"Прогулки по времени"

Глава 13
ПОЛЁТ ЖАВОРОНКА

«Сердце пховца никогда не страшится смертельной опасности. Словно бирюза на золотой цепочке, сияет оно отвагой и несокрушимым духом. Пховцы – настоящие воины, сильные и независимые люди, которые могут приспособиться к любым условиям и справиться с любыми трудностями. Они бросают вызов любым затруднениям и с гордой улыбкой проходят сквозь самые сложные испытания, восхищая своим мужеством. Обладая исключительной выносливостью и лёгкостью движений, пховцы являются идеальными охотниками и путешественниками, ни одно препятствие не сможет остановить их в поисках свободы и приключений. Пховец всегда останется вольным чадом дикой природы, первозданных гор, рек и лугов, которые пребывают под властью витающих здесь неукротимых стихий...

Молодой джигит седлал двух рослых коней на берегу живописной реки.

Река Аргуни, точно хвост гигантского змея, совершала два оборота, и на левом берегу, в месте изгиба между ними, удивительно подходящем для обороны, - будто подсказанном самой природой! - располагалось на высокой скале пховское село Шатили. Деревня-цитадель надёжно защищала обитателей шести десятков квиткири - домов-башен. Каждый из них представлял собой отдельную крепость, и все они плотно смыкались друг с другом, образуя снаружи единую неприступную стену с двумя входами: один располагался у реки, другой же, скрытый от посторонних глаз, находился позади села. Стройные башни монолитного здания возносились в небеса и сходились на головокружительной высоте, переплетаясь тонкими мостиками, а их пирамидальные крыши придавали крепости вид строгой элегантности. Вдали, за покрытой хвойным лесом скалой, что вздымалась к небесам на своих острых, причудливых зубцах, змеиным зевом распахивалось обрамлённое деревьями и камнями глубокое и узкое ущелье. Оно расширялось дальше и раскрывало взору путника разноцветную мозаику из почти игрушечных клеточек и полосок полей, ютившихся у подножия склона и засеянных ячменём, овсом, рожью и гречихой.

За ними, на самом краю другой грозной, зловещей громады, похожей на мыс, возвышалось мощное сооружение – дозорная башня соседнего селения Качу с необычной, впечатляющей архитектурой. Из невидимых щелей величественного строения и бесчисленных бойниц тянулись в воздух сизые струйки дыма. Серо-бурый оттенок шиферных плит, из которых была сложена башня, придавал внушительности её стенам и сливался с глубокими, мрачными тонами ущелья. Башенные стены были покрыты мхом и лишайниками, которые словно скрывали их многовековые тайны от посторонних глаз. Ниже, соединяясь под навесом скалы, разлившиеся воды Аргуни и Шатилис-цхали, вздувшиеся и словно пульсирующие от тающего снега, развёртывали непередаваемое зрелище, картину из снов.

Возле селения, у подножия высокой горы, укрытый от солнца тенистыми ветвями священной рощи, лежал холм. На вершине этого холма, будто замершего во времени, находилось древнее шатильское святилище - джвари. Такое святое место имелось почти у каждого пховского села. Здесь, под открытым небом, соединялись земное и небесное: здесь совершались богослужения, звучали молитвы, возносящиеся к звёздам, и на каменной тумбе во дворе в праздничные дни приносились в жертву бараны. Нагромождение оленьих и турьих рогов и гирлянды колокольчиков, снятых с шеи жертвенных животных, украшали крышу святилища, а вдоль стен его были разбиты каменные скамьи. Медный колокол, подвешенный к балке над входом в джвари, на праздники созывал общину своим гудением, отзывающимся по округе, - и ему ежеминутно, словно хор, вторил тонкий звон растревоженных ветром маленьких колокольчиков с крыши. Возле джвари имелось два крытых навеса, один из которых предназначался для мужчин-мирян, другой же - для хевисбери. Джвари было окружено просторным преддворьем, крытым шиферными плитами. К преддворью примыкал маленький, но крепкий домик - каменный хранитель серебряных священных сосудов и огромных медных котлов для варки луди; лишь премудрому хевисбери, причастному к таинствам святого места, дозволялось приближаться к его дверям.

Немного дальше, на север от Шатили текла небольшая речка, окаймлённая колышущимися под ветром дикими травами. Рядом стояла будчула с маленьким колесом. Широкие покачивающиеся спицы, разъединённые по краям, образовывали лабиринт, на который то и дело с бодрым плеском обрушивался буйный водоворот. Источником воды служило горное русло. Мощный поток направлялся из него к колесу мельницы. Быстрые вращения валика горизонтального колеса приводили жерновой камень в гудящее движение, и казалось, будто его волшебство рождалось в игре потусторонних сил. Речная вода плавно лилась под тупым углом с выдолбленного деревянного жёлоба. Загрузочная воронка, сложенная колоколом из берёзовой коры, колебалась под действием прикреплённой к ней лёгкой палочки, что соприкасалась с камнем. Острый камень, вращаясь внутри просторной полости другого, выступал в роли штыря для колёсного вала. Маленький жерновой камень, словно танцуя, то высоко поднимался, то тихо погружался с помощью вилкообразной опоры и камня, помещённого ниже. Этот механизм позволял воде свободно падать на спицы и с лёгкостью ритмично вращать жёрнов, рассеивая искристые брызги и разливая по всей округе свою неповторимую мелодию жизни. Купол неба сверкал золотыми лучами, заливая мельничную крышу ярким блеском...

За мельницей высилось ещё несколько домиков-башен. Остальные такие же дома были рассыпаны по другой стороне реки, на правом берегу Аргуни. На зелёном склоне в начале долины вырисовывались очертания старой красно-белой сигнальной башни с чёрным навершием. Примыкавшая к ней крепостная стена уже не раз подверглась испытаниям времени; трещины на её поверхности свидетельствовали о непрерывном сопротивлении. Вокруг по земле в беспорядке были разбросаны выпавшие из обветшавшей кладки камни.

Торола ощутил, как его охватывает волнение перед предстоящим путешествием. Он знал, что ему предстоит долгий путь, и решил в очередной раз испытать свои силы и выносливость двух своих коней. Горы были его истинным приютом, местом, где он чувствовал себя как дома. Верхом на коне он обретал вдохновение, слушая монотонный ритм топота копыт и наслаждаясь порывами свежего ветра, окутывающего его лицо. Тороле казалось в такие минуты, что конь и он становились частью одного существа, соединяясь неразрывной связью.

Для обоих коней он сам сплёл стремена, представлявшие собой круглые обрамления из гибких веток ивы, и надёжно прикрепил их к сёдлам простой верёвкой. Чёрный скакун, звавшийся Раши, назначался в дар его брату по оружию, цайн-пхьединскому князю Олхудзуру, - к нему-то в гости и направлялся теперь молодой наездник из Шатили. Рядом на поводу легко бежал Чкара – второй, белоснежный конь с палевой звёздочкой во лбу. По мере необходимости, всадник пересаживался в пути с одного коня на другого...

Восемь долгих месяцев в году по пховской земле плывёт долгая, безжалостная зима. Она негостеприимна: долины и ущелья укрыты пеленой и погребены в глубоких снегах, все проходные пути и переправы между селениями перекрыты. Ветер, словно дух холода, несёт с собою призрачные мелодии... Среди мёртвой тишины слышится повсюду лишь вой волков, их голодные завывания растворяются в воздухе, становясь частью бессловесной симфонии, к которой примешиваются шум ветра и гул застывших водопадов, наполовину скованных льдами и словно оглушённых.

В этих местах, где время словно замирает, чувствуются загадка и волшебство, но они жестоки и непредсказуемы, будто чей-то дикий, неуправляемый танец, в котором нет места разуму. Невероятные земли, подчинённые твёрдым, непреклонным законам природы, надолго запечатлеваются в памяти тех, кто оказался здесь. Затерянные среди горных вершин и утопающие в громадных сугробах сёла едва вырисовываются на горизонте; лишь их башни, испачканные сажей, да верхушки сосен, словно стражи замёрзшего царства, проступают единственными контурами на фоне белой пустоты. Нестерпимое сияние солнечных лучей, отражённых бескрайним зеркалом морозного пейзажа вокруг, слепит и бьёт прямо в глаза ледяными иглами. Беспощадные горные склоны поражают своей неукротимой красотой, а разреженный холодный воздух лишает даже вздоха.

Природа беспрестанно движется и, словно вечный художник, без устали рисует свои непредсказуемые шедевры, не допуская тени покоя. Жизнь в том суровом краю не останавливается ни на миг, сплетаясь из нитей упорства, но во время периода зимней чиллы особенно стоит быть настороже. Обрушивающиеся с отвесных высот снеговые завалы возводят над мерцающими руслами рек грандиозные арки. Смелому путнику приходится преодолевать сугробы до пояса, и когда он пытается выбраться, то они, словно гигантские волны, заставляют его буксовать и погружаться в холодные объятия снега, - на каждом шагу он проваливается и тонет снова и снова... Весной же эти необъятные белые полотнища начинают таять, ещё более усложняя движение.

Просторы лугов, поросшие трилистником, дикой люцерной, донником, хохлаткой и водосборами, одевали склон горы и простирались вверх до самой вершины. Теперь их зелень уже не прятало пушистое белое облачение, до недавнего времени её покрывавшее, - оно растаяло, не оставив и следа. Однако в низменности узкие полоски остатков зимы ещё продолжали сверкать слитками серебра, норовя найти укрытие в тени ложбинок. Взорам наездника предстал завораживающий пейзаж, которому вечнозелёный хвойный лес и обильный поток, грудой весёлой пены летящий через скалы с громким плеском, придавали дыхание жизни.

Торола приближался к скалам, окаймлявшим русло Аргуни. Прибой становился всё мощнее, а звук бушующей воды всё громче. Клокочущий поток, ниспадавший бесконечными каскадами, казался свирепым зверем, что раз за разом набрасывался на серый камень огромных скал, испытывая их на прочность. Высокие утёсы дрожали от буйных прыжков неистовых волн и время от времени отпускали вниз каменные глыбы, с глухим плеском рушившиеся в реку, но сами оставались на месте, подобно терпеливым стражам.

Рядом с бурлящим потоком тянулась тесная тропинка, поднимавшаяся высоко над рекой по крутому шиферному обрыву. Под ногами пролегла зелёная дорожка из травы, которая вздымалась здесь почти до человеческого роста. На каждом шагу попадался борщевик, что говорило о влажности земли. Под копытами постоянно обрушивались куски шифера, но бесстрашные кони не останавливались, упорно продолжая движение вверх. Нижние склоны, окаймляющие густой лес, вдоль тропы были украшены пышными кустарниками.
На них, как и на камнях, можно было заметить первые признаки весны - розовые цветы, которые вот-вот должны будут переполнить пчёлы... Встречались молодые сосны, росшие всё выше и выше, до самых вершин скал, где густые кроны деревьев скрывались в тумане и превращались в мрачные тени. На склонах горный лес привлекал своей пёстрой красотой, в которую хотелось погрузиться глазами.

Раскидистые кусты млечно-розовой волжанки с поникшими ажурными листьями источали свой терпко-сладковатый аромат. Среди стройных, высоких лесных деревьев на мшисто-травяном ковре издалека были заметны жёлтые ядовитые наперстянки на долгих стебельках. Местами среди зелени яркими красками выделялись золотистые головки марены, которую пховские рукодельницы используют для окрашивания сукна в алый цвет, сине-фиолетовые лепестки камнеломок и нежные в своей простоте цветы башечницы – кремовые, огненные, лиловые...

В воздухе висел туман, и оттого ведущая сквозь душный пойменный лес тропа распознавалась дурно. Полумрак не давал возможности рассмотреть очертания окружающих предметов. Кони неохотно, с трудом переступая, поднимались по крутым скалам, временами сменявшимся кладками из камней и брёвен. Внизу же, в долине, дорога петляла вдоль реки, чьи воды укрывались от человеческого взора за огромными стволами ольхи. Грунт, из-за сильных дождей и близости реки, сделался совсем скользким. Сырая дорога вязла в сети весенних потоков, местами раскрывая безмолвное ущелье. В некоторых местах поперёк пути лежали, затрудняя проезд, поваленные недавней бурей деревья; половодье местами снесло дорогу, к тому же узкая тропа, идущая по дну ущелья, была затоплена. Тороле пришлось ехать по руслу реки.

Пока молодой джигит пробирался вдоль дна ущелья, тропа внезапно совсем исчезла из-под ног. Таким образом, пховец столкнулся с неожиданной проблемой, оказавшись в ледяной ловушке вместе с лошадьми, и вынужден был преодолевать водоворот. Оглушительный шум воды, словно жуткий хоровод призраков, наполнил воздух, проникая в душу скитальца. Одежда его промокла, отяжелела и, казалось, впитала в себя весь холод ледников, когда они двигались против течения, отталкивавшего их назад. Словно дыхание зимних великанов насквозь пронизывало тело при каждом движении встречной воды... К тому же путь им перекрыл громадный обломок скалы, расположенный прямо посреди реки и разделивший её! - Зубы Торолы выбивали барабанную дробь, в такт его тревожным мыслям, пока он, что-то бормоча сам себе под нос, лихорадочно искал выход из опасного места.

К счастью, вскоре над ревущими водами реки засиял, как радуга после грозы, спасительный мост, построенный из трёх покрытых землёй и хворостом балок, опиравшихся на прибрежные камни, - в конце концов, и всадник, и его кони как-то сумели выбраться к нему из речных волн вверх по камням.

Торола спешился, тщательно проверил маленький, узкий, качающийся под ногами мост и по очереди осторожно провёл по нему обоих коней. Он не стал попусту рисковать: переезжать верхом через такой мост было бы слишком безрассудно, а решение выпустить по нему двух коней одновременно могло повлечь за собой непоправимые последствия для всей хрупкой конструкции. Ведь если бы под тяжестью животных шаткий мост обвалился в реку, они не смогли бы снова так же благополучно выкарабкаться из стремительного потока - и на этот раз погибли бы!

Перейдя на другой берег, молодой джигит нашёл укрытие от ветра под скалой. Затем он набрал хвороста и не мешкая разжёг на прибрежных валунах большой костёр, чтобы согреться самому и дать обсохнуть обоим коням. Расположив своих четвероногих спутников поблизости, пховец вознёс благодарность Каратис-джвари за спасение от ледяного потока. Продрогший до костей Торола принялся выжимать холодную воду из своей сырой одежды и волос, а затем стал раскладывать свои вещи на камнях подле костра, чтобы просушить их. К счастью, главная его драгоценность - деревянное пандури, привязанное за спиной, - не успела промокнуть, благодаря кожаному чехлу.

Свет и тепло пламени окутывали островок суши вокруг костра, и, наконец, бурка и чоха Торолы начали понемногу просыхать. Он ещё некоторое время сидел у огня, поглядывая на дремлющее небо над головой...

Жар от костра возвращал жизнь в его озябшие конечности, усталость и холод постепенно уходили. Устроившись поудобнее, путник перекусил имевшимися в сумке припасами, сделал пару глотков араки из тыквенной фляги и, поднявшись на пустынный холм, остановился, чтобы посмотреть на горы вдали... Вечные их вершины манили его, как всегда, и, поправив сумку на плече, Торола снова запряг коней и двинулся в путь. Подъём становился всё круче, но душа Торолы, словно целительным эликсиром, наполнялась тайной радостью, пока он поднимался на снежные поля, расположенные двумя величественными террасами.

Каменистые выступы, затерянные среди белых завихрений, выглядели, словно забытые пергаментные свитки, покрытые пылью времён... Пховцу вдруг пришло на память, как в детстве родственники привели его в дом хевисбери, чтобы тот обучил его грамоте. Мальчик подолгу упражнялся в письме, выводя буквы заострённой палочкой на золе, покрывавшей каменную плиту у очага... Старый Хвтисо при этом часто напевал вполголоса песню о саикио, ту самую, что срывалась теперь с уст Торолы:

В обиталище душ мост ведёт невесомый,
По нему как пройти бедняку-бедолаге?
У подножия гор строй судей собрался,
Чтоб дела разобрать по закону, по чести, отваге.
Час настанет и твой...
Всех ждёт мост – власяной.

Взгляд Торолы устремился вдаль, и вот – перед ним разверзлась грань горизонта, обрамлённая заметённым снегом гребнем. Однако по мере того как он, преодолевая преграды, продвигался вперёд, новая картина расстилалась перед его глазами, сама природа претерпевала в этот миг перемены: растворяясь на тревожном фоне неба, линии гребня словно растекались. Это было странное ощущение, будто Торола приближался к некой мистической точке, а та ускользала, удаляясь в недосягаемую даль. Но секрет этого явления вскоре был разгадан: вершины гор носили на себе угрюмые тучи, чьё хмурое присутствие обволакивало небесный свод молочной дымкой.

За мягким клубящимся покровом вечерних облаков исчезали яркие пятна сочных лугов и изумрудные складки хребтов. С каждой минутой тени на земле растягивались, становились всё длиннее, и тёплый луч касался последних шапок далёких гор. По мере того как солнце скрывалось за горами, начиналось незабываемое зрелище – чарующие сумерки, в которых мгновение становилось вечностью... Горы постепенно погружались в пелену ночной мглы, небо над ними всё темнело, и наконец сверкающим венцом загорелись на нём звёзды, словно на холсте, покрытом тысячами кристаллов. Тотчас ответным сигнальным пламенем полыхнули жгучие алмазы ледников, отразившись зеркальным блеском по верховьям ущелья, там, где крутые вершины становились крепостями. Это было место, где обитала сказка, там таились врата в магический мир, там находилось преддверие неприступного замка Тетри-Гиорги...

С трудом кони и Торола сумели покорить вершину хребта, взбираясь по извилистым тропинкам и каменистым склонам, погружённым в мглистый туман. Словно заточённый в сумеречной гробнице, Торола цепенел, не различая ничего вокруг, кроме узких стёжек под ногами...
Слабо проступавшая тропа погружалась в снег, словно пытаясь следовать за спиральной траекторией осы, затерявшейся в белой пустыне... Однако вскоре и она совершенно исчезла, утонув в бездне снежного поля. Кони оказались обречены на глубокие провалы, копыта их на каждом шагу издавали глухой стук с жёстким сопротивлением. Торола на некоторое время был вынужден развьючить коней и нести на себе груз. Но даже без этой ноши животным было трудно продвигаться по крутым холмам, сверкающие валуны под ними поддавались и таяли, и следы копыт ложились на скользком склоне, как тонкие кружева, вышиваемые незримой нежной рукой... Пховец осторожно сводил Раши и Чкару по обледенелым скатам, придерживая их за поводья и хвосты.

На рассвете же ласковое прикосновение ветра к его лицу, окутанному мантией из плотного облака, сотворило чудо: застывший туман разлетелся, и перед Торолой открылась картина, исполненная красок и чувств. Распахиваясь по двум сторонам, словно занавес, густой белый туман уступал место сияющей панораме, купающейся в бархатных лучах восходящего солнца.

В небо башни глядят, кипарис – золотой.
Из гор струится там родник живой,
И сердце наполняет радостью святой,
И утоляет жажду, на века даря покой!

Мир посетила весна и расправила свои крылья. Пушистый снег таял, растопившись под лучами солнца; примулы десятком маленьких светил являли из-под него золотистые мечи своих острых лепестков, а благоуханные деревья были окружены зелёной пеленой. Изумрудный ковёр нежной травы расстилался по склонам гор и холмов, приглашая полюбоваться яркой красотой каждого, кто готов был смотреть.

Кони легко спускались по пологому склону Щитовой горы вдоль мелкой речушки, которая словно плела серебристую нить между горных гряд... Раскинувшиеся внизу глубокие зеленеющие долины, разделённые скалистыми громадами, смотрелись великолепно. Вёрст через десять после Кистинского хребта, окружённого множеством массивных ветвистых узких кряжей, впереди, на севере, по правому берегу Меши-хи наконец-то показался аул Джарие. По круче холма лепились маленькие сакли, укрытые лесом и горами; напротив, по склону простирались пастбища, где пастухи со сторожевыми собаками пасли стада коров и овец.

По преданию, прославленная царица Грузии Тамара, не раз гостившая в Чечне у своего союзника и тайного поклонника - терлоевского князя Берг-Бяччи, основным делом своей жизни считала распространение христианства по всей земле и часто отправляла священников к соседям за хребет. Проповедь их принесла плоды в Чечне, - и некоторые вайнахи, к неудовольствию местных жрецов, начали отступать от отеческих традиций. В Нахорустах, Комалхи, да и в самой Цайн-Пхьеде, от самых дней основания посвящённой богу Цу, тайно собирались для совместной молитвы горсточки новообращённых христиан.

В одном из селений Мелхисты местные жители, под влиянием приходящих из Грузии миссионеров, не только в большинстве своём пожелали перейти в христианскую веру, но даже выстроили себе из камня скромную керстнеха арда. Из-за церкви село получило название Джарие, а протекавший неподалёку от него источник - Джарие-Хьостуй. Он стал на долгие годы источником волнения и досады для достопочтенного Элгура, его непреходящей головной болью: обычно там совершалось крещение оглашенных, чьи ряды постепенно умножались...

Путь кряжистый в страну мечты лежит,
Что стелется вокруг благих вершин...
И тот, кто не свернёт с сего пути,
Он счастье в мире сможет обрести
И вступит в рай – наследник он и сын.

На горизонте показались тянущиеся к небу кистинские башни, оживившие массивы гор новыми красками. Эти башни были увенчаны изящными навершиями в виде небольших пирамид, а иные – плоской площадкой вместо крыши, и являлись истинным украшением той местности. В розовых тонах зари они смотрелись словно сказочные шахматные фигуры, выточенные из белоснежной кости. Под лучами восходящего солнца башни эти, обманчиво хрупкие с виду, мерцали нежным серебром, а крытые балкончики, словно вырезанные из голубовато-льдистого жемчуга, с четырёх сторон охватывающие их высокие стены, создавали впечатление защиты и уюта. На фоне башен виднелись высокие горные вершины, покрытые снегом, а под ними простирались бескрайние просторы леса.

Спешившись на перевале, который находился выше Джарие, Торола повёл коней вниз в глубокую долину Меши-хи, где текла река с тем же именем. Путь был долог и утомителен, но прелесть окружающей природы не давала скучать. Когда пховец проходил дальше по узкой тропе вдоль реки, дорогу ему перебежал бесстрашный зайчонок и, не обращая больше никакого внимания на путника, быстро скрылся в густом лесу, который покрывал крутой склон берега почти до самой вершины.

