Дорога первоцветов

Ближе к середине осени, выдавшейся необычайно теплой, Ал пришел к мысли, что снова научился наслаждаться жизнью. Прежде он думал, что эта способность полностью растворилась в болезни мамы и вражде с прежней компанией. А теперь вот он, загорелый от частых купаний, вытянувшийся на пять сантиметров, раздавшийся в плечах. И лицо в зеркале вроде то же, но другое — будто художник старательно выписывал портрет, но в конце решил добавить несколько собственных штрихов. В очередной раз внимательно вглядевшись в свое отражение, Ал подумал, что стал симпатичнее: исчезла угрюмость, взгляд стал открытым.

В этом, несомненно, была заслуга его учителя, этого невыносимо болтливого, но толкового парня. Они продолжали встречаться дважды-трижды в неделю. Каждый раз Ал заставал учителя в глубокой задумчивости, опирающегося локтями о перила моста или задремавшим на солнышке.

— Эй, ты! — звал Ал, чтобы обратить на себя внимание.

Со временем "Эй, ты!" превратилось в своеобразное приветствие, а затем и вовсе смазалось, сократилось до "Эйт". Так нужда узнавать имя окончательно отпала. Ал, конечно, попытался, но парень заявил, сверкнув глазами: "А знаешь, "Эйт" мне больше по душе! Так и зови меня, понял?"

Эйт научил Ала надолго задерживать дыхание, не терять ориентиры под водой, плыть долго, не уставая, еще показал самые рыбные места на выселках. Но больше всего Ал был благодарен ему за сокровища: найденные на дне браслеты, подвески, кольца, монеты — все, что было кем-то когда-то обронено и составляло ценность.

Совместные дни их обычно проходили так. Еще на берегу Эйт заставлял Ала делать различные упражнения, чтобы размяться и разогнать кровь по жилам: приседать, отжиматься, прыгать. Затем, уже в воде, шутливым тоном давал наставления: "Не пытайся достать до дна, здесь глубоко", "Если вдруг увидишь прекрасную деву, не вздумай заплыть к ней в объятия", "Начинаешь хорошо, но потом становишься как кисель. Не становись киселем", "Не подбирай всякий мусор, внимательно смотри. Порезаться легче легкого" На многие из подобных высказываний Ал лишь фыркал презрительно, но некоторые и впрямь оказывались полезными.

В перерывах они рыбачили, грелись на солнце, перекусывали принесенной с собой едой. Эйт частенько угощал Ала фруктами, вкусным сыром, сушеным мясом. Ал в ответ предлагал что-то из своих скудных запасов: в основном, слегка подсохшие лепешки или овощи. Впрочем, Эйт не брезговал, словно тоже придерживался правила "Бери, что дают".

Ближе к вечеру Эйт отводил Ала на "злачные" каналы, плавать в которых было противно: вода неприятно пахла, щипала глаза, а кожа после такого купания становилась липкой. В таких местах нельзя было находиться долго, поэтому Ал с Эйтом устраивали соревнования: за короткое время каждый старался отыскать и вытащить на поверхность побольше ценных вещей. Закончив, парни быстро прятали их в сумки и возвращались на свое обычное место, где старательно отмывались, переодевались, а уж после устраивались пересчитывать и оценивать находки.

— Так, один браслет, наверное, золотой. Жаль только, камни из него давно выпали. Серьга со сломанной застежкой. Пара колец, три монеты, причем, одна старинная. Я выиграл, — Ал самодовольно улыбнулся.

— Да я и не старался особо, отдыхал больше. Решил поддаться: а то, наверное, тебе обидно было каждый раз проигрывать.

— Ах ты... — Ал задохнулся от возмущения. — Ты! Видел я, как ты "не старался" и "отдыхал"! Чуть глаза из орбит от натуги не повылазили. И смотри-ка, что ты там раздобыл?

