АстероидБэлтТранс

«Зачем нам нужны боги, которые просто наблюдают и не принимают никаких решений? Давайте заменим богов рок-звездами. Они — такие же лидеры мнений, только еще умеют петь. А некоторые и виртуозно играть на гитаре. Шах и мат, боги. Как вам такое?»

Из интервью Генри Орфиуса, солиста группы «Деспоты», актера театра и кино, телеканалу «Червоточина моя»

Бранясь, Тюр поднялся из кровати и зашаркал тапочками по коридору. По потолку комнаты, в которой я лежал, бегали лучи света из окна. Напиток, возвращающий цветопередачу и четкость зрению уже практически выветрился, поэтому свет я распознал лишь по движению чего-то яркого в той области, где потолок наверняка должен был располагаться.

Дверной звонок завизжал вновь. За этим тут же последовал стук.

— Вот вы уроды! В такое время! — крикнул Тюр и, стоило ему только приоткрыть дверь самую малость (он даже не вынул задвижку на цепочке), как петли затрещали и через долю секунды марсианин оказался на полу. На нем лежала дверь.

— Обыскивайте! — приказал из коридора кто-то, кто явно был главным, чем выдал, что был не один. — В хате кто-то есть?

Из-под придавленной двери донеслось невнятное гудение.

— Ай, ты ж сука, — главарь приподнял дверь и повторил вопрос.

Тюр вяло угукнул.

— Кто вы... — решил вдобавок спросить он, но носитель командного голоса обрушил на него дверь опять.

— Полежи пока.

До комнаты, у выхода из которой лежал я, быстро добралось несколько безногих марсиан и парочка вполне себе полноценных людей в светло-голубой форме. На лицах у всех были маски с такой же размытой текстурой, какой было покрыто все на планете.

«Служители порядка», — сразу догадался я. — «Всегда занимаются самыми благородными вещами, потому лица и закрывают».

— Полиция ОСС, всем сохранять свое положение в пространстве, — незамедлительно подтвердил мое предположение человек из коридора. — Из всех находящихся в квартире, задержанным является всего одно лицо. Остальных мы просто настоятельно попросим пройти с нами для дачи показаний.

«Ну конечно. «Настоятельно попросим». С годами формулировки становятся все интереснее», — подумал я, и мне тут же вспомнилось, как однажды моему другу, пишущему обзоры киноновинок в провластной газете, при описании мультяшного героя-слоника, который не хотел слушать свою маму, пришлось заменить слово «капризный» на «потенциально анархически настроенный». Пример был противоположной крайностью, и, значит, в сущности, нисколько не отличался от слов полицейского.

Ко мне подбежал один из полицейских и за шкирку поднял с кровати. Я попытался отыскать глазами Хель, но та часть комнаты, в которой лежала она, была полностью погружена во мрак.

— Ну полегче. Это я задержан что ли? Или кто? — завозмущался я. Моя интеллигентная натура не допускала подобного обращения с собой.

Натура блюстителей закона подобное обращение вполне допускала, поэтому один из людей пнул меня под зад и вытолкнул к выходу, где из-под двери уже достали и заковали в наручники Тюра. Оскалившись, с рассеченной бровью и струящейся из нее кровью, он стоял у стены. Один тапок улетел в подъезд.

Вслед за мной вывели заспанную Хель. Признаться честно, я был почти уверен, что при большом желании она могла смыться, но почему-то этого не сделала. Она не выглядела напуганной и послушно выполняла все указания грубых лиц в форме.

Так, выстроив нас в ряд, словно мы были не очень красивыми манекенами в магазине секонд-хэнд, главный из полицейских прошелся вдоль, выбирая, к кому обратиться в первую очередь. То, что он был главным, я понял по яркой пятиконечной звезде на его груди. Подобные обозначения званий высмеивались в народе, ведь настоящие звезды даже близко не были похожи на такое изображение, они были просто круглыми, но главу СК ОСС это совсем не смущало. В одном из комментариев, что он давал, кстати, той самой газете, в которой работал мой друг, он заявил, что звезда на погонах и значках шерифов — не то же самое, что звезда, являющаяся космическим телом.

