3.
Девушка вошла в дом, тихо закрыв за собой дверь. В доме пахло кадилой, березывыми соками, свежей выпечкой. Слышался плачь ребенка: недавно в их семье родился ещё один ребёнок, на сей раз девочка. Асмодея хотела посмотреть на неё, потрогать, взять на руки, смотреть, как маленькое творение Бога улыбается, закутанные в чистые пелёнки.
Мать не позволила ей. Она боится, что коснувшись малышки, Асмодея передаст ей свои грехи. Словно она болеет неизлечимой болезнью.
Кроме тихого плача младенца слышны были голоса её младших братьев, пение матери и разговор отца.
Асмодея теперь не была уверена в том, отец-ли мужчина, которого её мать называет своим мужем. Девушка облокотилась об дверь, чувствуя себя неуютно. Она знала, что это неправильно, чувствовать себя дома как не в своей тарелке, в кругу родных как чужой. Этого не было в Библии. Асмодея хотела поговорить об этом с матерью, ибо и её отношение - матери к ней - её дочери, наводило сомнения. Она все чаще думала о том, чтобы поговорить с ней, особенно поговорить об отце, от которого она получила письмо. Все эти открытки... Она ни разу их не видела.
Девушка сняла обувь, и аккуратно поставила её рядом с ботинками младших. Прихожая была погружена в легкий мрак, но очертания мебели и стоящих предметов сияли каким-то желтавым блеском. Дубовый старый шкаф, еще со времен прабабушки, который Асмодея, ее мать и "отец" - девушка всегда сомневалась в его кровном родстве - с трудом тащили в канун рождества к ним домой. Он очень нравился ей, этот старинный антиквариат, практически Богом забытый, дубовый, с волнистыми узорами. От него пахло корицей, какими-то ориентальными специями, и девушка подметила, что запах до сих пор не выветрился, и в их прихожей при каждом дуновении ветра поднимался этот аромат Восточного Базара. Половицы тихо скрипели под ее ногами, и этот скрип был приятным, наводящим воспоминания...
Какие воспоминания? Большинство странных, вызывающих у девушки смешанные чувства.
Вот старинное зеркало, в граверованной, металлической раме, покрашенной когда-то в голубой цвет. Вот дверь в кладовую - одно из мест для наказания. "Клодовка Исповеди" - звучало зловеще. Чертоги тьмы, где слышно было плачь ребенка, отбывающего наказание за непослушание.
Непослушание? Но они всегда были послушны. Ее братьям еще везло - а вот Асмодея часто сидела в этой кладовке, что развило в ней пару фобий. Она не могла долго находится в темном, замкнутом прстранстве - ей просто становилось очень душно, и, чем дольше она там была, тем сильнее в ней возрастало чувство всепоглощающего ужаса. Раньше бабушка держала в этой кладовке джемы, соленья в банках, ткозье молоко, которое она часто им привозила. Послее ее смерти "отец" переделал кладовку в место пыток детской психики. Но Асмодея, после каждых мук уходила в храм, где горько плача, молилась Богу. В какой-то степени это успокаивало ее разбитую душу. С возрастом девушку все меньше наказывали - просто переставали обращать на нее внимание. "Бес крепчает" - говорила ее мать по вечерам, закрываясь со своим мужем в спальне - "Надо молиться Богу, чтобы тот спас наши души...".
Девушка прошла прихожую и свернула за угол, в сторону ванной комнаты, где, судя по звукам, мать купала ее младшую сестренку. Она не сказала ей, как назвала ребенка - все в том же страхе, что Асмодея заберет душу ее новорожденной. Никто в семье из младших не мог произносить имени старшей сестры - а она даже не знала, как их всех зовут. Каким-то образом ее родителям удавалось общаться с остальными членами семьи, без произношения их имен. Изредка лишь девушка слышала какие-то отрывки своего рода прозвищ, по которым в тайне пыталась узнать, как зовут ее братьев. Но все было тщетно.
Приоткрыв дверь в ванную, Асмодея выпустила пар, стоявший во всем помещении. Она откашлялась, а ее мать, которая сидела на коленях над ванной и обмывала ребенка, вздрогнула, а затем перекрестилась. Помещение было озарено светом, окутанно приятными ароматами, немного душновато. Асмодея махнула рукой, чтобы немного разогнать пар.
- Я открою окно? - девушка направилась к большому окну, дабы впустить немного свежего воздуха в парилку, но мать нервно дернулась.
- Нет. - холодно сказала она - Не сейчас, пока мы моемся.
- Хорошо, мама, как скажете. - Асмодея съежилась. Она повернулась лицом к матери, в надеждеуловить зрительный контакт, но она отвернулась, закрывая лицо волосами.
- Ты опаздала, - заметила женщина холодно - сколько минут?
Пятнадцать.
Пятнадцать минут ровняется пятнадцатью розгам.
- Мама... - девушка не знала, как ей оправдаться - Это все из-за письма, мама. Понимаете,...
- Пятнадцать розг, скажи отцу, чтобы не забыл перед обедом. - Мария игнорировала дочь, купая младшую, которая, чувствуя напряжение кормилицы, начинала плакать - И выйди, ты пугаешь ребенка.
Асмодея, по привычке, дернулась вперед дабы покинуть помещение, но одернула себя. Она не может сейчас пропустиь разговор. Важный разговор, который не состоялся ни разу на протяжении 23 лет. Между ней а матерью в целом разговоры не были поощерены. Мария избегала свою дочь умело, оставляя на мужа воспитание ее, но и тот не был рад такому переведению стрелок. Все, в чем он был хорош, это наказания.
- Мама, почему ты не показывала мне открыток от моего папы, - спросила Асмодея, впервые обращаясь к матери на ты. Она никогда себе этого не позволяла, такие были правила в доме, но сейчас что-то дернуло ее за язык.
- Святая Дева, - пробормотала Мария, а ее сгорбленная спина в миг вытянулась наверх струной, напряженной. Она смотрела на ребенка, который уже плакал во все горло, и свободной рукой потянулась к кресту на груди.
- Мама, это простой вопрос. - девушка не понимала, как сильно она переходила дозволенное - Бог велел не врать, ты же знаешь. - голос Асмодеи противоречил ситуации. Она не злилась, не кричала, в ее душе царило совершенное спокойствие, ведь ей казалось, что в этом вопросе нет ничего козырного и каверзного, всю жизнь она верила своим родителям, верила тому, что они ведут ее по пути истины, без лжи, вороства, невежества, богохульства. Но чем дольше затягивалось молчание её матери, тем сильнее в девушку вступал страх. Она не верила в то, что мать могла скрывать от неё факт, что Моисей - не её настоящий отец.
- Скажи что-нибудь.
Тишина.
Плачь ребенка.
- Прошу, мама.
Неужели ты верила во всё это? Неужели тебеказалось, что они все, до единого, следовали заповедям Бога? Разве Бог жесток? Оставляет шрамы на телах своих "детей"? Позволяет им часами сидеть в чулане? Кормит ложью всю жизнь?
Разве этому Он учит?
- Почему ты не говорила...
- Выйди вон из ванны. - Мария встала, держа ребенка на руках. Вода стекала с крохотного тельца, малышка же металась вся в слезах. - Выйди и на горох, перед иконой.
- Почему ты врешь, мама? Разве Бог не велел...
Звон пощечины оглушил её.
- Твой отец, он грешник!! Порочье ада, посланник Сатаны!! - вспылила женщина, прижимая девочку одной рукой к груди а второй рукой схватив девушку за волосы - Ты - Адское создание, без крещения, без души, все что у тебя есть - это твоё клеймо, твой знак, имя того, кто пленил меня! Deus meus Asmodeus...Deus meus Asmodeus, Deus meus Asmodeus!! Твой Бог - Асмодеус, Косматый, посланник Сатаны, это он породил тебя, он вселился в меня тогда, и я проклинаю тот день!! - переходила женщина на визг, метая Асмодеей во все стороны, не реагируя на её крики и мольбы о помощи. Их голоса слились воедино, смешадись, крик ребенка, матери и дочери, наводили ужас, непонимание.
- Я никогда не признаю тебя, не признаю его!!
Перед глазами темнело. Моисей, услышавший крики и шум падающих вещей, прибежал в ванную. Он силой отсоединял мать от дочери, которая до посинения сжимала ребенка на руках. Девочка почти охрипла от крика, покраснела, глаза опухли от слез. Позвав одного из сыновей, он передал ему дочь, велев отнести в спальню и заняться ей. Марию он увел на кухню, на попечение еще двум сыновям, затем вернулся в ванную. Асмодея лежала на полу, заливаясь слезами, тресясь от страх, боли и отчаяния.
- Есть вещи, - начал Моисей, поднимая её с колен - которые лучше не спрашивать. Пойдём, - он повел ее в сторону комнаты девушки, тянув её при это вверх, ибо она не всилах была передвигаться сама - Бог мне судья, я поступляю правильно. Ты тоже долджна это понять.
Чувствуя горох под коленями и обрушающиеся розги на спину, девушка кричала, сжимая в руках четки.
В этот день она многое поняла.
Господи, смилуйся над моей душой.
Блаженны алчущие и жаждущие правды, ибо они насытятся.
(Мт. 5:1–12)