Ал пристальнее взглянул на находки Эйта: пару мелких монет, несколько бледно-голубых бусин из лунного камня и довольно крупный, пожелтевший от ржавчины, кулон с необычной гравировкой — странным цветком, которого Ал прежде не встречал. Одного взгляда хватало, чтобы понять: хоть кулон и не казался дорогим, он все-таки мог представлять интерес для оценщика. Если хорошенько почистить его и отреставрировать, получится прехорошенькая вещица.

— Я тут подумал... Все свои находки я отношу оценщику, чтобы выручить немного денег. А что с ними делаешь ты? — спросил Ал. — Неужели кидаешь обратно в воду? Или хранишь у себя дома?

Справедливо полагая, что деньги лишними не бывают и одинаково желанны и для бедняков, и для богачей, Ал пару раз предлагал Эйту составить ему компанию, выяснить стоимость находок. Однако его молодой учитель отказывался, но причины никогда не объяснял. Не то чтобы Ал раздумывал над этим слишком много.

Когда-то давно он слышал, что некоторые богачи рыбачат лишь для развлечения, а не для еды: каждая пойманная ими рыба возвращается обратно в водоем, а не подается к столу. Это казалось Алу дикостью, но Эйт сам по себе был чудаком — возможно, он промышлял подобным, только в адрес вещей, а не рыбы.

Также ему сложно было представить, чтобы Эйт тащил домой сокровища из грязного канала. Должно быть, остальные члены его семьи были совершенно нормальными, и ничто в их поведении не выбивалось из рамок представлений о жизни состоятельных господ. Старательно заботящиеся о внешнем лоске, они бы точно не позволили этому чудаковатому парню портить репутацию.

Иных вариантов Ал и представить не мог, поэтому очень удивился, когда Эйт ответил:

— Я возвращаю найденные вещи их прежним владельцам.

— То есть? Как же ты их находишь?

— На внутренней стороне колец, браслетов, на обороте подвесок люди часто оставляют инициалы. Ты разве прежде этого не знал?.. — Эйт хмыкнул, бегло оглядев простую одежду Ала, которая уже немного жала в плечах и груди. Едва заметно вздохнув, он пояснил. — Иногда это инициалы дарителя, который хочет, чтобы о нем помнили. Но куда чаще это символы мастера, у которого заказывали украшение. В общем, я обычно иду в городской архив, смотрю переписи, либо обхожу мастерские.

— И сколько же времени занимают такие поиски?

— С мастерскими проще: мастер всегда узнает свою работу. Удивительно, но многие даже помнят, когда, как и для кого изготовили украшение, представляешь? Но если мастер не помнит или если его уже нет в живых — не беда, ведь записи о всех заказах хранятся в бухгалтерских книгах. А вот с инициалами приходится повозиться.

— А если инициалов нет, что тогда? Или если ты никак не можешь отыскать владельца?

— Тогда я просто подбрасываю украшения в разные неприметные места. Но только так, чтобы их рано или поздно обязательно нашли. Например, бросаю у порогов домов или у палаток на рынке, подкладываю в птичьи клетки, в сосуды с крупами, в башмачки, оставленные перед дверьми.

— Но зачем? — Ал был настолько потрясен, что никак не мог уложить услышанное в голове. — Ладно, допустим, прежние владельцы еще могут как-то заплатить тебе в порыве благодарности. Хотя я на их месте точно не стал бы этого делать. Но разбрасывать куда попало? Где это видано?

— Не кипятись, — Эйт миролюбиво похлопал Ала по плечу. — Если тебе станет легче, найденные в каналах монеты я забираю себе. Но что касается остального — украшения, особенно золотые или серебряные, стоят недешево, их редко дарят просто так, не вкладывая смысла. Их берегут, передают детям и внукам, ими гордятся, их надевают в самые важные моменты. Потеря такой вещи может разбить человеку сердце, а неожиданная находка — привнести в жизнь новый смысл или хотя бы прокормить, как твои находки кормят тебя.

— Боги, я в жизни не слышал большей глупости!