Лес представлял собой маленький дивный мир. Его неповторимая атмосфера очаровывала, стоило только на мгновение остановиться и вглядеться. Всё вокруг было живым, и дух захватывало от таинственности. Торола слушал плеск протекавшей неподалёку реки, шелест трав под конскими копытами, свист ветра в листьях и птичье ликование, наполнявшее воздух. После долгой зимы, когда всё было тихо и безмолвно, наконец настало время птиц. Легкокрылые создания порхали, перелетая с дерева на дерево, и радовали глаз. Меж ветвей пару раз мелькнул хвост то ли белки, то ли маленькой куницы. Поодаль, в глубине леса пховец заметил пробиравшуюся сквозь заросли лису...

Ветви деревьев скрещивались над головой Торолы, создавая своеобразный свод. Он был таким густым, что свет едва мог пробиться сквозь листву и сливался с нею. Запахи распускающихся весенних цветов и свежей земли, покрытой густым слоем мха и лишайников - всё пронизывало душу особым трепетом, радостью и волнением. Тихие тропинки манили в лес, переплетались с полянами, по пути сквозь которые можно было наслаждаться свежим воздухом и погружаться в удивительную атмосферу.

«Я, похоже, в страну кукушек угодил!» - усмехнулся про себя Торола. Белый конь продвигался вперёд уверенной поступью, неся всадника через лес. В шелковистую гриву его упали сверху с ветки и запутались два любопытных светлячка...

Чкаре, своему белоснежному любимцу, Торола уделял всё же большее внимание, чем другому коню. Стараясь разгрузить его в трудных переходах, дать отдых на привале чуть дольше, чем чёрному скакуну, он невольно выказывал особенную заботу о своём друге. Вот и здесь он решил немного побаловать Чкару, позволив ему на свободе попастись на свежей траве, и, пересев на Раши, направил его вверх по холму, туда, где ещё сгущались извивы утреннего тумана...

Словно бы сама любуясь своей холодной чистой красотой, текла вдоль горных троп Меши-хи, и небесные оттенки переливались на её поверхности, так что Тороле представлялось, будто там небо и земля соединяются в единое целое. С мелодичным плеском волн смешивались птичьи голоса. Вокруг лились трели дроздов, пение соловьёв и щебетание весёлых ласточек...

Весенний пейзаж в горах Кавказа - зрелище поистине пленительное... Словно тёплый целебный настой, проливало свой свет солнце на зелёный шёлк полей, за долгие зимние месяцы истомившихся в узах под тяжким льдом и снегом. В воздухе витала свежесть и лесные ароматы, дарившие ощущение лёгкости и свободы. Жестом танца простёрли деревья объятия тонких рук к прозрачному ярко-голубому небу, с плеч их радостными трелями заливался птичий хор, - и, напевая подхваченный от них мотив, ехал верхом из родного Шатили в Цайн-Пхьеду молодой джигит Тариэл Чинчараули, по прозвищу Жаворонок. Не меньше птиц любил петь Торола, и голос его оживлял лесную дорогу...

У гор, холмов, полей и трав,
У каждой речки и долины
Есть дух, что их хранит устав,
Как пестун - княжеского сына.

Гора, как великан средь туч,
Ввысь над равниною стремится,
И первой встретит солнца луч,
И примет песню ветра с птицей.

Несётся мимо скал река,
Течёт мимо песчаных бродов,
И омывают берега
Живой мечты цветные воды.

Манит природа красотой,
В ней - силы жизни неизвестной,
И счастлив всадник молодой,
Что мир открыт ему чудесный.

Духов земли незримый лик,
Те силы, скрытые повсюду,
Их речи строгие, их крик, -
Пока подвластен мне язык, -
Я в своих песнях славить буду.

Вдруг он почувствовал, что кто-то следит за ним, и оглянулся. На его глазах небольшое стадо забавных пятнистых ланей стремительно вынеслось на склон напротив, по той стороне оврага. Весенние ливни привели к разливу быстротечных горных рек, и возможно, лани как раз торопились к берегу напиться воды. Одна из них, отделившись от своих сестёр, притаилась в зарослях ясменника и оттуда робко наблюдала за чёрным конём и его всадником.

Туман постепенно рассеивался, и неожиданно Торола обнаружил, что на соседней горе за кустом ясменника вместо золотисто-белой лани стоит рыжеволосая девушка в длинной белой рубашке. Она замерла, словно изваяние, с охапкой трав в руках... Грациозное видение было неотделимой частью той природы, которую он созерцал во время своего путешествия.

Пховцы сызмальства проникаются до самых сокровенных глубин влиянием мистики, сочетая в себе дикий дух и таинственное восприятие мира. В глазах их сверкает огонь страсти к загадкам, и они шагают по дорогам, ведущим к божествам и прочим необъяснимым явлениям. Смело они проникают в области, где разум колеблется, а сердце начинает биться сильнее, ощущая волнение перед неизведанным. Их души, пронизанные тайнами ночного неба, открывают перед ними пути к самым глубинам древних мистерий. Неутомимые исследователи мрака, не побоявшись риска, они часто вступают в общение с богами... Это не означает, что пховцы ведут себя необдуманно или безрассудно, - просто они обладают особым чутьём к потустороннему и могут совершать действия, которые кажутся остальным людям непонятными или даже опасными. Они будто живут в другом измерении, где логика обретает новое значение, а опасности приобретают совершенно иную окраску.

Даже благодатное дуновение учения Христова, осенив краем святого крыла доблестные пховские души, не смогло окончательно искоренить в них привязанность к некоторым давним языческим обычаям. Можно было бы сказать даже, что среди этого народа сложилась своя собственная, особенная религиозная иерархия. Они веруют во Христа, Богоматерь, архангела Михаила и «ангелов обилия», но по-прежнему признают и свои божества - Иахсари, Квириа, Пиркуши, и даже ангелы в их представлении стали духами-покровителями мест, дел и явлений, - лесов, полей, дома и всего, что окружает: Дид-гори, Горис-ангелози, Мухис-ангелози... Именно богов считают пховцы повелителями своей страны, а себя – их верными слугами. Кроме того, пховцы поклоняются ещё маленькому богу, большому богу, богу душ, богу запада и богу востока... Что же странного встретить однажды средь бела дня в росистых травах одного из миндорт убани - хранителей видимого мира?! - Торола был готов к новым открытиям в путешествии по этой удивительной земле, где непредсказуемые силы стихий могут повернуть ход событий в совершенно неожиданном направлении.

Девушка несколько минут простояла, не сводя глаз со всадника и коня, застыв среди высоких стеблей ясменника почти вровень с её ростом. Бледные трепетные пальцы рассеянно гладили травинки из охапки, прижатой к груди. Снежная ткань одежды сливалась с белыми соцветиями куста, и разметавшиеся пряди золотых волос словно ложились нимбом в солнечных лучах, теряясь в зелени кустов и деревьев... Внезапно она выронила собранные ею травы, закрыв лицо руками, стала медленно отступать назад - и, резко развернувшись, быстрее ветра исчезла в густых зарослях. Вспугнутая лань пустилась в бегство от охотника...

Певец зачарованно посмотрелвслед девушке и понял, что был то лесной дух, - Али? – Дали? – Мзетунахави? - а он сам только чтостал свидетелем чуда. Сплетаясь с таинствами леса и скрытой жизнью природы, слова,что пропел наш герой, приобретали новые смыслы, новые оттенки цвета и новоедыхание.»

ПРИМЕЧАНИЯ:

Квиткири (груз. კვიტკირი) - трёх-четырёхэтажные строения в Хевсуретии, нижний этаж которых делали из плоских валунов и многослойного песчаника на известковом растворе (отсюда и название жилища этого типа "квиткири", т. е. «камень-известь»), а верхние этажи строили из кирпича.

На заре христианства в Хевсуретии древние святилища называли "джвари" (от груз. ჯვარი – «крест»). Их воспринимали как место пребывания Ангелов и святынь. Джвари - полисемантический термин, одинаково означа­ющий, во-первых, обитающее там божество или святого (так могли называться и покровители христианских церквей - Св. Троица, Архангел Михаил, Богородица, св. Георгий), во-вторых, святилище этого покровителя и, в-третьих, - собственно крест.

Хевисбери (груз. ხევისბერი; букв. - "старейшина ущелья") – религиозный, светский и военный глава хевсурской общины, пожилой человек, ведущий монашеский образ жизни. Хевисбери выполнял различные ритуалы и церемонии и руководил приготовлением священного пива. Исторически грузинские патриархальные общины горцев пользовались определённой автономией и не интегрировались в феодальную систему. Они избирали свой собственный совет старейшин и лидеров (хевисбери), который выполнял функции судьи, священника и военного лидера и подчинялся только грузинским монархам. Хевисбери стоял гораздо выше, чем любой священник или власть имущий, который руководил духовными, ритуальными и нравственными делами гор. Он избирался своими сверстниками не на основании возраста или богатства, а за свои более глубокие качества (особые ритуальные, мифологические и эзотерические знания, унаследованные им от его предков). Иногда его должность давалась ему во снах. Он решал все вопросы права, председательствовал на праздниках и священных церемониях; он один подходил к святилищу и совершал жертвоприношение, принося мир умершим и умиротворяя божество.

Луди (груз. ლუდი) - ритуальное пиво, употребляемое на хевсурских праздниках

Будчула (груз. ბუდჩულა) – одножерновная хевсурская мельница

Раши (груз. რაში) – волшебный крылатый конь. Существует три типа раши: сухопутные раши хорошо расположены к героям и людям и могут предвидеть будущее; морские раши более враждебны, но могут увести людей на дно моря, в то время как считалось, что их молоко излечивает многие болезни; и небесные раши имеют крылья и могут дышать огнём, их трудно подчинить, но они верны своим владельцам.

Несколько временных циклов в году по нахскому календарю не входят в рамки одного определённого месяца. Имеется в виду период времени после зимнего и летнего солнцестояний, характеризующихся наиболее низкой и высокой температурами года. Периоды эти, по древнему нахскому исчислению, начинаются по истечении 25 дней после солнцестояний и называются зимней и летней чиллами. «Чилла» по-персидски означает «сорок», следовательно, и количество дней чиллы равняется сорока. После несложных расчётов мы узнаём время начала и завершения зимней и летней чилл. Итак:
Начало зимней чиллы: 22 декабря + 25 дней = 17 января
Конец зимней чиллы: 17 января + 40 дней = 27 февраля
Начало летней чиллы: 22 июня + 25 дней = 17 июля
Конец летней чиллы: 17 июля + 40 дней = 27 августа
По окончании зимней и летней чилл, зима и лето длятся ещё по 25 дней.

Каратис-джвари - одно из имён хевсурского божества Копала (груз. კოპალა), а также название святилища на вершине горы Карати, в Ликокском ущелье. Совместно с Иахсари боролся против дэвов и одолевал их. В некоторых вариантах мифа Копала сливается с Иахсари в один персонаж или выступает как двойник последнего. По хевсурским поверьям, поклонение Каратис-джвари спасает утопающих, попавших под снежную лавину и нуждающихся. С ним также связывается излечение околдованных и душевнобольных.

Пандури (груз. ფანდური) - грузинский народный трёхструнный щипковый музыкальный инструмент типа лютни. Наиболее популярный народный музыкальный инструмент в восточной Грузии. Самое раннее упоминание о пандури встречается в произведении автора 5-го века Евсевия Александрийского. В средневековых рукописях можно найти изображения этого инструмента. Корпус инструмента деревянный, долблёный, грушевидной формы, цельный, тыльная сторона инструмента украшена резьбой. Орнамент инструмента очень изящен, в нём отражены архитектурные мотивы, растительные узоры, характерные для местного колорита различных регионов Грузии. Для изготовления пандури используются сосна или ель, струны у этого инструмента жильные. Играют на пандури в основном мужчины. В его сопровождении поют эпические, шуточные, любовные, а в горных районах - героические песни. Это основной инструмент для сольного исполнения и аккомпанемента, без него не обходится не одно веселье, именно поэтому эти инструменты сохранились до сегодняшнего дня.

Араки (груз. არაყი) - кустарный алкогольный напиток, разновидность ячменной или ржаной водки. В Хевсуретии нет виноградников, и поэтому там нет культуры вина, как в долинной Грузии.

Саикио (груз. მინდორთუბანი) – «страна душ», т. е. рай

Тетри-Гиорги (груз. თეთრი გიორგი - «Белый Георгий»), или Мтоваре (груз. მთოვარე) - мужское божество луны, покровительствовал войнам и любому ремеслу. Считалось, что живёт он где-то в ледниках в роскошном замке. Всадник, охотящийся на диких зверей, покровитель земледелия, повелитель небесного огня и грома, который своей ежегодной смертью и воскресением олицетворял ежегодное угасание и возрождение природы. Тетри-Гиорги дружил с Иахсари, и вместе они выступали против врагов (дэвов, каджей, эшмаков). Тело Гиорги было расчленено Богом на 360 частей, и в местах, где были разбросаны эти части, воздвигнуты церкви. Во многих исторических источниках зафиксировано представление о жертвенных животных, якобы добровольно приходящих в святилища, посвящённые Гиорги, на заклание; первоначально в святилища приходил олень (лань, тур), но после осквернения его женщинами, отведавшими жертвенного мяса, Гиорги заменил оленя быком. Существовали общины девушек, посвящавших себя Белому Георгию и именовавшихся «невестами Тетри-Гиорги». Праздник Белого Георгия (Тетригиоргоба) раньше отмечался ежегодно 14 августа, когда множество паломников присутствовали на ночном торжестве.

Щитовая гора (Хьалакана, от вайн. «хъалика» – «щит») – гора с пологим склоном и маленькой речкой, левым притоком Аргуна, разделяющая хевсурское село Шатили и чеченский аул Джарие.

керстнеха арда (чеч.) - христианский храм

Джарие (чеч. Ж1аре, возможно, от груз. Джварие) – «Крестовое» или «Храмовое»

Джарие-Хьостуй (чеч.) - Крестовый родник

Страна кукушек, Гугулебис квекана (груз. გუგულების ქვეყანა) - мифическая страна из хевсурских легенд, откуда приходит весна. Её приводит одноглазая кукушка (наличие только одного глаза - характерный признак солярных божеств).

"ангелы обилия" - хевсуры так называли апостолов Петра и Павла

Иахсари (груз. ლახცარი) – воинственное божество из числа локальных общинных божеств хвтисшвили (детей верховного бога Гмерти). В его имени чётко проступает аланизм «ахсар» (что означает «отвага», «доблесть»). Иахсари был муж необыкновенной красоты, могучего телосложения и обладал великой силой. Он мстил за зло, боролся с несправедливостью и насилием, покровительствовал нуждающимся в помощи, считаясь заступником всех обиженных и угнетённых. Небесный посланец, спускающийся в виде столпа или креста. Первоначально ему поклонялись в Хевсуретии, но позднее его культ распространился и на другие горные регионы. По легенде, хевсуры и пшавы, притесняемые злыми чудовищами-дэвами, обратились к Гмерти за помощью. Чтобы выявить предводителя в войне с дэвами, были проведены состязания, на которых победили Иахсари и другой хвтисшвили – Копала, которые и возглавили поход. Разгромив дэвов, братья убили их великанов Музу и Бегелу, после чего дэвы навсегда убрались с гор.

Квириа (груз. კვირია) - божество грузинской мифологии. По представлениям горцев восточной Грузии, Квириа - предводитель хвтисшвили, посредник между верховным богом и людьми, вершитель суда. У горцев западной Грузии Квириа - мужское божество плодоносящих сил природы. В ряде песнопений Квириа выступает также как высшее божество, ведающее небом и небесной водой. Гимн Квириа пели во время засухи, чтобы вызвать дождь. Ему также молились во время приближения бури.

Пиркуши (груз. პირქუში - «мрачноликий») - божественный кузнец. Эпитет «огнепламенный» указывает на связь Пиркуши с хтоническими силами (дэвами, каджами и т. п.). Был захвачен в плен дэвами, для которых ковал тяжёлое оружие и прекрасные сосуды из золота и серебра. Из плена Пиркуши выручает Иахсари с условием изготовить ему огромный колокол. Пиркуши приписывается изготовление чаш, кубков, пивоваренных чанов и других предметов. Святилища Пиркуши и сегодня есть в Хевсуретии.

Дид-гори (груз. დიდგორი - «Большая Гора») – малое хевсурское божество.

Горис-ангелози (груз. ღორის ანგელოზი - «Ангел гор») – глубоко почитаемое хевсурское божество, ангел рода

Мухис-ангелози (груз. მუხიზ ანგელოზი - «Ангел дуба») – малое хевсурское божество

Миндорт убани (груз. მინდორთ უბანი - «страж полей») / Миндорт Батони (груз. მინდორთ ბატონი - «господин полей») - хранитель природы, божество долин, полей и диких цветов. Люди должны спрашивать его разрешения, прежде чем исследовать или пытаться возделывать плодородные земли, составляющие его владения.

Али (груз. ალი) - в грузинской мифологии злые духи, вредящие роженицам, новорождённым, одиноким путникам и другим людям. Али могли быть как мужского, так и женского пола. Согласно поверьям, али живут в лесу, в скалах, в развалинах, забираются в конюшни, иногда заманивают жертву, которой являются в виде близкого родственника, в воду. Женщины-али наделены теми же функциями, но обладают меньшей физической силой, иногда выступают в роли богини Дали и, подобно ей, представляются в виде красивой златовласой женщины в белом платье. Али становится верным слугой человека, который отрежет у него волосы и когти. Злым чарам али противостоит «заговор от али» или имя святого Георгия.

Дали (груз. დალი) - в грузинской мифологии, одна из древнейших божеств, богиня охоты, покровительница диких зверей и птиц. Обитает в неприступных скалах, откуда свисают её золотые кудри. Она – оборотень и может являться в виде животного, птицы или женщины. Дали покровительствовала охотникам и, как римская Диана, имела сложный характер. Если охотник заслужил уважение Дали, то у него всегда была дичь. А разгневавшие её мужчины часто гнались за добычей по узким тропинкам скал и больше не возвращались. Избранному Дали охотнику, разделившему с ней любовь, она помогает в охоте и покровительствует ему, но до тех пор, пока он скрывает это. Тот же, кто раскроет эту тайну, неминуемо погибнет, как погиб Дарджелани, отец известного мифического персонажа, героя Амирани.

Мзетунахави (груз. მზეთუნახავი - «не виданная солнцем») - в грузинской мифологии и фольклоре, златокудрая красавица-богиня, чудесно рождающаяся из растений. Мзетунахави добра и прозорлива. Она заперта в неприступной крепости за девятью горами или за семью замками; герой, чтобы добыть её, должен выполнить непосильное задание или отгадать её загадки. Мзетунахави посредством волшебных предметов помогает герою. Часто она околдована злыми силами и превращена в лань, голубя или змею. После уничтожения злого существа, заколдовавшего её, Мзетунахави благодаря магическим словам или действиям обретает свой прежний облик, возвращает себе красоту и выходит замуж за героя. Культ Мзетунахави иногда соприкасается с культом Дали, покровительницей зверей.

Глава 14
ПХОВСКАЯ ЮНОСТЬ

«Дыхание прохладного ветерка порхало под сводом деревьев, окутывая долину веянием распускающихся цветов. По бархатным чёрным пятнам обнажённых осыпей, высвободившихся из-под покровов снега, яркими самоцветами рассыпались цветы колокольчиков, блестевшие на тёмном фоне, точно звёзды в ночи. Вокруг пели и играли многочисленные ручьи, наполняя бескрайнее пространство музыкой, - и каждая нота, таившаяся в ней, сверкала гранями, словно крошечный алмаз. Сквозь зелёный купол листвы просачивалось солнце, отбрасывая тени на землю и осветляя лесные травы, а небесное полотно над головой, по которому изредка проплывали облака, было глубокого, бесконечно синего цвета и наполняло душу чистотой, - как взгляд незабываемых глаз Цисии...

Вечерами в Шатили, когда солнце начинало склоняться к закату над селом, окрашивая небо в оттенки старинного золота, и горы медленно погружались в прохладу и безмятежность, молодой пховец сидел на кровле своего скромного жилища и наигрывал на пандури. Проворные пальцы скользили по струнам, сплетая проникновенный мотив, пронизанный духом этой древней местности, который струился без усилий и казался простым, будто родился сам собой в объятиях вечерней тишины.

В то время он выступал уже на многих праздниках, и был желанным гостем везде, где исполнял песни собственного сочинения под мелодичный струнный звон... Люди издалека, со всех уголков, приходили послушать игру его и пение. Музыка и голос завораживали сердца слушателей, принося им умиротворение и отраду, и переплетались с неповторимой ночной атмосферой, - словно бы сами звёзды, мерцающие на небосклоне, выткали ему эту паутину из нот.

За это искусство и прозвал народ певца Торолой – Жаворонком, переиначив на свой лад распространённое в те времена имя Тариэл, данное в честь героя всем известной поэмы Руставели.

От сотворения мира ещё ни одно гулянье не обошлось без музыканта. - Однажды, в день Квелиери, отправившись верхом в Муцо с приятелем Имедой, он впервые увидел Цисию, когда та танцевала, напевая шуточную песню на крыше одного из домов.
В косых лучах рассвета, скользящих к ним с горных вершин, соседки её и подруги - три сестры Манана, Маквала и Эндзела, - хлопали в ладоши ей в такт, а четвёртая, Пиримзэ, кое-как подстраивалась в ритм, бренча на стареньком, надтреснутом инструменте, - у Торолы просто уши заложило от такого издевательства над пандури:

"Коль поднимешься в Хахмати, к тем сестрицам загляни!
От Каджети до Джалети строят мостики они.
Кто пройдёт огонь и воду, солнце тот захватит в плен
С Ашекали, Самдзимари и Симэн..."

Отовсюду слышались шутки и смех, напролом дребезжали разбитые струны, и в такт им позвякивали монеты застёгнутой до верхнего края параги юной певицы.

Та просто наслаждалась жизнью и праздником, как ребёнок. Играя лучами, сияли её ясные очи, а голос звенел, словно цис зареби... Девичью головку обвивала длинная узкая льняная лента, вся расшитая крестообразными узорами, унизанная красным бисером и перламутровыми пуговицами. Из-под неё выбивались мелко заплетённые косы, аккуратно уложенные кольцом вокруг лба. В новом синем (под цвет глаз!) платье, вышитом белым бисером, прыгала она, точно резвая козочка.

На соседних крышах и внизу на улицах - везде толпились люди, они веселились и подпевали. Цисия, как яркое средоточие счастья, притягивала взгляды, многие любовались её живостью и непосредственностью. Она привлекала к себе внимание всех, раскрывая свою свежесть, словно цветок, только что распустившийся под лучами утреннего солнца.

