Глава 10. Новый жрец
Но он не мог простить его так же глухо и мертвенно, как не мог и держать на него обиду. Ему было все равно.
*
Теократия, или Своеобразные способы чудотворства. Эпизод 4
Караваны тянулись к далекому городу, пробивая себе путь сквозь степи и горы, оставляя где-то за горизонтом редкие поселения, но манимые и манимые несказанным богатством, о котором слух летел, кажется, быстрее, чем могли донести его на себе вместе с посланниками быстрые кони. Кто живет там, кто правит там – было неизвестно, но известно было, что мифическая земля древних лет столь изобильна и прекрасна, что дарит свою красоту и изобилие в избытке и не скупясь всем, кто лишь пожелает к ним прикоснуться. И чем больше дарила, кажется, тем богаче становилась. Потому и желающих обрести покой в ее зеленых кущах и мерно плещущих волнах неведомо какого моря, становилось все больше, как и тех, кто хотел хотя бы глазом взглянуть на нее и попытать счастья в том, чтобы с выгодой применить к ней свои умения и свои товары.
Не менее манящий и сильный слух прошел и о том, что там богиня сошла на землю, что пророчествует и не отказывает страждущим в помощи, и не так туманно и не так безнадежно как холодные камни иных храмов, но если где-то и можно рассчитывать на божественную милость, то именно здесь. Говорили также, что ее служитель, жрец ее храма, красив, умен и добр, что его кудри белы как солнечный свет, как и подобает жрецу великой богини, и еще что он в высшей степени странен, и говорит часто странные вещи, как будто смеется, но что если он скажет что-то, пусть даже самое безумное, то надо следовать его совету – и это залог удачи. Так что поток желающих увидеть все эти чудеса своими глазами, несмотря на дальнюю дальность этих мест, не оскудевал.
*
Золотых дел мастер закончил свою работу. Он почтительно преклонил колени, а после взял заслуженную за свой кропотливый и тонкий труд немалую плату и заторопился по дорожке, ведущей с холма вниз.
Сариэ, попрощавшись с ним дружелюбно, еще некоторое время с мягкой улыбкой смотрел ему вслед, но когда повернулся и вновь взглянул на богиню, ни следа улыбки не было на его лице. Статуя сияла перед ним новым блеском. Кажется, она стала еще прекраснее и совершеннее, чем была, когда темный камень едва поблескивал в полумраке старыми золотыми прожилками. Теперь она сияла. Солнечный свет таинственно высвечивал длинные ниспадающие складки платья и играл в завитых волосах, в ажурной короне, на спокойных чертах лица и в прекрасном взгляде. Ее жрец смотрел на нее не отрывая взгляда. Он протянул к ней руку, коснулся ее светящейся руки и почувствовал гладкую, нежную, и, словно бы, теплую поверхность. Ему вновь показалось, что он коснулся руки, которая была живою – но не человеческой, нет, это не была человеческая кожа, тонкая, мягкая, с пульсирующим под нею дыханием, нет, это было нечто иное. Но она трепетала, она не была лишь холодным металлом... Он вздрогнул.
Он вздрогнул. Он не знал от чего. Но в этом было что-то чудовищное. Он не знал, что именно, но это заставляло его страдать. Все еще не в силах оторвать руки от золотых пальцев статуи, он опустил глаза – и в это время услышал голос Огги, веселый, здоровый, хороший голос, раздавшийся от дверей.
- Что же, золотильщик ушел?
- Да.
- Все сделал?
- Да.
- Хорошо ли?
- Нельзя лучше!
Он готов был рыдать навзрыд, однако Огга пришла и было нельзя, было бы нехорошо, потому что невозможно было бы объяснить.
Еще посмотрев немного на светящееся изваяние, он вышел, и пошел вместе с пожилою женщиною вниз по дороге. Дорога была выровнена и вымощена и выложена вдоль ровными округлыми камнями. Кустарники цвели по обочинам и бросали на нее свои плети.
- Как там в городе? – спросил он.
- Ты давно у нас не был. Ты не хочешь приехать и посмотреть сам?
А хотел ли он? Он не знал. В городе он был один раз со времени своего возвращения с рудников. Когда первое золото прибыло оттуда. Он поехал проведать, как они с ним обойдутся. Собственно, нужно было начать чеканить местную монету. Огга спросила тогда: «И что же на ней будет?» Он даже вытащил старую монету из-за пояса, покрутил ее в пальцах и ответил: на ней должно быть изображение богини – ведь она же на самом деле здесь правит! Изображение богини... И не так, как обычно печатают портреты царей, не в профиль, но глядящей пристально двумя глазами. Прямо вперед. Он взял кусочек угля и на стене нарисовал рисунок. Он собирался нарисовать лишь схему. Он в жизни не рисовал и не чертил ничего кроме карт военных действий. Но он взял уголь и нарисовал на стене рисунок и сам удивился, насколько он был хорош. Кажется, ему удалось в нескольких линиях, почти случайно, передать и ее красоту, и ее величье. Он сказал: вот на монете изобразите так... И с тех пор здесь чеканили монету...
И с тех пор он ни разу не был там. Он объехал все окрестности, проследил за всем строительством вокруг, изучил всю здешнюю местность, все овраги, весь берег, он проведал и рудники и крепость, и убедился, что работы идут весело и живо, безо всякого его участия. Тогда он вернулся и уже не уезжал никуда за ту широкую петлю, которую делала река вокруг храмового холма. Вокруг разрастались кусты и росли строения, паслись лошади и селился народ. По камням поднимались люди и хотели знать что-то о своей судьбе, что-то о своих страданиях... Они надеялись на помощь богини и она помогала им – молча, в тишине. А им надо было с кем-то поговорить. И они говорили с ним, говорили и говорили. И он устал от их разговоров...
- Разные люди приходят к тебе, - сказала Огга. – Они хотят говорить с тобой. По слухам, они считают тебя пророком...
- Неужели считают?
- О да.