— Почему же глупость? Украшения впитывают тепло человеческой кожи, ее запах, а вместе с ними — чувства и чаяния своих владельцев. Тш-ш-ш, не спорь! Если бы это было не так, в народе не гуляли бы байки про кольца, которые приносят удачу, проклятые медальоны и серьги: если два человека наденут по одной из сережек, то смогут слышать мысли друг друга. Словом, я всего лишь хочу, чтобы у каждой найденной мною вещи был хозяин.

— А меня еще некоторые чудаковатым считают, — рассеянно пробормотал Ал.

— Неужели у тебя нет ни одной вещи, которой ты сильно дорожишь и потеря которой разобьет твое сердце?

Ал призадумался. У него действительно не было такой вещи. Они с мамой всегда жили просто, стремясь обходиться малым. Посуда, мебель, одежда, кое-какие продукты — потеряв что-нибудь из этого, Ал бы расстроился, но только потому, что придется потратить деньги на замену. Насколько он видел, мама тоже не привязывалась к вещам: не хранила подарков от поклонников и друзей молодости, погремушки и первые костюмчики сына. Даже после ухода Ноа они не оставили себе ничего из его вещей, распродав или обменяв все ценное, остальное просто выбросив.

— У меня нету такой вещи, — ответил Ал после долгой паузы, при этом все еще не вынырнув из задумчивости. Глаза его бегали из стороны в сторону, словно он в этот момент считал монеты и перекладывал их из одной шкатулки в другую. Он пробормотал. — Кажется, я начинаю понимать. Если так, то...

Жизнь Ала была довольно тревожной и занятой, и ему совершенно некогда было думать, что у других людей в головах. Он всегда старался поступать правильно: старательно учился каждый день, вставая спозаранку, готовил и убирал дом, выискивал места, где можно немного заработать, не болтал глупостей, ухаживал за мамой, когда она болела.

В глубине души Ал считал, что он стоит выше большинства его сверстников, да и людей постарше, праздно болтающихся по кварталам, ворующих, ввязывающихся в драки и задолжавших доброй половине левого берега. Он встречал множество таких ребят, почти не следящих за гигиеной, не умеющих писать, разве только свое имя, читающих по слогам. Думая об этих людях, Ал брезгливо поморщился.

Но и на солнце бывают пятна.

Полтора года назад Ал действительно украл. Всего однажды, с заполошно бьющимся сердцем, цепенея от чувства вины, он взял вещь, которую посчитал ценной.

В то время мама насмехалась над своим недугом, держалась уверенно, ходила на работу, однако Ал уже понял, что ей становится все хуже. Строптивый мамин характер не позволял показать, насколько тяжело ей дается поддерживать привычную жизнь.

Ал замечал, как она украдкой прячет под матрас окровавленные платки, как пропускает прием лекарств — чтобы залпом выпить большую порцию перед работой. Она почти перестала есть, едва притрагивалась к и без того скудным порциям. Приходилось уговаривать ее проглотить еще хоть ложечку, словно ребенка. А еще помогать мыться, переодеваться, причесываться. А стоило только Алу выйти за дверь, мама заходилась кашлем так, что лицо краснело и слезы крупными каплями катились из глаз. Наблюдавшие маму лекари лишь разводили руками.

Ал понимал: при таком раскладе справиться с проблемой поможет только одно. Им нужно было отправиться на правый берег и найти лекаря с даром. Но мама заявляла, что предпочтет умереть, нежели пойдет на такое. Напряженно размышляя, что делать, Ал собирать сведения.

Он часто наведывался на правый берег, искал газеты — те, что раздавались бесплатно или, будучи уже прочитанными, выбрасывались в мусор. Затем вырезал объявления, изучал адреса. Довольно скоро он отыскал доктора, который держал кабинет подальше от мест, где роскошь слепила глаза. Тогда Ал принялся обходить окрестности, внимательно наблюдал, что за люди выходят от доктора, довольные ли, грустные.

Несколько раз он даже набрался храбрости и обратился к таким посетителям, лощеным, в красивой одежде. Одни оказались сговорчивыми и охотно поведали, что доктор быстро вылечил их недуг. А вот другие — две пожилые дамы — очень испугались. Подтянув свои сумочки поближе к груди, они заверещали:

— Стража! Помогите! Помогите!