Торола тоже сразу обратил на неё внимание. Почему-то он тогда решил тогда заговорить с нею, не мог пройти мимо... Он отметил, как непринуждённо она держалась, каждый жест её дышал природным изяществом и джиши. Юноша почувствовал, что сердце его забилось быстрее. Вдруг их взгляды пересеклись, - возможно, это был знак того, что и она ощутила нечто особенное, возникшее между ними?! – и в ликующем изумлении он порывисто махнул рукой, сделав знак Имеде...

Перекинув пандури на ремне через плечо и улыбаясь, Торола направился прямо к Цисии и смело обратился к ней:
- Привет тебе, чудная певица! Перед тобой Тариэл, величайший твой почитатель.

Цисия в ответ на встречу нежно рассмеялась, словно весёлая птица, нашедшая своего спутника.
- Добро пожаловать, шатильский Жаворонок! - отвечала ему она, пританцовывая на месте. Голос её звучал как пение ручейка. - Радостно приветствую тебя! Ах, сколько же сегодня слетелось почитателей на все кровли!.. Я сразу поняла, что это ты, - от многих слышала о тебе... - когда лицо её расцветало беззаботной улыбкой, на загорелых щеках появлялись ямочки. - Кстати, меня зовут Цисией!

Она была полна обаяния, и Торола был пленён её непорочной красотой. Все движения Цисии, стройная её фигура, милое лицо источали чистое пламя. Живой, как огонь, нрав только придавал ей прелести во мнении Торолы... И глаза её были густо-синими, как горечавки...
О, горный цветок с небесными лепестками! - в тот миг ум Торолы словно потерял дорогу, и он лишь мог восхищённо любоваться ею, как чудом, сотворённым самой природой.

- У тебя исключительный дар сопровождать песни танцем, - рисовался он перед ней. - Бродил я в поисках вдохновения, - а теперь, когда мне встретилась ты, песни мои будут лишь о твоей несравненной красоте.
- Вот-вот, Жаворонок, подари нам сегодня новую песню! - воскликнул тут кто-то из толпы. - Говоришь, ты искал вдохновение, - кажется нам, или наконец оно уже нашлось?!

На миг замер Торола – и зазвенели под рукой чуткие струны, а взор певца ясно говорил каждому о его готовности сражаться ради любви... В тот день весь мир, казалось, действительно стал для него музыкой, а Цисия – вдохновением.

Как пховская юность легка, светла,
И песни просты у нас, -
Ты с неба в сердце моё сошла
И сотни пленила глаз!

Лучистей солнца средь бела дня
И ярче зарниц в ночи,
Улыбки свет озарил, маня, -
Лечу я на жар свечи.

С небес зажжённое колесо
Нисходит на землю вдруг;
Танцуйте, люди, - кружится всё,
И хати пришли в наш круг!

Со всех сторон раздался оживлённый гул; требуя продолжения, публика загомонила, - и вместе с ними хлопала и смеялась прелестная Цисия. Она нисколько не терялась:
- Да уж, такова участь всех певцов и музыкантов! В любое время дня и ночи, хочешь ты того или нет, тебя всегда ждут слушатели, - Цисия тряхнула головой, и густые волосы её разлетелись по плечам. - А пока можешь присоединиться к нашим танцам!
- Славно ты сказала, Цисия, - с загоревшимися глазами молвил Торола, - так что позволь ответить тебе танцем за твою милость к песне! – Передав своё пандури Имеде, он подошёл ближе к девушке и протянул руку, жестом приглашая её в круг.
- Ну, если и вправду ты сможешь удивить меня сегодня... – испытующе взглянув на него исподлобья, проговорила Цисия, кокетливо принимая его руку в свою.
- Кружитесь, пташки! - раздались голоса из народа, - пусть свет весны разливается вокруг!

Так, под звуки музыки и смех толпы, Торола и Цисия начали свой первый танец, свободно отдавшись расцветающей радости и веселью. Имеда же стоял, не шелохнувшись с места, словно к земле прирос, мрачным взором созерцая их обоих...

На том народном гулянье царила атмосфера абсолютного чуда. Каждый перекрёсток был освещён пылающими кострами и к ним собирались в оживлённые круги танцоры; повсюду, куда ни глянь, разгорались пляски и затевались хороводы; тут и там сквозь звучные мелодии уличных музыкантов слышалось пение, смешиваясь с жаркими возгласами лихорадочно возбуждённой толпы. Воздух был пропитан горячими сладкими ароматами свежевыпеченной кады, разносившимися окрест из распахнутых настежь ставней... Жители Муцо высыпали из своих домов и заполнили улицу и перекликались, смеясь, болтая и тепло приветствуя друг друга.

На просторном пустыре за селом разыгрался захватывающий кулачный бой. Бойцы разделились на две противоборствующие команды, и завязалось столкновение железных кулаков. Словесная перепалка унипхито, поощряемых одобрительными криками и гиканьем взрослых, скоро перешла в драку; за ними бросилась в ожесточённый бой молодёжь; затем схватку возглавили присоединившиеся к ним мужчины, привнеся в бой свою храбрость и опыт; и, наконец, в шароварах и рубахах с закатанными рукавами, открывавшими мускулистые плечи, с обеих сторон выступили признанные силачи, чья стать и решимость были видны в каждом движении.

А вот известный многим гордый удалец Мгелика Шетекаури неожиданно ворвался галопом в сонм остальных наездников! Видный и рослый, он уверенно и невозмутимо гарцевал на своём огромном коне, искусно лавируя меж другими всадниками, ошеломлёнными его внезапным вторжением. Те немедленно попытались дать герою отпор и осыпали его шквалом палочных ударов, но отвага и подлинное мастерство Мгелики позволяли ему уворачиваться от каждого нападения, будто он предвидел все действия соперников заранее. Все манёвры Мгелики приводили в невероятный восторг свидетелей, буквально потерявших дар речи.

Однако истинной «изюминкой» праздника была берикаоба - феерическое представление с масками из шерсти и пёстрых лоскутков. Ряженые-берики – несколько молодых мужчин в масках, натянув на себя войлочные шапки, вывороченные наизнанку гуданури и козьи шкуры мехом наружу, вымазав лица сажей, с первыми проблесками солнца отправились на обход по дворам и, стучась в каждую дверь, настойчиво требовали дани - вина, мёда, мяса и других яств, которые обязаны были предоставить им щедрые хозяева. Они пели и приплясывали, подражая четвероногим. Каждый из участников действа воплощал особый образ и вобрал в себя дух своего животного, бесподобно передавая его характерные черты.

Все персонажи предстали перед зрителями в замысловатом хороводе, передававшем естественные движения различных зверей... По Муцо пружинистой походкой важно прогуливались надменные тигры, с таким видом, будто каждый из них владел этим селением; бестолково раскачивались ленивые, будто не очнувшиеся ещё от зимней спячки, неуклюжие медведи; бесстрашно топали, проталкиваясь через толпу, дюжие кабаны; хитро крались утончённые лисы, которым нет равных в искусстве интриги; грациозно, словно живые ленты, извивались скользкие змеи; и, конечно же, бойко скакали, высоко задирая ноги, игривые козлы! , разноцветными лентами и звонкими колокольчиками...

Шествие это сопровождалось игрой на пандури, чунири и диплипито. Толпа рукоплескала, очарованная яркими масками, затейливыми нарядами и оригинальным зрелищем, развернувшимся у неё на глазах...
К вечеру празднество завершилось продолжительной пирушкой всех присутствовавших в доме одного из жителей села, куда забавные берики с великим торжеством снесли всю провизию, собранную ими за день.

* * *

На поле, залитом ярким солнцем, разыгрывалась драма гордости и мужества. Началась парикаоба - возвышенное и чарующее искусство, свидетельство доблести, достоинства и страсти, имени которого нет равных, которое будет вдохновлять бойцов и зрителей ещё много поколений!

Мастера парикаобы воплощали в себе древние традиции и глубокую философию. Сквозь каждый удар, каждое движение их тел ощущалась связь с прошлыми веками, с воинами, чьи имена затерялись в песках времени. Взмахи клинков казались танцем душ, повествующем об истории битв и подвигов. Чередующиеся моменты накала и гармонии создавали неповторимый ритм этого искусства, песнь, пленяющую сердца. Зрители не могли оторвать взгляд от захватывающей сцены, погружаясь в мир парикаобы, дыхание их замирало. Это было не просто поединок, это было зеркало, в котором каждый мог увидеть свои мечты и страхи. Атмосфера напряжения и волнения витала в воздухе, словно невидимые нити, соединяющие всех присутствующих. Крепость и грация, разум и интуиция - всё это складывалось в гармоничный образ парикаобы. Каждый удар был верным, как рифма в поэзии, каждое движение - выразительным, как аккорд в музыке. Это было творчество, рождённое исступлением и самоотдачей, и оно оставалось живым в сердцах как бойцов, так и зрителей. Парикаоба не только объединяла прошлое и настоящее, но и строила мост к будущему. Молодое поколение смотрело на это искусство с глубоким уважением и жаждой усвоить его тайны. В каждом движении бойцов просматривались решительность и вдохновение, передающие всю палитру эмоций этого великого искусства.

Парикаоба - грандиозное явление, запечатлевшее в себе дух времени и национальную идентичность. С каждым ударом меча она напоминала пховцам о их истории, о их корнях и ценностях. Она покоряла их сердца, даря воодушевление и силу, чтобы они могли смело шагать вперёд, создавая свои собственные легенды и подвиги, достойные продолжения этой великой эпопеи...

Народ, сидевший и стоявший вокруг, оживился при звуках барабанов. В центре поля, словно окружённые сумрачным ореолом, стояли два соперника, готовые вступить в фехтовально-поэтический поединок и продемонстрировать свои навыки в эпичном сражении. Казалось, будто время застыло на месте в ожидании их противостояния...

Первого бойца звали Бердия Дайаури. Это имя было известно далеко за пределами села Муцо, а каждый его бой собирал огромную аудиторию. Он был известен скоростью боя и своими акробатическими прыжками. Опытный мастер и неуязвимый победитель прежних лет, он вызывал трепет среди зрителей своим могучим и харизматичным обликом. Бердия был коренаст, широкоплеч, с короткими рыжеватыми волосами.

- Голова-то круглая, точь-в-точь как у кота! - выкрикнул кто-то из толпы - явно из сочувствующих противнику Бердии. - Поглядите на кота рыжего!

Дайаури недовольно поморщился - кошка у пховцев считалась скверным животным, и сравнение прозвучало оскорбительно.

- Меткость молнии, блистая,
Из руки летит моей, -
Сколько раз у поля ставил
На колени я парней! - выкрикнул Бердия.

Немедленно прозвучал задорный ответ:
- О своей победе громко
Прежде боя ты кричишь, -
Предо мной, небесным громом,
Слаб на деле ты, как мышь!

Всё внимание переключилось тотчас на второго бойца – Тариэла Чинчараули. В отличие от своего соперника, молодой, обаятельный и талантливый Тариэл был одет в свободную одежду, которая позволяла ему легко перемещаться. Он отличался неожиданной тактикой боя и гибкостью движений.

Лучи полуденного солнца разбивались о маленький щит Бердии и огнисто сверкали на его шлеме и массивной кольчуге, а два его длинных меча казались оружием изумительной красоты. Глубоко посаженные серые глаза его излучали храбрость и неистовство.

Бердия взглянул на нового противника с интересом, признавая в нём дерзкий порыв и готовность к сражению. Перед началом битвы воздух над полем был словно заряжён азартом. Каждый из бойцов стремился доказать своё превосходство, но в этом противостоянии играла роль не только физическая сила. Исход боя определяли также интеллект, навыки, а ещё дар манипулировать энергией и управлять ходом сражения.

- Мнишь себя ты меченосцем, -
Брось скорей и меч, и щит!
Стали блеск победоносный
В бегство труса обратит, -
без тени сомнения заявил Бердия.

- От свидетельств дружных наших
Лживый уклоняешь взор, -
Тщетно: я в бою бесстрашен,
Все увидят твой позор! -
не остался в долгу Торола - высокий, тонкий, с растрепавшимися от ветра кудрями цвета воронова крыла. его мерцали лесные блуждающие огоньки. Он, как и Бердия, держал в руках круглый кулачный щит и клинок.

Бердия, живописно размахивая двумя мечами, с улыбкой обратился к Тороле. В его уверенном голосе звучала нотка насмешки:
- Ну что же, Жаворонок, вижу в тебе стремление доказать свою цену! Я, как опытный воин, готов предложить тебе фору. Давай-ка разрешим тебе сражаться двумя мечами?! Я же буду использовать лишь один. Такая жертва с моей стороны позволит тебе хоть немного уравнять наши шансы!

Торола взглянул на Бердию с уважением, но в глазах его мелькнула непримиримая решимость. Он принял предложение и кивнул, подтверждая свою готовность к испытанию. Сравниться с таким боевым ветераном, как Бердия, казалось безумием, - тем не менее, юноша нёс в себе огромное стремление к победе.

Зрители, собравшиеся вокруг, с удовольствием ждали начала поединка, где сойдутся два разных стиля, две яркие индивидуальности. В каждом движении бойцов они видели отражение своих собственных чувств и стремлений и подпрыгивали от нетерпения на своих местах, стараясь не пропустить ни одного изящного выпада, ни одного блестящего удара.
Получив ритуальное благословение от старейшин, бойцы вышли на середину поля. На звук дайры, схватка началась, и публика затаила дыхание!

Бердия ринулся в атаку, размахивая своим клинком с невиданным пылом. Его меч мелькал в воздухе, оставляя за собой световые следы. Но перед ним был Торола, легко уходивший от ударов, как лист, кружащийся в ветре. В своей красной вышитой перанги он вился вокруг Бердии, словно алый вихрь, нанося скорые и безошибочные удары обоими мечами, и в глазах его играли изумрудные светлячки.

Торола двигался по полю с плавностью хищника, жесты его были естественны, словно невесомы, и вдобавок спонтанны, как стихии. Он не стремился прямолинейно атаковать, а скорее дразнил соперника, искусно уклоняясь от его ударов. Торола внимательно изучал стиль и тактику Бердии, выискивая слабые места.

Бердия, стойкий и импульсивный боец, продолжал нападать с яростью молнии. Он наносил сокрушительные удары, стремясь сломить сопротивление противника. Но Торола умело отвечал на каждое нападение своего соперника, словно воплотив в себе чёткость и пластичность. Он маневрировал своими двумя мечами, создавая непредсказуемые удары и защитные барьеры. Зрители были поражены его мастерством и храбростью. С течением времени стало ясно, что Бердия недооценил юного соперника. Торола не только уравнял шансы, но и начал находить уязвимые точки в защите Бердии. С каждым мгновением поединка становилось всё очевиднее, что исход битвы может переломиться в пользу Торолы.

Отточенные движения вызвали ликование в народе - это было шоу настоящих героев! Их поединок был так совершенен, что казалось невозможным определить, кто из двоих возьмёт верх. Скорость и ловкость обоих бойцов были поразительными. Оба исполняли сложнейшие комбинации ударов и защитных действий. Бердия и Торола соперничали, словно два танцора в кругу, создавая восхитительное зрелище. Их динамичность и темперамент пронизывали всё поле. Удары вспыхивали быстрее молнии: резкие выпады, крутые повороты и изысканные блокировки...

Постепенно зрелище становилось всё более острым и впечатляющим. Это был не просто бой, это было целое искусство, воплощённое в движениях. Пируэты и выпады сопровождались звуками столкновения оружия, придававшими мелодичный ритм поединку. В каждом ударе меча звучала душа бойцов, их воля к победе и жажда славы.

Зрители не могли оторвать глаз от захватывающей дух дуэли. Все чувствовали накал и энергию, которые плотно окутывали поле, в то время как поединок достигал своего пика, финальной ноты... Оба бойца показали высший уровень мастерства. Они проявили свою решительность, тонкость и меткость настолько умело, что публика то и дело хлопала, выражая безграничное восхищение.

Наконец, после серии ожесточённых выпадов и уклонений, Бердия и Торола оказались прямо друг перед другом, покрытые потом и с вызывающей улыбкой на лицах. Бойцы застыли на миг, глядя друг другу в глаза. Взгляды их переплелись в безмолвном противостоянии, будто каждый читал мысли соперника, пытаясь предвидеть его следующий шаг. Звенящая, наэлектризованная тишина парила над полем... Всё вокруг замерло, словно природа приостановила ход времени, чтобы не упустить ни мгновения этой великолепной борьбы... Затем, прорвав повисшее в воздухе напряжение, противники нанесли друг другу зеркальные удары...

Но Торола с ловкостью и смекалкой уклонился от меча Бердии и совершил решающий контратакующий удар. Внезапно, после краткого затишья, меч юноши блеснул в его левой руке, как искра, вылетевшая из огня, и нашёл свою цель – он сбил с ног Бердию! Зелёными сполохами блеснула радость во взоре Торолы – впервые за долгое время он сумел обойти защиту Бердии и превзошёл своего достойного соперника. Первенство в этой схватке досталось Тороле. Его умение считывать настроение соперника, предвидеть его движения и адаптироваться к ситуации принесли ему верх над мощной силой Бердии.
Бердия упал на одно колено, признавая поражение...

Зрители взорвались рукоплесканиями и восторженными возгласами признания. Все вокруг отдавали дань потрясающему поединку, который запомнится надолго и вряд ли когда-либо будет забыт. Этот невероятный бой стал символом находчивости, решимости и мастерства юного воина, который не побоялся бросить вызов даже такому знаменитому противнику, как Бердия.

* * *

В тот день Торола проявлял удвоенную храбрость и ловкость в парикаобе, зная, что чудесные синие глаза всюду неотрывно следят за ним. Сколько же песен с тех пор посвятил Жаворонок этим глазам!.. Он сразу же увлёкся Цисией, с первого мгновения, и не отходил от неё весь день, как приворожённый. Это она вдохновила его на подвиги, которые казались недостижимыми.

Влюблённые не расцепляли рук до сумерек. Переглянувшись, они покинули площадь, обещая остаться вместе, пока говорит праздник. К тому времени на небе уже начали собираться первые звёзды, и тонкий лунный серп светил им на пути...

О неразлучной, ни на миг не расстающейся парочке знало отныне четыре окрестных села. И имена их всегда звучали вместе, словно две соловьиных трели.

*   *   *

Весенний вечер окутывал горы дымкой, словно шаль из мягкого шёлка. Вэтот день Муцо снова было оживлено народными играми и музыкой. Закончился пост, и вконце Пасхальной недели загорелся весёлый праздник Квирицховлоба. На сельской площади, у башни, выстроенной из снега, четыре села состязались между собою в игрищах. Собравшийся народ глазел на представления ряженых в потешных масках...

Возле джвари стояли четыре лиственных хижины, убранных тонким цветущим мхом, в честь Квириа, правителя суши, имеющего шатёр, ведающего и небесной водой, и огнём. Вокруг них горстка местных жителей усердно распевала гимны, благодаря божество за спасение от стихий.

Внутри этих укрытий загадочный полумрак создавал особую атмосферу уединения и тайны. В одном из шатров скрывались от любопытной толпы двое - молодой Тариэл из Шатили, прозванный Жаворонком за свои песни, и прекрасная Цисия. Они познакомились лишь пару месяцев назад, но между ними уже вспыхнуло чувство, чистое, как горный родник.

- Цисия, - проговорил Тариэл, и голос его звучал мягко, как шелест листвы над ними, - как ночное небо не может обойтись без звёзд, так я не представляю своей жизни без тебя.

Юноша взял в руки своё пандури и принялся тихо перебирать струны. И в сердце его играли теперь такие же струны, и в музыке его слышались любовь и страсть, которые он испытывал к Цисии, и каждая нота полна была восторга...

- Тариэл... - отвечала ему Цисия, - словно птица запела в лесной глуши. – И я не могу жить без тебя, как цветы не могут жить без солнца.

Они посмотрели друг на друга, взгляды их встретились, и в этой минуте было столько нежности, что сам воздух вокруг казался напоённым сладким ароматом ранней весны... Тариэл осторожно коснулся губ Цисии... Этот поцелуй был как мягкий ветер, приносящий освежающую прохладу после жаркого дня.

- Давай дадим друг другу слово, Цисия, - шёпотом произнес Тариэл, - что каждый год будем встречаться здесь, в нашем шатре...

И Цисия, смотря ему прямо в глаза, подтвердила его слова, и обещание это прозвучало как священный обет, который никто и никогда не сможет нарушить. Сердца их бились в унисон, дыхание смешивалось, и в их мире, наполненном музыкой и любовью, не было уже места для чего-то другого...

* * *

А затем наступили чёрные дни. Тем же летом исчез вдруг отец Тариэла, - отправившись на Андакские пастбища в поисках пропавшей овцы из стада, принадлежавшего великому Гуданскому джвари, он не вернулся. Больше не было от него никаких известий, будто бы вместе с той овцой сгинул навек Датвия Чинчараули с лица земли...

На вершине утёса воссели вороны высоких гор. И затянувшаяся непогода, словно скорбь небес, ниспослала дожди, что смывали отцовские следы... Тариэл, сын исчезнувшего, испытывал на себе всю тяжесть неопределённости.

Омрачилось над селом солнце,
Возгорелись пламенем горы.
Тень незримая пронесётся
По долине вестником горя.

Изольются в плаче любовь и вера.
Помрачнел очаг под крылом невзгоды,
Пошатнулась башня из плиток серых,
Что на извести ты возводил на годы...

Где теперь ты, Датвия? - Плуг покрыт льдом твой,
Родники твои стужа сковала в камень.
Посреди земли одинок дом твой,
Но продлится память твоя веками!

Ты не умер - в сердцах наших упокоен,
Среди нас теперь будешь жить незримо,
Пока горы не рушатся, и доколе
Бегут воды в реке, что струится мимо.

Тариэл был отчаянно несчастен. Когда отец пропал, он ощутил, будто часть его самого была вырвана изнутри. Он искренне любил отца и чувствовал сильную внутреннюю связь с ним. Перед глазами то и дело вставали картины прошлой жизни – вот отец учит его, мальчишку, управляться с мечом и щитом. Тариэл помнил, как отец терпеливо наставлял его, объясняя тонкости работы с оружием, делясь мудростью, накопленной за многие годы...

А вот отец ведёт за собой по пашне двух быков, впряжённых в борону, с корнем выкорчёвывая из земли злостные сорняки - колючий ланцетник и дикую ежевику, и катает их с братом Вепхо по полю на дэдопарцхиса... Тариэл не мог забыть ту радость и удовлетворение, которые он чувствовал, работая рядом с отцом. Их совместный труд создавал особую связь между ними. Каждый момент, проведённый вместе, становился драгоценным воспоминанием. Он хотел сохранить в своей памяти все уроки и наставления, которые получил от него... Каждая деталь, и запахи земли, и звуки ветра – всё напоминало Тариэлу о том, как сильно он скучает по отцу.