- Это не за то ли, что как тот братец безумного хозяина крепости, который наверно всем весть разнес, что кто-то странный приехал в Эргинию, прискакал спросить, что ему делать, чтобы добиться успеха?... Он, думаю, не прочь бы был пойти на нас войною и захватить все наши земли. А главное, у него и войско было, и силы, и он так привычен к разбою... Только что-то все не было ему от этого разбоя счастья. Я сказал ему, что, раз ему нечем заняться, пусть построит дорогу через горы, к землям на юге, куда он всегда стремился, потому что всегда они были богаче его собственной. Как бы то ни было, до сих пор никто этого не пытался делать. По дороге же не только разбойники смогут скакать, но и купцы из разных стран. И что же? Он бросился со всею силою, на какую способен, пробивать дорогу, как будто никогда не помышлял ни о чем другом. И теперь купцы идут караванами к нам, а ему оставляют по пути много золота и товаров...
- Да, вот тот, например.
- Или другой, старый жрец какого-то горного храма. Он пришел удрученный и сказал, что всю жизнь служил своим богам, но это видимо были неправильные, ложные боги, потому что они ему ничего не давали. И теперь он хотел служить богине. А мне хотелось только поскорее от него избавиться, так он был скучен и неприятен. Но нельзя же его было просто прогнать? Я спросил со смехом: так а может ты им не то предлагаешь? «А что же им предложить?» - спросил он. Я ответил: не знаю, видишь тут вокруг храма растут цветы и тебе кажется, что это хорошее место, потому что оно красиво. Посади цветы вокруг своего храма, пусть цветут, боги любят красоту... Я просто стоял здесь и смотрел на розовый куст пред собою, мне ничего другого в этот момент не пришло в голову. И что же он?... Он засадил всю гору цветами всех видов и всех оттенков. Они цветут так пышно, как даже сорные горные травы не цвели. Все путешественники пытаются свернуть с пути, чтобы увидеть его волшебную розовую гору...
- Как же ты объяснишь, что твои советы дают столь плодотворные результаты?
- О... Они верят им. Верят им так, что кидаются выполнять с энергией, которой можно было бы позавидовать. А если во что-то вложить столько чаяния, столько силы, то мир должен был бы быть совсем глух, чтобы не откликнуться на этот страстный призыв. Поскольку они так страстно это делают, то получают и столь пышный отклик...
- Почему они верят?
- Трудно не верить богине, когда она присутствует здесь. Не было бы ее – кто бы хоть во что-то верил?...
- Но почему она здесь?
- Я не знаю, должно быть, она этого хочет!
- Она способствует всему, что ты делаешь и что советуешь делать.
- Она способствует процветанию этой земли. Она вернула к ней свое расположение.
- Ради тебя.
Он смотрел в другую сторону, он смотрел куда-то на расстилающиеся вокруг поля, он шел по дороге рядом со своею собеседницею, его одежда из высветленного льна складками падала до земли, а поверх была наброшена темно синяя расшитая серебром накидка, подарок от благодарных местных жителей, и волосы, едва схваченные сзади, длинными волнами ниспадали по плечам. Он смотрел на поля, свежие и мерно дышащие в предвечернем ласковом свете, смотрел рассеянно, и сперва даже не услышал, что что-то новое и странное появилось в голосе его спутницы, какая-то жесткая нотка, и только спустя мгновение понял, и ему показалось, что в этом был почти что упрек, и он снова вздрогнул и обернулся. Он удивился, увидев, что лицо ее было совершенно спокойно, словно она и не думала, о чем говорила.
- О чем ты? – спросил он. – Не кощунствуй. Ты же знаешь, что я появился здесь лишь ради того, чтоб богиня вернула расположение этим землям, и мне было это позволено лишь за тем, что она этого хотела.
Женщина подняла лицо и посмотрела на него как-то просто и ясно, словно вовсе не понимая, с чего он говорит об этом и к чему относится этот вопрос.
О боги, неужели она не говорила того, что он услышал? Тогда кто же сказал? Он побледнел. И тут ему снова померещилось, что разум изменяет ему. Да, конечно, ведь он уже однажды сходил с ума, он это хорошо помнил, и теперь вновь неожиданно ощутил признаки приближающегося безумия. Но он вовсе не хотел терять разум, о нет. Только не теперь. Но какое-то невыносимое чувство, совершенно невыносимое сдавливало его грудь, а он даже толком не мог понять, что это за чувство и откуда оно происходит.
- Я думаю, я скоро приеду в город, - сказал он. – Посмотрю, как вы там живете. Мне случалось уже в последнее время, говоря о себе разным людям, представляться правителем Эргинии – и это, право, лучше, чем прослыть «пророком». Может быть, притом, эту роль мне удастся исполнить лучше, чем некогда моему тезке...
- Приезжай, все будут рады тебе. На деле, мы не знаем, что делать. Даже когда земля дарит все сама – все же тяжело жить без правителя...
- Хорошо, скоро ждите! – он остановился, улыбнулся и махнул ей рукою, она продолжила путь на своем всегдашнем ослике дальше, к реке, через которую перекинулся новый широкий мост, а под ним журчала звонко вода, проливаясь сквозь специально выстроенную из камней плотину, так что река разлилась по верху и орошала поля, давая жизнь цветам и травам, множеству рыб и водных птиц...
Посмотрев еще немного ей вслед, он повернулся и пошел по дороге обратно к холму, разглядывая белые комочки овец среди пологих склонов вдалеке и людей, увлеченных какими-то вечерними работами... Он шел, и длинный подол его одежды развевал ветер, и ему показалось сейчас, что он выглядел странно среди этого простого пейзажа, слишком торжественно для этой радостной и легкой до цветения земли.
*
Однако, уже готовясь свернуть к подъему на холм, он увидел две фигуры, приближающиеся по дороги откуда-то издали к нему навстречу. Это был маленький мальчик, который вел за собою высокого худого человека, опирающегося на толстую палку, тяжело шагающего и, видимо, слепого. Должно быть, новые паломники шли к храму: мальчик потянул слепца за рукав и они направились к холму.
Сариэ остановился, чтобы подождать их, не зная даже толком, чем они привлекли его внимание. Мало ли – слепой калека идет попросить богиню о помощи... Она ему конечно же поможет, он не сомневался... Он не сомневался. Ведь он сам готов бы был помочь... кому угодно. Кому угодно без раздумья и без разбора. Он сам... Но богиня – быть может она вовсе не желала бы этого? Быть может у нее другие счеты с этим неведомым человеком? С чего он был так уверен? Богиня ведь могла быть когда-то вполне жестокой, а главное, отнюдь не вполне равнодушной...
