Либерум

В мире, где нет ни радости, ни печали, где всё поглощает безликая тень, наступила эпоха, когда сами люди стали лишь сосудами, пустыми отражениями самих себя. Гроза, прошедшая через страну, смела всё, что раньше называлось жизнью. Цвета, звуки, эмоции — всё это ушло в небытие, как запрещённый наркотик. Страна существовала, но не жила.

Мир, в котором люди поглощали лёгкие удовольствия — музыка, яркие экраны, видео, которые давали мгновенные всплески радости, — уже не мог продолжаться. Это была не просто зависимость, это была болезнь общества, болезнь, в которой люди больше не могли воспринимать реальность без фильтров, без их цифровых заменителей. Эмоции стали товаром, доступным за щелчок пальца, но эти эмоции, со временем, стали разрушительными. Вместо того чтобы приносить гармонию, они вызывали хаос, манипуляцию и расстройство.

Правительство давно решило, что контроль над эмоциями — единственный способ сохранить порядок. Люди стали зависимы от лёгкого дофамина, который они получали от ярких переживаний, музыки и фееричных картин мира. Лишенные контроля, они тонули в безумной погоне за краткосрочным счастьем. Все это стало мишенью для власти. В итоге правительство решило: эмоции — враг. И от них нужно избавиться.

Когда эта зависимость стала пагубной, приведя страну на грань вымирания, власть приняла радикальное решение. Запрещены были любые источники эмоций — всё, что могло вызывать хоть малейшее переживание, было уничтожено. Правительство установило строгий контроль: «Никакой личной свободы». Всё, что выходило за рамки безэмоционального существования, должно было быть подчинено системе. Они больше не позволяли людям делать то, что раньше наполняло их жизнь смыслом. Музыка была заменена на однообразный шум, который не мог бы вызвать ни восторга, ни тоски. Люди перестали видеть красоту в окружающем мире, потому что им не разрешали её видеть. Мудрые старцы говорили, что "не красота или трагедия, а скука приводит к гибели мира".

Люди больше не могли искать радости в том, что наполняло их жизнь; радость превратилась в искусственно поддерживаемую пустоту. Власти заявили, что «эмоциональная стабильность — залог выживания». Но это была лишь половина правды. Другой целью было не только устранение хаоса, но и установление тотального контроля над массами. Взамен эмоций, которые могли бы вывести людей из строя, государство предложило стабильность, рутину и единую, неизменную картину мира.

С этой целью государство жестко контролировало всё: от личных разговоров до внешнего вида зданий. Город стал похож на огромную серую пустыню. Цвета исчезли, а повседневная жизнь заключалась в следовании жестким правилам. Здания, обладавшие яркими чертами, были уничтожены, а на их месте возводились однообразные конструкции, лишенные индивидуальности. Люди были вынуждены носить одинаковую одежду, чтобы избавиться от всего, что могло бы пробудить личные чувства или различия. Яркие цвета больше не имели права на существование, и все должны были жить в этой нейтральной серости.

Остался лишь один путь — полное подчинение государству, отказ от всех желаний, которые выходят за рамки «производительности». Человечество в глазах властей становилось не более чем ресурсом, от которого требовали исключительно стабильности и продуктивности. Принудительное послушание, жестокие наказания за малейшие отклонения и контролируемая жизнь стали нормой. За любое нарушение закона, за любую попытку внести личные чувства в коллектив, угрожал неизбежный и жестокий ответ. Никакие протесты, никакие митинги не могли разрушить этот порядок. В ответ на каждое выражение недовольства — репрессии, аресты, исчезновения.

Каждый человек был обязан приносить свой вклад в общество. Индивидуальные желания и стремления не имели значения, лишь соблюдение порядка и жестоких норм, установленных сверху. Если кто-то не мог или не хотел следовать этим правилам — он становился угрозой, излишним элементом системы. Каждый день был похож на предыдущий: серые улицы, однообразные здания и одинаковые лица.

После того как правительство взяло под полный контроль общество, оно внедрило новый инструмент для усиления контроля над каждым человеком. Введён был обязательный тест, проводившийся для всех граждан старше шестнадцати лет. Этот тест был больше, чем просто проверка знаний или умений — это был своего рода «отбор» на основе физического и интеллектуального потенциала каждого человека. Его результаты не оставляли места для выбора — государство решало, какую роль будет играть человек в новом, «продуманном» обществе.

Тест состоял из нескольких этапов. Сначала проверялись физические способности, чтобы понять, кто способен работать в тяжёлых условиях, а кто — только на легких задачах. Этот процесс не имел ничего общего с медицинскими обследованиями: каждый гражданин, проходящий отбор, становился объектом для классификации. Тесты на выносливость, силу, скорость и ловкость были лишь первым шагом. Далее шла проверка умственных способностей. Но это не было обычной проверкой знаний. Задачи были рассчитаны на то, чтобы отсеивать не только слабых, но и тех, кто не способен подчиниться механистичной системе, тем, кто ещё помнил, что такое свобода мысли. Мозг человека в этих тестах проверяли на способность к быстрому принятию решений, вниманию к деталям и, конечно же, на склонность к подчинению.

Затем, по результатам этих тестов, каждому гражданину предлагалась работа, которая соответствовала его новым возможностям. Результаты тестов не оставляли места для сомнений: это было не просто распределение на должности, это была сводка ролей в новой системе. Работы распределялись в зависимости от того, насколько «полезным» и «продуктивным» человек мог быть для государства. Для большинства людей это означало бессмысленные и однообразные работы, такие как работа на заводах, контроль за соблюдением порядка, на складах, в сельском хозяйстве или на фабриках, производящих продукты для внутреннего рынка. Работать в таких местах означало не только быть механистической частью системы, но и с каждым днём забывать, что когда-то ты был чем-то больше, чем просто винтиком.

Для тех же, кто сдал тест с хорошими результатами, предоставлялась возможность работать в более высококвалифицированных и престижных сферах: проектирование новых зданий, научные исследования (в рамках государственных нужд), работники государственных органов, системы слежения за поведением граждан. Эти люди, которых «отобрали» по результатам теста, могли жить немного лучше, чем большинство, но они всё равно были частью системы, функционировавшей под жестким контролем.

Процесс отбора не был разовым: правительство решило, что такие тесты нужно проводить регулярно. Каждые шесть месяцев каждый гражданин обязан был проходить повторный тест, подтверждая свою годность к жизни в новом мире. Те, кто не соответствовал требуемым стандартам, подвергались переоценке и пересмотру своей роли в обществе. И если результаты были ниже необходимых, гражданину, по сути, отказывали в дальнейшей жизни в этом обществе, лишая его самых элементарных прав. Это означало не просто потерю работы, но и возможные последствия для его семьи. Такой человек мог быть отправлен на «вторичный перераспределитель» — фабрики и угрюмые заводы, где нечеловеческие условия жизни служили наказанием за «недостаточную продуктивность».

Никто не мог избежать этой участи. Даже те, кто когда-то гордился своей индивидуальностью или талантом, были вынуждены подчиняться правилам. Каждый был ограничен в своём выборе, и ничто не могло нарушить установленный порядок. Свобода выбора не существовала, потому что каждый был инструментом системы, и эта система не могла позволить себе ошибку. Вся жизнь каждого человека, от момента рождения до смерти, теперь была предсказуема, подчинена проверкам и перепроверкам, находясь под постоянным контролем государства.

Впрочем, в обществе всегда оставались те, кто не мог принять такую реальность. Эти люди, противостоящие новому порядку, называли себя «повстанцами», хотя многие из них поначалу не верили в реальность своей борьбы. Они были маленькими группами людей, которые, несмотря на все запреты, искали любые способы выразить свои эмоции. Их существование было опасным, и, тем не менее, они не могли поддаться. В этих группах, в этих тихих собраниях, где шепот становился главным оружием, рождалась идея — идея освобождения, идея возвращения к жизни, к самовыражению, к чувствам.

ДаоХуэй был одним из них. Лидер сопротивления, который никогда не был готов покориться новому порядку. ДаоХуэй, родившийся в этот период, был одним из тех, кто начал сопротивляться системе с первых шагов. Он был свидетелем того, как страна, когда-то полная ярких воспоминаний и обычаев, превращалась в безжизненную конструкцию. С самого раннего возраста он видел, как родители и учителя, когда-то живые и полные надежд, теперь стали лишь марионетками системы. И всё, что они говорили своим детям, сводилось к одному: «Не выходи за пределы. Не пытайся быть другим». На его глазах исчезала вся яркость жизни, и он не мог смириться с этим.

Вдохновлённый идеями древних философов, которые когда-то учили о свободе мысли, ДаоХуэй решил, что он не может быть частью системы, которая отнимает право на чувства. Он понимал, что революция, если она и произойдёт, будет происходить не в улицах, а в головах людей. Люди должны были вернуться к своей сути, они должны были понять, что свобода не в том, чтобы контролировать их желания, а в том, чтобы позволить им быть живыми, в том, чтобы иметь возможность быть настоящими. Он помнил, как люди раньше жили не как винтики в системе, а как свободные, мыслящие существа. ДаоХуэй был решительно настроен вернуть свободу, вернуть жизнь, вернуть краски. Он знал, что им нужно было не только бороться с системой, но и возвращать людям веру. Верить в эмоции, в любовь, в свободу, которые могут изменить мир. ДаоХуэй верил, что как только люди снова почувствуют то, что они когда-то теряли, они смогут вернуть мир к жизни. Он основал проект Либерум — проект, в основе которого стояла идея возвращения человеческой свободы. Но эта свобода не была просто борьбой за право на яркие цвета или музыку. Это была борьба за возвращение человеческой сущности, за то, чтобы люди снова стали людьми, а не автоматами.

Сначала сопротивление было небольшим и тихим. Это были собрания, подслушанные разговоры, скрытые письма и послания. Но постепенно, когда надежда на изменение становилась всё более острой, люди начали собираться на улицах. Первые митинги, хоть и редкие, но всё же происходили. Возгласы, наполненные яростью и отчаянием, не могли быть заглушены простыми запретами. Люди кричали: «Мы живы!» и «Мы требуем свободы!» Эти слова становились символами сопротивления, но, как и следовало ожидать, их пресекали быстро и жестоко.

В центре города, на одной из крупнейших площадей, начался новый митинг. Несколько сотен людей собрались, чтобы выразить своё недовольство. Среди них был молодой мужчина, который кричал: «Не можем больше быть серыми! Дайте нам свободу!» В этот момент, как и всегда, на площади появились солдаты — точные, как машины, и не дающие ни малейшего шанса на сопротивление. Крики толпы, наполненные отчаянием, эхом разносились по улицам. Но вдруг в воздухе появился звук, который не имел права на существование — взрыв. Сначала незначительный, но мощный в своей символике.

«Шаг назад!» — крикнул один из солдат, направив дубинку в сторону девушки, которая стояла на переднем плане. Она не сдвинулась с места. Страх был на лицах людей, но среди них кто-то ещё искал способы вырваться из цепких оков режима. В этот момент один из митингующих рухнул на землю, сотрясённый ударом. Его тело было безжизненно, но взгляд оставался полон ярости и воли. Другие попытались его поднять, но солдаты действовали быстро. Через мгновение на площади раздались лишь шаги стальных сапог, а люди снова, потеряв надежду, рассеялись по угрюмым улицам.

Это была повседневная реальность нового мира. Но ДаоХуэй знал: несмотря на все репрессии, несмотря на все жестокости, которые совершались, Либерум не был пустой мечтой. Свобода была частью каждого из них. Она не могла быть уничтожена, как не могли быть уничтожены их души. И хотя казалось, что победа над системой была невозможной, ДаоХуэй знал одно: люди не могут быть просто винтиками в колесе. Они должны были быть живыми.