Мысль о том, что какой-нибудь враг сейчас, в сию минуту убивает, пытает или оскорбляет его отца, мучила его день и ночь. Сыновний долг, верность и честь были для Тариэла превыше всего. Он считал своей обязанностью разыскать отца любой ценой, - и, дав обет не стричь волос и не брить бороды, пока его не найдёт, ради успеха этих поисков он пожертвовал всем - счастьем, семьёй, домом, покоем, - и три года отсутствовал в Шатили, не предупредив родных, не подавая о себе вестей... Он старался преодолеть свою печаль и находил источник силы в своих воспоминаниях, чтобы идти вперёд и сохранить то, что было дорого его сердцу.

Но, отправляясь странствовать, Тариэл и предполагать не мог, что это станет началом самой тяжёлой полосы в его жизни. Он был уверен, что сможет найти отца довольно быстро, и они вместе вернутся домой уже через несколько месяцев... Поиски же затянулись на годы, и Тариэл погрузился в них целиком, забывая о матери, брате, сестре, доме, - даже нежный облик Цисии постепенно стирался в его снах...

Три года молчало оставленное дома над очагом пандури, три года искал Тариэл отца, оставив всех своих близких и друзей, и делал всё возможное, чтобы его найти. Он был готов идти и дальше, преодолевая все трудности, которые выпадут ему на пути. Он не захотел беспокоить родных и расстраивать их напрасными ожиданиями во время длительных поисков, - поэтому и не предупредил о своих планах, дабы не обременять их лишними хлопотами и переживаниями. К тому же Тариэл был упрям и настаивал на продолжении поисков, не желая сдаваться, - даже когда почти понимал, что шансов найти отца нет. Три года прошло, а он всё безуспешно обходил пховские и кистинские селенья, расспрашивая о судьбе отца...

Осознав наконец, что отец потерян безвозвратно, Тариэл утратил смысл жизни и не мог понять, что же происходит. Ему казалось, что он заблудился в этом огромном мире, он не знал, куда ему двигаться дальше. Он искал отца повсюду, надеясь, что найдёт его живым и невредимым. Но время шло, а следов отца так и не обнаружилось. Эта неясность и беспомощность медленно переросли в глубокую тоску и отчаяние. Воспоминания о совместных моментах с отцом стали мучительными. Он сам не хотел сломаться, прощаясь с надеждой; вдобавок стыдился вернуться домой с пустыми руками после столь долгого отсутствия, и потому решил не сообщать заранее о своём возвращении, - а потом и попросту исчез, погрузившись в свои поиски...

Мать, сестра и младший брат Тариэла были глубоко расстроены его долгимотсутствием без вести. Они переживали за его жизнь и безопасность, погружённыев неведение о его судьбе. Три года - срок очень долгий, за это время моглослучиться всякое. Они боялись, что Тариэл мог тоже погибнуть, навеки пропастьбез следа, тосковали по сыну и брату, терзались болью от разлуки с ним.Исчезновение Тариэла стало для его родных тяжелейшим ударом, а возможная смертьего оказалась бы для них невыносимой утратой. Их мучила неизвестность - куда,следом за отцом, пропал и сам Тариэл? Почему он так долго не даёт о себе знать?Что могло с ним случиться?! - Эти вопросы томили их сердца день и ночь. Они тонадеялись на счастливую весть о его возвращении, то отчаивались, погружаясь вглубокую скорбь...

Переживая за пропавшего, семья Тариэла всё больше отдалялась от соседей, - безединого укора со стороны односельчан, они сами вели себя так, будто бы на нихлегла опала. Чувствуя себя виноватыми в том, что не удержали Тариэла рядом, онисмотрели на его исчезновение как на наказание свыше за их собственнуюоплошность. Вдобавок прежде, живя в родительском доме в Шатили, Тариэл помогалсемье по хозяйству, а без него им становилось всё труднее прокормиться. Долгое егоотсутствие грозило обездолить семью...

Но однажды измученный и обессилевший Тариэл всё же вернулся к ночи в родноесело. Внезапное его возвращение явилось для его семьи и всех знакомыхпотрясением и неожиданностью. В любом случае, несмотря на все возможныеобстоятельства и обиды, оно несло им огромное утешение, облегчение и исцелениемногих душевных ран. Их любовь к сыну и брату и верность ему была крепче любыхразмолвок. Они были очень счастливы, принимая его живым и невредимым после трёхлет разлуки. Сердца их переполнялись радостью...»

ПРИМЕЧАНИЯ:

Квелиери (груз.  ყველიერი) – Масленица, Сыропустная неделя. Название происходит от слова «квели» (груз. ყველი) – «сыр».

Каджети (груз.  ქაჯიეთი) – в грузинской мифологии подземное царство каджей (духов ветра, бурь и войны), страна мёртвых

Джалети (груз. ჯალეთი) – сказочная страна из хевсурских легенд

Между хевсурскими селениями Бисо и Хахмати, одна из молелен местного святилища Хахматис-джвари, именуемая «хели» (груз. ხელი - «рука»), посвящена т. н. «сестрицам хати», добилеби ( დობილები - «названые сёстры») – духам-помощникам божества. По народному поверью, хахматский хати, наречённый именем св. Георгия, привёл из Каджети трёх дев – Самдзимари, Ашекали и Симэн (по другим данным - Мзекали), дочерей демонического царя каджей. «Сестриц» обычно представляют в образе женщин, маленьких детей или животных. Когда кто в чём-либо провинится, тогда хати посылает к ним своих «сестриц», и у виновного переболеют дети.

Парага (груз. პარაგა) – хевсурский женский нагрудник. Воротник рубахи у девушек и молодых женщин до рождения ребёнка носился застёгнутым наглухо. До определённого времени, как отмечали очевидцы, он служил эмблемой женской чести.

Цис зареби (груз. ცის ზარები) – сказочные серебряные колокольчики на небе, поющие ангельские песни

Джиши (груз. ჟიში - «порода», «сорт») – жизненная сила, энергия. У хевсур сохранено чёткое представление о породистости (джиши) человека. Джиши - это отсутствие физических и духовных болезней, выносливость и красота человека. Об отсутствии джиши свидетельствуют заболевания, например, туберкулёз. Джиши определяет нормальную продолжительность жизни, которая в принципе должна равняться 100-120 годам. Одни фамилии считаются более породистыми, чем другие. Нельзя, однако, сказать, что джиши у человека постоянно в течение его жизни: джиши может ослабеть или совсем исчезнуть. Хевсуры считают, что у женщин джиши сильнее, чем у мужчин. Если женщина с сильным джиши выходит замуж за мужчину со слабым джиши (например, у мужа больные почки), то супружество, считается, приводит к тому, что женщина вылечивает мужчину.

Слово "хати" (груз. ხატი - «икона») могло употребляться у хевсур в значениях: 1) святой или божество этого класса; 2) его проявление (в виде образа, предмета, реального или воображаемого животного) и 3) место (храм, святилище, молельня), где ему поклонялись. Здесь имеются в виду хати как крылатые ангелы, «привратники Божии», подчинённые верховному божеству.

В Восточной Грузии к празднованиюМасленицы был приурочен Сахлис-Ангелозоба (груз. საჰლის ანგელოზობა - День хранителя рода). Сахлис Ангелози( სახლის ანგელოზი, букв.: «ангел дома»,«домовой») - в грузинской мифологии божество, покровительствующее семье, вчастности, охраняющее супружеские отношения. Этот праздник считался женским и сраспространением христианства совпал с почитанием Пресвятой Богородицы. Потрадиции в этот день выпекали на золе када ( ქადა) – сладкий сдобный слоёныйпраздничный пирог с начинкой из муки, мёда и зедаше ( ზედაშე) - жертвенного топлёного масла; иногда его начинялисалом и кусками копчёного мяса. Женщины съедали приготовленное угощение в «углуангела» («красном углу»), прося Пречистую Деву о здравии всех членов семьи.

Унипхито (груз. უნიფიტო, буквально – «без штанишек») – мальчики до 12 лет

Берикаоба (груз. ბერიკაობა) – ритуальный праздник ряженых на Масленицу. Связан с культом зооморфного божества плодородия и весеннего пробуждения Берика (груз. ბერიკა), представлявшимся в виде чёрного козла. Участники этого праздника надевали козьи или овечьи шкуры, привязывали себе копыта и рога, а также красили лицо в чёрный цвет или надевали войлочные маски.

Гуданури (груз. გუდანური) - хевсурский овчинный тулуп

Чунири (груз. ჭუნირი) - старинный грузинский смычковый струнный инструмент для аккомпанемента при исполнении песен. Состоит из овального корпуса, шеи и дополнительных деталей. Звук чунири воспроизводился посредством движения смычка по струнам. У хевсурского чунири круглый корпус. При игре музыкант касался струн подушечками пальцев, не доводя их до шеи (из-за чего звуки у чунири флажолетные). Смычок касался всех трёх струн одновременно, так что чунири имел лишь трёхголосное созвучие. Боковые струны инструмента, то есть 1-ая и 3-я, были настроены на 4-ую, но средняя (2-ая) струна была настроена на 3-ю с самой низкой струной, а вторая - с верхней струной. Корпус чунири делался из ели или сосны, шея - из берёзы или дуба, а струны - из конского волоса, что придавало инструменту мягкое и приятное звучание.Чунири хранили в тёплом месте. Часто, особенно в дождливые дни, перед употреблением его разогревали на солнце или у камина, чтобы он издавал более гармоничные звуки. Обычно это делалось потому, что сырость и ветер оказывали определённое влияние на резонансный корпус инструмента и кожу, которая его покрывала. Люди даже могли составлять прогноз погоды по звуку, издаваемому чунири: слабые и неясные звуки были признаками дождливой погоды. Было традицией играть на чунири поздно вечером за день до похорон. Например, один из родственников умершего человека (мужчина) садился на открытом воздухе у костра и играл грустную мелодию. В своей песне (исполняемой тихим голосом) он вспоминал жизнь умершего человека и жизни предков семьи. Большинство песен, исполняемых на чунири, были связаны с печальными событиями. Однако его также использовали на вечеринках, праздниках и свадьбах. На нём исполнялись сольные песни, национальные героические поэмы и танцевальные мелодии. На чунири часто играли вместе с пандури.

Диплипито (груз. დიპლიპიტო) - народный ударный музыкальный инструмент, широко распространённый во всех регионах Грузии. Представляет собой род керамических литавр - два маленьких конусообразных глиняных горшка одинаковой высоты (200-250 мм), но различной ширины (диаметр 90 мм и 170 мм), на горловинах которых натянуты кожаные мембраны (иногда присоединяют 3-ий маленький горшочек). Горшки прикреплены друг к другу ремнём или верёвкой. По мембранам ударяют двумя деревянными палочками, называемыми "козьими ножками". Для усиления звука инструмента горшки подогревают, отчего кожа натягивается и звук становится более звонким. При игре диплипито создаёт ритм песни или танца. На нём играют только мужчины. Часто его объединяют в ансамбль вместе с пандури.

Парикаоба (груз. ფარიკაობა, от хевс. ფარი - «щит») - форма традиционного бескровного фехтования на длинных мечах прангули (груз. ფრანგული - «французский») и со щитом, возникшая в Хевсуретии. Практиковалась мужчинами, по большей части - участниками одной родственной или клановой группы в тренировочно-соревновательных или ритуальных целях.

Дайра (груз. დაირა) – бубен

Перанги (груз. პერანგი) – хевсурская мужская рубаха

Квириа (груз. კვირია) - один из богов в грузинской мифологии. В его честь весной устраивалось празднество Квирицховлоба (груз. კვირიცხოვლობა - «день Господа Животворящего», в христианской традиции – Фомино воскресенье) с ночными бдениями, жертвоприношениями и культовыми пиршествами. Накануне праздника служители святили­ща сооружали четыре т. н. «лист­венных хижины» (патвлис кохи - груз. პატვლის კოჩი) - каркасы четырёх шатров из лиственных де­ревьев. Поднявшиеся в святилище для ночного бдения поселяне приносили с со­бой паласы, которыми перекрывали эти карка­сы. Каждое село располагалось в одном из шатров-хижин, где и проводило ночь, а на следующий день там же устраивались праздничные пиршества. По народному воззрению, сооружение таких шатров-хижин в праздник было издревле установлен­ным обычаем. С вечера субботы в шатрах проводили ночное бдение и в воскре­сенье пополудни праздник заканчивался. В семье, пренебрегшей в это время запретом работы, не обходилось без урона, а тот, кто был непосредственным на­рушителем запрета, терял зрение. Преданный проклятию именем Квириа обяза­тельно погибал. Эпитеты Квириа – каравиани («имеющий шатёр») и хмелт моурави («правитель суши») - связывают это божество с жилищем и земным миром, а также с огнём. Когда Кви­риа карал людей не по велению Гмерти, а бу­дучи сам на них в обиде, из-за того, например, что они не соблюли установленного в честь него праздника, или в чём-либо ином перед ним провинились, тогда он предавал огню их жилища и сено. Стоило прогневить Кви­риа - привратника Гмерти, и он губил дом и домочадцев виновного. Если кто осмеливался в праздник в честь Квириа «рукой шевельнуть для работы», Квириа обращал огонь на дом провинившегося и сжигал его дотла.

Дэдопарцхиса (груз. დედოპარცისა – «мать бороны») – центральный элемент бороны, рама с закреплёнными на ней зубьями

Глава 15
НЕЖДАННЫЕ ОТКРЫТИЯ И ПОШАТНУВШИЙСЯ МИР

«Встреча с родными краями после длительных странствий оказалась несколько неожиданной...

Пронизанные косыми лучами заката, скользившими на лужайку, сидели рядышком на расстеленном по траве холсте, вполголоса переговариваясь и напевая тихую песню под звон пандури, - четыре красотки из Муцо: Манана, Маквала, Эндзела и Пиримзэ... Как и зачем оказались они здесь в поздний час?

Из Муцо?!..

Торолу бросило в жар, в глазах у него потемнело... Не подавая виду, он шутливо поприветствовал девиц:
- С миром ли пришли, добилни?

Те загадочно переглянулись, удивлённо засмеявшись; послышался нестройный перебор струн, и сёстры пропели ему хором:
- Перед грозой темнеют небеса,
А жаворонок к солнцу вознесётся!

И мгновенно разом все они скрылись из виду, будто бы их тут и не было, - Торола и глазом моргнуть не успел...

Он вдыхал запахи родной земли, ощущая тепло и искренность, которые здесь всегда царили. Когда он поднялся на холм и издали увидел Шатили, сердце его забилось сильнее. Село виднелось впереди, грозно и живописно раскинувшееся на отвесной скале. Расположенные многочисленными террасами над левым берегом Аргуни, крепкие сооружения из тёмных гладких сланцевых плит лепились к склону и, плотно сливаясь друг с другом, напоминали ласточкины гнёзда.

По всему селу в этот час можно было увидеть жителей, занятых повседневными делами. , что работала у маленького окна, закопчённого смолистой сажей, неуклюже пытаясь справиться с огромным кда... Деревянный бечи наносил равномерные удары по сукну, уплотняя полоску уже вытканной материи.

Мужчины в другом жилище затачивали косы, готовясь к предстоящему сенокосу. На одной из террас старушка мирно доила корову... Мягкие лучи заходящего солнца придавали всему зрелищу тёмно-алый оттенок. Вдалеке, по крутым проходам и коридорам узких улиц, протяжно блеяли овечьи стада, возвращавшиеся с пастбища. Темнота уже начинала окутывать окрестности... На Шатили нисходили горные сумерки, и чёрные покровы южного неба медленно простирались над хаосом пховских строений.

Торола перешёл реку по тонкому мостику, который покорно гнулся под его шагами, и вошёл в селение. Внезапно его появление вызвало неистовую реакцию шатильских овчарок – свирепых косматых зверей, которые с грозным видом набросились на него с плоских крыш домов. Повсюду в темноте загорелись зловещими красными огнями их глаза, и остроухие, лохматые, с телёнка величиной, белые тени ринулись со всех сторон к Тороле, ставя лапы ему на грудь и хрипло рыча.

Огромные местные псы были известны своей жестокостью и могли стать опасностью для любого человека. Для них не редкостью были и схватки с волками и медведями, иногда подбиравшимися к самому селу, о чём свидетельствовали шрамы от когтей на их широких коротконосых мордах. На шее у каждого из них был надет тяжёлый широкий ошейник, украшенный массивными шипами, - чтобы не давать хищникам возможности перегрызть собачье горло. Стая, вне себя от ярости, лаяла на всё село, излучая злобу, действия их были непредсказуемыми, они просто жаждали раздробить его зубами на куски.

Торола чувствовал, что ему нужно быть бдительным, пока он находится рядом с собаками. Он осторожно приблизился, стараясь не раздразнить их. Он смотрел на них с уверенностью, зная, что, если он сохранит хладнокровие, собаки не посягнут на него, но, ощутив запах страха, они станут ещё более агрессивными. И, конечно же, горец не забывал о надёжной палке, которая в подобных случаях всегда должна быть у путника под рукой.

Торола понимал, что справиться с такими соперниками не так-то просто, но не собирался позволить им преградить ему путь. С присущими ему отвагой и сообразительностью он поторопился извлечь свою дашну из ножен и готовился к схватке.

Звери сужали кольцо вокруг него, подходили всё ближе, выражая своё враждебное отношение к прохожему и готовность к нападению... Но Торола не остался в оборонительной позиции. Он приблизился к собакам и начал двигаться по кругу, избегая бросать им вызов напрямую. При каждом движении молодой пховец искусно размахивал дашной, нанося точные и крепкие удары по пастям и телам животных. Несколько выпадов - и вот визг, стон и хрип слились в мрачной симфонии скомканных звуков...

Однако Торола понимал, что его натиск не мог уничтожить всех псов, ведь они были очень крупными и мощными. Поэтому он сделал выбор в пользу тактики и ловкости. Он совершал быстрые и уклончивые движения, уворачиваясь от каждого прыжка собак в его сторону и совершая ответные броски... В шатильских постройках тем временем загорелись огоньки, в дверных проёмах заколебались яркие смоляные факелы... Багровый их свет изливался на стены и башни.

С помощью сноровки и боевой практики Торола сумел избежать зубастых челюстей и отвечал на каждую атаку собак горячими и меткими тычками по их головам, бокам и животам. Он использовал все свои быстроту и гибкость, чтобы преодолеть преимущество противников в размерах и силе. В течение всего поединка Торола продолжал сражаться с бесстрашием и решимостью. Даже когда его охватывала усталость, он находил в себе волю продолжать бороться за свою жизнь.

Длительная битва начинала набирать обороты... Обитатели Шатили, разбуженные неистовым лаем собак, высыпали из домов, собирались у входа в село и с беспокойством наблюдали за сражением, не зная, чем оно закончится. Отдельные сельчане уже скликали соседей на помощь Тороле...

Но тут уже собаки, напуганные неожиданной силой своего противника и его нескончаемым сопротивлением, в конце концов ретировались. Утомлённый, но довольный Торола остался стоять на месте с видом победителя. Затем он вложил оружие в ножны и, пройдя через ворота, был встречен радостными восклицаниями и приветствиями односельчан, покорённых его ловкостью и самообладанием. Старожилы же качали седыми головами и вполголоса переговаривались, намекая один другому на зловещий смысл происходившего.

Возвращение было для Торолы одновременно мучительным и радостным моментом. Каждый шаг приближал его к встрече с матерью, сестрой и братом - самыми близкими людьми. Торола давно мечтал о том, чтобы снова увидеть их, вновь ощутить тепло и любовь семьи. Когда он подходил к своему дому, сердце его замирало от ожидания...

Дом, как и все другие в селе, был построен с помощью сухой кладки из шиферных плит, иногда стены заменялись плетнём. Возле дома, под прочным навесом, украшенным деревянными резьбами, красовались кожи убитых животных, медленно высыхая на ветру; также здесь сушили табак...

Дверь скрипнула, и на пороге дома перед ним появилась мать, с печальным взглядом и уже седыми волосами. В её глазах, словно речные волны, надежда и тоска то и дело сменяли друг друга... Когда она увидела идущего к ней сына, глаза её наполнились слезами, а руки задрожали. Она поцеловала Торолу в лоб, словно берегла для него этот поцелуй все годы, и вот, наконец, отдавала его повзрослевшему уже сыну. Мецкина всегда была опорой семьи, но сейчас сама нуждалась в поддержке. Мать, которая всегда была такой сильной и непоколебимой, оказалась слабой перед его возвращением... Они обнялись и простояли так некоторое время, словно время остановилось, а вокруг них витали лишь шёпот ветра и пение вечерних птиц.

Младший брат его, Вепхо, ещё ребёнок, неопытный и наивный, поначалу держался в стороне. Он восхищался мужеством брата, но не знал, как встречать его после столь долгого отсутствия, стараясь вести себя, как взрослый. Но, когда Торола подошёл к нему и улыбнулся, мальчик не выдержал и, прыгнув к нему на шею, начал беспорядочно его целовать. «Братишка, ты такой сильный и храбрый, я всегда хотел быть как ты!» - завопил он.

Внезапно из темноты выступила, изумлённо всматриваясь, Минани, его сестра, лучащаяся гордой красотой и молодостью. Она смеющимися глазами посмотрела на Торолу и произнесла: «Вот ты вернулся, Тарика! Мы так скучали по тебе!»
Она нежно обняла брата и, не сказав больше ни слова, легонько погладила его щёку.

Торола смотрел на своих близких, и сердце его наполнялось счастьем и гордостью. Он понял, что эти три года безвестного отсутствия не прошли даром. Ему пришлось преодолеть множество трудностей, но они сделали его сильнее. Он так и не нашёл своего отца, но обрёл себя, своё мужество. Торола до глубокой ночи рассказывал семье о своих приключениях, о том, как боролся с опасностями и неизвестностью...

* * *

Мебель в пховском доме была массивна, проста и лишена каких-либо изысков. Обычно она состояла из таблы - небольшого низкого дощатого стола на четырёх ножках, чиги - тяжёлых трёхногих табуретов, и скамеек. С перекладин, прибитых под потолком, свешивались бараньи тулупы, шкуры, запасная одежда. На столбе, поддерживающем крышу дома, висело оружие и несколько пар носков из толстой шерсти. В одном из углов комнаты помещалась украшенная резьбой твёрдая тахта на высоких ножках. Последняя представляла собой просто деревянную конструкцию, на которой можно было отдохнуть после тяжёлого дня, - без особого комфорта и каких-либо признаков постельного белья, она была устлана соломой и накрыта лишь полосатым ярким ковром.

Торола бросился на кровать, едва успев скинуть намокшие тяжёлые башмаки, и немедленно провалился в глубокий сон. Одеяло сновидцу, как водится, заменила его собственная бурка.