Он смотрел на приближающихся путников. Мальчик был щуплый и чернявый, с каким-то приплюснутым запыленным лицом и довольно большими, хотя и слегка раскосыми глазами, верно из местных, и такой же, как почти все они здесь, некрасивый и блеклый. А вот спутник его совсем не походил на местного жителя. Хотя он был сгорблен и словно бы сломлен жизнью, но в фигуре его просвечивали остатки былой статности. Лицо его, низко опущенное, было окаймлено темными неопределенного цвета спутанными волосами. Но наконец он поднял голову. Один глаз закрывало большое выпуклое бельмо, а другой заплыл кровью и сочился гноем. Да, он был совершенно слеп. Глубокий шрам пересекал его лицо поперек, другой виднелся на шее, и на плечах, изуродованных побоями, но профиль его был все еще ровным и гордым. И о боги, о боги, он знал, конечно же, это лицо, он совсем не в первый раз его видел...
Набрав в грудь воздуха, прежде чем они поравнялись с ним, теперь Сариэ наконец выдохнул и поприветствовал их как можно мягче на местном языке. Он спросил, идут ли они в храм богини. Мальчик остановился, замялся, споткнулся и прижался к своему спутнику, но потом кивнул, а слепец замер, подставив лицо ветру, и казалось, что он смотрит куда-то вдаль, сквозь все. И человеку, глядящему на него, вдруг показалось впервые, что лицо его было красивым.
Да, этот юноша когда-то даже славился красотой, он гордился ею, наверное он и в правду был красив. Но его повелитель не видел в нем тогда ничего кроме спеси, хотя даже сам понять не мог, отчего тот так раздражал его. Юноша был одним из его придворных, его младших помощников, и он, наверное, зря придирался к нему, высмеивал и унижал его до тех пор пока не взрастил в нем мечту о кровавой мести, которую он попробовал осуществить вместе с такими же оскорбленными, как и он, друзьями, за что немедленно жестоко поплатился, будучи подвергнут жестокой казни. Но за что, за что он придирался к этому мальчику? Просто за то, что он был молод, знатен и глуп? А теперь уже сложно было понять, сколько ему было лет, этому человеку, сколько лет всего, вместе с прожитыми на Ларес? Лет тридцать, не более, он и теперь был все еще совсем молод. Но зачем он был теперь здесь?..
- Ты пришел, чтобы просить богиню излечить тебя? – спросил Сариэ все так же мягко и все так же на местном языке, которого слепец, вероятно, не знал, или знал очень плохо, однако мальчик, все еще прижимаясь к нему, поднял голову и что-то сказал на каком-то наречии, видимо только им двоим понятном, и после, глядя вновь на приветствующего их жреца, замотал головой отрицательно.
- Ну что же, иди в храм и молись, какой бы ни была твоя просьба, богиня прислушается к ней... - проговорил Сариэ, и мальчик повел слепого спутника вперед. Когда же они пошли вперед, провожающий их жрец добавил, уже, кажется, совсем только лишь самому себе. – А я попрошу ее все же о том, чтобы она тебя излечила...
Введя своего спутника внутрь помещения, мальчик вышел и деловито сел на ступеньки.
- О чем же, интересно, хочет просить твой господин? – спросил его Сариэ.
Мальчик посмотрел на него обиженно и сурово, а потом ответил:
- Он мне не господин никакой.
- А кто же он?
- Он мне обещал несколько монет, если я его провожу сюда.
- А... Ну тогда жди.
- Только он не даст мне ничего.
- Почему?
- Да потому что у него ничего нет.
- Как же он обещал?
- Были монеты, только я их взял: нам есть было нечего, а он все равно не видит. Но мне и не надо больше. Просто привел сюда и все.
- А откуда же он взялся?
- Не знаю я. Я его несколько раз видел. Его бабка одна лечила из милости, а потом то появится, то исчезнет. Потом подошел ко мне и спросил, знаю ли я, где храм, и обещал монеты, если доведу. Он все вроде найти кого-то хотел, даже по ночам говорил во сне. Непонятно совсем говорил всегда, то на нашем наречии вроде, то на другом каком-то. Но вроде говорил, что найти ему надо кого-то, кто его спас.
- А ты с ним на каком языке говоришь?
- Да не знаю я, на каком могу. Его не всегда поймешь, а то вдруг и понятно.
- Ну хорошо, - сказал Сариэ. – Однако ты молодец, что его привел. Вот тебе тогда и монеты, - он встряхнул в ладони пару маленьких поблескивающих на солнце кругляшков.
- Золотые! – глаза у мальчика заблестели, словно им в ответ.
- Да, возьми, беги вниз в поселенье, скажи, что из храма человек прислал, тебя там накормят, развлекут и спать уложат на мягкую постель. Тебе здесь сегодня ждать нечего, возвращайся завтра.
- Ого! Хорошо! – воскликнул мальчик и бодро побежал вниз, размахивая рукой, в кулаке которой зажал свой ценный клад.
Вздохнув, Сариэ бесшумно подошел к проему и прислушался. Было тихо, но потом он расслышал. Человек внутри тихо рыдал, прижавшись к подножию статуи. Кого он искал? Может быть, своего друга, который где-то погиб? Кто его спас? И от чего? Хотя, признаться, спасенным он совсем не выглядел.
Постояв немного, он отошел и сел невдалеке на камень. Солнце постепенно начинало клониться к закату, но все еще стояло высоко и светило мягким желтым светом, в котором, как иногда бывает по вечерам, все контуры казались какими-то особенно отчетливыми и ясными.
*
Наконец там внутри что-то шевельнулось и худая хромающая фигура медленно двинулась наружу, все еще закрывая рукою лицо, а другою нащупывая себе дорогу. Когда он вышел на порог, и солнце озарило его, он остановился и словно замер, а потом неожиданно отнял руку от лица, отнял и посмотрел, посмотрел с удивлением, тем глазом, который прежде был затянут кровавой пленкой. Теперь ее не было. Он, должно быть, видел какой-то свет, он не мог понять, какой и откуда, он подносил руку к глазу и отнимал ее, но в это время Сариэ встал и подошел к нему и остановился перед ним. Солнечный свет ярко озарял его фигуру и волосы золотились в его лучах. Кажется, этот только что прозревший глаз ничего еще не видел, кроме колыханий света и тени, но постепенно словно бы сосредоточился, словно бы свел воедино размытые изображения и вперился в человека перед собой.