— Стойте, я всего лишь хотел... — пролепетал Ал, глядя на то, как из-за угла выходит человек в форме с нашивками. — Моя мама, она...

В следующий момент все как-то перемешалось, скатилось в хаос. Пожилые тетушки наперебой галдели:

— Он точно вор, господин хороший! В этом квартале постоянно из карманов что-то пропадает.

— Я этого сорванца несколько дней подряд видела: следит за добропорядочными людьми, караулит у дверей — явно высматривает, кто побогаче, да кого легче обмануть.

Проходившие мимо люди останавливались, качали головами, перешептывались. Вскоре и они присоединились к обвинениям. Так, мужчина в камзоле с золотой вышивкой и блестящими пуговицами говорил, почесывая куцую бородку:

— На днях моя маленькая дочка, готовясь ко сну в своей комнате, вдруг закричала. Я сразу бросился к ней: бедняжка вся дрожала, указывая на окно. Она увидела чье-то лицо, кто-то следил, как она переодевается. Но я тогда никого не заметил снаружи, подумал лишь, что дочке померещилось. Но теперь уверен: этот мальчишка вполне мог влезть на дерево в нашем дворе...

— Я этого не делал, не делал! Моя мама больна, я всего лишь хотел... — выкрикивал Ал, но стражник выкрутил ему руку за спину и сдавил так сильно, что все тело обмякло от боли, в глазах потемнело.

Вдруг звучный, бархатистый голос перекрыл гомон:

— Отпустите мальчика! Что же вы делаете с моим посетителем?

Хватка ослабла, и Ал едва не упал в хлюпающую под ногами грязь, но кто-то поддержал его. Пока он медленно приходил в себя, разговор продолжался:

— Прошу прощения, доктор Калман. Но в этой части города в последнее время неспокойно, сами знаете. А этот мальчик нездешний, вот и привлек внимание...

— Вы даже объясниться ему не дали, господин стражник. Впредь прошу быть осторожнее с людьми.

С этими словами неожиданный помощник повел Ала в помещение. Преодолев узкую лестницу, они оказались в уютном кабинете, наполненном легким цветочным ароматом. Потрясенный, Ал рассматривал убранство: полки с фарфоровыми статуэтками и декоративными свечами, пышные растения в кадках на подоконнике, картины и панно, резная деревянная стойка, на которой стоял аквариум с крошечными золотыми рыбками.

— Садитесь, молодой человек, — Ала усадили в мягкое кресло. Вздрогнув, он отодвинулся на самый край и сжался, боясь ненароком испачкать бархатную обивку. Заметив это, господин усмехнулся. — Ну что же вы, не стоит так стесняться. Я не укушу.

Только теперь Ал осмелился прямо взглянуть на того, кто помог ему. Это оказался полноватый человек, едва начавший стареть. Лицо его было из тех, что издалека кажутся юными, но вблизи обмануться невозможно: морщины залегли на лбу и подбородке, виски покрылись первой сединой. Взгляд мужчины был ясным, в глазах светились умиротворение и доброта.

— Дайте мне свою руку, милый мальчик. Да не эту! Ту, что болит.

Только тут Ал осознал, что правая рука, побывавшая в хватке стражника, висит плетнем и отзывается глухой тянущей болью. Поколебавшись, Ал, осторожно поддерживая кисть левой ладонью, положил ее на стол.

— Хм... — лекарь коснулся его запястья кончиками пальцев с ухоженными круглыми ногтями, и Ал ощутил, как приятное тепло хлынуло под кожу, поднялось к плечу. — Готово. Теперь порядок?

— Здорово! — Ал восхищенно потряс рукой, теперь полностью здоровой. Закатал рукав, проверяя, на месте ли подживающий синяк, заработанный накануне неудачным падением, но увидел лишь ровную светлую кожу.

— Я не думаю, мальчик мой, что вы промышляете воровством. Потому и помог. Но все же, зачем вы приходили к моим дверям так часто?