* * *

Наутро отдохнувший с дороги и ещё ничего не ведавший Торола решил навестить друга – Имеду Кистаури, да заодно проведать и других своих соседей, - то есть всё родное село в тридцать два двора.

В просторах Хевсуретии, где время держит в плену вековые стены, село Шатили раскрывалось как загадочная крепость-лабиринт. При первом взгляде на облик этих строений представлялось, что художественный беспорядок царит здесь безраздельно. Однако, лишь оставив спешку и остановив свой взор, начинаешь распутывать тонкие нити устройства каменного убежища.

На первый взгляд рисунок села был довольно хаотичным, но, вглядевшись в него пристальнее, можно было отметить, что по периметру пролегала главная улица, пронизавшая всё укрепление, словно извилистая, скрученная артерия. От неё как корни дерева разбегались маленькие улочки, ведущие к тесным входам в дома-башни, и в этой разветвлённости присутствовала симметрия, что трогала сердце неизменной гармонией.

Место это было не случайным последствием капризов природы, но тщательно продуманным сочетанием красоты и элементов обороны. Жители этой земли использовали все возможные меры для защиты себя и своих домов от врагов. Выносливые и настойчивые пховцы вложили частичку своей души в каждый слой непробиваемых стен. Все здания здесь были сконструированы из камня и любая попытка поджечь их была совершенно бессмысленной, никакой пожар не мог бы их уничтожить. Они, казалось, росли прямо из скал, тесно примыкая друг к другу и на значительной высоте сплетаясь в единое целое, словно живой организм, своей вершиной уходящий в небо, а проходы меж ними были узенькими. Эта особенность строения делала село неуязвимым для недругов, позволяя ему выстоять перед любой осадой.

Архитектура пховских домов олицетворяла простоту и функциональность. Двух- или трёхэтажные постройки с крышами плоскими, словно сглаженная тропинка, располагались террасами. Такой уникальный подход к планировке создавал на кровлях нижних домов пространство для дворика или уютного балкона для верхних ярусов. Каждый из этажей дома играл свою особенную роль, отражая многогранный характер жизни.

С улицы в дом вела входная дверь – низкая и узкая, еле-еле позволявшая человеку втиснуться внутрь. На нижнем этаже – садзрохе, - в темноте содержался скот - воплощение изобилия и благоденствия; там также хранили навоз для удобрения земли, не очень-то радовавшей местных жителей плодородием.

На втором этаже – сацхваре - в центре помещения, был очаг, который в Шатили топили, как правило, сосновыми корнями. Здесь можно было готовить пищу и согреваться холодными зимними вечерами. Вокруг очага уровень пола спускался вниз на несколько дюймов, образуя удобную площадку в форме удлинённого четырёхугольника, которую обкладывали шиферными плитками. Дым от огня медленно тянулся к потолку и выходил на верхний этаж через саркмели; оттуда же проникали в комнату слабые лучи солнца.

В толстых стенах пховских домов можно было также увидеть маленькие окна, больше напоминавшие бойницы. Они предназначались для защиты от врагов и обеспечивали естественное освещение внутренних помещений. В домах более зажиточных людей окна были оформлены не столь примитивно, их украшали подобием рам, обтянутых бычьим пузырём, что добавляло немного света и красоты мрачному, тёмному и холодному жилищу. Но такие дома здесь были редкостью.

Вдоль стен стояли мешки с мукой и зерном и хозяйственные сундуки, в которых хранилось конное снаряжение - сёдла, упряжь, сбруи, потники и всё, что могло пригодиться в сельской жизни. На балках по стенам были развешены тканные вручную ковры, вышитая одежда и символ силы и доблести – оружие: шашка и кинжал, над которыми висели кольчуга, латы, шлем, круглый железный щит, палаш, дашна и зазубренные боевые кольца сацерули. Всё это создавало атмосферу величия, древности и воинского мужества.

Третий этаж, шуатвали, использовался для приёма гостей. А в черхо - наверху, под самой крышей, куда вели крутые лестницы, - укрывалась от зноя летняя спальня, место для сна и отдыха в жаркие дни. В этом месте сберегалось множество полезных вещей, которые помогали обеспечить уют в доме: плетёные корзины, наполненные ячменём, множество глиняной и медной посуды для повседневного использования, медные тазы и котлы, запасные тёплые ковры... Там же находилась кладовая для овечьих шкур и других ценностей. Этот уголок был настоящей сокровищницей, где каждый предмет домашнего скарба был тщательно сохранён и при необходимости легко доступен.

Шатильцы, казалось, не знали границ между строениями. Не спускаясь на землю, здесь можно было проскользнуть из одного помещения в другое – как по ровным песчаниковым крышам, так и по специальным переходам, которые, подобно паутинкам, соединяли каменные тела домов. Чтобы перебраться на следующий этаж высоко расположенного дома, были необходимы жерди-мосты, перекинутые между дворами. Храбрые местные жители балансировали на высоте, словно птицы на ветках, чтобы переходить от дома к дому по тоненьким нитям. Даже дети, родившиеся и выросшие в Шатили, перебегали по этим жердям без страха, будто и не были знакомы с землёй!

Великое множество секретных проходов и подземных туннелей, ведущих в другие жилища, скрывалось в каждом доме. Они, как жилы, переплетали селение, создавая мозаику путей между соседями.
Иные стены таят в себе порталы в другие миры, - двери, что откроются лишь тем, кого ведёт истинный путь... Ибо, - как знать? - тайны этих домов – забытые страницы истории... Такова Хевсуретия - земля, где сливаются воедино стойкость и изысканность, где всякий камень – часть рассказа, зовущего нас к величественному танцу времени и материи.

* * *

Итак, добравшись по одному из внутренних переходов из своего жилища в дом Имеды, Торола на едином дыхании через сакоми взмыл в черхо по лестнице-бревну с косыми глубокими зарубками вроде ступеней, полный надежды вновь увидеть друга, но очам его предстала убийственная картина. И как же был он поражён тем, что ему внезапно там открылось!

Ещё не заметив нежданного гостя, Имеда обнимал свою жену... – Ах вот оно что, - надо же, за время странствий Торолы товарищ уже успел обзавестись супругой, а тот - певец и музыкант! - даже не погулял на их свадьбе?! Уж сколько бы песен он им подарил! Ну, не беда, это-то мы наверстаем!..

Застигнутая врасплох парочка обернулась на смущённое приветствие Торолы, поспешно отпрянув друг от друга. Молодая женщина во мгновение ока накинула на плечи кокло, скрыв от посторонних взоров запретные алые квадраты на спинке платья. Её серебряные украшения - браслеты, кольца, тройные серьги, шиба, - зазвенели в унисон от резкого движения; словно гуройская Адгилис-деда, она была увешана ими до самого мандили... и тут Торола застыл, увидев здесь, в доме Имеды - лицо своей возлюбленной! - и голос его словно застрял где-то в горле...

Волосы Цисии, прежде напоминавшие оттенком спелую рожь, теперь были коротко подстрижены и, лишённые ежедневного подкрашивания, обрели свой природный каштановый цвет, поэтому в первый момент он не сразу узнал её со спины с новой причёской. Но смертельные глаза, сверкнувшие из-под густой чёлки, были всё теми же тёмно-синими - как грозовое небо...

* * *

- Ты вернулся, Тариа! – вскрикнула Цисия, словно огонь в её душе вспыхнул заново, и, скрыв лицо в ладонях, залилась плачем.
- А ты встретила меня - изменой!

Дом Имеды наполнился гневом и слезами. Четыре странные тени нависли над кровлей, словно облака на сером небе...

- Так вот ты как поступил со мной, предатель?! – не в силах сдержаться, воскликнул Торола. – Выходит, пока я бродил в поисках следов отца, ты обольщал мою невесту и нежился с нею?! Сколько же лет нашей дружбы сгинуло в мгновение ока!
- Послушай, Торола, - пытался урезонить его Имеда, - всё не так, как тебе кажется...
- Не так?! – прервал его возмущённый Торола. – Значит, это не я только что видел собственными глазами, как ты обнимал мою Цисию, здесь, под этой кровлей?
- Тариэл, прошу, выслушай, - с мольбой в голосе промолвила трепещущая Цисия. - Всё произошло случайно, внезапно, мы не могли изменить предрешённое божественной милостью...
- Цисия права. Это было неизбежно, мы только исполняли волю богов, - заявил Имеда, пытаясь сберечь свою репутацию. - Судьба нас свела, и нам не оставалось выбора.
- Что это значит?! - с округлившимися глазами застыл на месте Торола. – А!.. я понял всё! - всплеснул руками он и, отстранив протянувшую к нему руки Цисию, вне себя надвинулся на Имеду: - Ах ты, преступник! Чтоб тебе сойти в мрачную могилу с чёрным саваном!
- Торола, друг, - безуспешно уговаривал его тот, - ты ведь три года не возвращался, и мы все уже думали, что это ты сошёл в могилу...
- Умолкни! Чтоб ты лишился брата! – Торола кипел гневом, он презрительно отмахнулся от Имеды, не желая слушать его аргументы. - Ты не заслуживаешь теперь, чтобы твои слова хоть что-то значили для меня! Ты ведь знал, что случилось с моим отцом, а ничего не сказал Цисии, чтобы самому заполучить мою невесту!

Цисия в недоумении пристально посмотрела на Имеду...

- Торола, - засуетился Имеда, стараясь успокоить друга и разрядить напряжение, - сердце Цисии принадлежало тебе; но ты не знаешь...
- Молчи, говорю! – по-прежнему не желал ничего слушать Торола. - Она предала мою любовь, а ты осквернил нашу дружбу! Вызываю тебя на поединок, чтобы омыть позор кровью!
- Торола, ты должен верить мне. Я никогда бы не предал тебя! - Имеда жарко уверял его, но слова его были эхом, падающим в пустоту.
- Давай разрешим это в бою! - голос Торолы не мог скрыть отчаяния и боли, которые разъедали его душу и сердце.
- Тариа, нет! – в слезах металась встревоженной птицей от одного к другому Цисия. - Вы же друзья с детства, не поступай так! Имеда, спаси меня от этого кошмара!
- Дружба мертва! – резко отрезал Торола. – Ты лишила меня всего, чем я жил...Теперь только месть! Имеда, принимай вызов или считай себя трусом!

И две руки, одновременно потянувшись к стене, сорвали с неё два меча...

Чувства вспыхнули в душе Торолы с яростью палящего солнца. Он был ошеломлён тем, что произошло. Ревность, глубокое чувство обиды, растерянность - всё это смешивалось в нём, не давая покоя. Боль ослепляла его, превращая в раненого барса. Он не мог смириться со счастьем предателей на его глазах и был готов немедленно сразиться с обманщиком.
И вот уже он вызывает друга на смертельный поединок, чтобы отомстить за вероломство. Кровь будет пролита, но ни один не отступит!

* * *

Забившись в самый дальний угол женской комнаты, отделённой от прочих помещений дома плотной ковровой завесой, Цисия кусала губы и тщетно пыталась сдержать поток обречённых слёз. Три года она ждала его, каждую минуту надеясь на его возвращение. Расставание с Торолой пожирало её сердце, разбивая его на мелкие осколки. Три года томилась она, надеясь, что вот-вот он вернётся к ней из своих скитаний, - и, не выдержав долгой разлуки с любимым, нашла нежданное утешение в объятиях его друга Имеды...

То был священный день, когда все шатильцы, мужчины и женщины, сходились в Лесу божественной милости ради особенного ритуала, призванного обновить силы их любви...
И день тот стал свидетелем горькой судьбы Цисии, ожидавшей встречи с Торолой.

Прелестная Цисия в задумчивости сидела под деревом, окружённая рассветной тишиной и красотой природы. Её окутывала лишь лёгкая прохлада, проникавшая сквозь густые кроны. Наряд её был снят и расстелен на траве, в знак поклонения духам божественного Леса... Закрыв глаза, она вдыхала свежий лесной воздух, чувствуя, как запахи трав проникают в каждую клеточку её тела...

Внутри Цисии бушевали переживания и надежды. Целых три года ждала она возвращения своего возлюбленного, предвкушая, как он вернётся и объявится в Лесу божественной милости в этот самый день! Много раз уже, как и накануне, видела она его во сне; видения эти поддерживали её мечту увидеть его наяву. Люди уже не раз говорили ей, что Торола, должно быть, погиб и больше не вернётся... Но Цисия не могла забыть его. Нагая и уязвлённая душой, терзалась она, и в глазах её отражались ожидание и безысходность.

Мягкий шелест листвы и голоса природы затихли, когда Цисия услышала чьи-то шаги на тропинке Леса. В глазах её затеплился огонёк радости: ей почудилось, что это Торола, вот-вот он подойдёт к ней... Приближавшийся мужчина показался ей на него похожим...
Но сердце её дрогнуло и бессильно упала на колени рука, теребившая краешек лежавшей рядом на траве вышитой рубашки, когда она подняла глаза и встретила его взгляд...
Перед ней стоял Имеда, друг её Торолы!

Лицо Цисии тотчас застыло, душа её замерла, пронзённая болью...

Ещё когда-то во младенчестве родители обручили её с этим Имедой. - Встретив на празднике Квелиери Торолу, Цисия потянулась к нему всей душой и за полгода встреч ни словом не обмолвилась ему о неприятном обстоятельстве, - она искренне пыталась выбросить досадное воспоминание о немилом суженом даже из собственной головы, и ей это почти удалось! Она не могла сразу определить, кто из двоих больше заслуживает её внимания и любви... Сам же Имеда словно устранился в те дни и, храня мрачное молчание, не искал с нею встреч, не требовал объяснений.

Прежде девочка-сорванец из соседнего села, которая в детстве смотрелась растрёпанным воробышком, не вызывала у него интерес. Имеда не очень-то стремился к общению с ней и рассуждал так, что обручение – дело родительское, когда-то за горами ещё всё это исполнится; ну, а пока никто не запрещал как следует погулять... Но за те несколько лет, что он не заглядывал в Муцо, Цисия подросла, расцвела и внезапно похорошела, да так, что об этом заговорили люди! Встретив её там на Квелиери, Имеда был поражён настолько, что в первую минуту потерял дар речи... Но на танцах наречённая явно предпочла ему более обаятельного друга... Вот угораздило его притащить туда красавчика Торолу!.. - Теперь Имеда старательно отводил глаза от Цисии, но нежная нагота против воли притягивала его взгляд...

- Где же твой друг, Имеда? Верни меня моему Тариэлу! - прошептала Цисия, сплетя руки на груди, словно бы пытаясь заслонить своё разбитое сердце.

Имеда смотрел на Цисию со смесью сострадания и страсти. Он понимал её скорбь и желал быть рядом, чтобы поддержать Цисию, своим присутствием облегчить её муки:
- Тариэл, он... он погиб, Цисия, - слышно было, как дрожал его голос. - Его давно уже нет в нашем мире. Ты должна смириться с этим...

Слова эти пронзили жаждавшую любви Цисию, словно ледяной клинок. но она не хотела слушать слов Имеды. Она была разочарована тем, что её любимый Тариэл мог навсегда исчезнуть. Сердце её разрывалось между желанием верить в возвращение Тариэла - и покоем, предлагаемым Имедой...
Она протянула руки к Имеде, словно в нём ища поддержку и утешение... Из груди её вырвался исполненный отчаяния крик:
- Нет, нет, это невозможно! Тариэл не мог погибнуть, любовь должна вернуть его ко мне! Я буду ждать и надеяться, без него моя жизнь лишена смысла!

Имеда медленно опустился на колени рядом с Цисией, и, осторожно протянув руку, стёр капли слёз с её лица... В его голосе зазвучала острая боль, переплетённая с надеждой и желанием:
- Цисия, прекрасная моя Цисия, оставь своё горе и останови поток своих слёз! Видишь, я здесь, с тобой. Позволь мне подарить тебе ласку в этот день - единственный день любви в году, чтобы мне быть с тобою рядом; что, если на один лишь день я стану твоим Тариэлом?! Позволь мне исцелить твоё сердце!

Стараясь закутаться в свои распущенные волосы, Цисия отвернулась. Разговор между нею и Имедой был непростым. Имеда признавался ей в любви и пытался утешить, уверяя, будто Торола погиб и больше не вернётся. Цисия, хоть мало-помалу и склонялась к вере в исчезновение Торолы, не могла просто так отпустить свою тоску по нему. То и дело она вопрошала Имеду о его честности и преданности, требуя подтверждения его слов. Она выражала свои опасения и сомнения, не решаясь остаться с Имедой, ведь сердце её всё ещё принадлежало Тороле.

Имедатоже испытывал душевные муки. Открывая свои чувства и мысли Цисии, он всё болееявно проявлял свои чувства к ней, говоря, что, хоть он и не Торола, но хочетбыть рядом с нею и дарить ей счастье. Он обещал любить её и заботиться о ней,быть её опорой и поддержкой всегда. Он просил Цисию дать ему доказать ей, что сним она не будет одинокой; напомнил ей о особой святости дня, в который всевлюблённые могли доказать свою любовь и верность друг другу в Лесубожественной милости...

Спор Цисии и Имеды продолжался долго, до самого вечера... В конце концов онарешила довериться Имеде. Это было нелёгким решением, но девушка подумала, чтовместе они смогут пройти сквозь тени прошлого и создать свой путь к счастью...

Безмолвно заламывая тонкие пальцы, Цисия посмотрела на Имеду. В егоглазах читалось неутолимое желание быть с ней, любить её так, как мог бы лишьТариэл... Её внутренняя борьба, казалось, тянулась целую вечность, - но вдругона молча кивнула, перед нею отверзлась дверь - словно в кратковременный приют,в объятия другого мужчины...

С тяжёлым вздохом Цисия забылась в руках Имеды... В той ночи Лесбожественной милости стал свидетелем потерянных слёз и исполненныхмечтаний, столкновения истины с желанием. В той ночи Имеда и Цисия пронеслисьсквозь время и пространство, настигнутые и жаждой, и утратой. В той ночи телаих слились на мгновение под лунным светом, и, хоть это была всего лишь ночь,ничто уже не могло изменить прошлое и воскресить погибшую любовь.

Там, под звёздами лесными, стали Имеда и Цисия мужем и женой. Под покровом тьмыуже вместе вернулись они в село, и с того дня пришлось ей уйти в дом Имеды, каки было предначертано им прежде... Одним путём пошли они к своему будущему,надеясь на счастье и любовь, которые они могли создать, обещая быть всем другдля друга до конца жизни.

И вот именно теперь, как Бролискало, лучезарный мтаварис-ангелозисо сверкающим мечом возмездия в руке, перед нею снова возник Торола!
ПРИМЕЧАНИЯ:

Добилни (груз. დობილნი - «наречённые сёстры») - в мифологии горцев Восточной Грузии бесчисленное множество однородных духов, помощники божеств. Согласно хевсурским поверьям, богиня солнца Мзекали имеет собственных, всегда ей сопутствующих «ангелов», которые представляют собой олицетво­рения лучей дневного светила. Они сопровождали солнечные лучи и усеивали полосы земли, освещённые лучами при его восходе и перед зака­том. Добилни принимают вид крохотных детей, женщин или животных. На восходе и закате солнца они выходят на лужайку играть в мяч. Человека, случайно оказавшегося среди них, добилни топчут, вследствие чего он заболевает. Проходя по освещённому косыми лучами солнца месту, люди подвергаются нападению добилни, которые «прилипают» к их одежде и телу, покрывают гнойниками и причиняют му­чения. В основном добилни преследуют женщин и детей, так как с мужчинами они не в состоянии справиться. Некоторые добилни доброжелательны, например, царевна Самдзимари, богиня плодородия и предсказаний, которую призывают ради лёгких родов, рождения здоровых детей и женского здоровья в целом. Благих добилни также призывают у некоторых святилищ для благословения скота, а также для защиты путешественников. В каждой сельской общине сооружались специальные молельни, посвящённые добилни, их наземное убежище - сложенная из камней ниша, которая называлась добилт кошки (груз. დობილთ კოშკი - «башни сестриц»), чтобы держать «сестриц» на расстоянии от села. У этих «башен» и в общинных святилищах на имя добилни об­щинники посвящали по многу мелких круглых лепёшек, каждая из которых называлась ашали или тошоли, обряд же их приношения име­новался «разбрасыванием ашали» (ашлис дашла). Один из священнослужителей, обычно эконом святилища, бросал вверх, как можно выше, со словами посвящения, принесённое тем или иным семейством множество ашали. Упавшие на землю лепёшки подбирали дети, без которых обряд ашлис дашла не обходился.

Сатаури (груз. სათაური) – традиционный головной убор хевсурских девушек, невысокий своеобразный венец, расшитый шёлковыми нитями и бисером и оставлявший макушку открытой

Кда (груз.) – ткацкий станок

Бечи (груз.) – ткацкий гребень

Дашна (груз. დაშნა) - хевсурский длинный кинжал (по виду напоминает скорее короткую саблю или прямой обоюдоострый меч), с медной ручкой и украшениями из цепочек и подвесок, своеобразное оружие, совмещающее в себе одновременно качества кинжала и палаша, по величине представляет нечто среднее между ними. Носится дашна на одной привязке и висит, как кинжал, вертикально. Для дашны использовались обломанные клинки палашей. Ножны её имеют такой же вид, как у палашей, то есть с медными накладками по дереву и коже, а рукоятка прямая, кинжальная.

Саркмели (груз. სარკმელი - «окно», «форточка») - небольшое отверстие в верхней части стены дома

Сацерули (груз. საცერული) - хевсурские боевые перстни, представляющие собою металлические кольца, надеваемые на большой палец. Являются ударным оружием нападения. В основном применялись во время шугули - ссоры между хевсурскими мужчинами, кончающейся поединком, причиной которой служила случайная размолвка или желание доказать своё превосходство. Хевсуры носили эти кольца в специальном наружном кармане рубахи.

Черхо (груз. ჩერო) - третий этаж хевсурского дома; терраса с передней стороны дома, открытая с фасада

Сакоми (груз. საქვამი) - проход с первого этажа хевсурского дома на второй при помощи передвижной деревянной лестницы, через узкое отверстие у северо-западного угла

Кокло (груз. უნიფო) - верх­няя рас­паш­ная оде­ж­да, повседневный короткий хевсурский женский кафтан с высокой талией и без рукавов, надеваемый поверх платья, с раз­ре­за­ми по бо­кам и склад­ка­ми от та­лии на спи­не

На спинке платья замужней хевсурки нашивалась аппликация в виде красных квадратов, которые непременно имелись, но ни в коем случае не должны были быть видны посторонним, так как это считалось неприличным.