- Здравствуй, я рад видеть тебя здесь и рад, что ты можешь видеть меня, - сказал Сариэ спокойным чеканным голосом на так давно уже не вспоминавшемся ему их родном языке, и даже сам удивился звуку произнесенных слов.
А человек перед ним вглядывался и вглядывался, и вслушивался все более пораженно. Он спросил:
- Кто это? Кто ты? – как будто боялся, что наваждение рассеется в тот же миг.
- Разве ты не узнаешь меня? Мы с тобою встречались. Это не были приятные встречи, и все-таки я рад видеть тебя здесь.
- О богиня, богиня, - воскликнул тот. – Неужели?! – и почти что с криком, шагнув со ступенек, бросился перед ним на землю и обнял его колени.
- Что ты делаешь, что с тобой? – воскликнул Сариэ, взмахнув руками и пробуя отступить. Он не ожидал, похоже, такого поворота событий. Однако он смог лишь приподнять к себе его лицо.
- Немудрено, что ты прозрел, - сказал он, вглядевшись. – Ты так рыдал, что выплакал эту пленку, затянувшую твой глаз, вот и она, - он пальцами снял осторожно темный комочек, прилипший к щеке человека перед ним и отбросил в сторону.
Тот молчал, не в силах сказать ни слова.
- По крайней мере, зрение богиня тебе вернула, - сказал Сариэ. – Она прекрасна в легкости своих решений. Но ты сказал, что пришел просить не об этом. О чем ты просил ее?
Наконец, вздохнув, отстранившись и опустив голову, сидящий перед ним человек произнес глухо:
- Если это и правда ты, то она выполнила мою просьбу... Она дала мне все то, о чем я мог попросить, и сразу.
- Ты просил ее обо мне?
- Да.
- И тебе нужно было зрение, чтоб меня увидеть?
- Да, это так. Я не мог от этого удержаться. Я хотел увидеть тебя. И ты был первым, что я увидел...
- О, люди так легки в своих просьбах, что богине не сложно быть прекрасной в своих решениях. Однако встань же, идем, ты все же мой гость, и тебе негоже сидеть здесь в пыли на дороге.
Он заставил странника подняться и, почти обессиленного, повел за собою. Они спустились вниз и Сариэ усадил его на травяную скамью среди цветущих кустов. Тот подчинялся безропотно и молча, видимо все еще слишком потрясенный произошедшим.
Оставив его ненадолго одного, Сариэ вновь вернулся с серебряным подносом, и с кувшином, и с фруктами, и взял ковш с длинной ручкой, и зачерпнул воды из медленно каплющего рядом фонтана, словно несколько изящных и больших морских раковин окаймляющего источник. Он сел на землю перед своим посетителем, онемевшим и бездвижным, но когда наконец коснулся рукою его ноги, тот вздрогнул всем телом и дернулся:
- Что ты делаешь? – почти вскрикнул странник.
- Что? – Сариэ произнес удивленно и почти равнодушно. – Ты мой гость и по законам гостеприимства я должен омыть тебе ноги.
- О нет...
- Отчего же нет? Ты устал с дороги, ты, видно, очень далеко шел. Смотри, твои ноги сбиты в кровь, - сказал он, поднимая его ступню и обливая студеной водой, стирая с нее пыль и грязь. – Бедная нога, она долго ходила по дорогам, не зная покоя. Хотя, признаюсь, мои выглядели куда хуже после того, как за пять минут вы со мной разделались. Я и не думал, что за пять минут можно довести тело до столь нечеловеческого состояния. Впрочем, ты видел меня в крепости, ты ведь тогда еще мог что-то видеть, хотя, кажется, все же не узнал меня.
Тот замотал головой с отчаянием и задрожал всем телом несмотря на то, что его собеседник самым изящным и нежным образом омыл его ноги и вытер их и аккуратно поставил на траву, и что губы его чуть усмехались, а взгляд казался совершенно непринужденным.
- Нет, я не узнал тебя тогда, но... Значит это правда был ты... Почему ты спас нас? Почему ты сделал это?...
- Почему? Ну что же, твои друзья так хотели жить, что трудно было не проникнуться их стремлением, они даже почти что вывели меня из забытья. Ты может быть и не хотел жить, не знаю. Но ты был с ними, и казалось, что тебе даже хуже, чем мне. А теперь мне и точно лучше. Однако мне бы хотелось, чтобы ты поел и попил с дороги, - сказал он, наливая из кувшина вино в чашу и вкладывая ее в онемевшие руки собеседника. – Пей же! – но тот не мог шевельнуться. – Ну вот, я тебя так пугаю? Зря. Отчего тебе меня бояться? Ты ведь даже просил за меня богиню...
- О да!
- Ты просил, чтобы она помогла мне?
- Да.
- Ну видишь, она уже это сделала. Она иногда выполняет просьбы даже раньше, чем их к ней обратили. А кто знает, если бы ты не попросил, помогла бы она мне или нет?.. Но все же сделай хоть глоток, - он улыбнулся. – Ты сам меня пугаешь. Скажи, ведь раньше ты меня ненавидел?
- Да, - тот опустил голову.
- Должно быть сильно... А за что?
Тот молчал.
- Все же скажи.
- За унижение.
- За унижение от повелителя полумира? Наверно еще обидней: ты ведь рассчитывал на награду... А сколько тебе лет было тогда?
- Семнадцать.
- Семнадцать! Великие боги. Я думал, больше. Семнадцать лет! Да в этом возрасте еще секут за проступки. А я разве что-то другое сделал? Но ты гордец, ты этого не смог потерпеть и сразу решил меня убить. Признай, что это неравноценно. Хотя может я бы захотел того же. Только я постарался бы не промахнуться. И все же. Умереть в семнадцать лет! Это было бы грустно. Но вот здесь – новая жизнь, цветы, краски, а ты думаешь только о мести, как это странно! А в итоге ты сидишь здесь истерзанный и едва живой – стоило ли оно того? А может быть и стоило. Послушай, однако. Ты ненавидел меня, почему же ты изменил свое отношение? Ты пришел просить за меня богиню – отчего у тебя не было других просьб?
- Ты победил нас тогда. Ты нас уничтожил. Филота понял это сразу, потому что он больше любил тебя. Я видел его потом...