— Моя мама очень больна. Ока кашляет кровью, а лекарства перестали помогать. Я решил найти для нее доктора с даром, только вот... Мы живем на левом берегу, и моя мама, она... — Ал замолчал, смутившись.

Он не знал, как объяснить, в чем тут дело.

— Ваша мама, должно быть, ненавидит людей как я, верно? Потомков богов, прогнавших духов? — услужливо подсказал доктор.

— Ну, в общих чертах, да. Но только я так боюсь, что она умрет, мне этого совсем не хочется! Пожалуйста, могу я привести ее к вам? Деньги еще остались, не волнуйтесь об этом.

Ал солгал. Он не был уверен, что они смогут наскрести на лечение у человека с даром, но свято верил, что сможет что-нибудь придумать.

— Бедняга. Хорошо, я запишу вас на прием. Приводи свою маму, мальчик.

— Спасибо! Боги, спасибо! — Ал готов был накинуться на доктора с объятиями, настолько переполняли его чувства. Он не верил, что люди с даром могут быть и такими: добрыми, открытыми, совершенно не чванливыми.

Ал бежал домой словно на крыльях летел — чтобы сказать маме, что теперь все будет хорошо, что болезнь удастся вылечить, и все наконец станет как прежде. И чтобы в ответ услышать...

— С ума сошел? Я никуда не собираюсь. Ишь чего удумал, на правый берег меня тащить! — крикнула мама и тут же свирепо закашлялась.

— Ты же сама понимаешь: становится только хуже, — Алу едва хватало сил стоять на своем. Обычно ему удавалось уклоняться от споров с мамой, хотя порой и приходилось ступать по хрупкому льду.

— И кому ты предлагаешь довериться? Надушенному и напомаженному индюку, которого с младенчества в задницу целуют?

— Доктор Калман вовсе не такой! Ты его даже не знаешь!

— А мне и не надо знать — все они такие! Ал, они нас даже за тараканов не считают, однажды ты это поймешь. Ах да, я тебя ведь еще не наказала, что без спросу по правому берегу шатался.

Следующие несколько дней стали пыткой для обоих, матери и сына. Ал постоянно приставал с уговорами, выискивая новые доводы. Мама старалась отвечать с достоинством, но вскоре просто взрывалась:

— Ты что, в покойницы меня уже записал? Брось, еще немного, и я поправлюсь! С кем не бывает!

— Ты уже который месяц так говоришь, а ничего не меняется. Может, хватит врать? Мама!

Снова жуткий приступ кашля. После мама как ни в чем не бывало протерла губы платком и продолжила:

— Ты еще возрастом не вышел, чтобы жизни меня учить. За собой лучше как следует проследи.

— Но я-то не болен! А ну, достань платок, зачем ты его так быстро спрятала? Посмотри сама и покажи мне, много ли там крови.

— Почему ты такой упрямый?

— А почему ты...? — Ал замолк, поняв, что их разговор снова превращается в собачью склоку.

В комнате повисла тягостная тишина, от которой закладывало уши. Стараясь успокоиться, Ал барахтался в омуте мыслей. Глядя в болезненное лицо мамы, отмечая уплотнившуюся черноту под глазами и заострившиеся скулы, он не выдержал:

— Жалко, что заболел не я. Интересно, если бы мы поменялись местами, ты бы тоже настаивала, чтобы оставить все как есть?

Мама открыла было рот, но вдруг нахмурилась и закусила губу. В полнейшем смятении она схватила пустую чашку и поднесла ко рту, затем с громким стуком вернула на стол.

Наконец, она хрипло, надломлено сказала:

— А если мы не сможем с ним расплатиться?

— А если сможем? Послушай, мы ведь немало монет выручили, продав твои старые четки и книги. Мы все равно хотели потратить все на лекарства, которые уже не помогают. Так не лучше ли сразу со всем разобраться?

— Хорошо. Но я делаю это только ради тебя, из-за твоих этих слов, паршивец!