Шиба (груз. შიბა) - серебряная цепь, на которую нанизаны серебряные деньги и крестики, украшающая грудь хевсурки

В хевсурском селе Гуро, находящемся недалеко от Шатили, имеется молельня Адгилис-деда (груз. ადგილის დედა - «матерь земли», «матерь места») - одного из древнейших грузинских божеств, богиня плодородия, чей культ был распространён по всей Грузии. По представлениям хевсуров, выглядела как прекрасная дева с серебряными украшениями. Хевсуры поклонялись ей как покровительнице женщин, детей, охотников и коров. Позднее у каждого селения была своя Адгилис-деда, защитница определённой местности (селения, горы, ущелья, скалы, долины и др.), которая заботилась о жителях подвластной ей области (в том числе о пришлых) и покровительствовала им. После распространения христианства её культ смешался с культом Девы Марии, отсюда одно из её имён – «Божья Матерь места».

После замужества хевсурка покрывала голову мандили (груз. მანდილი) – синим шарфом, украшенным вышивкой из крестообразных мотивов (как и весь костюм), один конец которого свободно спускался до плеча. Этот шарф являлся символом моральной чистоты женщины.

Для распространённого в то время осветления волос хевсурские девушки кипятили золу, отцеживали отвар и этой настойкой, а также другим особым средством, мыли голову. Женщине, вышедшей замуж, уже не подобало красить волосы, поэтому у неё косы опять «чернели». Кроме того, замужние хевсурки коротко стригли волосы «под горшок», делая густую чёлку.

В местных легендах говорится, что жители Муцо молились иконе архангела Бролискало. Она хранилась высоко на горе Дакуэкхи (Тебулосмта), всегда покрытой снегом.

Глава 16
БОЙ НА РАССВЕТЕ

«Торола и Имеда встали напротив друг друга на пригорке, держа в руках мечи, словно стражи, готовые противостоять всему миру. В глазах Торолы читались ярость и обида, взгляд Имеды выражал решимость и преданность.

В первый миг Торола нанёс резкий удар своим мечом, но Имеда блокировал его с лёгкостью и ответил мощным контрударом. Отскакивая от клинка, Торола понял, что Имеда не намерен сдаваться и будет сражаться до конца.

Торола резко двинулся вперёд, а его клинок легко скользнул по клинку Имеды. Имеда отразил его атаку и ответил мощным ударом. Он был более опытным воином и быстро анализировал ход боя. Клинки их гремели и сверкали на солнце, создавая великолепное и опасное зрелище.

Дух Торолы не терял мужества, но силы его медленно начинали иссякать. Он бился в неравном сражении, несмотря на усталость, и продолжал бороться за свою честь и любовь. Но страсть ослабляла его бдительность, и Имеда со свирепым криком пронзил его плечо.

Торола покачнулся, но ему потребовалась лишь секунда, чтобы нанести ответный сокрушительный удар. Его клинок оставил рассечину на лице Имеды, и по щеке того полилась кровь.

Оба продолжали яростно атаковать друг друга с безумным упорством, кружа, словно два хищника в завораживающем танце смерти. Мечи их сверкали в руках, оставляя в воздухе огненные полосы. Торола и Имеда были похожи на отчаянных духов, опустошающих поле битвы – и вдруг, совсем рядом, послышался женский крик...

* * *

Сестра Торолы, известная в Шатили и немного даже за его пределами своим мастерством в шитье и вязании, и причёски умела создавать себе такие, которые приводили в восхищение всех соседей и в неизменную зависть - её подруг. Она тонко плела множество мелких косичек и аккуратно укладывала их в сложные узлы над ушами. Чтобы придать ещё большую изысканность причёске, Минани перекрещивала часть косичек на лбу, создавая красивые узоры из волос. Косы обрамляли её лицо, огибая щёки и уши, а затем соединялись на затылке, образуя изящную дугу... Причёски эти были не только утончёнными произведениями искусства, но и отражали гордость девушки и её уверенность в себе.

Минани покрасовалась перед медным кувшином, удовлетворённо любуясь отражением, и, поставив кувшин на плечо, отправилась выполнять поручение матери.

Весь день тот словно с самого утра сулил беду. Воздух был жарким, на небе не было ни облачка, а солнце пекло так сильно, просто кипело, будто хотело сжечь всё на своем пути - сверху так и лилось расплавленное золото... Мецкина затеялась со стряпнёй и уборкой по случаю долгожданного возвращения сына и отправила дочь на реку - наносить побольше воды. Минани, идя по пыльной дороге, тяжко вздыхала и мечтала о тени, где можно было бы укрыться от палящего зноя...

Издали донёсся странный шум, крики и лязг клинков... Минани почувствовала, что там случилось что-то жуткое. Решив проверить, что происходит, она быстро побежала вперёд, туда, откуда доносились эти зловещие звуки - и невзначай оказалась на поле битвы! Девушка увидела, что сражаются два близких ей человека, а невдалеке от них, за схваткой наблюдает смущённая и испуганная Цисия.

Дыхание Минани замерло, сердце заколотилось в её груди... Видя, что Тариэл вызвал их родственника Имеду на бой, она поняла, что кровавая расправа неизбежна. Воспоминания о совместных играх в детстве переполнили её душу, она не могла допустить, чтобы их отношения разрушились вот так, не могла просто стоять в стороне, наблюдая, как её брат и его давний друг собираются решить свои разногласия мечами!

Девушке стало страшно, она не знала, как тут помочь делу... Но она была шатилькой, с твёрдым характером и непоколебимой верой в добро, и в её сердце горел огонь, который был сильнее любой вражды и ненависти. Не рассуждая долго, она сама кинулась между ними, чтобы не допустить кровопролития, и остановила схватку в последний миг:

- Нет! Тарика, остановись! Прошу, не поднимай оружия против своего друга!
- Уйди прочь, сестра! – крикнул разъярённый Тариэл. - Я не позволю тебе вмешиваться в мои дела!
- Твои дела - и мои дела тоже, коль речь идёт о крови наших сородичей! – возразила неустрашимая Минани.
- Что ты вообще здесь делаешь?! – рявкнул полный гнева Имеда. – Иди домой, здесь не место женщинам!
- Я пришла, чтобы помешать вам убить друг друга! – решительно ответила она.

Сорвав с головы тавчиту, девушка бросила её на землю между противниками. Упал платок, словно молчаливый судья, и сражение прекратилось.

Минани помчалась домой, чтобы немедленно сообщить матери о том, что произошло. На крик её к месту схватки сбегались жители Шатили. Всё село знало о прежней дружбе Торолы и Имеды... Весть о дуэли разносилась быстро. Туда уже спешили старейшины и мудрый Хвтисо, местный хевисбери, также не заставил себя ждать...

* * *

- Несчастье на нашу голову! – ворвавшись в дом, с порога закричала простоволосая и заплаканная Минани. Она вернулась без воды. За ней бежали, галдя и размахивая руками, любопытные соседи.

Мецкина, сидевшая за прялкой, на мгновение застыла, у неё дух перехватило от переживаний. Затем с воплем рванулась навстречу дочери, желая знать всю правду... Она была потрясена известием, но Минани успокоила мать и рассказала ей, что прервала бой и уже всё утихло. И вдруг на пороге, отстранив столпившуюся у порога толпу зевак, возник, сверкая глазами, Торола, с алым пятном на плече, расползающимся по рукаву...Поединок прекратился, но Торола ещё был вне себя, сердце его было охвачено гневом.

Мецкина, не решаясь подойти к нему сразу, принялась смолистой сосновой лучиной разводить огонь в очаге.

Древний очаг, вытесанный из камней, сложенный с особой заботой, являлся неотъемлемой частью пховского жилища, его сердцем и душой. Он не только обеспечивал теплом весь дом, но и дарил место для отдыха, разговоров и важных семейных советов. Рядом с очагом была устроена и каменная печь, где выпекали хлеб. К ней прилегали низкие деревянные или каменные скамьи, на которых гости могли отдохнуть, пока хозяйка усердно занималась приготовлением угощений. Места же около огня имели особое назначение: правая сторона оставлялась для мужчин, а левая - для женщин.
На печи хозяйка размещала свои сокровища - разнообразную утварь для готовки и хранения продуктов, глиняные горшки, кувшины, блюда, а также различных форм и величин деревянные чашки, ковшики и кадушки из цельного дерева.

Около печи стояли деревянные шкафы, называемые кидобани. Дверцы их были украшены вырезанными на них наивными примитивными рисунками и геометрическими фигурами, что придавало этим шкафчикам особое очарование. В кидобани хранились припасы, - зерно, мука, соленья и всякие вкусности ожидали здесь своего часа, чтобы присоединиться к праздничному столу. По стенам висели дрожжи в кругах, плетённых из соломы, - пховские хозяйки обычно клали такие в свежее пиво для ускорения его брожения. В углу были навалены большие кучи сушёных корней валерианы и марены, с помощью которых тканое на станке сукно окрашивалось в красный цвет.

Всё помещение вокруг очага было покрыто блестящим густым слоем сажи. Балки потолка были черны от копоти очага, которая оседала на них годами, и потолок оттого казался покрытым чёрным лаком. Над очагом, на заострённом крюке толстой цепи, спускавшейся с потолка, висел весь закопчённый котёл...

- Чтоб у них цепь надочажная порвалась!!!

Торола медленно приблизился к очагу и стоял перед ним, рассматривая крюк...
Бросив тревожный взгляд на брата, Минани одним порывом метнулась к нему и положила руку на его локоть. Тот словно очнулся, удивлённо уставившись на сестру.

Стараясь сохранять спокойствие, Мецкина подошла к детям, попыталась заговорить с сыном и понять, что произошло. Она уговаривала его успокоиться и подумать о последствиях своих поступков... Мать была стара, с сердцем, обветренным судьбой, но сильна духом, как горы, окружавшие их село...

В раскалённом воздухе словно потрескивали искры, - наступало затишье перед бурей. Минани, ловко промывавшая и бинтовавшая рану брата, внимательно прислушивалась к их спору.
- Что у вас случилось, Тариа? - начала Мецкина. - Почему вы не смогли найти общий язык с Имедой?
- Это не мелкая ссора, матушка, - проговорил Торола. - Это предательство! Анаторский Крест мне свидетель, я никогда не забуду того, что совершил Имеда!
- Тариэл, остынь, - прошептала Минани, наблюдая за гневом брата.
- Дай Нахарела не чтоб я остыл, а чтоб он потух! – закричал Тариэл, безуспешно пытаясь освободиться из плена её рук.

Минани было непривычно и тяжело слышать от него подобную ругань, но она решила, что должна помочь брату и Имеде восстановить доверие друг к другу:
- Он же Кистаури, - сказала она. - Вы же росли вместе, как братья! Не позволяйте, чтобы поступки, сделанные в гневе, разрушили вашу связь! Вы можете найти путь к примирению.

Торола выглядел мрачным, словно грозовая туча, но глаза его выражали совсем другое. Прислушиваясь к словам сестры, частично он осознавал, что слишком далеко зашёл в гневе и что ему придётся снова найти мир с Имедой...
- Тариэл, не проливай братскую кровь! - взмолилась Минани, проникнутая заботой о его чести. - Если ты убьёшь его, это разрушит наш род! Прошу тебя, не совершай опрометчивых поступков, которые потом будут мучить тебя всю жизнь!

В доме воцарилась тишина... Торола начал ходить из угла в угол. Минани неотрывно следила за ним... Спустя мгновение взгляды их пересеклись, и в глазах Торолы мелькнуло понимание. Выражение его лица смягчилось и стало менее враждебным. После долгого молчания, он подошёл к сестре и сжал её в объятиях:
- Ты права, Минани. Не стоит проливать кровь среди своих. Спасибо, что ты остановила меня. Клянусь солнцем, что пальцем не трону никого из Кистаури! Я благодарен судьбе за то, что ты есть в моей жизни!
- И я счастлива, что ты мой брат, - ответила Минани. - Вместе мы переживём этот тяжёлый удар, как и прежде!

Глаза её блестели от горячих слёз, но теперь это были слёзы радости.

- Я потерял способность ясно мыслить от гнева и обиды, - признался Торола, опустив голову.
- Я знаю, брат, - сказала Минани. - Невзгоды уйдут, и ты снова обретёшь мудрость. Ты не можешь потерять себя в этой тьме!

Мецкина заметила перемену в настроении сына и решила, что пришёл подходящий момент и ей вмешаться:
- Цисия, оказывается, нам тоже сродни приходилась, - так что уж тут, негоже с судьбой спорить. Её, судьбу-то, не обойдёшь...
- Да ну, - в недоумении возразил Торола, - какое там ещё родство? Отец её – Звиада Торгва, они вовсе нам не родственники, даже не с нашего сагмрто!
- Как же! - возразила упрямая Мецкина. - Её двоюродный брат Гамихарди крестил моего племянника Тотиа. И не забывай её происхождение её по матери. Мать её, Тетруа, из боцалигских Арабули, - хоть кровь не определяет нашу судьбу, порой она шепчет нам о многом. В Боцалиго, говорят, народ хиреет; на лице и руках у них шелушится кожа, волосы выпадают, тело покрывается нарывами...
- Матушка, почему ты говоришь так? Разве не видела ты, как она была хороша, как сердце моё трепетало при мысли о ней?
- Как не видеть, - видела, дорогой мой, всё видела. - Мецкина заговорила загадочно, а в глазах её заблестело лукавство. – Но на жителей Боцалиго гневается хати, а это, знать, неспроста...

Торола поморщился, ему было не по сердцу слышать эти намёки.
- Разве может происхождение затмить чистоту души? - спросил он, но в глубине души начал сомневаться.
- Многие так же заблуждались, сын. Хотя эта девушка и прекрасна на вид, но люди говорили о её кокетстве. Мцолел-мдгомели играла сердцами юношей так же, как ты на праздниках играешь на пандури, - продолжала мать, и каждое слово её было словно стрела, поражающая образ той, кем восхищался Торола. – Не хватало мне ещё, чтобы нам потом соседи дохлую кошку на дверь повесили!

Торола резко встал со скамьи, рука его стиснула край стола так, что, казалось, он может раздробиться:
- Матушка, довольно этих слов! Я должен узнавать правду собственным сердцем, а не слушать чужие сплетни!
- Будь осторожен: сердце обманчиво, и красота - зачастую лишь маска, за которой скрыты иные черты, - сказала Минани. – Мы хотим лишь твоего счастья, Тарика!

- Дети, вы - единое целое, одна плоть и кровь, - снова вступила в разговор Мецкина. - Сохраняйте любовь, которая важнее всего, пусть она преодолеет все обиды. Всегда надо держаться вместе с родными, чтобы поддерживать друг друга. Ведь только семья может выжить в трудные времена!

Минани замерла, напряжённо наблюдая за братом. Торола ничего не говорил, погрузившись в задумчивость...

- А эти Кистаури пусть отдадут выкуп коровами из стада, чтобы вернуть наше расположение, - неожиданно заключила мать, принимаясь хлопотать у печи, - да на том и делу конец, так уж и быть. В жизни всякое случается...
- Да, так выйдет куда лучше! – подтвердила Минани со вздохом облегчения и нескрываемой радостью на лице.

Мать с весёлым видом и явным удовольствием продолжала:
- За увод невесты нам с них причитается никак не меньше шестнадцати коров, а то и все двадцать! Такова цена предательства в нашем краю! Мы можем этого потребовать, ведь никому не позволено оскорбить наш род.
- Коровы?!.. - прервал их изумлённый Торола. - Какие ещё коровы, при чём тут они?! Как будто утерянную любовь и дружбу можно оценить в коровах и заменить ими!.. Я не прикоснусь ни к чему из их добра.

Настроенная на боевой лад Мецкина подбоченилась и не намеревалась отступать:
- Любовь и дружбу Мориге отнимет – Мориге снова и пошлёт. Тебе-то, сынок, может, и не нужны эти коровы; ну, а нам пришлись бы весьма кстати! Тебе ревность глаза затмила, а ведь кому-то замуж выходить пора!
- Ах, замуж?! – взвился возмущённый Торола, подумав, будто мать оправдывает поступок Цисии. – Клятвы, говоришь, - пустое дело, зато замуж невтерпёж?!
- Между прочим, - невозмутимо гнула свою линию хитрая Мецкина, - я о твоей сестре. Ей уж точно приданое не помешало бы!
- Матушка!.. – раздался протестующий возглас вспыхнувшей как маков цвет Минани.
- Уж я знаю, что говорю! – осадила её мать. - Отца вашего теперь нет, без него трудновато справляться стало; Тариа три года странствовал, без единой весточки в дом, - хозяйство наше за это время пошатнулось; Вепхо ещё мал... Это как же мне теперь собрать для тебя сатавно, ну-ка, скажи? Нет уж, что ни говорите, - не нами это заведено, обычай-то древний. На то его и придумали, чтобы простые люди хоть как-то выжить могли!

Торола оглядел свой дом и вдруг почувствовал, что ему не нравится вся эта ситуация. Его душа требовала свободы, а традиции затягивали обратно в оковы чужих правил, придуманных неизвестно кем и непонятно зачем...

- Послушай, Минани! – притворно всполошилась мать, - кувшин-то наш где, я его не вижу, - ты его, поди, там же и забыла, где и платок? Всё только бы красотой своей напоказ хвалиться... Иди-ка снова за водой, дочка, - что зря стоять без дела, как дедабодзи, мне бы помогла лучше. Народ небось уже посудачил да и разошёлся, а у нас с тобою по дому дел непроворот! Брат твой наконец домой приехал... - она бросила быстрый взгляд через плечо на сидевшего в задумчивости сына.

Торола обречённо махнул рукой и молча ушёл к себе наверх. Хлопоты матери о увеличении числа коров, которых можно было бы прибрать к рукам, ему казались пустыми и даже низменными. Коровы!.. Что за кощунство?! У него свет в глазах померк, жизнь на последнем волоске зависла над обрывом, а тут - речь о каких-то там коровах!

Когда Минани выскользнула за дверь, мать догнала её и, опасливо косясь на поднимающегося по лестнице Торолу, приблизила губы к её уху и зашептала:
- Мне ведь сегодня ещё надо к Бубикай Кистаури заглянуть... она Имеде тёткой приходится... родственники мы ведь, как-никак... договориться об этом деле нужно... зайди к ней, слышишь, Минани, по дороге, скажи, чтоб она меня ждала, как стемнеет! Честь важна, но мы не должны терять друг друга из-за гордости.

* * *

о детстве Тариэла, о том, каким он был раньше. Она с любовью помогала своей матери растить его, заботилась о нём, как о собственном сокровище. Она вспоминала, как они с братом играли на поляне под зелёными деревьями и вместе радовались жизни, - сами словно две ветви одного дерева...

Ветер, пронизывающий волосы Минани, приносил запах сосен и свежего воздуха с высоких гор. Она сидела на каменной скамейке возле дома, устремив взгляд куда-то вдаль, и, окутанная воспоминаниями, воскрешала перед собой картинки из прошлого.

Вспоминая своего брата в детстве, молодая хевсурка не могла не улыбнуться про себя. Маленький Тарика был милым, живым ребёнком, полным радости, энергии и непосредственности. Он был смелым мальчиком, всегда готовым к новым приключениям.

Тариэл и его друг, соседский мальчик Имеда всегда были неразлучны и всё делили пополам - радости и печали, игры и секреты. Ребята беспечно носились по узким улочкам Шатили, весело крича и смеясь. Их голоса разносились по Шатили, будто звон колокола, когда они играли вместе. Они бегали по узким улочкам села и по окрестным полям, ловили бабочек и листья, уносимые ветром, пугали птиц и гоняли кошек. Они строили песчаные крепости на берегу реки Шатилис-цхали, делали себе мечи из палок, представляя себя бесстрашными воинами, и сражались с воображаемыми драконами. Они исследовали окружающие горы, соревновались в скалолазании, кто первым достигнет вершины, и радовались каждому новому открытию. Они проводили часы на улице, погружённые в мир своих фантазий и приключений, их душевный свет наполнял весь воздух вокруг... Минани смотрела на них из окна, радуясь их дружбе и невинности.

Но время неумолимо, и в жизни Тариэла настали перемены. Прежде Имеда был его лучшим другом, они были неразделимы. Минани вспоминала всё это с нежностью и грустью в сердце... Но как же всё изменилось! Судьба решила иначе, теперь она свела его с Имедой не на игровом поле, а на поле сражения. Дуэль, которая была неизбежной, стала испытанием для обоих. Сегодня у неё на глазах Тариэл и Имеда стояли друг против друга, готовые сразиться на поединке. Их семьи, когда-то родственные, вот-вот должны будут стать врагами...

Минани не могла поверить, что два человека, которых она любила, могут быть вовлечены в смертельную схватку. Она стояла перед сложным выбором - поддержать своего брата или сохранить дружбу с Имедой. Тариэл был её маленьким солнышком, и Минани никогда не допустила бы, чтобы свет его погас; но она также не могла видеть кровь Имеды на руках своего брата. Сейчас судьба Тариэла висела на волоске. Думая об этом, Минани чувствовала горечь и тоску. Она хотела вернуться в те времена, когда мир был ещё цел и непорочен...

* * *

Итак, Минани с Мецкиной смогли утишить гнев Торолы и спасти жизни своих родных. Хотя и их затронула горечь предательства, и сердца их терзали боль и обида, но любовь сестры и матери победила жажду мести, верность родству оказалась сильнее и восторжествовала над раздорами. Кровь родичей не была пролита, и семьи остались вместе, сохранив свои древние узы.

Торола же днём почти не выходил из дома, отказываясь общаться с односельчанами и даже с семьёй, а с закатом забирался в труднодоступные места в горах и сидел там в кратере горы в одиночестве ночами напролёт... либо пластом распластывался по земле. Как жить дальше, и главное, что толку теперь от жизни, когда смысл её потерян? Всё кончилось и потонуло во мгле... Тело отца он так и не нашёл; как называть теперь Имеду другом, и куда бы исчезнуть, чтобы в глаза не видеть больше вероломную Цисию, даже издали?!.

Минани заметила, что яркое сияние глаз Торолы постепенно переходит в угрюмый туман. Она пыталась достучаться до брата, но он словно всё дальше и дальше ускользал от неё, - как вода, текущая сквозь пальцы... Торола потерялся в глубинах своего сердца.

Он вспоминал те недолгие дни, когда был счастлив с Цисией, когда их сердца были едины; понимал, что Цисию он уже потерял, что они больше не могут быть вместе, что судьбы их разделены... Однако его чувства к ней так и не угасли. Со временем боль утихала, сменяясь тихой грустью о прошлом, о том, чего он лишился. В этот момент Торола думал, что важна только семья и близкие люди, которые рядом с ним... Но, на его счастье, судьба его изменилась в считанные дни.

В один их этих хмурых дней Торолы возникли прибывшие в Шатили глашатаи грузинской царицы Русудан. Грузия готовилась дать отпор врагам. Вербовщики настойчиво призывали молодых мужчин отправиться на войну с монголами, угрожавшими порабощением вольным жителям Кавказа. Их задачей было собрать отважных, неустрашимых пховских мужей для укрепления грузинской армии в битвах против монгольских захватчиков.