- О, ты видел его? Где? – прервал Сариэ его речь, удивленный этим известием.
Собеседник посмотрел на него напряженно, чаша все еще подрагивала в его руках, а он и не ставил ее и не подносил к губам.
- Да, я видел его, это было как раз перед тем, как попасть в крепость. Там был рудник, страшный рудник, я почти что умер там, почти совсем умер, настолько, что они решили, что я мертвый, и просто выбросили меня. А Филота меня нашел.
- О, как тебе повезло. Меня нашел, увы, совсем другой человек, когда со мной приключилось то же самое.
- О боги, ты тоже был там?
- Да как раз после того как вам помог, меня туда и отправили.
- За то что ты нам помог?!
- Да.
- О! – он уже почти вскочил, всплеснув руками, однако Сариэ мягко, но властно удержал его, взяв за кисть и, наконец, сам собственною рукой поднес чашу к его губам.
- Выпей же, успокойся. Мне повезло больше. В конце концов я получил новое тело, покой и счастье, которых ты пока что, кажется, лишен.
Тот все же через силу сделал глоток.
- Ну вот хорошо, - Сариэ вновь опустился на траву перед ним. – Теперь скажи однако, что же делал там Филота?
- Он искал тебя.
- Искал меня?
- Да, он сказал, что ты ушел, сказал как... Он сказал, как он был потрясен этим твоим уходом. И он искал тебя всюду с того момента, несколько лет, пока почти не сошел с ума, но так и не нашел. Вместо этого он нашел даже нашего третьего друга, о котором я думал, что он погиб. Но нет, он нашел его и спас и отправил домой. А тебя он не нашел. Но он сказал, что вот только что узнал, что ты где-то рядом. И что мы вместе должны, должны найти тебя и спасти тебя потому что какая-то страшная беда грозит тебе. Я даже не успел узнать какая. Потому что нас поймали и разлучили. Я думаю, я всему виной, ведь я был совершенно слаб и совершенно слеп... Я говорил ему оставить меня, но он отказался. Увы.
- Боги, это он спас тебя! И все же ты просил не за него. Я бы просил за него. Что могло случиться с ним, ты можешь себе представить?
- О, он добрый человек, добрый и сильный, я верю, что с ним все должно быть когда-то хорошо.
- А, насчет меня в этом отношении ты, значит, сомневаешься? – Сариэ улыбнулся.
- О нет, нет, дело не в этом! Дело в том, что Филота пугал меня какой-то ужасной бедой, какой-то ужасною, большею, чем обычно, и что она грозила именно тебе...
- Что это за беда?
- Я не знаю! И я не думал об этом тогда...
- И значит больше ты его не видел с тех пор?
- Нет.
- Увы. Но значит после ты попал в крепость и далее вы бежали. Что же потом? Куда вы направились тогда через лес? Твоим друзьям удалось спастись? Как ты оказался здесь?
- О, этого я тоже не знаю. Я надеюсь, что им удалось. Они прискакали совершенно пораженные. Они сказали, что человек, который помог нам, заговорил, и что это был самый странный голос, который они слышали когда-либо. Что они вопреки своей воле ему подчинились. Но потом их посетила страшная догадка – что это был ты.
- О да, они ускакали очень рьяно, и я был рад, что еще не разучился заставлять людей слушаться моих приказов. Когда-то, еще на берегах Инда, мне показалось, что я утратил эту способность.
- О, теперь бы никто из нас не отказался идти за тобой...
- Увы, только я теперь едва ли куда-то намереваюсь кого-то звать. И что же, однако, что они сделали?
- Сперва хотели вернуться немедленно назад. Но потом сразу поняли, что так они ничего не смогут сделать. Они решили скакать до ближайших городов и собирать отряд, чтобы тебя отбить.
- Понятно, да, их отряд наделал шуму, по крайней мере точно он положил конец всем этим издевательствам на руднике и в крепости. Я думаю, многие люди им весьма благодарны.
- Они нашли тебя?
- Нет. Меня они не нашли.
- Увы...
- А что же ты?
- Я... я тогда был... я был окончательно убит этой вестью. Я не помню, что я делал. До сих пор я ничего не говорил им, но кажется тогда я признался во всем, я рассказал о нашем столкновении, обо всем, да, обо всем. Я рыдал и у меня был жар и я ничего не помню. Когда я очнулся, их уже давно не было, я был в городе, где все говорили на неизвестном мне языке и разрешали тихо лежать на соломе, ожидая, умру я или нет, из милости.
- Что так поразило тебя?
- Я не знаю. Все. То, что это был ты. Что ты был там. Что ты был таким. И что ты спас нас.
- Тебе так тяжело было быть спасенным?
- Нет, не это, но все остальное мне было тяжело. Я не знал, что мне делать. Я не знал, где я нахожусь и не хотел никуда возвращаться. И постепенно я понял, что мое единственное желание состоит в том, чтоб ты был жив и избавлен от мучений, – и еще маленькая собственная надежда – убедиться в том, что это так. Когда я услышал про храм богини, что ее можно попросить о самом сокровенном и исполнится – я схватился за эту мысль и устремился сюда. Мальчик провожал меня. Он наверно сбежал уже. Монеты, которые я с трудом достал ради этого путешествия, он давно уже украл...
- Нет, он не думал сбегать. Я отправил его к пастухам в деревню. Хотел поговорить с тобою наедине.
- Надо же... Да... И я никак не ожидал увидеть тебя здесь. Я слышал о пророке богини, я не думал, что это ты...
- О, я не пророк богини, ты же видишь, как исполняются желания: ты пожелал меня увидеть, открыл глаза и увидел – потому просто, что я и так был здесь. Для этого не нужны пророки.
- Но ты служишь богине? На тебе одежда жреца...
- О да, я служу богине, это так. Ведь она спасла меня.
- Как это случилось? Скажи. Что случилось с тобой?
- Что случилось со мной? О, я могу рассказать... Ты помнишь, ты сказал тогда: «Пять минут – он еще не успел даже почувствовать боли». Я ведь слышал все! Каждое слово отдавалось громом в моих ушах. А ты ведь был прав, пять минут... Передо мною же весь мир перевернулся от этого сжигающего потока. И это не было унижение, но нечто, что все-таки невозможно забыть... Однако становится темно, я уже не вижу тебя, идем же, я разожгу огонь и расскажу.
Сариэ увлек гостя за собою в свое жилище, разжег огонь в светильнике, так что длинные тени запрыгали по низким земляным стенам, заставил его лечь на ложе, застеленное старым толстым ковром, уверяя, что тот устал и ему нужно отдохнуть с дороги, а сам сел рядом, взял его за руку и начал рассказ, не давая ему ни привстать ни пошевелиться, так что напряженный и покрасневший, но все же зрячий глаз лежащего был прикован к нему и смотрел на него не отрываясь. Сариэ догадывался, что этому человеку больно лежать на спине, тем более долго лежать – кости его были грубо проломлены и плохо срослись, отчего он был горбат и рука едва шевелилась, ему было тяжело дышать, а острые обломки внутри, должно быть, все еще врезались в плоть, но также он догадывался, что тот сделает все возможное, чтобы не признаться в этом. А он хотел этого, он точно хотел, чтобы слезы, которые он прольет над его рассказом, были слезами боли, а не только сочувствия. Да, пусть он плачет от боли. И он плакал от боли, а Сариэ рассказывал и рассказывал и рассказал ему все, начиная с тех самых пор как впервые ощутил надвигающийся крах, еще на Земле, еще там, на берегах Инда, откуда он свернул назад, обо всех этих казнях и пытках, и после о том ужасе, что ждал на Ларес, и о том, как захватил царство и как, не в силах удержать собственное надвигающееся безумие, его бросил, о доброте Гефестиона и о предательстве гульдреми, обо всем, что помнил, хотя признался, что помнил он не все, и возможно было что-то еще более жуткое, что мучило его, но ускользало от сознания. Он спросил, кстати о том, что сталось с Гефестином – однако несчастный, едва шевеливший губами, не мог ничего ответить, он знал только, что его намеревались продать в рабство, но более ничего никогда о нем не слышал. Увы, увы... Но Сариэ продолжил рассказ. Он рассказал о том, что пережил во время встречи с ними и как обрел странную способность не кричать от боли, да, совсем не кричать, не меняться в лице, лишь каменея, какою бы она ни была, и как он встал на обожженные до углей ступни и ушел по острым камням прочь, от непереносимого мучения потеряв рассудок, и как только они своим появлением и своими расспросами вернули его к сознанию, и о руднике, и о Елихо, и о том, чем обернулась для него его неспособность закричать, и потом о городе, о башне, о монстре, о колодце, о море... Он досказал все до настоящего момента, произнося слова горячим и страстным шепотом и сжимая в своей ладони содрогающуюся ладонь своего слушателя, не отрывая от него взгляда и видя, как из болезненного глаза его текут и текут слезы.
Наконец он остановился, отнял руку и произнес:
- Прости, я утомил тебя рассказом. Повернись, тебе ведь больно так лежать.
- О нет, нет... - еле слышно пробормотал тот.
- Я хотел, чтоб тебе было больно. Но теперь повернись, спи, ведь ты и вправду слишком устал, - он поднялся на ноги, взял в руки светильник, и еще раз окинув взглядом лежащего, вышел вон.
*
Он вернулся спустя некоторое время. Человек в темноте лежал и дышал нервно и хрипло, издавая почти стон при каждом вздохе. Он лежал на животе, положив лицо на кисть здоровой руки.
Сариэ вошел и присел рядом. В руках он держал сложенную аккуратно одежду, пояс и нож. Он посмотрел на лежащего и даже тихо позвал его. Однако тот не откликнулся, он крепко спал. Он и точно устал с дороги, устал с дороги и еще от страданий, от переживаний, от встречи, от боли – он слишком устал. А он ведь был юноша еще, все еще совсем молодой человек. Тогда ему было семнадцать, тогда – как это было давно. Лет десять прошло с тех пор, как они были на Ларес. Трудно было точно вспомнить, но все же не более десяти лет. А он был теперь развалиной с темными седыми волосами, проломленною спиной и шумным надрывным дыханием. И все же он спал молодым и крепким сном. И он повернулся на живот – потому что ему больно было лежать на спине. Он повернулся. Сариэ смотрел на него пристально в темноте. Сам-то он бы не повернулся, о нет. Ведь он признался, что хотел причинить боль. И будь это с ним самим, с Сариэ – он бы не повернулся теперь ни за что, мучительно доказывая хотя бы пустоте вокруг, что мог бы пролежать так всю ночь и весь день. А зачем? Должно быть он был глупцом, сущим глупцом, сошедшим с ума от гордости. Юноша же спал, просто спал болезненным, но спасительным сном.
Сариэ положил одежду рядом с его постелью. Потом посмотрел на него еще раз. Потом взял нож и вонзил его со всей силой между лопаток спящего. Стон прервался мгновенно. Что-то словно треснуло внутри, тело чуть дрогнуло и замерло. Не вытаскивая ножа, по рукоять ушедшего в плоть, Сариэ встал и вновь вышел прочь из помещения.
*
Ровным шагом, не ускоряя и не замедляя его, он поднялся по мощеной дороге вверх и вошел в храм, подошел к изваянию, опустился перед ним на колени, взялся руками за верхний край пьедестала, опустил голову и замер. И стоял так долго, долго, пока теплые лучи солнца не коснулись его, не согрели, не залили мягким светом, проливаясь в широкие двери и сквозь отверстия в крыше, и не вывели из оцепенения. И только тогда наконец он медленно поднял голову, и понял, как за эти несколько часов онемели и затекли его ноги, так что он вовсе не смог бы встать, но он знал, что это ему ничего не стоит, и быстро распрямил их, едва не вывернув колени наизнанку, и встал, вновь испытав наслаждение от того, что боль не может ему помешать и заставить кататься по полу с криком. Он опустил глаза и улыбнулся. И после поднял их вновь и взглянул на статую, которая мерцала в утреннем свете, все такая же милостивая, все такая же спокойная. Он стоял некоторое время, но потом почувствовал, что кто-то есть поблизости, медленно отступил назад, потом повернулся и направился к выходу.
Выйдя из проема на ступени храма, он увидел нечто. Да юноша стоял перед ним, чистое новое платье, принесенное ему ночью, серое с серебряною каймою, закрывало его худую, но изящную фигуру, темно-коричневые сильно вьющиеся волосы обрамляли лицо и два больших и недоуменных глаза смотрели вперед. Он был красив. О, правда, он был красив. Красив и юн. Ему действительно, кажется, было не более чем семнадцать лет...
Сариэ вновь улыбнулся и даже почти засмеялся, вновь опустил глаза и даже на мгновение прикрыл их рукою. Потом снова взглянул и сказал:
- Здравствуй! Ты хорошо выглядишь сегодня!
А юноша смотрел недоуменно и почти растерянно, и наконец он произнес:
- Я не знаю, что произошло...
- Что произошло? – Сариэ вновь засмеялся. О, он был рад тому, что произошло. – Ничего почти. Ты, должно быть, хорошо выспался.
- Я не знаю, что произошло...
- Да всего лишь я зарезал тебя сегодня ночью.
- Как?..
- Да так, довольно подло, подошел и воткнул тебе нож между лопаток.
- Зачем?..
- Мне было жаль смотреть, как тяжело ты дышишь.
- Но почему?..
- Показалось несправедливым, что ты так страдаешь.
- Но для чего?..
- Из благодарности. Просто из благодарности.
- За что?..
- За то, что без тебя я не был бы тем, кто я есть сейчас... А еще за то, что пришел попросить за меня богиню. Но ты хорошо выглядишь сегодня, ты правда хорошо выглядишь.
Сариэ спустился со ступеней, подошел к вплотную к этому юноше и остановился перед ним.
- И ты простил меня?.. – робко спросил юноша.
- Я? Я же сказал: я благодарен тебе за то, что стал не тем, кем был раньше. А ты?
- Я?..
- Да, ты до сих пор сказал мне, что я победил вас, уничтожил вас, раздавил вас – это все интересно, но я так и не понял, простил ли ты мне то унижение, которое я нанес тебе когда-то?
- О, государь мой, я... - промолвил юноша и осекся, и дрогнул, подавшись невольно вперед и глядя на Сариэ огромными глазами. Тот улыбнулся, взял его за плечи и прижал к себе на несколько мгновений.
- Хорошо, молчи, - произнес он, но после отстранился и продолжил. - Однако теперь у тебя достаточно зрения, чтобы посмотреть на богиню, которая помогла тебе. Посмотреть двумя достойными созерцания ее глазами, - он взял его за руку и повел за собою в храм.
Пропустив его вперед, он остановился в проеме и прижался спиною к каменной стене. Статуя была так же красива, как всегда, так же купалась в переливающихся лучах и источала таинственное свечение. Золотая, сияющая, гордая, с легкой улыбкой она смотрела на все. Что-то странное, разрывающее, гложущее клокотало в его груди. Он смотрел с тоскою, но почему? Что это было? Богиня была благосклонна ко всему, ко всему, что он делал, но что это было с ним сейчас? Неужели ревность?..
- Она прекрасна, - сказал он.
- О да, - отозвался юноша, отходя и опустив глаза, словно не мог вынести ее блеска.
- Добра и прекрасна.
- О да...
- Тебе нравится здесь?
Юноша обернулся и с неожиданным чувством посмотрел на него.
- Я не знаю теперь, как я смогу покинуть это место.
- Почему?
- Я едва помню, что было прежде и каков мир вокруг.
- Ну что же, - произнес Сариэ, отступая за порог. – А тебе и не нужно покидать его. Или скорее даже тебе необходимо остаться. Разве ты не видишь благосклонности богини? Она сделала для тебя так много. Она выбрала тебя своим новым жрецом – как ты можешь уехать?
- Жрецом? Как?..
- Почему бы нет? Просто так. Она сделала для тебя так много, разве ты можешь просто взять и уйти?
- Но как же ты?
- Как же я? – Сариэ жестом вызвал его вслед за собою наружу из-под темного свода. – Я должен уехать. Я должен уехать. Во-первых, мне нужно заняться кое-какими делами в Эргинии – это город здесь неподалеку, столица этой земли, ты знаешь. Трудно быть сразу и жрецом, и править страною... А во-вторых, во-вторых, - он быстро направился по дороге вниз. – Во-вторых, я не могу остаться. Я осквернил храм богини убийством... и может быть чем-то еще. Так что мне нужно уехать. Однако же посмотри, пастухи не забывают нас, – он указал на плетеную корзину, стоящую возле травяных скамей на террасе. – Здесь хлеб и сыр и овечье молоко, наша утренняя трапеза. Вчера ты отказывался есть, сегодня, надеюсь, будет повеселее, посмотри что там имеется и приготовь нам завтрак, а я пойду пока переоденусь. Я плохо спал этой ночью и мне что-то тяжело...
Он махнул рукою и направился, не оборачиваясь, к пещеркам, служившим домами. Заглянул и в ту, где вчера оставил юношу спать. Скомканная рваная одежда лежала на постели, рукоять ножа показывалась из-под ткани. Но ни капли крови не пролилось нигде. Удивительно. Он скомкал эту старую одежду, закопав в нее нож, и забросил подальше в угол. Взял себе новую, спустился вниз, туда, где вода источника собиралась под раскидистыми деревьями в глубокий пруд. Ему казалось, что его платье было влажным и тяжелым, ему казалось, что его тело было липким, он сбросил с себя все, разделся донага, волосы связал сзади узлом и погрузился в эту ледяную воду. Он смотрел вверх на ветви и на небо сквозь ветви и вновь думал о том, что происходило теперь. А все происходило по-прежнему так, как он хотел. А он хотел уйти. Он не знал, может ли он уйти, должен ли он уйти. Но он захотел –и появился человек, который способен заменить его. Он не сомневался, что это был именно тот, кто нужен, он не сомневался, что это было ему необходимо, но он сомневался в том, нравится ли ему это. Он не знал сегодня ночью, оживет ли этот человек, верно ли он поступает, убивая его – но он ожил. Как случилось, что он пришел, он пришел сейчас, он пришел таким, и он ожил?... Богиня привела его, исполнила его желание, вернула зрение, показала то, что он хотел видеть, оживила его, она приняла его?
А Сариэ был тем, что тот хотел видеть. Кто ради кого пришел сюда? Он не знал. Если этот человек пришел ради Сариэ – значило ли это что богиня отпускает его? Он не знал. О, если бы он только любил его, если бы искренне прощал его, то в этом не было бы сомнений. Но он не мог простить его так же глухо и мертвенно, как не мог и держать на него обиду. Ему было все равно. Он был нужен ему сейчас – только и всего. А тот... тот желал, тот желал со всей страстью – страстью, на которую не могла не ответить богиня... А чего желал Сариэ? Он не знал. Что-то мучило его, что-то снова сводило с ума. А он даже не знал, что. Что это была за страсть, которая одолевала его?...
Он вышел из холодной воды и ступил на траву, и стер крупные капли воды со своего тела, надел чистую одежду, дорожную, простую, короткую – и поднялся наверх, туда где ждал его юноша, разломив в руках хлеб и встречая его все еще растерянным взглядом.
Сариэ сел напротив него на скамью и поджал под себя ноги. Несколько прядей выбивались из небрежно завязанного узла волос. Он взял кувшин, налил в глиняную плошку молока и обмакнул в нем хлеб.
- Странно... - сказал вдруг юноша, глядя на него пристально. – Странно... - повторил он.
- Что странно?
- Странно что я узнал тебя вчера.
- Отчего же?
- Я смотрю на тебя и понимаю, что сейчас бы я тебя не узнал.
- Я изменился?
- Со вчерашнего дня – нет. Но я только сейчас вижу, что это совсем не те черты.
- Что в них не так?
- Вряд ли что-то не так, они просто другие. Лицо тоньше или лоб выше, и нет морщины на лбу, которая была всегда, она не портила тебя, но она была, а теперь ее вовсе нет, и волосы светлее гораздо, но я узнал тебя вчера, едва видя, в одно мгновение, а теперь едва узнаю.
- Знаешь, здесь есть люди, которые узнают во мне мгновенно и с ужасом какого-то черноволосого азиата, так что все может быть... Однако если черты, то ведь они могут меняться... В конце концов, мы лишаемся здесь своих ран и увечий, и даже возраста, отчего же не могут поменяться черты на более соответствующие тому, что внутри?
- Да, конечно ты прав!
- Я бы тоже не узнал тебя сейчас, а вчера узнал. А может быть дело в том, что вчера я хотел чтобы ты узнал меня, а сегодня мне все равно?...
- Может быть и так...
- А может быть и ты сегодня уже не хочешь быть узнанным?...
Он закончил трапезу и встал.
- Проводи меня до конюшен, - сказал он.
- Ты уже уезжаешь?
- Да.
- И ты хочешь, чтобы я остался?
- Да.
- Но что же я должен делать? Я не знаю.
- Что делать? Ничего. Ничего не делать. Богиня сделает все, что нужно. Тебе ничего не надо делать. Совсем ничего. Можешь разве что выучить местный язык на досуге.
Он вернулся к пещеркам, надел сандалии, взял плащ и меч. Его спутник смотрел на него все такими же растерянными и большими глазами. Сариэ не стал говорить ему, чьи это вещи. Не стоит... А он не узнал. Или не подал виду? Да нет, не узнал, ничего не шевельнулось в его взгляде. Впрочем он ничего не узнавал сегодня, зачем ему это было теперь нужно? Или просто никогда ничего не узнавал и не помнил. Кроме того, что было по какой-то причине более всего ему необходимо, что составило на время всю цель его жизни – сначала отомстить, потом отыскать... Вряд ли он помнил, какая застежка была на плаще его бывшего друга... Всю жизнь бедный юноша искал только его, своего главного врага, и думал только о нем. Теперь они больше не враги, о чем же ему теперь думать? Ну что же, пусть теперь послужит богине...
Сариэ взглянул вверх, туда, где возвышался храм. Он хотел бы войти туда, войти, припасть к ее ногам, золотым, сверкающим ногам, дотронуться до ее гладкой и теплой от солнца руки. Но нет, он не мог этого сделать. Не мог заставить себя... Или не мог позволить себе... Он не знал, что именно. Но он не уезжал навсегда. Он всего лишь ехал в Эргинию. Чтобы продолжить управлять этими землями и восстанавливать город. Он будет совсем близко и вернется еще не раз. Он твердо встал на дорогу спиною к храму и пошел вниз. Когда они уже почти спустились, чтобы свернуть от холма к низеньким хижинам поселенья, то увидели, как навстречу им спешит маленький человечек. Это был вчерашний мальчик. Аккуратно одетый, умытый, причесанный, он бежал вприпрыжку и выглядел простым и симпатичным чернявым ребенком.
- А, это ты! – крикнул навстречу ему Сариэ. – Ну что, тебе понравилось здесь?
Мальчик уверенно закивал головой.
- Ну так и оставайся. Смотри, вот твой господин, - сказал он, вновь упирая на это слово. – Видишь, каким он стал? Будешь хорошо себя вести, когда вырастешь, станешь таким же красивым как он, - Сариэ засмеялся и приподнял ребенка на руки перед собою, потом снова поставил на землю и подтолкнул к своему спутнику.
Мальчик смотрел, удивленно открыв рот, но кажется все же узнавая. Потом подбежал к юноше, схватил его за руку и прижался к коленям, видимо слишком пораженный этим преображением и, похоже, очень обрадованный им. Должно быть, он правда хотел этому человеку добра, может быть сам того не зная, и не зря провожал его к храму. Юноша посмотрел на него, наклонился и обнял и в первый раз за все это время неожиданно улыбнулся.
*
Сариэ вывел коня и вскочил на него. Он сказал уже пастухам, что уезжает и оставляет себе замену. Он взглянул на две фигуры, стоящие посреди дороги, высокую и маленькую. Двое детей, двое детей по сути. Они во все глаза смотрели ему вслед.
- Счастливо вам оставаться. Если что – местные жители вам помогут... - он уже было натянул поводья, но потом словно вспомнил что-то еще и остановился на мгновение. – Да, послушай, признаюсь... - обратился он к юноше. - Я как-то... совершенно забыл как тебя зовут. Но это, кажется, уже не имеет значения. Ведь правда? Ты можешь даже придумать себе новое имя. Что до меня, меня зовут Сариэ. Говорят, меня уже очень давно так зовут. Ну – им виднее. Если понадоблюсь, спрашивай Сариэ, меня здесь все знают.
И теперь наконец он стегнул коня и пустил его галопом вперед, так что только пыль на некоторое время осталась висеть над дорогой.