11. Эми
Прервав кошмарную драку, папа тянет меня в сторону.
— Здесь есть место, где мы можем поговорить? - серьезно спрашивает он.
— Генетическая лаборатория, - отвечаю я, наклонившись к нему.
На мгновение, я встречаюсь глазами со Старшим, стоящим в заполненной людьми и напряжением комнате. Будь у нас хотя бы минута спокойствия, может, мы бы смогли разобраться в этом мире. Но Старший нужен сотням своих людей, жаждущих ответов прямо сейчас. И одному нужна я.
Папа следует за мной к другой стороне крио-комнаты и ничего не говорит, даже когда биометрический сканер у двери распознает мою генетическую подпись. Он ждет, пока дверь закроется за нами, прежде чем сказать что-нибудь.
— Кто это? - спрашивает он, подходя к крио-камере. Орион застыл посреди действия - его руки царапают стекло, глаза таращатся подо льдом.
— Тот, кто убил мужа Юлианы Робертсон. И пытался убить тебя.
Отец поворачивается ко мне.
— Многое произошло, пока я спал. Мне нужно, чтобы ты мне всё рассказала.
Нет нужды спрашивать, почему он обратился ко мне, а не к Старшему. И всё же, я немного колеблюсь. Не подорву ли я позицию Старшего, рассказав что знаю, вместо того, чтобы настоять на том, чтобы папа обратился к нему?
Нет... нет. Мой отец должен услышать правду об Орионе, и я знаю, что Старший постеснялся бы рассказывать о своих неудачах. А папе не нужны оправдания — ему нужно знать причину, по которой Орион опасен. Я объясняю, как могу, кто такой Орион и почему он считал, что убийство замороженных военных может спасти его людей. Я не говорю ему, что планом Старшего было передать судейство и наказание над Орионом замороженным. Я объяснила всё так, что заморозка и есть наказание для Ориона - я не хочу, чтобы он просыпался, даже для совершения суда над ним. Я хочу, чтобы он веками жил во льду, как и я когда-то.
Папа качает головой, пытаясь понять, почему Орион собирался разморозить его друзей до смерти. Отец подходит ближе, убирая за ухо прядь моих рыжих волос.
— Ты через многое прошла, - говорит он, голос его наполнен сожалением.
Моя правая рука неосознанно тянется к левому запястью, трёт его, повторяя следы трехмесячной давности - синяки от прижимавших меня к земле рук, когда я была зажата между грязью и человеком, упивающимся злом, которое совершил.
Папа обнимает меня.
— Рожденные на корабле, - мягко говорит он, — они не такие, какими я их представлял.
— И не такие, какими их представляла я.
— Всё, что поможет мне их понять...
Я отпускаю запястье и проглатываю слова, которые хочу сказать.
Папа начинает мерить комнату шагами - привычка, которую я подхватила от него.
— Эти люди, - говорит он, — они все выглядят одинаково, и в качестве лидера у них какой-то мальчишка, и их гораздо меньше, чем мы ожидали к этому времени. - Он напоминает мне зверя в клетке, расхаживая от одной стены к другой. — И если записи зонда верны, путешествие сюда заняло не триста лет... по его показаниям прошло более пятисот лет.
Так вот, сколько Годспид висел на орбите планеты, управляемый тиранией системы Старейшин - более двухсот лет. Шесть, может семь или восемь Старейшин? И лишь один Старший, отказавшийся от этого.
— Что произошло за те пять веков? - продолжает папа, но он говорит больше себе, чем мне. — Что они сделали с собой? Видимо какая-то генетическая модификация. Но и их социальные правила изменились с течением времени...
— Они играли с генетикой, - говорю я. Внимание папы обращается ко мне - я впервые вижу, чтобы он слушал меня настолько внимательно. — Я имею в виду, очевидно, что они что-то сделали для того чтобы стать моноэтническим, но ещё я знаю, что детям вкалывают генетически модифицированный материал ещё до рождения. - Папа молчит, его пристальное внимание заставляет меня немного нервничать, мямлить. — Мне сказали, что это необходимо для предотвращения проблем. Они убрали расу, как источник раздора, и религию и всё остальное, что могло бы привести их к конфликтам.
Папа увлеченно следит за мной.
— Ты говоришь как они, - выдает он, наконец.
— Что, прости?
— Послушай, как ты это сказала, - начинает он. — "Прости". - Его слова полны осуждения. — У тебя их акцент.
— Вовсе нет!
Он оглядывает меня с ног до головы.
— Но это так.
Я хмурюсь. Даже не знаю, почему это важно. Может быть, я и говорю как они. Какая разница?