Торола, как и многие его сверстники-односельчане, записался добровольцем. Ведь нельзя было подвести страну, которая находилась под постоянной угрозой нападения! Он знал, что его ждёт трудное будущее, но сердце его было полно решимости, и он был готов идти и ценой своей жизни восстанавливать справедливость, защищая свою землю и своих близких. Впереди таились опасности и испытания, но он знал, что сможет преодолеть их, ведь он был сыном пховской земли!

На миг он подумал о своей семье, которую снова должен был оставить - и ощутил, что сердце его снова опалено огнём горя... Но как продолжать спокойно жить дальше, если надежды на мирные и спокойные дни были связаны с его отцом, который теперь уже никогда не вернётся?! И совсем недавно его милая изменила ему, - именно тогда, когда он нуждался в её поддержке больше всего...

В душе Торолы было темно и безысходно, там не оставалось больше ни тепла, ни радости, но, как в жерле вулкана, бурлили гнев и душевная боль, - поэтому он тут же решил расстаться с родными краями и отправиться на войну. Раздумья о дуэли, которая так и не состоялась, преследовали его день и ночь. Сердце его, словно конь, не знающий узды, билось теперь в предвкушении страсти боя.

Торола был готов выполнять любые приказы царицы Русудан и завоёвывать славу в нелёгких битвах. Настала та пора его жизни, где на первый план выступала необходимость воинской мощи и стойкости. Он пообещал себе, что будет делать всё возможное, чтобы защищать свою землю и быть верным рыцарским идеалам. С этого момента судьба его изменилась. Теперь он решил не смотреть на прошлое, но идти вперёд.

Отчаянно желая изменить свою судьбу и оставив свои мечты о любви позади, молодой пховец снова уходил в незнакомый мир. В глубине своей души Торола осознавал, что над ним творится нечто непостижимое, и его истинное призвание ждёт его где-то далеко, на другом краю земли...

Торола покидал Шатили с подсознательным мрачным стремлением сложить как-нибудь в бою буйную головушку под монгольские стрелы и мечи и больше не возвращаться в родные края. Он хотел бы исчезнуть из этого мира совсем, надеясь хоть в смерти обрести забвение и втайне мечтая о том, чтобы его геройский подвиг и скорая гибель стали для Цисии с Имедой неплохим жизненным уроком...

Судьба же почему-то его хранила. В битве под Красной Горой Торола с честью прошёл свой первый бой. В последующих сражениях он изредка отделывался лёгкими царапинами. За спиной товарищи прозвали его «нацилиани» и были твёрдо уверены, что не иначе как мать с сестрой в ночь перед отъездом тайно вшили оберег в ткань его рубахи...

Внезапно открывшаяся сердцу Торолы свобода смыла горечь прошлого и открыла ему путь к новой жизни. Пусть и не той, какую он себе представлял, зато насыщенной общим делом, сражениями и дружбой - теми дарами, что стоят любых потерь. Исцелённая душа Торолы, наконец, обрела покой, сменив скорбь на радость жизни под солнцем. В войске у него появилось немало товарищей, которые его поддерживали и с которыми он разделял и радости побед, и горечь поражений.

Бойцы любили Торолу за простой и искренний нрав, а больше всего за то, что он помогал им «настроить душу», когда на привалах играл на пандури... Его музыкальный талант скоро получил огласку, и вскоре игра его стала неотъемлемой частью жизни войска. Товарищи ценили его бесценную способность поднять им настроение и отогнать тоску. Торола находил общий язык с другими воинами и умел подбодрить их в трудные минуты. Вместе с ними он переживал тяготы походов, холод ночей под открытым небом и опасности сражений. Всё это сплотило их и сделало настоящими друзьями, а сила дружбы способна излечить даже самые больные сердца.

Здесь-то, в стане войска, и произошло его знакомство с Олхудзуром, в дружбе с которым
нашёл он душевное подспорье. Их неожиданный союз стал для обоих одним из наиболее необычных моментов во время войны - как для пховца, так и для кистинского князя.»

ПРИМЕЧАНИЯ:

Тавчита (груз. თავჩიტა) – небольшой головной платок

Кидобани (груз. კიდობანი) - «ковчег»

Анаторский Крест - Анаторис джвари, по­кровитель Шатильской общины, ходатай за молящихся, бог-порученец при Мориге, от которого он получал повеления.

Нахарела гвтисмшоблис джвари – одно из имён мелких хевсурских божеств, покровитель фа­мильной общины Сачинчарауло.

Одно из грузинских проклятий гласит: "Чтоб ты потух!" ("Шен ки гакри!")

Если хевсурский род был малочислен, то он присоединялся к другому. Это имело важное экономическое значение, ибо малочисленный род не мог вынести той тяготы повинностей, которой он подвергался в критические минуты, а именно, в случае убийства членом рода кого-нибудь другого (что влекло за собою громадные издержки). Таким образом соединились Кистаури и Чинчараули. В память заключения союза, они у святыни поставили памятник (самани, от грузинского слова სამანი, означающего «межа», а также «черта, разделяющая линию горизонта») и зарезали быка.

Сагмрто (груз. საგმრტო) – святилище. Девушка и юноша, происходившие из одного рода, как родственники по крови и прислуживающие одному хати, не могли вступить в брак.

У хевсур запрещение брака между самыми отдалёнными и даже некровными родственниками доведено до абсурда.

Хевсуры своим первым родоначальником признают некоего Гуданели. У него родились два сына - Араба и Чинчари, от которых произошли 320 домов Арабули и 210 Чинчараули. Итак, роды Чинчараули и Арабули считаются рабами (груз. კმა - «кма») одной и той же святыни - Гуданис-джвари, что по хевсурским понятиям приравнивается к близкому родству.

Хевсурская девушка могла иметь одновременно лишь одного равноцветного; мужчине же было дозволено иметь двух. Иметь нескольких равноцветных для девушки казалось постыдным, а если она часто меняла их, её называли мцолел-мдгомели (груз. მსოლელ -მდგომელი, букв. «лежачая-стоящая»). Такая девушка считалась позором для семьи, и вся община осуждала её.

Форма народного общественного порицания, издавна принятая среди хевсур, применяемая против человека, игнорирующего общепринятые традиции.

Мориге Гмерти (груз. მორიგე ღმერთი) - бог-вершитель мирового порядка, являлся главным хевсурским божеством; по представлениям хевсур, он устанавливал ход вещей и управлял ангелами.

Обычаям хевсур известно существование обособленного жениного имущества, так называемого «сатавно» (груз. სატავნო) - свое­образного капитала женщины, куда чаще всего входили: скот, деньги, пчели­ные ульи, реже - участок земли. Это было личной собственностью жен­щины, которой в семье могли пользо­ваться только с её согласия и которую она забирала с собой при разводе. В древнегрузинском праве зафиксировано, что муж мог распоряжаться сатавно лишь с разрешения жены, если же он употребит хотя бы часть сатавно, то становится её должником. Сатав­но, как правило, создавалось женщиной ещё до замужества, в отцовском доме. Нередко девочка с 8-10 лет уже имела своё сатавно. Обычно это был скот, подаренный ей отцом, за которым она ухаживала, про­давая приплод, шерсть, молочные продукты. Впоследствии девушка старалась его увеличить как личным трудом, так и различного рода хозяй­ственными операциями, в частности: отдавала деньги на проценты; продавала изделия своего труда; пасла не только свой, но и чужой скот, за что получала вознаграждение; отдавала своё зерно для посева, получая за это долю из но­вого урожая, и т. п. Иму­щество женщины переходило её детям. Если оно было небольшим, то поступало в собственность только дочери; большое - делилось между сыновьями и дочерьми. Если женщина умирала бездетной, то право на её приданое принадлежало её родным, а в случае их отказа - мужу.

Дедабодзи (груз. დედა ბოძი) - опорный столб, поддерживавший деревянный свод в грузинских строениях. Обычно он имел фо рму дерева с широкой кроной. Это был одновременно и символ богини-матери, охраняющей семью, и древа жизни, - святыня жилища. Столб украшали резьбой, символизировавшей крепость дома и рода. На нём изображалась календарная символика: два солнцеворота - летнее и зимнее солнцестояние (вверху и внизу), а также весеннее и осеннее равноденствие (в центре). Двенадцать квадратов обозначали месяцы. По важности значения несущий столб соотносился с матерью и называли его дедабодзи, т.е. «мать-столб». Термин дедабодзи используется также в значении столпа, основы, краеугольного камня чего-либо (концепции, системы взглядов, учения, веры).

Народный герой в Грузии носил эпитет нацилиани (груз. ნაწილიანი), что значит «удачливый», «счастливчик», «причастный к божеству», «носящий в себе частицу божества» (от слова нацили (груз. ნაწილი - «частица») – т. е. человек, который получил волшебные дары или священные знаки от богов. Эти знаки обычно располагались на правом плече или на лопатках и во время сна светились магическим светом, наделяя силой своих носителей и предохраняя их от несчастного случая. Знаки должны были храниться в тайне, поскольку их носители теряли свою силу, если раскрывали их. По преданиям, хевсурские герои, носители священного знака, рождались также в т. н. «сорочке». По обычаю, полагалось прятать такую «сорочку» под газырями чохи, принадлежащей нацилиани.

Глава 18
НОЧЬ ОТКРОВЕНИЙ: МИСТИКА В ГОРАХ

«Князь, когда Торола прибыл в Эрдзие-Бе, рад был его видеть и горячо приветствовал своего давнего приятеля. Пховец приехал верхом на белом скакуне с палевой звёздочкой во лбу. С собою он привёз в дар другого жеребца - чёрного, как самая тёмная ночь, и такого горделивого, что ветра завидовали его мощи; а также более изысканный подарок - шахматы, недавно завоевавшие популярность на Кавказе, и мечтал приобщить к новой игре всю княжескую семью.

Встреча с Олхудзуром была радостной, ведь они были братьями не по крови, - по оружию, и их связывала память о битвах и братстве в борьбе против монгольских орд. И теперь эти двое вновь встречались, чтобы вспомнить дни сражений и вместе отметить весенний праздник Тушоли. Торола и Олхудзур обменялись новостями и вспоминали свои совместные приключения...

Первый день прошёл в бесконечных рассказах и угощениях. Олхудзур с гордостью показывал Тороле свои земли и народ, который жил под его защитой. Однако, несмотря на счастье встречи, на следующий же день важные и неотложные обстоятельства заставили князя покинуть друга. С удовольствием оседлав бесценного Раши, Летающий по небу вынужден был срочно выехать в село Сахана, - там потребовалось его вмешательство, чтобы уладить кровавую распрю между крестьянами, вспыхнувшую из-за спорной межи.
На сердце у Олхудзура было тяжело от необходимости оставить гостя; он обещал вернуться как можно скорее и велел своим домочадцам как следует принять дорогого странника до его возвращения, как того требовали горские законы гостеприимства. И потому, оставшись без хозяина, замок отнюдь не встретил Торолу мрачным молчанием стен.

Во мгновение ока от Южной башни примчался на коне сын Олхудзура, хьевди Леча. Он встретил Торолу с почтением и любопытством. Будучи года на три-четыре младше пховца, Леча смотрел на него почти как на старшего брата и в дни приезда Жаворонка в Эрдзие-Бе становился для него верным спутником в охоте и внимательным слушателем рассказов о подвигах. Сестра его Седа, блиставшая холодной, как горные ручьи, красой, сдержанно приветствовала пришельца. В замке оставались также их младшая сестра, Марха, и княгиня Тийна. Все они приветливо обходились с Торолой, расположив его в одной из лучших комнат и обещая сделать его пребывание в замке приятным и незабываемым. Да и все в те дни в Цайн-Пхьеде суетились в ожидании долгожданного певца.

Тем вечером, у камина, жена и дети Олхудзура развлекали Жаворонка легендами о героях прежних времён, а тот играл на пандури, и замок наполнился мелодиями, которых его обитатели не слышали с прошлой весны. Взгляд Тийны светился, как утренняя заря, обещая тёплое пристанище путнику. Вышивая золотом на ткани сюжеты из древних преданий, она слушала песни и рассказы Торолы о странствиях, восхищаясь умением пховца запечатлеть в музыке дух гор. Тийна принимала шатильского гостя как самого дорогого посетителя, ведь она знала, как много он значил для её мужа.

Леча был смелым юношей, глаза его горели огнём предстоящих битв. Впитывая каждое слово и звук, он мечтал о дальних землях, которые ждали его впереди, и сердце его пело песни свободы и приключений.

Седа и Марха осыпали гостя вниманием. Смеясь и подшучивая друг над другом, обе удивляли Торолу красотой местных обычаев: одна знакомила его с тонкостями кистинской кулинарии, другая пыталась научить танцам. Дочери Олхудзура были красавицами, чьи улыбки могли растопить даже лёд на вершинах гор...

Весна, как царица, восходила на престол. В том году пришла она поздно, но в конце апреля уже всё ожило вокруг, пробудившись от зимней дремоты. Солнце пробивалось сквозь серебристую пелену утренних туманов и, поднимаясь над вершинами, весело играло на кровлях домов Цайн-Пхьеды. Ветер дарил всем аромат цветущих деревьев и предвкушение чуда... Торола сочинял новые песни для будущего праздника, и все знали, что выступление Жаворонка на нём станет душой торжества.

Тиха была та ночь, и лишь звёзды оказались свидетельницами того, как Торола бродил по крепостной стене, словно искал ответы на вопросы, которые могли произнести лишь горы и небо. Он чувствовал, что этот приезд в Эрдзие-Бе был для него особенным. Воздух трепетал от невидимых знамений, и приближающееся веселье скрывало в себе нечто большее, чем праздник жизни и земли.

Местные жители пару раз обмолвились при Тороле о четверорогом белом туре - неуловимом существе, которое является лишь для того, чтобы скрыться вновь в неизведанных уголках Мелхисты; многие считали этого зверя духом высот... Тревожный зов влёк душу пховца вдаль, и он отправился на охоту.

Охота на туров заключала в себе немалые трудности и риск для жизни. Тороле и прежде не раз доводилось забираться в такие места, откуда можно было и не вернуться живым. Как и всякий пховец, не впервые выходил он на охоту по турьей вотчине - неприступным скалам, привязав железные цриапи к подошвам бандули, вдвоём или втроём с верными друзьями, - сегодня же он решил пойти один...

Наутро благовоспитанный Леча вышел с гостем за крепостные ворота, проводив того до Башни склепов, и пожелал ему вслед: «Секха1ад нийса кхетийла хьа!»

В тот день не было на небе ни облачка. Торола отправился на охоту в горы, где и встретил предназначенное ему рогатое. Он блуждал по густому лесу, когда заметил белоснежное животное, пасущееся вдалеке на солнечном склоне. Это оказался прекрасный тур, и притом с четырьмя рогами и двумя парами ушей! Рога величаво возвышались на его голове, изогнутые столь странно и изящно, что казалось, будто их в порыве вдохновения создала неземная рука.
«Вот удачу-то послал святой Георгий!» - подумал Торола, любуясь туром. Он никогда прежде не видел подобного. Молодой воин понял, что перед ним - само счастье стрелка, и охота на это создание стала бы подвигом, о котором будут слагать песни.

Мясо он отдаст домочадцам Олхудзура, как того требует этикет, а великолепные рога на славу украсили бы стены или потолок родного Шатилис-джвари... Не один год, пожалуй, будут односельчане в сапихвно вспоминать о его удали, - рога каменных козлов, например, жертвуют часто, прося помощи в будущей охоте, а вот турьи здесь – большая редкость, притом - сдвоенные, священные!
- На них и глядеть-то жалко, - скажет кто-нибудь из стариков, и все дружно согласятся.

Не без умысла, пховец скрылся за выступом скалы. Его расчёт оправдался и не заставил себя долго ждать: любопытный тур не вытерпел, приблизился и выглянул из-за угла, скроив потешную умильную гримаску. Затем он отпрыгнул назад и, то и дело оглядываясь, помчался по горе вскачь, словно маня следовать за ним. Окрыляемый мечтой, Торола пустился в долгую погоню.

Ловля тура в горах была настоящим испытанием для Торолы. Следуя за животным, он покорял крутые склоны и извилистые тропы, преодолевая все препятствия на своём пути. Ветер вздымал пыльные вихри на склонах гор, где воинская слава дымом от священных курений возносилась к небесам. Молодой охотник ступал по этой земле, наполненный страстью и решимостью, словно герой из легенд, звуки которых он так мастерски извлекал из струн своего пандури.

Он знал, что охота на туров наполнена неожиданностями и опасностями. К тому же, жители Цайн-Пхьеды рассказывали, что тот, кто завладеет сердцем этого существа, обретёт силу и мудрость, которые будут веками передаваться в крови потомков. Торола был готов принять испытание, чтобы доказать свою доблесть и глубину духа.

Тур, будто понимая, что его преследуют, не останавливался ни на мгновение, то и дело оглядываясь на стрелка. Белая шерсть сияла, как снег на солнце, создавая впечатление, что тур летит по склонам лесистой горы.

Солнце палило нещадно, но сердце пховца было так же холодно, как ледники, венчающие вершины гор. Он шёл по следу четверорогого тура, сливавшегося цветом с сиянием облаков, - настолько редкого, что многие считали его видением.

Торола чувствовал, что каждый момент был на вес золота, и продолжал гнаться за туром, несмотря на усталость и напряжение. Каждый новый поворот дороги заставлял его напрячь все свои силы, чтобы не потерять добычу из виду. Тур, уже почувствовавший опасность, стал исподволь подкрадываться к краю скалы... Торола заметил это и решил не рисковать, подходя к животному осторожно, чтобы не испугать его.

Охотник медленно, шаг за шагом, приближался к туру, который всё ещё озирался на него. Наконец, когда Торола был достаточно близко, чтобы совершить точный выстрел, - тур, будто угадав намерения пховца, резко уклонился в сторону, прыгая с камня на камень. Торола не смог удержать равновесия и упал на землю, но тотчас быстро поднялся и пустился за туром, который уже был почти у края скалы.

Он бросился вперёд, стремясь догнать животное, но тур был быстрее и ловко скакал с одного камня на другой. Торола не сдавался и продолжал гнаться за туром, который словно вёл его за собой.
Идя по следам загадочного зверя, пховец пробирался сквозь густые заросли. Углубляясь в дремучий лес, на каждом шагу он ощущал, как его сопровождает дыхание тайны... Торола понимал, что этот день – не просто испытание ловкости и мужества, но и проба для его души. Он знал, что его охота лишь начинается, что предстоит испытание, равного которому ещё не было ни в одной из его песен. Но он был готов. С ним были не только его лук и стрелы, но и музыка души, которая сыграла решающую роль во встрече человека и божества, живущего в сердце мелхистинских гор...

Наконец, расстояние между охотником и туром сократилось. Торола начал уставать, но не сдавался. Он знал, что заветная дичь находится перед ним, и делал всё возможное, чтобы её настигнуть. Лёгкие струи ветра шептали ему о близости добычи, но тур словно растворялся в горных склонах Мелхисты, исчезая вдали, как мираж... Тур был не простым животным; он был олицетворением дикой и неукротимой природы, в нём таилась загадка, заманчивая и опасная, как и весь этот горный край... Победа над таким существом требовала не только телесной силы и ловкости, но и духовной чистоты.

Вдруг из густой травы под ногами выпорхнула, хлопая крыльями, невольно вспугнутая им тёмно-синяя куропатка с белыми полосками – шуртхи. Следуя за нею вверх по извилистой тропе, охотник взобрался на склон - и обнаружил перед собой окружённое кольцом рыжих скал незнакомое горное озеро, точно спящее под покровом молчаливого неба.
Воды, сиявшие в солнечных лучах, манили своей чистотой. Будто грива серебряного коня, в озеро стремглав обрушивался могучий поток. Неясный шум, что создавал водопад, чем-то напомнил Тороле мотив, который он искал в природе вечерами, сидя на крыше своего дома в Шатили...

Мелхистинцы как-то рассказывали ему, что очарованное Оленье озеро скрывается в горах, среди непроходимых лесов, - драгоценность, достойная немногих. Неприступные горы ограждают заповедное озеро, словно каменные сторожевые башни, и лишь изредка расступаются, чтобы явить сокровище взору избранных...

Меж спадающими каскадами воды пховец заметил группу оленей. Невозмутимо-царственные, подходили они к водопою. Глубокий взгляд одного из них пересёкся с взглядом Торолы, и в тот миг молодой джигит почувствовал незримую связь с благородным существом. Он догадался, что олени – вечные хранители этих гор, и продолжал наблюдать за ними, но вдруг его внимание привлекло нечто иное.

На зелёной поляне, что расстилалась на противоположном берегу озера, снова возник тот самый белый тур... Торола осторожно снял с плеча самодельный лук и наложил стрелу. Сердце его билось учащённо, но руки оставались твёрдыми. Сосредоточив взгляд на могучем животном, он приготовился к выстрелу...

Все мысли нашего охотника были о звере, ставшем для него дерзким вызовом и мечтой; но, когда тур не спеша пересекал поляну, приближаясь к озеру, - в поле зрения Торолы внезапно попал крупный барсук. Зверёк беззвучно выскользнул из-за деревьев и торопливо засеменил к нему. Пховец замер, присматриваясь к животному, которое, возможно, было свидетелем иного мира, иасаули - посланником, слугой божественной воли, указывающим на неведомую тайну...

Как раз в тот момент, когда молодой воин отвлёкся, следя за барсуком, - тур повернулся и исчез в густой зелени леса, оставив вместо себя лишь лёгкое мерцание в воздухе, вскоре затем растворившееся. Барсук же, как ни в чём не бывало, преспокойно уселся и принялся умываться, деловито пофыркивая.

Изнемогший от бесплодных попыток поймать тура, Торола, в недоумении осматриваясь по сторонам, заметил невдалеке «гостевой домик», уединённо стоявший в лесу, – прибежище заплутавших пастухов, охотников и одиноких странников. Небольшое каменное строение уютно вписывалось в лесной пейзаж.
Войдя в къулли, он растопил товгу, одно за другим бросив в её жадную пасть три сухих полена, которые тут же охватил голодный огонь. Поленья вспыхнули и приветливо затрещали, озаряя лесной домик тёплым светом. Запах горящей сосны заполнял комнату. Рассеивая холод, пламя танцевало, отбрасывая на стены игру колышущихся теней...

