"ПОКА НЕ ОСТЫЛО..."
Это был конец весны, в начале лета...
Иногда вся жизнь сворачивается в один звонок. Тот, который звучит так, будто за ним стоит что-то настоящее. Для меня это был Изъяслав. Ни женщина, ни работа, ни бог не вызывали во мне такой безотчётной радости: встать и выйти навстречу. Всегда - с уверенностью, что будет смех, спор, а в конце - ощущение, что день прожит не зря.
Прогулки вместе всегда и при любых обстоятельствах сопровождались интеллектуальными разговорами, дискурсами, шутками и подначиванием друг друга. Вот уже несколько месяцев он рассказывал, как учится водить машину и сдаёт на права. И вот, его голос в трубке звенел неприкрытым ликованием: он сдал на права и купил свою первую машину, неважно какой марки Hyundai. Так совпало, что в этот год мне исполняется тридцать. И мы решили с ним подогнать эти события и отметить это в одном из ресторанов в центре города. Он превосходно отзывался об этом ресторане. Они с женой там частенько бывали. Отмечали годовщину и проводили романтические вечера. "Churrasco Bar". Там подавали разного рода мясо, разной степени прожарки. Он согласился финансировать поход.
На улице было жарко, но я облачился в один из моих классических костюмов. Деловой стиль. Рубашка, брюки, пиджак, перстень на пальце, цепочка на шее.
Изъяслав подъехал прямо к дому, к моему подъезду. Машина, хоть и не новая, сияла так, будто он только что вывез её из салона. Сам он выскочил из-за руля с широкой, почти мальчишеской улыбкой, взгляд его горел азартом.
Мы обменялись приветствиями. Ни черта не разбираюсь в моделях автомобилей, но я похлопал по капоту, изогнул бровь и выдал пару восторженных реплик в адрес его первой машины, наслаждаясь моментом его триумфа.
- Садись давай, поехали. Опоздаем, - бросил Изъяслав, уже открывая мою дверь. С короткой фразой:
- Да пошел ты! - я плюхнулся на переднее сиденье и пристегнулся ремнем безопасности.
- Сам иди, - ответил он, и оба засмеялись.
Старый наш ритуал. Мелкое хамство вместо объятий. Потому что так проще. Потому что за словами уже давно не прячется злоба - только тепло, завёрнутое в сарказм.
Ехали по проспекту, ориентируясь по навигатору, и по сторонам проносился вечерний город, усыпанный огнями. Изъяслав, держа руль, увлеченно рассказывал последние новости, как купил машину у дяди, и о своих ощущениях - каково это, наконец, водить машину по городу, а не по учебной трассе. Его голос был полон нового, непривычного восторга, а каждая фраза выдавала гордость. Я в свойственной мне манере выдал шутку:
<< - Дорогой, я сдала на права. Теперь мы повидаем мир!
- Тот, или этот!?>>
Мы смеялись, пока навигатор не подвёл, загнав нас в переулок с односторонним движением. Навстречу. Пришлось выруливать под гудки и легкое раздражение других водителей. Мы вывернулись, но этот мелкий промах лишь добавил ещё один повод для наших шуток. Таким образом, ехали час.
Приехали. Минут десять кружили по близлежащим улицам, выискивая место, где встать. Жар асфальта все ещё поднимался вверх, смешиваясь с пряными запахами летней уличной еды, которые дразнили аппетит. В итоге, встали дальше, чем надо, и прошли пешком минут десять, пока наконец не вышли к "Churrasco Bar".
Под покровом ночного неба, озаренного мягким сиянием уличных огней, возвышался фасад «Churrasco Bar», словно портал в мир гастрономических чудес. Деревянная вывеска, украшенная силуэтами коров и скрещенными вилками над кружкой пива, сияла теплым светом, приглашая путников к теплу и уюту. Стеклянные двери и окна, расписанные изящными рисунками, отражали внутреннее сияние ламп, обещающее уютный приют от городской суеты. С обеих сторон фасада мягко горели фонари, их свет струился вдоль темных панелей, создавая атмосферу старинного трактира, где каждый гость становился частью истории. За стеклом мелькали тени посетителей, а улица снаружи, усыпанная огнями города, шептала о жизни, текущей за пределами этого гостеприимного оазиса.
Я вышел первым, привычно оглядел улицу. Сквозь стекло мелькнули знакомые лица - какие-то постаревшие, какие-то будто застывшие во времени. Внутри было тесно. Почти как раньше.
