Причина сочувствующего взгляда Лисы
В подвале было темно. Ужасно темно. И пахло электричеством. Казалось, я попал внутрь трансформаторной будки.
Рука Петра Александровича уже не держала мое плечо. Я решил, что пора сдвинуть себя с места. Сделав шаг, я уперся во что-то холодное, сделанное из металла.
- Осторожнее, юноша. - Бархатный голос директора раздался прямо над моим ухом. - Вы можете пораниться. Закройте глаза.
Тут мне стало страшно. Глаза я, разумеется, закрывать не стал. И тут же чуть не ослеп от яркого холодного света, наполнившего комнату.
- Я же сказал, закройте, - пропел директор, пока я моргал, привыкая к освещению.
Когда я снова обрел способность видеть, меня удивила обстановка, в которой я находился.
Подвал напоминал больницу и научную лабораторию одновременно. Все здесь было сделано из стекла и металла, все было идеально чистым и в каждой поверхности я мог видеть свое отражение: помятая школьная форма, бледное лицо, испуганный взгляд...
Потом я заметил операционный стол, такой же металлически холодный и металлически блестящий. Зачем он здесь, в школьном подвале?
Рядом со столом, оперевшись на него, стоял директор. Котяра.
В руках у него была металлическая пластина и какой-то пульт.
С холодной улыбкой кошак посмотрел на меня.
- Подойди ближе, Евгений. Ближе.
Я на негнущихся ногах подошел.
- Снимай рубашку.
Я вновь повиновался.
- А теперь ложись на стол. На живот.
Я лег, как он просил. Холод металла обжег меня. Холод опустился на меня сверху - директор приложил металлическую пластину к моей спине.
Мои мысли стали путаться, то ли от холода, то ли от страха...
Холодный голос, холодный металл, холодный взгляд, запах электричества, пугающий и пленяющий...
Затем мое тело пронзила боль.
***
Свет. Слепящий, безумно яркий свет.
Открыв глаза, я обнаружил себя все в том же подвале. Боли не было, как и не было холода. Я все еще лежал на металлическом операционном столе без рубашки.
Пётр Александрович с щепетильностью хирурга убирал инструменты в ящики.
Заметив, что я очнулся, директор хищно улыбнулся.
- Что же, Евгений. Надеюсь, вам пришлось по душе мое наказание и вы больше не будете позволять себе разговаривать таким образом. А теперь вернемся в класс.
Все мое тело ныло от тупой боли. И что он только со мной сделал?
Весь урок истории я ерзал на стуле и никак не мог сесть так, чтобы было не больно. И так, чтобы не встречаться взглядом с директором. И с Лисой.
Последнее было самым трудным. Ведь мы с ней за одной партой сидим. Причем Лиса, вопреки обыкновению, не слушала учителя. Она, наоборот, все пыталась обратить на себя мое внимание. Интересно, зачем это ей. Она ведь только фыркать на меня умеет.
После звонка я попытался скрыться от Лизоньки. Но она успела схватить меня за рукав.
— Очень больно?
Я решил сделать вид, что не понимаю её. Не очень хотелось обсуждать это с Лисой. Хотелось только скорее спрятаться от всех дома, в своей постели.
Но Лизонька была не из тех, кто легко сдается. Недаром она была отличницей.
— Женя... Я знаю, что произошло с тобой ТАМ. Через это все прошли.
"Даже ты?"
Вопрос вертелся на языке, но я так и не задал его. Все было ясно по взгляду Лизы — понимающему, грустному и полному боли. Да. И она тоже. И все те, кто казался прилежными учениками.
Их всех сломали. Согнули. Перепрограммировали с помощью электричества. Неужели я стану таким же?
Меня наполнила ненависть к директору, к школе и ко всей системе. Я не собираюсь пресмыкаться перед ними, стараясь выслужиться перед Кошаком.
— Лиза... Что со всеми вами было? Почему все стали такими... такими...
— Послушными? — помогла мне Лиса. — Все очень просто. Удар тока. Пока что слабый, за небольшой проступок. С каждым новым нарушением удары становятся сильнее и сильнее.
Неужели электричество способно превратить человека в робота? Мне не пришлось задавать этот вопрос.
— Идеальными делает их не это. Ток — лишь способ поддержания порядка в школе. У директора есть и другие методы.
Было видно, что Лизе тяжело говорить об этом. Я не стал настаивать. Все равно я узнаю, каким образом Петр Александрович выстраивает детей по струнке. Но не от нее.
— Лиз... — Я осторожно положил руку ей на плечо. Она посмотрела на меня с лёгким удивлением в глазах. — Давай не будем об этом. Не надо. Лучше пойдем отсюда.
Девушка согласно кивнула, и только после этого я убрал руку с ее плеча. Меня самого удивил этот неловкий жест — особого расположения к Лизоньке я до этого не чувствовал. Но узнав, что ей пришлось вынести, мне захотелось поддержать ее. И это было все, что я мог сделать.
Мимо нас пробежала, весело смеясь, группка семиклассников, а мы так и стояли друг напротив друга, не зная, что ещё сказать. Первой молчание нарушила Лиса.
— Нам не стоит говорить вот так. Если нас заметит директор...
Я понял, о чем она. Ещё одного путешествия в подвал не миновать ни мне, ни ей. Я понимающе улыбнулся и, засунув руки в карманы, все ещё морщась от накатывающейся волнами боли, пошел к выходу из здания.
Я не видел, что Лиса ещё долго провожала меня своим зелёным взглядом.
***
После того разговора в коридоре отношения с Лизонькой будто бы стали налаживаться. Я терпел и ее идеальность, и ее фырканье — ради той, человеческой стороны, о которой никто кроме меня не знал. Мне стало проще говорить с ней — мы сравнялись по боли. По страху. По отчаянию. Это сближает людей лучше любой радости.
Директору на глаза я старался не попадаться. Не хотел доставлять ему удовольствие видеть ужас в моем взгляде. Не отдавая себе в этом отчёта, я до безумия боялся Петра Александровича. Боялся того, что он может со мной сделать.
Мне было страшно, что этот момент наступит слишком скоро.