— Что ещё ты можешь рассказать? - спрашивает он, уставившись. — Что ты узнала, с момента пробуждения?
Я поняла, что жизнь так хрупка. Я узнала, что можно знать человека несколько дней и никогда не забыть впечатление, которое он на тебя произвел. Я поняла, что искусство может быть красивым и грустным одновременно. Я узнала, что если кто-то любит тебя, он дождется твоей ответной любви. Я поняла, что как сильно бы ты ни хотел чего-то, ты не всегда можешь это получить, что простого "нет" может быть недостаточно, что жизнь несправедлива, что мои родители не могут меня спасти, и что, может быть, никто не может.
— Больше ничего, - бормочу я.
— Ну же, говори, - папа делает паузу, смотря мне в глаза. — Любая деталь, даже какая-то мелочь, что может помочь мне понять рожденных на корабле.
Мне не нравится, как он называет их "рожденными на корабле", как будто из-за того, что они рождены на корабле, они не столь полноценны, как люди с Земли.
— То, что ты действительно хочешь знать, - говорю я, — это как быть уверенным, что мы все не порвём друг друга на части, верно?
Драка ещё слишком свежа в нашей памяти. Мы сидим на пороховой бочке, которой нужна лишь искра.
Отец кивает, ожидая, что я продолжу.
— Позволь нам выйти наружу, - говорю я в спешке, а мой голос уже умоляет. — Пусть все увидят планету. Пусть узнают, что за стенами. Эти люди - они никогда не имели ничего, кроме стальной клетки. Если ты откроешь дверь, если ты позволишь им увидеть мир, они полюбят его, и сделают всё возможное, чтобы эта миссия работала. Они сделают все возможное, чтобы построить себе новый дом.
— Это не безопасно, - начинает папа, но я его перебиваю.
— Самое опасное, что ты можешь сейчас сделать, это оставить дверь закрытой. Открой её, или они сами проложат себе выход.
Папа отправляет людей в группах по сто человек или около того, где каждый десятый - вооруженный военный. Пока он организует группы, я с торжествующей улыбкой смотрю на Старшего. Тот, нахмурившись, отводит взгляд.
— В чём проблема? - тихо спрашиваю я его, в то время как папа начинает организовывать первую группу.
— Ничего. - Старший не смотрит мне в глаза.
— Нет, - говорю я, с такой силой, что Старший оборачивается, чтобы взглянуть на меня с удивлением. — Ты не можешь дуться и просто не рассказывать мне, что случилось. Что тебя беспокоит?
— Тебе не кажется это похожим... на манипуляции? - спрашивает он.
— Что именно?
Старший бросает взгляд в сторону дверного проёма, где отец отдает приказы военному персоналу, стоящему по стойке смирно перед ним.
— Папа?- спрашиваю я недоверчиво. — Думаешь, он манипулирует всеми нами?
— Он поступает как Старейшина, - отвечает Старший, избегая моего взгляда. — Займи людей чем-то масштабным, и тогда они забудут о действительно важных вещах.
— И от чего, по-твоему, он хочет всех отвлечь? От планеты? Потому что именно её он им и показывает. И это была моя идея, не его.
Старший сначала молчит.
— Прости меня, - говорит он, в конце концов, однако я не верю в правдивость его слов. Он поворачивается лицом ко мне. — Прости меня, - повторяет он, на этот раз искренне. — На самом деле, я не думаю, что твой отец похож на Старейшину.
Я слабо улыбаюсь ему, но мы оба знаем, о чём действительно подумал Старший. Орион. Даже замороженный он преследует нас.
Отец сразу даёт понять, что первыми пойдут люди с корабля, несмотря на протесты ученых, вроде моей матери, которые так и рвутся начать исследование планеты. Старший благодарен за это, как я думаю, и большинство людей с Годспида рады этой возможности.
Но не все. Лишь чуть больше половины отважились выйти наружу, даже с вооруженной охраной. Эти люди полны страха и привыкли к комфорту стен, которые они знали всю свою жизнь. В то время как шаттл уже начинает пахнуть телами и отходами. Папа сказал Эмме унести тела, не переживших посадку, и похоронить, но это самая малость из того, что они могут сделать для борьбы с другими запахами. Я не знаю, что будут делать Старший с отцом, когда настанет время покинуть шаттл окончательно. Рядом Кит, и она выглядит уставшей, а её запас жёлтых успокаивающих пластырей уже на исходе.
Я замечаю, что ни на ком нет светло-зелёных пластырей Фидус.
Мы со Старшим в последней группе на выход - вместе с другими людьми с Земли, сгорающими от нетерпения. Учёные усердно толпятся у дверей. Моя мама сжимает в обеих руках склянки для образцов, и её улыбка на лице настолько широка, что мои щёки горят. Папа стоит у двери на мостик, тихо подсчитывая проходящих.
Когда мы оказываемся у мостика, я беру Старшего за руку. Он нервно поглядывает на отца, чьи глаза ничего не упускают, но руку я не убираю.
— Готова? - спрашивает Старший, когда мы проходим дверь, ведущую в новый мир.
Я слишком взволнована, чтобы отвечать. Меня встречает волна горячего воздуха - тёплый бриз, умирающего летнего дня, а не тот спёртый, душный воздух шаттла.
Эмма Бледсоу охраняет вход с длинноствольной винтовкой наготове, она просматривает небо и лес в поисках птеродактилоподобных монстров или ещё чего-либо, что может скрываться в сумерках. Я гляжу на пейзаж, развернувшийся передо мной, всматриваясь в каждую мелочь, в отличии от прошлого раза.
Тогда я так боялась за Старшего, что мой ужас перед монстром затмил всё остальное. Даже сейчас, я подавляю страх того, что чудовища могут скрываться в лесной тени, и заставляю себя увидеть то, что может нам предложить этот мир. Лес, окружающий шаттл, отличается от любого, виденного мной. Вместо крупных деревьев с ветвями, поднимающимися к небу, землю заполонило множество тонких, ветви которых переплетаются друг с другом. Их стволы не толще моей ноги, но они скручиваются и сплетаются, создавая непроходимую чащу. Ветви, с истертыми зелеными листьями на конце, спутаны в узлы, но листья столь тонкие и широкие, что выглядят как тряпки, которые развесили высушить.
— Эми? - зовет Старший, возвращая меня к реальности. Я делаю шаг вперед.
След от посадки шаттла очевиден - мы вспахали огромный кусок земли. Песчаный грунт под самим кораблем выжжен до черноты, и выглядит будто сваренным, а затем застывшим. Ленивые завитки дыма поднимаются оттуда, и я рада, что пандус достаточно длинный, чтобы сойти, пусть и на обугленную, но хотя бы не пузырящуюся землю.
Когда мои ноги касаются почвы, я вздыхаю. Земля. Настоящая, правдивая земля под ногами. Первым делом я закрываю глаза. Делаю глубокий вдох - мысленно воображая, как мои легкие наполняются не только воздухом, но и землей, деревьями, океаном. Затем выдыхаю, и всё вокруг становиться больше. Воздух. Не переработанный - свежий бриз, с запахом растений, земли и много другого.
Несмотря на десятки людей, снующих вокруг, многие из которых вглядываются в небо или жмутся поближе к шаттлу, ожидая пикирующих с небес птеродактилоподобных монстров, всё, что меня заботит сейчас это Старший, сжимающий мою руку, и мир, развернувшийся перед нами.
И я знаю, что сказанное моему отцу было правдой: позволь нам вкусить этот мир, и мы сделаем всё что угодно, дабы превратить его в свой дом.
— Разве не удивительно? - спрашиваю я Старшего.
Он тихо кивает. Его глаза разбегаются, но я знаю, что не в поисках монстра, готовящегося к атаке. Он ищет глазами стены, которых здесь нет, которых здесь никогда не будет.
— Осторожно!
Подняв взгляд к небу, мы чуть не наступили на невысокого мужчину, склонившегося над землей, с лужей белого гипса у ног.
— Что вы делаете? - спрашиваю я.
Чтобы ответить, мужчина - один из биологов - осторожно приподнимает гипс, открывая массивный отпечаток.
— Полковник Мартин дал разрешение начать сбор свидетельств о формах жизни на планете, - отвечает ученый.
Я узнаю этот след - динозавроподобная птица оставила его, напав на Старшего, когда мы приземлились. Когда биолог аккуратно поднимает гипс, я вижу длинные следы от когтей монстра. Комья желтого песчаного грунта портят слепок, и ученый счищает их, а я подавляю дрожь. Я слишком хорошо помню, как эти когти вцепились в плоть Старшего.
Старший касается груди, будто всё ещё чувствует боль под повязками, наложенными Кит. Молча, мы отходим, в то время как ученый вскакивает, спеша показать слепок своим коллегам. Я оборачиваюсь к кораблю, но Старший тянет меня подальше от растущей толпы, в сторону леса.
— Все ещё болит? - спрашиваю я.
Старший убирает руку с груди.
— Не особо, - бормочет он. Его внимание приковано к деревьям.
— Ты что-то ищешь?
Старший качает головой, его глаза скользят по кустам, растущим вдоль кромки леса.
— Когда на меня напали... - медленно начинает он. — Мне казалось, я слышал...
Он склоняется над землей, уставившись вниз. Тени деревьев и сумеречный свет не дают ему должного обзора. Он продвигается дальше.
— Видишь это? - спрашивает он почти шепотом.
Я приседаю рядом со Старшим. У подножия ближайшего дерева я вижу что-то похожее на следы животного, хотя они не похожи ни на одни следы виденные мной ранее. Большая часть отпечатков неразличима - что бы это ни было за животное, оно прошло здесь множество раз. Однако у подножия дерева отчетливо выделялся отпечаток, с четкими линиями и формами, вдавившийся на полдюйма в мягкую землю: три хребтообразных пальца в верхней части овала, испещренные перекрещивающимися линиями.
Рука Старшего нависает над отпечатком. Нижняя часть следа размером с его ладонь; продолговатые пальцы - или когти - начинаются на пару дюймов выше его пальцев.
Что за животное оставило здесь этот след? У птицеподобного монстра были изгибающиеся когти, но чешуйчатые когти этого животного имеют зазубренные края, как если бы они могли покромсать мне плоть, просто проведя по коже.
— Стоит предложить тому ученому сделать ещё один слепок, - говорю я, поднявшись на ноги.
Как только встает и Старший, раздается низкий голос:
— Вам следует держаться группы.
Молодой военный в форме выходит из леса, проходя прямо по следам, которые осматривал Старший. Я слышу, как тот рычит от разочарования, но мужчину это, кажется, не заботит.
Парень молод – не многим старше меня, определенно, ему чуть за двадцать. У него удивительно голубые глаза, контрастирующие с темными волосами. Я смутно узнаю его как одного из тех, кого отец брал на миссию к зонду, но не помню ни имени, ни звания. Когда он замечает мой взгляд, бросает в ответ мимолетную улыбку, в след за этим возвращает своё внимание шаттлу и отдает отцу, наблюдающему за нами, отчет, что всё чисто. Я краснею не по своей воле. Форма на нем без обозначений - ранга и имени нет. И прежде чем я спрашиваю его имя, меня прерывает отец.
— Держитесь группы! - рявкает он с вершины мостика на шаттле. Солдат разворачивается, продолжая своё патрулирование.
Старший украдкой бросает взгляд на моего отца, ведя меня обратно к шаттлу. Я тяну его за руку, ныряя в другую сторону. На этой стороне шаттла тоже есть военные, но мы, по крайней мере, избежим зоркого взгляда отца.
А затем я замечаю солнца. Оба. Не знаю, как я не заметила их раньше - кто думает о рассматривании солнца? - но сейчас они у горизонта, создают ореол света среди темных сине-зеленых сумерек.
Два солнца.
Два.
Разумеется, я знала, всегда знала, что на Центавра-Земле будет два солнца. Я даже заметила эти два гигантских шара ещё из окна шаттла. Но всё же есть разница видеть две звезды с космического корабля, или два солнца с земной поверхности.
— Это... это так прекрасно, - говорю я, не в силах сдержать трепет. В ответ, рука Старшего крепче сжимает мою.
Я поворачиваюсь, чтобы взглянуть на него, и вижу что чудо, которое я ощущаю сердцем, отражается на его лице. Мои губы расползаются в улыбке столь широкой, что я чувствую, будто никогда не перестану улыбаться. Старший отпускает мою ладонь, его рука скользит вверх по моей, оставляя за собой мурашки.
Дыхание перехватывает в горле.
Я наклоняюсь вперед, вставая на цыпочки, и теплый, земляной ветер из леса словно толкает меня в его объятия. В нашем поцелуе нет той бешеной страсти, как при посадке шаттла. Он другой - точно океанская волна: накрывает нас, топит в своем тепле, под конец перехватывая дыхание и наполняя светом глаза.
Одно из солнц тонет за горизонтом, другое ещё цепляется за край этого мира, проливая свой тусклый свет. Видно несколько ярких звезд. Одна из них, ярче всех выделяющаяся на небе, привлекает моё внимание. Это Годспид? Будь у меня достаточно сильный телескоп, разглядела бы я сломанную сталь разбитого мостика?
Я тянусь к Старшему для нового поцелуя, но он отстраняется. Я смотрю за спину, и вижу отца, молча ускользающего из поля зрения.
В то время как последние лучи солнца исчезают за горизонтом, я поворачиваюсь спиной к ним обоим, и мир проваливается в темноту.