Из маленькой плоской кожаной сумки с медными пуговицами, висевшей сбоку на поясе, Торола вынул простые припасы, собранные ему в дорогу матерью и ещё хранившие запах домашнего очага. Он устроил себе ужин из куска овечьего сыра и хмиади, украшенных знаками его семьи. Деревянный штамп «сачврети», на котором был вырезан лист крапивы, из поколения в поколение оставлял свой оттиск на мягком тесте, – древний символ ветви Чинчараули... Во время скромной трапезы пховец размышлял о предстоящей охоте. Он знал, что успех в этом деле – не только заслуга его рук и глаз, но и благословение высших сил.

Когда уже совсем стемнело, Торола достал заранее приготовленное мосанто – три особые жертвенные лепёшки. Затем он зажёг три свечи, и язычки пламени заколебались в струях воздуха, словно в них горели живые сердца предков, передающие ему свои кровь и дух, мудрость и силу...
«Ты, Самдзимари, сестрица Хахмати, охрани меня от нечистой силы!» – благоговейно произносил он, пока воск впитывал его слова и вместе с тонкими ленточками дыма молитва тянулась вверх, к звёздам. Голос его слился с дуновением ветра, проникавшим в тайные уголки леса. Обращаясь к богине, он искренне просил о помощи и защите в грядущем испытании.

И вновь Торола отправился в горы на охоту, возобновив погоню за неуловимым созданием. Он почему-то верил, что сможет различить даже в полутьме следы этого белого тура, которому приписываются чудесные свойства... Оставив лепёшки и сыр в къулли, пховец надеялся снова вернуться сюда, чтобы отпраздновать свою победу над зверем и поразмышлять о пройденном пути.

Подъём был крутым и опасным, каждый шаг требовал умения и сосредоточенности. Торола карабкался вверх, хватаясь за выступы скал, поросшие коротким мхом, что скрывал под собой тонкий слой льда. Пальцы его покалывало от холода, но на это он не обращал внимания, ведь все мысли его были устремлены к белому туру, который витал в его мечтах, - духу, рождённому горной мглой...

С каждым шагом вверх воздух становился всё реже, а дыхание пховца - тяжелее... Но Торола продолжал свой путь, словно его вели вперёд мелодии, звучащие где-то в глубине, на незримых струнах его души. В каждом своём движении он сочетал безмятежность и борьбу, поэзию и войну, гармонию и хаос, составлявшие его внутренний мир, и двойственность эта отражалась в его поисках. Ландшафт вокруг него был таким же – суровым, величественным, в то же время полным очарования и загадок.

Вечер уже окутал каждый уголок земли, и ветер стих, когда Торола почти настиг свою добычу. Белый тур, чётко вырисовываясь на тёмном фоне неба, стоял на вершине, залитой блеском восходящей луны. Могучие рога возвышались над миром, копыта его утопали в пушистых облаках...
Теперь охотнику следовало быть особенно осторожным – забравшись на высокую гору, хитрые туры нередко сбрасывают копытами камни на своих преследователей!

Остатки троп то поднимались вверх, то круто спускались вниз. Торола упорно продвигался вверх по ужасной крутизне, и нежданно тропка прервалась... С помощью своей дашны он то и дело выкапывал себе новые ступеньки, в надежде всё же обнаружить некое подобие дороги.

Несколько раз Тороле то ли чудились, то ли и в самом деле слышались сверху чьи-то голоса, странные звуки и дерзкий смех... Выходит, и местные парни сегодня тоже тут охотятся? - ох, как же именно сейчас их здесь не хватало! Горе их очагам!.. Ну ещё бы, сокровище такое – белый тур, да к тому же четверорогий! Добычу, по правилам, придётся разделить поровну по количеству охотников; но кому же тогда, в таком случае, достанется право распорядиться рогами?!

Тропка узкою тесьмой стелилась между отвесной скалой и необъятной пропастью, от которой Торола отводил взгляд, чтобы не закружилась голова. Он смотрел вниз, на огромную бездну, которая расстилалась перед ним, и понимал, что один неверный шаг – и он может упасть вниз. Вот-вот выскользнет, уже качается, едва держится шаткий камень под ногой, и скоро оборвётся отважный пховец, другой уже будет петь сложенные им песни...

Казалось, будто тур медленно колышется и тает, превращаясь в эфир и восходя к небесам вместе с дымом курившейся горы... Рога на его голове, осиянные луной, золотились во мраке двойным полумесяцем.

Теперь оставалось дело за малым - подкрасться к туру на расстояние выстрела и оставить тому самый широкий путь. Иначе напуганное животное, при виде охотника и за неимением свободного прохода, ринется к тропинке с такой скоростью, что человек, сбитый им с ног, рухнет в пропасть и погибнет, заплатив за жизнь тура собственной жизнью, как некогда Синдаурай.

Но, когда пховец наконец добрался до вершины, его ожидало разочарование – тур исчез, словно провалился сквозь землю. И ни одной живой души вокруг! Странно всё это... Торола огляделся вокруг, растерянный и расстроенный. В ночной тиши лишь отзвуки его шагов и шорох его дыхания смешивались с шелестом ветвей и пением птиц.

Зато на том месте, где только что должен был стоять тур, там, где ступал он, - в земле остался отпечаток копыта, и в нём непонятным образом оказались пшеничные зёрна - его награда за упорство и мужество. Торола, озадаченный, взял зёрна в ладонь, кожей ощутив их тепло, как напоминание о живой силе земли, словно бы каждый шаг зверя был пророчеством урожая...

Рядом открылась и сверкающая россыпь прозрачных кристаллов, переливавшихся всеми цветами радуги, - кто-то будто нарочно разбросал средь камней эти сокровища. Встречались тут хрусталинки и винного цвета, и желтоватые, и совсем бесцветные. То там, то здесь в темноте поблёскивали чудные мелкие камешки, - истинное раздолье для собирателей горного хрусталя. Кистинские девушки любят носить бусы, выточенные из него...

Золотистые зёрна были необычно крупны и светились, словно их наполнял изнутри свет самой Луны; хрусталь же отражал его, создавая вокруг себя таинственный ореол. Светлые хрусталинки искрились, играя в лунных лучах. Быть может, то были слёзы прародителей земли?..
Торола рассеянно пересыпал их в длинных пальцах... Удивляясь происходящему, он вместе с зёрнами машинально отправил кристаллики пригоршней в вышитую рукавицу, висевшую у правого рукава - и тут же забыл о них.

Случается иногда, что туры в случае опасности кидаются с кручи и падают на свои рога, всегда оставаясь невредимыми... Молодой охотник упорно вглядывался - нет ли его внизу, искал, но так и не нашёл. Не в толщу же скалы забежал он?! - Этот тур, похоже, испарился. Неужели он растаял, обернувшись облачком пара между мирами?.. - пховец взирал на небеса, ища знака, но небесная воля казалась скрытой за таинственной завесой ночи. Тьма спускалась на мелхистинские горы, только лунный свет освещал пути Торолы.

В сердце пховца зародилась мысль о чуде, о послании, знамении... Взгляд его вновь поднялся к небу. Словно мост над рекой, пролегла над ним через бездну времён дорога богов – кистины назвали её Ча токхина така. Дыхание ночи нисходило на землю таинственным покровом, лишь серебряные проблески на небосводе озаряли тёмные очертания гор. Звёзды над вершинами поднимались и опускались, подобно светильникам, что из рук духов светят путникам в мире теней...

Вот воссияла Т1аара, вот рядом с нею Сацкъар... этот золотой щит - Кха куагь саьда! - Огненный парус золотого кораблика, образованный тремя звёздами, плыл сквозь мглу и уводил Торолу за собой вниз с горного склона. Верхний уголок Треугольника горел ярче двух нижних, тёмных, словно небесный маяк, и свет его разливался свыше, указуя путь страннику земли... Когда пховец спускался с горы, его охватило странное чувство - ему показалось, будто за ним наблюдают.

Продолжать ли преследование, или же стоит признать, что некоторые существа созданы, чтобы оставаться свободными и неуловимыми, как мелодии, что рождаются в глубине сердца и улетают с первым ветром? - Испытывая в сердце трепет перед непостижимыми тайнами природы, молодой джигит спустился обратно к охотничьему домику, где предполагал переждать ночь. Но вместо покоя ожидала его ещё одна загадка.

На полу къулли, разметав свои кудри по охапке душистых трав и мягкой листвы, лежала спящая девушка, укрытая пятнистой шкурой снежного барса. Лунные блики и отблески пламени из камина пробегали, осторожно скользя по золотистым волнам волос и по нежной прелести лица, мерцавшего почти бесплотной белизной в тёплой, прогретой жаром от очага полутьме. Весь облик её, озарённой зыбким дыханием света, был невероятно прекрасным, светлым, как первый снег, мирным, спокойным, как безмятежное утро в долинах, - словно вся она была высечена тончайшим резцом из самого чистого хрусталя...

Торола застыл. Затаив дыхание, он долго смотрел на девушку, не смея потревожить чуткий сон. Он не верил своим глазам и стоял у порога, не решаясь приблизиться и не в силах отвести от неё взгляд...

Вот так чудо!.. - Душа Торолы встрепенулась при виде девы, - та была такой небесной красоты, что излучала сияние изнутри. В ней навечно слились вместе свет и тьма, как если бы она была связующим звеном между миром людей и духами леса.
Она казалась такой хрупкой и невинной, - милее любого сна, и он не мог оторвать от неё глаз... Очарованный, склонился он над нею, словно всё его существо преобразилось под влиянием её присутствия.

Переливаясь в лунных лучах, волнами струились вокруг лица её длинные волосы цвета созревшей пшеницы. Лицо же было светло, как утренняя звезда; сияние это озаряло темноту. И жилка билась под кожей на тонкой шее, как у дикой лани... рядом, словно оленёнок, прильнув к ней, свернулась калачиком темнокосая девочка... неужели – её дочь?! – да нет, не может быть, - конечно же, младшая сестрёнка!

Торола ощутил внутренний огонь, который не мог погасить даже холод ночи, и сердце заметалось в груди тревожно, предчувствуя великую перемену. Это было необычно и захватывающе.

Торолу бросало то в жар, то в мороз. Сердце билось громко, будто хотело разлететься на куски. Он знал, что не должен больше здесь находиться, но что-то будто не давало ему уйти. Сложив руки на груди, он продолжал смотреть на златоволосую девушку, всё больше и больше погружаясь в бездонный омут. Он хотел остаться здесь навсегда, раствориться вместе с ней...

Красота хранительницы трав ошеломила Торолу, – это было нечто непередаваемое, словно созерцание самого Бога... Казалось, что она не только оживляла тёмный лес, но и была живой душой этого леса, наполнявшей его нежным светом надежды.
И вот теперь стоит он здесь в оцепенении, словно растревоженный заклятием мрачный лесной дух, над светлым её изголовьем...

У самого очага, - видимо, сброшенная на пол в спешке и забытая, - лежала треугольная девичья косынка, два края которой, затронутые огнём, уже успели обуглиться... Смущённый внезапной близостью мечты и реальности, Торола затушил тлеющую ткань и, не решаясь разбудить спящих, удалился. Он чувствовал, что душа и голова его переполнены.
Звёзды мерцали в небе над его головой, словно воодушевляя его продолжать свой путь в огромном и загадочном мире...

На выходе из къулли край его одежды зацепился за колючий куст... Поспешно освобождаясь от цепких когтей держидерева, пховец не заметил, как потерял фибулу в форме жаворонка - дар своего погибшего друга, Миндии. Серебряная птичка осталась висеть на покрытой ночной росой ветке - будто некий свидетель, охраняющий лесной домик, его неожиданных гостей и тайну той ночи.

Словно орёл, гнездящийся на неприступном обрыве, цепко ухватившись когтями за скалистый край, Эрдзие-Бе владычествовал над теми, кто не осмеливался взойти к его башням. Серебристый свет луны, пробиваясь сквозь плотную ткань облаков, освещал густые лесные чащи, ведущие к крепостным стенам, и извилистую каменистую тропу, по которой решительно взбирался молодой воин из Шатили. Под сумеречным небом, увенчанным звёздами, похожими на мерцающие горные хрустали, Торола снова поднимался вверх к замку своего друга...

* * *

Луна, в своём полном великолепии отражавшаяся в заповедном озере, чуть заметно колебалась над ним; сквозь неё просачивалась хрустальная чистота ночи. Мир напряжённо замер в ожидании тайны, которую горная страна раз в столетие раскрывала в честь древних богов и неведомых сил. Оленье озеро, затаившееся в объятиях каменистых гор-башен, было священным местом, куда нога человека не ступала без искреннего благоговения и трепета.

Вода в озере казалась недвижной, словно зеркало, отражающее величие небесного свода. Золотистая луна стала досягаемой, - легко можно было дотронуться рукой до её прохладной маслянистой поверхности. Рыжие прибрежные камни блестели в лунном свете и, придавая пейзажу мистическое очарование, точно превращались в янтарные амулеты, оставленные здесь могущественными властелинами прошлого. Мягкие туманы окутывали озёрный лик, скользили по нему бархатным покровом, словно дыхание божества, тянулись вдоль него призрачными тенями, создавая ощущение утончённой феерии...

Но в бесконечном спокойствии природы совершалось нечто неописуемое: в небе над Оленьим озером зримо проявились воздушные спиральные арки; свиваясь воронкой, складывались они в один необъятный туннель, ведущий в неизведанные времена и земли... Синева портала пульсировала, словно сердце иного мира, где пространство подчинялось запредельным законам. Откуда-то из глубин вихря звучала неизреченная песнь о днях, ушедших в небытие, и о местах, существующих лишь в легендах...

В то же время в прозрачной глади Оленьего озера сквозь толщу воды, как сквозь стеклянный потолок, постепенно открывался вид на сияющий подземный мир. На дне озера кипела иная жизнь, – в далёкие века осколок звёздного неба упал в озёрные глубины. Теперь огнисто-алый город с его обитателями, поглощёнными неотложными делами, явился ярким контрастом тихой гармонии земного пейзажа. Хлопотливые фигурки, подобно блуждающим огонькам, сновали туда-сюда, являя образ иной жизни, тлеющей под поверхностью земли. Эхо перекликающихся звонких голосов, звуки оживлённых работ доносились через воду, подтверждая, что два мира могут существовать бок о бок, не нарушая притом друг у друга порядок, установленный веками...

А затем с высот к земле сошла предрассветная пора, - те краткие полчаса, когда Хи-нан скрывалась, чтобы подремать в своём царстве, и наступало полное затишье, без единого движения воды или воздуха, - тогда-то и можно было загадать любое желание. Хи-нан, покровительница всех вод, обязательно исполняла его, если только сердце загадывающего было чисто, а намерения – безукоризненны...

Вдруг в тиши раздался мерный перестук копыт. На склоне горы, тёмной от сумрака вековых деревьев, в облике большого белого горного тура появился Повелитель зверей. Он шёл, величественный и неприступный, ведя за собой своих подданных к водопою, и казалось, что рога его могут касаться самих звёзд... Осторожно ступая по камням, словно следуя ритуалу, туры торжественной вереницей один за другим спускались к святому озеру, чтобы утолить жажду. Каждый из них был воплощением силы и независимости, но в присутствии своего предводителя звери были послушны.

Безмолвие вокруг была нарушено лишь лёгким плеском воды, когда первый из туров коснулся её холодной поверхности. Он приблизился к берегу и, опустив свою голову к воде, начал пить. Рога его, словно выточенные из серебра, были теперь усеяны каплями, которые переливались в лунном свете... Стадо последовало его примеру.

Звери не подозревали о таинственном мире под водой, не знали они и о портале, что открывался над ними. Их мир был на земле, среди гор, долин и густых лесов; но каждый шаг здесь оставлял след в вечности. Ветер же, кружась и овеивая вершины, уносил ввысь песнь о временах, когда земля и небо были неразлучны, а существа, населявшие те места, обладали силами, превосходящими человеческие...

* * *

Утром, в светлеющей предрассветной прохладе, у горных вершин, на высотах, где вихри сходятся в дикий танец и слышно тонкое похрустывание гаснущих одна за другою звёзд, - откинувшись навзничь, на земле, устланной мягкими туманами, лежал, утопая в ковре весенних цветов, покровитель этих мест - чудный Тамаш-ерда. Подобно художнику, с неподражаемым мастерством владеющему своей кистью, он создавал прозрачные фигурки, вытёсывая их из хрусталя своим волшебным кинжалом и украшая звёздными осколками. Гибкие, словно лучи, пальцы его танцевали в воздухе, творя миниатюрные башни, в точности напоминавшие кистинские укрепления...

Плечи Тамаша покрывали чёрные кудри, каждая прядь которых вибрировала тихим смехом, вторя мелодиям горных ручьёв. Глаза его, яркие, как редкостные изумруды, блестели хитростью и весельем. Из своего укрытия наблюдал он за молодым пховским воином, который уходил по тропе от охотничьего домика, нимало не подозревая о сверхъестественном присутствии вблизи...

Тамаш тешился от души, раздумывая о том, до чего же обманчивым может быть внешний облик. Однажды наивная дева, безмятежно спящая теперь в лесной хижине, приняла земного джигита за божество, - за самого Тамаша, подумать только! Может ли этот телесный знать, что его встреча с Белым Зверем, звёздным Треугольником на небе и двумя жрицами в лесном домике стали началом истории, которую будут потом пересказывать многие поколения пховцев?! - А смертный удалялся, обронив мелкую блёстку, зацепившуюся за колючий куст держидерева...

Тамаш замер. Он вдруг почувствовал, что его внимание привлекло нечто иное, чем забавные судьбы телесных. Взгляд его упал на серебряного жаворонка, сверкнувшего в лучах восходящего солнца. То было не просто украшение – фибула трепетала, словно настроенная струна, и этот вызов не мог быть оставлен без внимания Крылатым духом.

Тамаш-ерда легко поднялся, - всколыхнулись, стелясь вокруг плеч, его густые волосы, чёрные, словно крылья ворона. Тень от божественного силуэта не легла на росистую траву... Он приблизился к кусту и осторожно взял фибулу в свои чуткие пальцы. Серебро было холодным, но в то же время казалось, будто внутри оно ещё пульсирует теплом рук охотника, его метаниями и мечтами, его непокорной душой...

"Что несёшь ты в себе, маленькая птичка?" – шепнул Тамаш, чуть склонив голову к изящной вещице.

В ответ ветер принёс лёгкий вздох долины, и Тамаш услышал в нём переплетение судеб, вихрь чувств и тайну, которая теперь ждала своего раскрытия. Серебряная фибула была ключом, мостиком меж мирами, и Тамаш понял, что его игра только начинается.

Спускаясь по склону, Крылатый дух мало-помалу изменял свой образ, постепенно принимая вид путника, чьи очертания уже скрылись за соседней горой. Его пронзительно-синий взгляд постепенно зеленел и наполнялся смыслом, который смог бы распознать лишь умеющий видеть сердцем. Прихорашиваясь на ходу, Тамаш-ерда придирчиво осмотрел себя напоследок; остался вполне удовлетворён, прищёлкнул длинными перстами - и медленно растворился в пелене туманов, кротко стелившихся над утренней землёй.

И вот незримый Тамаш направился по следам своего двойника в село Цайн-Пхьеда, где каждый камень, каждое дерево таили в себе истории древности, а воздух был пропитан эхом былых песен и магией предков. Бог гор шёл вплетать в пути златокосой девы и пховского охотника тайну, что ждала обоих в стенах замка Эрдзие-Бе...»

ПРИМЕЧАНИЯ:

Цриапи (груз. კრიაპი) - специальные треугольные подковы, прикрепляемые к обуви, чтобы не оступиться в горах.

Бандули (груз. ბანდული) – башмаки из сыромятной кожи с плетёной подошвой для передвижения в горах.

«Секха1ад нийса кхетийла хьа!» (чеч.) – «Пусть твой лук стреляет метко!»

Рогатое – эвфемистическое, табуизированное выражение горских охотников для обозначения диких животных - тура, оленя, серны.

У хевсуров святой Георгий считался покровителем охотников.

Шатилис-джвари (чеч. Шедалан цІив) - святилище в черте хевсурского аула Шатили.

Сапихвно (груз. საფიხვნო) - общественное помещение, строение в черте аула Шатили, где в свободное от занятий время собирались на сходки люди старшего поколения для обсуждения важных дел и передачи друг другу всех новостей за день или определённый отрезок времени, а также молодёжь, чтобы послушать мудрые рассуждения и речи о старине, о войне, об охоте и т. д.

Шуртхи (груз. შურთხი) – кавказский улар, горная индейка, которая, по преданию, считается другом туров.
«Этот шуртхи делает для себя на зиму большие запасы сена, которым зимою питается горный тур, а шуртхи довольствуется его помётом; и этот шуртхи весьма вкусен.» (Вахушти Багратиони, «Описание царства Грузинского»)

Товга (кист.) - камин

Хмиади (груз. ჰმიადი) – ритуальные плоские хлебцы, род пресных лепёшек.

Каждая хевсурская семья имеет свой особый штамп «сачврети» (груз. საჩვრეტი) с отличительными знаками для хлеба хмиади, который пекут на праздник.

Самдзимари (также Самдзивари; груз. სამძიმარი - "носящая ожерелье") – трёхликая богиня плодородия и прорицания из грузинской мифологии; одна из трёх дочерей демонического короля каджей, которые жили в подземном королевстве под названием Каджети, иногда представленном как страна мёртвых; сестра-супруга Георгия Хахматского, хевсурского божества, происходящего от христианской фигуры св. Георгия. Самдзимари считалась покровительницей брака. Она также наблюдала за женскими занятиями, такими как роды, заготовка трав и дойка коров. Ей поклонялись в исторических регионах Хевсуретии и Пшавии на северо-востоке Грузии. Самдзимари традиционно изображают как красивую женщину с длинными светлыми волосами, с золотыми украшениями и в золотых туфлях; в некоторых случаях она превращалась в дикого зверя. Самдзимари может являться простым смертным во сне. Иногда, приняв облик смертной женщины, она заставляет мужчину полюбить себя и невестой входит в его дом, приносит ему и членам его семьи изобилие и удачу. Когда же обнаруживается, что она не смертная женщина, Самдзимари покидает дом.

Синдаурай (Синдаурисдзе) - герой народных баллад и песен, прославленный охотник. По преданию, он убил 16 туров, за что разгневанная богиня Дали, покровительница диких зверей, покарала его: перекрыла дорогу и погубила среди неприступных утёсов. В Хевсуретии и поныне есть скала, которая называется Высь Синдаурисдзе.

Ча токхина така (кист. - «След от пронесённой соломы») – Млечный путь. Согласно вайнахскому преданию, он образовался от того, что Села-Сата по этому пути несла солому для брачной постели себе и мужу.

Т1аара (кист.) - Сириус

Сацкъар (кист.) - Процион

Кха куагь саьда (кист. - «Трёхногая звезда») - треугольник, состоящий из звёзд: Сириуса, Бетельгейзе и Проциона в созвездии Малого Пса.

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ!