не может быть в воде, это понимал мозг, но не осознавал до конца.

Подруга кивнула и заглянула вниз. Долго щуря глаза, она пыталась разглядеть хоть что-то ниже пары метров, куда солнечный свет уже не мог протянуть свои лучи. Стоило просто забыть, набрать воды и уйти, только любопытство пересилило, и Катя достала телефон. Фонарик не помог. Тьма осталась тьмой. На дне что-то вновь плюхнуло и блеснуло.

– Господа ради! Давай просто наберем воды разок, а дальше парни сами! – пролепетала Надя, цепляя ведро на цепь. На ржавую, вовсе не блестящую цепь.

Железо недовольно бренчало опускаясь вниз. Раздался плеск и скрежет. Будто когтями по камню скребли, думалось ей. Поднимать полное ведро оказалось тяжело, Надя даже понадеялась, что там чья-нибудь голова. Тогда она со спокойной душой убьет Максима, после заставит везти ее домой на горбу.

Просто вода. Мутная колодезная вода. И еле заметный блеск на дне.

***

28 декабря.

Канун нового года обрастает кучей работы. Горят сроки покупки подарков, еды к новогоднему столу и, конечно, работы. Надя закрывала последнюю задачу в уходящем году и молилась богу, чтобы в следующем это ее уже не касалось. Под конец года работа выжимала из нее не то, что последние соки, там уже капли не наберется. Можно и потерпеть, как советовали коллеги, однако, смотря на них Надя понимала, что терпеть не станет. Иначе превратится в очередной пыльный экспонат, которыми приходилось заниматься. Потому, собравшись с мыслями, она написала заявление на увольнение от первого января, чтобы в этот раз все действительно пошло по-новому с понедельника.

В общей беседе с друзьями набралось под сотню сообщений с обсуждением предстоящей встречи. Уже несколько лет они собираются все вместе и празднуют новый год. Этот исключением не стал, однако Максим уже длительное время наседал с непонятной для Нади идеей. Они договорились увидеться в кафе и за кофе все обсудить.

– Надь, мы давно вместе не отдыхали, не ездили никуда, а тебя выловить, все равно, что по воде ходить. Погнали на новогодние выходные в деревню ко мне.

– Ты же знаешь, я не любительница активного отдыха, да еще и за городом. И пойми, дело не в отдалении от защищенного пространства с легкой возможностью, ну, не знаю, помыться или не замерзнуть, а в полной изоляции от внешнего мира.

– Ты весь год, как на иголках, тебе нужно кардинально сменить обстановку. – он совсем ее не слышал, пропускал каждое слово мимо ушей и продолжал тянуть, как бурлак, разговор. – Представь: свежий воздух, тишина, теплые постели и катание на санках – ну чем не курорт.

– О да. – закатила глаза Надя. – Теплые постели особенно воодушевляют, в городе то такого блага нет.

Максим шумно выдохнул сквозь зубы. Каждая попытка заманить подругу дальше черты города ровнялась по сложности разве что со взломом Пентагона, при условии, что он не гений-хакер из Американских фильмов.

– Едем туда 1 числа, новый год, новая жизнь. Отметим у Юры, как собирались, и с утра двинем. Давай, не ломайся.

Согласилась на свою беду. Чтоб отстал. И он, и Катя, не желающая ехать без подруги. Чтобы все просто перестали ее трогать и оставили в покое.

***

– Надь, а ты чего так на Макса взъелась? – спросила подруга, вытаскивая второе ведро.

– Я тут была последний раз знаешь когда? Прошлой зимой. Я это место видеть не могу.

Катя стянула губы в нить и мысленно себя за этот вопрос прокляла. Понятно, что не в работе дело и даже не в отсутствие привычного городского уюта.

– Ну и хрен с ним! – бодро крикнула она, выхватывая у Нади второе ведро. – Лопаты забери.

В одну руку на сгиб локтя легко все уместилось. Вторая рука беспокойно ворошила в кармане то, что зазывало своими отблесками с самого начала пути к колодцу.

Пока девушки прорывали себе путь, Максим смотрел им в спину, оттягивая шарф.

– Почему она такая злобная с самого утра?...

– Потому что ты притащил ее сюда? Хер знает. – ответил Юра, хоть спрашивали и не у него.

– И что?

– Братан, ты реально не понимаешь или просто время тянешь, чтоб не работать?

– Да ладно вам! – раздраженно воскликнул Макс, разводя в стороны руки. – Так говоришь, словно прямо здесь под ним земля разверзлась и проглотила. Не превращайте это место в его кладбище.

Слова Максима совсем Юре не понравились. Миша пропал почти год назад. Именно так, как это происходит с тысячами людей по всей стране. Вышел и не вернулся. Без предпосылок, без записки. Растворился в небытие. Он был их общим другом, но его пропажу переживали они абсолютно по-разному. Да, оба искали, участвовали в поисково-спасательных группах, клеили объявления. Вот только один из них теперь ухлестывает за девушкой бывшего друга, а второй пытается о ней заботиться, как и обещал.

– Для Надюхи это и есть кладбище, лодырь тупорогий. Хочешь ей помочь, так помоги.

 Мускулистые руки ловко рубили одну чурку за другой, метко попадая колуном по сердцевине. Работа должна была выбить лишнее из головы, но Юра думал о Наде все утро. Вчерашний инцидент не на шутку его напугал. Девчонка без того одной ногой в дурке, а тут еще и сон этот. Миша всегда говорил, что она чрезмерно мнительная, везде увидит то, чего нет, и после обязательно додумается до состояния паники. Но в одном Юра был с ней солидарен: в доме неуютно. Дело не в старости и отдаленности, по ходу жизни приходилось ночевать, где придется: палатки, заброшки, коммуналки, даже вокзал и улица. Этот дом тревожил иным, чем конкретно пока не понятно.

Юра дернул головой, выбрасывая лишние мысли. От работы отвлекают.

Единственное, что делало двор приятнее улицы это отсутствие ветра.  Из двери в баню валил кверху густой дым и первое, о чем девушки подумали, так это пожар. С тяжелыми ведрами они подбежали к двери, и та тут же распахнулась. Из дыма, закашливаясь, вышел Максим.

– Ты че по-черному растопить решил? – гоготнула с издевкой Катя, смотря другу за спину.

– Заслонку убрать забыл и печь не топили давно, вот и задымило. Сейчас проветрится и нормально будет.

– Еще и угарным газом удавимся. – раздраженно заключила Надя, передавая Максу ведра. – Сколько воды надо?

Он смотрел на полное недовольства лицо и ощущал, как нарастает понемногу злоба. И на нее, и на себя. Вот только Максу не пришлось ехать сюда, потому что его упросили. И, прокрутив это еще раз в голове, он выдохнул и забрал воду.

– Давай я сам. Кать, ополосни пока тазы и лавки. Ковш на полке лежит. – пока подруга, недовольно метала взглядом в его сторону искры, Максим ждал, когда она наконец скроется внутри.

– А мне что делать?

– Пойдем…

– Опа, – на девичье плечо грузно упала ладонь. – Надюх, айда обед готовить.

В эту секунду Максу резко захотелось вломить Юре ведром и свернуть шею.

– Да, идите, я воды натаскаю.

Когда время подошло к обеду и в животах требовательно заурчали желудки, на кухне уже вовсю кипел суп из тушенки с картошкой и свистел на печи чайник. После сытной трапезы Максим, как и обещал, вымыл всю посуду. А потом, смотря на часы, быстро собрался и вместе с Юрой ушел настраивать генератор. Второй вечер за свечами хотелось бы коротать в более интимной обстановке, никак не в дружеской.

От еды приятно наполнились животы и по телу ударил разряд лени. Импровизированные шторы заглушали яркое зимнее солнце, дом теплом расслаблял каждую мышцу. Катя ощущала, как тяжелеют веки, как наливается голова сладкой дремой. Однако сон не шел, пришлось выходить на улицу.

Надя стояла напротив кухонного окна и вглядывалась внутрь дома. Никаких следов, ничего нет. И не могло быть, ей показалось. Рука все еще теребила нечто в кармане.

– Ты чего здесь торчишь? – она не заметила, как подкралась Катя и вздрогнула, испугавшись. Не дожидаясь ответа, девушка посмотрела в окно, догадываясь о чужих мыслях. – Что ты вчера увидела?

– Мишу. – холодно, даже мертвецки прозвучал ее голос. Захотелось взять вопрос обратно и засунуть куда подальше. – И снился мне Миша.

– Надь…

– Знаю. Нужно забыть и жить дальше. Живу и забываю, а он снова и снова о себе напоминает. Саму бесит. – не отводя глаз от окна, продолжала Надя.

Стекло ломало кухню, искажало ее, рисовало неровные тени. Девушка знала, что это измывается над ней сознание. В глубине кухни, как и во сне, стояла одиноко лавка, на нее падала тень. Сгорбленная, уставшая. Хотелось рассмотреть поближе, увидеть, кто в ней скрывается. Тень, ловящая Надины мысли, словно те осязаемы, подняла голову. На черном бесформенной лице смотрели могильным взглядом пустые глазницы.

Надя отшатнулась и, потеряв равновесие, упала в сугроб. Сердце ухало в ушах, пальцы онемели, и мрачное чувство зубами прикусывало со всех сторон язык, чтобы не закричать.

– Да что ж с тобой такое-то, а? – взволнованно вскрикнула Катя, поднимая подругу.

– Там на лавке кто-нибудь есть? – быть сумасшедшей рядом с подругой она не боялась и даже знала, что при необходимости та при всех подтвердит ее слова и поедет вместе с Надей в дурку, проводить весело время. Но узнать, действительна ли ее реальность и реальности ли это, необходимо.

Катя ничего не увидела, лавка в тени, на ней никого. Блики от окна, разве что, неправильно падают. Но вглядываться девушка не стала, вместо этого пошла за парнями, чтобы запустить их первыми в дом. Как кошку. Только если этих убьют первыми, значит в доме некто есть и девочки успеют убежать, пока Юре догрызают пустую черепную коробку.

Дом оказался чист и пуст. Только холодно. Катя с полной уверенностью убеждала всех, что плотно закрыла за собой двери и сквозняку неоткуда было взяться. Юра, довольно ухмыляясь, натаскал дров и растопил по новой печь. Разгорались полена нехотя, лениво полизывал их огонек от бересты и газет, но все же скоро понял, что сдаваться никто не намерен и сожрал все.

Максим недовольно морщил нос и почёсывал лохматый затылок. Если печь в доме так топится после пары раз, то сколько же придется дров на баню истратить? И, чтобы наверняка быть уверенным в том, что ни чистоплотная Надя, ни скучающая по адскому пеклу Катя его не прирежут, парень скоротечно направился прочь из дому, прихватив пачку спичек.

Вечером наконец растопилась до неприемлемого жара баня. Надя пошла последней, в тихой надежде хоть немного побыть в одиночестве. Трещали угли, хрустел, дыша, старый сруб. Жгучий воздух кусал кожу, тек мелкими ручейками пот. Пар с камней поднимался вверх и расстилался по закоптившемуся потолку. В углах поблескивала черная паутина, развивалась от слабого сквозняка, попадавшего внутрь из-за еле заметной щели в двери. Мороз первым делом пополз по ногам, нагло облизывая щиколотки он поднимался выше, коснулся бедер, проскользнул по животу и норовил добраться до груди, но девушка резво подскочила к двери, чтобы закрыть.

Висящий во дворе светильник лениво мигнул и погас, погружая все в темноту.

– Даже вглядываться не буду. – буркнула Надя, прекрасно зная, что во тьму лучше не смотреть.   

Дверь не поддалась ни на миллиметр и будто открылась только больше. В проеме вспыхнул спичкой маленький желтый огонек, по его середке поползла сверху тонкая полоска. По пояснице прошлись иглами множество маленьких чертей, а затем воткнули их глубоко в позвоночник, сбивая с ног. Огонек моргнул, сощурился и исчез, вместо него царапнуло будто ржавым гвоздем нечто обивку двери, и та резко захлопнулась, отталкивая Надю. Ягодицы царапнула холодная древесина, пустила под разгоряченную кожу колкие занозы. В груди тряслись в припадке легкие, сжимая сердце.

Желание находиться там и дальше испарилось вместе с удушающей жарой. Но выходить наружу хотелось еще меньше. Здесь появилось то тревожное чувство, как когда умываешься, намылив глаза, а позади над тобой уже занесли все чудовища мира свои ножи, серпы да бритвенно-острые когти, чтобы наижесточайшим образом убить. Потому поворачиваться к двери спиной Надя наотрез отказалась, и, поднимаясь, шла задом к тазу.

Еще в бане висело маленькое зеркало, не то, чтобы осколок или ненужный в доме прямоугольник, а боковое зеркало от трактора “Беларус” и висело оно по диагонали от лавки, смотрело в темный угол полка. На зеркале виднелись плеши, грязные пятна изнутри выедали его, рвано отражая темную, черную баню. Тень рваными клочьями падала за спину, скрывала от взора старый сухой веник в проржавевшем тазу, погрызенное крысами мыло и то, что жадно вгрызалось в красную спину взглядом.

Нечто не планировало долго смотреть, да и зачем, можно ведь наброситься да вырвать хребет, наполненный сладким жирным соком. Девка живая, молодая, вкусная. И когти уже готовы разрывать плоть, по привычке хочется под коленкой, но это ж не хозяин. Стоило только о нем подумать, как промелькнули в отражении желтые огни и с такой яростью посмотрели, что всякое желание отпало девку рвать. Видно, для себя оставляет, как и остальных. Хотя бы волосок с головы сорвать, силы подобрать. Лапа уже сама тянется, как ее другая хватает. Большая, мощная такая, чуть еще сожмет и раздавит будто гниль. Хозяин, поняло сразу Нечто и нехотя повернуло голову. Тот сидел вплотную прижатый к углу на корточках, согнувшись в три погибели, чтоб живая из тени не увидала и палец к широкому рту прикладывал, мол, убью.

В быстрой попытке смыть остатки грязи, Надя не сразу обратила внимание на мельтешение за спиной. Только ощутила чужое дыхание и вздрогнула всем телом. Никого, кроме нее, в бане не было и быть не могло. А страх крепчал. Не подумав, она вылила ковш кипятка в угол, думая, если и есть там кто, то звук издаст, потом и набросится. Тихо. Все равно шустро вылила остатки воды на себя и, накинув халат, выскочила во двор, позабыв о потухшем светильнике.

Свет горел. В его тусклых отблесках стоял, потягивая сигарету, Максим. Черные волосы, еще чуть влажные, источали пар. Глаза метко вцепились в криво запахнутый махровый халат, наблюдали за каплей, текущей по ложбинке груди. Обеспокоенное лицо Нади переключило внимание на себя не сразу.

– Ты чего как ошпаренная? – заинтересованно спросил он, прежде выпустив струю дыма.

Вместо ответа девушка вырвала сигарету и затянулась. Максим посчитал, что причина уже известна и ничего нового ему не сообщат, потому молча принял этот жест, как просьбу заткнуться. Смотреть куда приятнее. От нее, такой горячей для январских морозов, шел настолько густой белесый пар, который наверняка можно взять рукой. На мокрых волосах собирались заледенеть сосульками остатки воды. Максиму нравились ее волосы. Густые, и совсем не лохматые, как у него, цвета, названию которому еще не придумали. Напоминали медь, последние секунды тлеющего угля, темное красное дерево. Много вариантов он прокручивал в голове, но точного определения так и не находил. Одно знал точно: глаза нравились больше всего. Темные, все равно, что черными назвать. Стоит лишь направить их в его сторону, и он готов что угодно сделать. Хотя сейчас лучше всего не дать ей околеть. Молча Макс накинул на плечи длинный тулуп, и кивком показал на дверь дома.

– Не хочу туда. – вслух ответила Надя и осеклась. Грубо. Все хотят отдохнуть, значит и ей надо. Значит нет ничего странного ни в доме, ни за его пределами. Значит маскируйся, делай счастливый вид и пробуй идти на компромисс. – А ты какао сваришь?

Невпопад прозвучавший вопрос вызвал на мужском лице улыбку, за ней последовал кивок.

Дома звучали смех и дружеская ругань. На кухне ярко горела лампочка, освещая темные углы, и окно занавешено. Надя коротко посмотрела на Макса, тот дернул плечами и чуть приподнял уголки губ, словно говоря: раз тебе так спокойнее, то пусть будет так. В большой комнате, расположившись на сдвинутых кроватях, Катя с Юрой размашисто сбрасывали карты в биту, рядом валялась коробка с ненавистной для всех монополией, которую невесть кто привез. 

– С легким паром. – крикнули они в унисон, не отвлекаясь от игры.

Обещанный какао вскоре очутился в руках. Горячий, ароматный, с легкой пенкой и приятной сладостью. Казалось бы, день наконец подходит к концу на приятной ноте. Тепло, уют, совместная игра и драка за Арбат.

Стук.

Никто не обратил внимания. Всего лишь лысая ветка старой черемухи. Покачнулась от ветра.

Стук во второе окно.

Надя с Катей обернулись, ощущая, как встают волоски на спине дыбом.

Стук раздался в третьем.

Максим вспомнил, что сам срубил черемуху еще два года назад.

Стук.

Все посмотрели на разные окна, в каждое из которых раздалось по удару.

Тишина никогда не была такой громкой. И каждый молча смотрел в окна, ожидая следующего удара. Но ни одного не последовало, будто тот, кто хотел известить о себе понял – его услышали.

Все тревоги натянутой струной звенели все гаже.