Мы вошли. Сразу же обволакивающий запах специй и дымка от гриля ударил в нос, заглушая уличные ароматы. Приглушенная чиллаут-музыка, казалось, висела в воздухе, смешиваясь с негромким гомоном посетителей. Бар был уютным двухэтажным зданием. Мы расположились у входа, за столиком, в мягких креслах.
В мягком свете вечерних ламп «Churrasco Bar», у широкого окна, открывающего вид на мерцающие огни города, сидели мы, окутанные предвкушением. Я, в классическом костюме, задумчиво подпирал подбородок, и взгляд за стеклами очков отражал тихую сосредоточенность, словно у героя, предвкушающего важный разговор. Изъяслав, в своей светлой футболке, смотрел вперед с легким интересом, его поза была спокойной, готовой к неспешной беседе.
- Ты всё ещё читаешь эту свою философию? - спросил он, не глядя, пока мы усаживались. Его взгляд скользил по залу, словно он проверял, всё ли здесь на своих местах.
- Читаю. Даже пишу. А ты всё ещё считаешь, что это чушь?
- Не чушь. Просто иногда ты говоришь, как будто живёшь в книге, а не в жизни.
Я пожал плечами, не обидевшись. Он всегда был прагматиком - человеком чертежей, а не абзацев. И всё же приходил на мои выступления. И смеялся над моими шутками. А я, в свою очередь, восхищался тем, как он умел разбирать любую проблему, будто механизм. Без истерик. Без лишнего.
- Ты ведь знаешь, я стоик, - усмехнулся я. - Принятие неизбежного - мой девиз.
- Ага. Только с годами ты стал похож на кота, который сам залез в коробку и гордо там сидит.
Мы рассмеялись. Легко. Как будто ничего не изменилось.
На столе был приклеен QR-код. Мой взгляд растерянно скользнул по нему, и я недоуменно огляделся в поисках...
- А где меню? - спросил я, пытаясь изобразить знатока.
Изъяслав хмыкнул, кивнув на стол. - Протри глаза, оно прямо на столе.
Я нагнулся. Действительно, приклеено к столешнице. Моё лицо, наверное, выражало смесь удивления и негодования.
- Ну и как этой фигней пользоваться!? - пробурчал я, доставая телефон.
Пока я лихорадочно возился с телефоном, пытаясь открыть это злосчастное меню, чтобы хоть как-то соответствовать обстановке, подошел официант в черном переднике с золотой нашивкой и белой рубашке. Его движения были плавными, почти бесшумными, как будто он не ходил, а скользил между столами. Изъяслав, с едва заметной усмешкой, спокойно сделал заказ, продиктовав СЕТ ГРИЛЬОВАНОГО М'ЯСА и Морс черничный. Затем они оба, Изъяслав и официант, посмотрели на меня, чего-то ожидая.
Я лихорадочно соображал, чувствуя, как краснеют уши. Все эти названия из фильмов про красивые рестораны вылетели из головы.
- Ром хочу, - выпалил я, не зная, что именно сказать.
- Не сомневался, - пробурчал Изъяслав, не удержавшись от легкой улыбки.
Официант, словно привыкший к таким "варварам", невозмутимо перечислил выбор: Negroni, Rom Abuelo, Cana Caribia... Я наугад брякнул что-то из списка и с несходящей улыбкой дурака, чувствуя себя абсолютно не в своей тарелке, смотрел вслед за исчезающим официантом.
Нам принесли напитки. Передо мной на столе, поблескивая в приглушенном свете ламп, появился стакан с янтарным ромом, от которого тянуло сладковатым, чуть терпким ароматом, а Изъяславу, за рулем, - высокий графин с рубиновым морсом и пустой стакан. Я поднял свой бокал, чувствуя его прохладу в ладони, слыша, как кубики льда тихонько звякнули о стекло.
- Ну что, Изъяслав, - сказал я, улыбаясь во весь рот, - за твою первую машину! Чтобы ездила без поломок, чтобы дороги были легкими, а приключения - незабываемыми! И чтобы ты на ней возил только тех, кто разделяет твой морс, пока я дегустирую свой ром.
Изъяслав, немного смущенный, но светящийся внутренней гордостью, кивнул и поднял свой стакан с морсом. Его глаза блестели, когда он смотрел на свою машину через окно - будто она была не просто средством передвижения, а символом новой главы.
- За это и выпьем, - произнес он, и мы тихо чокнулись. Звон стекла был едва слышен в общем гуле зала, но для нас он прозвучал как маленький фанфара. Из кухни доносилось тихое шипение готовящегося мяса, и воздух становился ещё гуще от его запаха, пробуждая настоящий голод.
Шашлык тихо шкварчал, ром терпко горчил, а на экране телефона замер кадр: Андрей Олегович Баумейстер вещал, как идеи сверлят череп, правя миром. Мы слушали в пол-уха, но его слова зажгли спор.
- Стоики учили, что мир уже пронизан разумом, - начал я, отпивая из бокала и чуть наклоняя голову, словно прислушиваясь к своим мыслям. Мой взгляд, сквозь очки, уходил куда-то в глубину зала, словно я искал там ответы. - Логос управляет всем, и наша задача - принять его порядок, жить в согласии с природой. Идеи Баумейстера - лишь отголоски этого: они не правят, а открывают то, что уже есть. Как свет фонаря не создаёт улицу, а лишь освещает её.
Изъяслав откинулся в кресле, его взгляд стал острым, как лезвие критики, а губы чуть сжались. В его глазах я видел не только азарт спора, но и ту прагматичную, почти инженерную хватку, с которой он подходил ко всему.
- Принять - значит застыть! - парировал он, его голос стал чуть громче, почти отрезая мои слова. - Это пассивность, которой ты всегда прикрываешь свой... фланёрский взгляд на мир. Баумейстер говорит: идеи не просто описывают мир, они его строят! Они как проект, чертёж, по которому возводится новое здание! Критика разрушает старое, чтобы новое могло родиться. Стоицизм твой - это покой, но покой мертвецов. Мир живёт, пока мы его перековываем! Пока мы бросаем ему вызов!
Я усмехнулся, подцепив кусок люля-кебаба вилкой, словно это был очередной, но совершенно неважный для беседы, аргумент.
- А если твоя критика сносит всё, не оставляя фундамента? - Я развел руками, показывая пустоту. - Это же просто огонь, который сжигает всё без разбора. Стоики знали: без внутреннего порядка хаос побеждает. Идеи - это инструмент, а не молот, которым ты просто машешь бездумно, разрушая всё вокруг. Без осознания того, что ты строишь, ты просто создаешь руины, Изъяслав.
- Инструмент без цели - игрушка, - отрезал Изъяслав, почти ударяя пальцем по столу, но тут же одёргивая руку, словно поймав себя на излишней эмоциональности. - Идея должна пробивать реальность, как пуля, а не просто... витать в облаках, как твои абстракции! Баумейстер прав: мы не находим смысл, мы его создаем! Мы пробиваем новые пути! Иначе это просто... старые пыльные книги, которые ты перелистываешь, вместо того чтобы жить!
Он подался вперед, его глаза блестели. Я видел, как его задевают мои слова, но это была не злость, а жажда доказать свою правоту, изменить мой взгляд. Я, в свою очередь, чувствовал прилив энергии от этого интеллектуального поединка.
- Но разве не красота мира именно в том, что он уже совершенен? - тихо спросил я, глядя ему прямо в глаза. - Разве не в этом его величие, что не нам его "перековывать", а нам - находить в нём гармонию? Твоя идея "создания смысла" - это попытка перекроить вселенную под себя, а не понять её. Это гордыня, Изъяслав, а не критика.
Изъяслав откинулся обратно, фыркнул, но тут же его губы изогнулись в легкой улыбке.
- Гордыня? Возможно. - Он пожал плечами. - Но гордыня живого, а не спокойствие того, кто смирился с неизбежным. В этом и разница между нами, мой друг. Я верю в действие, ты - в принятие.
Мы рассмеялись. Легко. Как будто ничего не изменилось. Так мы и сидели: я - стоик-фланёр, он - критик-инженер. Спор о том, правят ли идеи миром или лишь освещают его, был одновременно смешным и вечным. Под ром и шашлык мы перебрасывались мыслями, как мячиками, не замечая, как время растворяется в аромате еды и свете ламп.
К тому моменту, когда я уже выпил пять раз по пятьдесят разного рома, мир вокруг меня слегка поплыл, а добродушие расцвело, как майские цветы. Шашлык был съеден, тарелки почти пусты, и официант, тот самый, что принимал наш заказ, подошел забирать со стола опустевшие стаканы.
- Понравилось ли? И что именно? - спросил он вежливо, склонив голову набок.
Меня развезло, как кота, объевшегося сметаной и дремлющего на солнце. Улыбка растянулась на моём лице. Я поймал его взгляд, искоса глянул на Изъяслава, который лишь усмехнулся в свой стакан с морсом.
- О-очень понравилось, - протянул я, чуть запинаясь. - Вот... золотистый понравился. А со специями... - Я поморщился, вспоминая терпкий вкус. - Горькая гадость.
Официант кивнул, сохраняя невозмутимое выражение лица, словно слышал подобное каждый вечер, и удалился, унося стопку пустых стаканов. Изъяслав покачал головой.
- Не сомневался, - пробурчал он. - Мог бы и просто "ром" сказать, сразу бы поняли.
Я лишь рассмеялся в ответ, чувствуя приятное тепло, разливающееся по телу.
Как потом оказалось, это было для меня чревато... ... Чревато от Изъяслава наставлениями о вреде пьянства и алкоголизма. И камень в мой огород, что он не собирался платить за мой ромовой драйв.
Когда вечер опустился на город, окутывая улицы мягким сумраком, двое друзей остались в теплом свете «Churrasco Bar», отражающемся в широких окнах. Я, в классическом костюме, всё так же задумчиво подпирал подбородок, но теперь в моей позе чувствовалась тихая усталость, приятная тяжесть после рома и разговоров, а взгляд за очками смягчился, словно после долгого, но приятного дня. Изъяслав сидел чуть расслабленнее, его лицо озаряла слабая улыбка, как будто он только что вспомнил забавный момент уходящего вечера. Стол, некогда полный яств, теперь хранил лишь следы ужина: пустая чугунная сковорода с пятнами соуса, несколько опустошенных мисок да наполовину выпитые стаканы - с темным ромом и янтарным морсом. Свет лампы над нами отбрасывал уютные блики на полированное дерево, а за окном городская ночь шептала свои тайны, завершая нашу встречу атмосферой тихой гармонии.
А потом пришла пауза. Та, в которой время вдруг перестаёт быть отвлечённым - становится телом. Тишина между глотками. Взгляд через плечо, вглубь зала. Мы оба её заметили - но не стали обсуждать.
Как будто каждый из нас почувствовал: этот вечер - возможно, последний такой. Без повода. Без потерь. Просто вечер. Просто мы.
Я откинулся на спинку кресла. За окном скользили огни машин. Внутри становилось шумнее, но я слышал, как Изъяслав стучит пальцами по бокалу - ритмично, как метроном. Издалека доносились приглушенные раскаты вечернего города, голоса прохожих сливались в единый, монотонный гул.
В этой тишине не было тревоги. Только лёгкий осадок - как от последнего глотка вина, который ты отставляешь, потому что хочешь запомнить вкус, а не просто напиться.
Я поймал себя на том, что смотрю на него слишком долго. Он заметил, хмыкнул.
- Чего уставился?
- Думаю. Может, и ты философ, просто в засекреченной форме.
- Да ну тебя, - пробормотал он. - Пей лучше. Пока не остыло.
Я взял бокал, поднял его в сторону свечи на столе. Огонёк дрогнул. В этой позе чувствовалась тихая усталость. И, может быть, прощание. Хотя я ещё не знал с чем - с вечером, с молодостью или просто с собой таким, каким был.
На обратном пути, когда город уже утопал в ночных огнях, Изъяслав, держа руль, бросил с усмешкой:
- Эта скотина всё пьёт и пьёт! Я, знаешь, планировал платить только за еду, а не спонсировать твой алкоголизм.
Я расхохотался, откинувшись на сиденье. Всё было привычным: он - строгий Болконский, я - Пьер с ромом в крови и идеями в голове. Его нотации, как и наши споры, были частью ритуала.
Но вечер стал другим. За окном неважно какой марки Hyundai ночной город рассыпался огнями, а в машине, между его ворчанием и моим смехом, повисла тишина. Изъяслав смотрел на дорогу, его взгляд смягчился, как будто он чувствовал, что этот момент - последний. Может быть, он и правда знал что-то, чего не знал я тогда. На столе в баре остались пустая сковорода, капли соуса, наполовину опустевшие стаканы.
И я до сих пор не знаю, был ли это праздник - или прощание....