«И вообще, мы вместо сердца рисуем перевернутую жопу», — подкрепил он свое объяснение аргументом.

Инотрауды с ним не согласились, так как их сердца действительно сильно напоминали «перевернутые жопы», но, учитывая незавидное положение нептунианцев в обществе, глава СК извиняться не стал. С тех пор, сотрудники дорожных служб затаили обиду на все органы исполнительной власти (возможно, что не они одни, но остальных быстро отыскивали по приказу Политбюро; инотраудов, согласных работать за копейки, никто не трогал).

— Как же это вы так влипли, друзья мои? — задал риторический вопрос шериф, повернув голову ко мне и Хель. Затем он обратился к владельцу жилища. — Тюр Дектритис, Вы арестованы по подозрению в развязывании всех войн на территории Объединенной Солнечной системы. За весь период существования цивилизации. Основанием для задержания стали данные, переданные нам от анонимного источника. Согласно им, к происходящему на Плутоне Вы тоже приложили руку.

Тюр фыркнул.

— Каждое поколение одно и то же.

Полицейский похлопал его по плечу и продолжил.

— Вы можете обжаловать решение о задержании в суде. Также Вы имеете право на звонок, вызов адвоката и не свидетельствование против себя. Последнее напрямую отразиться на длительности процесса, а он будет длинным, уж поверьте. Есть возражения?

— Да, — Тюр попытался скинуть с плеча руку шерифа, но ничего не вышло. — Я правнук того самого Тюра, о котором ты говоришь. Сначала за дедом моим приходили, когда его отец умер, потом за моим отцом. Теперь, стало быть, за мной. Вы что, ошалели?

— Вашу причастность к делу проверят в ходе расследования, — ответил шериф и не без доли обиды в голосе добавил. — А на предмет ошалелости нас постоянно проверяют. Все с нами нормально.

— Да ладно тебе. Я ведь просто наблюдатель! Я не умею начинать войны! — запротестовал Тюр.

— Ну вот и понаблюдаешь. За ходом своего дела, — размахнувшись, полицейский приложил его дубинкой по тому месту, откуда должны были расти ноги. Тюр взвыл, но не так сильно, как взвыл бы в его положении я.

— У меня нет яиц, придурок! — заорал Тюр. — Я ведь бог! Я вас и без яиц всех выебу!

Поверхностные представлении бога о функционировании репродуктивной системы лишь подтверждали его слова: у него, вероятно, и правда не было яиц.

Полицейских наличие большинства частей тела или их отсутствие интересовало мало: они были заинтересованы только в том, чтобы голова находилась на плечах арестованного марсианина. На нее они надели мешок и вывели Тюра из помещения. Вместе с этим погас свет и в моих глазах.

Долгое время нас куда-то вели — я даже начал думать, что так мы и пойдем, пешком, но в итоге нас все же усадили на жесткие сидения, похожие на велосипедные, и под ногами заскользил город.

«Так ведь это и есть велосипеды».

Я вспомнил, как в детстве дядя подарил мне набор юного сантехника, хотя я мечтал о двухколесном друге и целый год до этого недвусмысленно намекал родственнику об этом.

«На велосипедах ездят только мусора, Тёма», — сказал он тогда мне и по-настоящему его слова я понял только сейчас. Хотя в случае с дядей дело было не в мусорах: в доме дедушки барахлили коммуникации, и своим подарком дядя, фактически, инвестировал в свою будущую недвижимость, минимизируя гипотетические затраты на вызовы специалистов. «Шалость удалась»: я и правда провел не один день, прочищая засоры в его доме. Пока я это делал, в другой комнате дядя прочищал трубы кому-то другому. Тогда он называл их своими друзьями.

«Прочищай друзьям стояк, если с личной жизнью... Жизнью...», — я задумался о том, как бы посмешнее переделать один из перлов дяди.

Меня прервал голос шерифа. Я ехал на одном велосипеде с ним.

— Чего молчишь? Даже не спрашиваешь, куда мы тебя везем. И зачем мешки на головах.

Я ничего не ответил. Если честно, подобных вопросов у меня и правда не возникало. Я старался принимать участие только в тех обсуждениях, которые имели хоть какой-то смысл. Исключением являлось общение с Хель.

— Думаешь, небось, о том, какие мы, мусора — черти? — спросил полицейский.

— Думаю, — соврал я, чтобы не расстраивать собеседника.

— Так я и знал, — при желании можно было услышать, как дедуктивный потенциал полицейского начал раздуваться словно воздушный шар. На самом деле, если это и был потенциал, то только потенциал отсосать самому себе. —Мы поэтому такие черти и есть, что вы про нас так думаете. Если бы вы нас ангелами видели, мы, может быть, ими бы и были.

— При всем уважении, мне кажется, что это не так работает, — признался я, зачем-то ведясь на провокацию. Возможно, мне показалось, что полицейский все же хочет расстроиться в себе самом. — Доверие и хорошее отношение обычно сначала заслужить нужно. И дальше уже само как-то. Как в универе: сначала ты работаешь на зачетку, а потом... Ну понятно, в общем.

Я понял, что полицейский вряд ли учился в университете — потому он полицейским, собственно говоря, и являлся.

— Ну или как в полицейской академии, — поправил себя я, чем сделал ситуацию только хуже.

— Учился я в университете, все знаю, — огрызнулся шериф. — Полгода, но учился.

— А потом что пошло не так? — моя наглость словно уже высвободилась из-под мешка.

— Родину защищать захотелось, — полицейский стиснул зубы и выплюнул слова сквозь них. Видно, я надавил-таки на больное место. — И все же полицию уважать нужно. Мы ведь тоже живые. А над нами шуток в культурах — чуть ли не больше, чем про Политбюро.

Я хотел было спросить, нельзя ли трактовать эти его слова, как пренебрежение главным органом власти, но, пока я формулировал мысль, пауза стала слишком длинной. Я промолчал.

— Хочется тебе меня оскорбить? — не унимался шериф. — Только честно скажи.

— Честно? Не хочется, — честно сказал я.

— А если соврать?

— Если соврать, то могу и оскорбить.

— Давай.

По большому счету, наш разговор имел не больше шансов на успех, чем обсуждение первостепенности курицы и яйца. Никто не знал: появились полицейские одновременно с образованием ОСС, или же это полицейские сбились в группы и сами основали государство, в котором мы все жили. В моей голове даже промелькнула мысль о том, что, глава СК был неправ, и звезды на груди блюстителей закона были не отстраненным символом, а вполне себе прозрачным, точно указывающим на то, что полицейские создали вообще все (раз уж могли арестовывать богов), но считать главу СК неправым, проживая в ОСС было нельзя. Поэтому эту идею я отмел.

На самом же деле, полицейский просто искал предлог, чтобы ударить меня дубинкой — основным инструментом своей власти. Я не был против. В конце концов, для него это было важно.

Я назвал его «сраным маргиналом, питающимся чужими душами» и в ответ получил по хребту плотной резиной. Дальше до пункта назначения мы ехали молча.

— Приехали. Суд, — скорее всем, нежели мне одному, анонсировал шериф, как только мои ноги соприкоснулись с асфальтом. — Дальше уже вами займутся наши коллеги из инстанций повыше.

С наших голов стянули мешки, но из-за блюра все равно не было ничего видно.

— А как же дача показаний? — без особого энтузиазма спросила Хель.

— Дача показаний прямо в суде и будет.

— Удобно, — отметил я. — Значит быстро все будет, по крайней мере.

— Я же сказал, что процесс будет длинным. Считай, вечным, — с интонацией «я два раза повторять не привык, но сейчас, так и быть, повторю», сказал шериф. — Как у Кафки. Читал?

— А вы? — кажется, я был в ударе: как в прямом, так и в переносном смысле.

В конце концов, как говорил дядя: «лучше маленький, но гордый хрен, чем вообще никакого». К слову, прямого смысла в мою жизнь добавили, еще пару раз огрев дубинкой.

— Читал, — сказал полицейский. — Завязку.

Из здания вышли марсиане, уже полностью покрытые размытием, и провели нас по ступеням на второй этаж — в до смешного больших размеров зал. Больше всего зал напоминал торговый центр: только вместо бутиков он был утыкан кабинками с сидящими в них марсианами. Марсиане звонили по проводным телефонам и о чем-то громко переговаривались — как на бирже.

«Куют человеческий капитал», — подумал я. — «Пожалуй, даже заковывают, а не куют».

— Как обмельчали вершители судеб. Жалкое зрелище, — еле слышно буркнул шедший рядом со мной Тюр.

Нас провели к одной из кабинок в условно первом ряду, перед которым располагались стойки, идентичные стойкам регистрации в аэропорту, только за каждой из них стояло по судье: в дурацком карикатурном парике и, естественно, с молотком в руке.

— Потоковое судопроизводство, оно такое. Как и весь остальной масс-маркет: быстро, дорого, невкусно. Обычный фаст-фуд, — прокомментировала Хель, заметив мой растерянный взгляд.

— У меня чувствительные вкусовые рецепторы, — ответил я. — Надеюсь, их пожалеют.

— Молись, чтобы пожалели в целом, не только рецепторы, — лягушонка продолжала вести себя спокойно, но все же ее скулы начинали выдавать в ней обеспокоенность происходящим.

— Кому молиться-то? — чтобы отвлечь ее от собственных мыслей, спросил я.

— Ему, — кивнула на Тюра Хель. — С нами пока один бог.

Всех троих нас усадили на стулья перед марсианином, лопочущим о чем-то по телефону; всех троих, хотя обвиняемым был всего один. Такое положение вещей и правда не внушало оптимизма.

Я прислушался к телефонному разговору работника суда, у которого на столе стояла табличка: «прокурор». Даже несмотря на жуткий южно-марсианский акцент, было очевидно, что говорил он не о нашем деле, вернее, не о деле Тюра. Он обсуждал покупку надувного матраса для своего подрастающего сынишки.

— Дество бывает лишь рас в бесконещност, как ты не памешь, — возмущался он. — Не успеем гласом маргнут, он уже в соседней кабинке работать будет.

Он выслушал супругу на другом конце провода и эмоционально всплеснул руками.

— Да при щем тут свет моей кабины? Просто синий — красивий свет, — он ударил кулаком по столу так, что табличка подпрыгнула.

Из трубки послышалась ругань. Прокурор закатил глаза и обратился к нам:

— Рибат, красивий вед?

Вопрос дался ему с особым трудом. Лучше бы марсианин вообще не старался придерживаться литературной нормы языка. По лицам моих друзей-марсиан было видно, что подобное издевательство доставляло им вполне реальную боль, неметафизическую.

Я поднял голову вверх и осмотрел кабину. Она была грязного синего оттенка — самого страшного цвета, что мне только доводилось увидеть за свою жизнь.

Цвет был настолько отторгающим, что на его фоне я едва уловил парящую в воздухе мысль: на всем Марсе здание суда было единственным местом, не размывающимся при подробном рассмотрении.

«Ибо суд — храм юриспруденции. А нет науки точнее», — представил себе объяснение прокурора я и решил не задавать лишних вопросов, чтобы не получать безумных ответов.

— Красивый, — кивнул Тюр. — Вы нами когда займетесь?

Прокурор мысленно «поставил галочку», на его лице зажглась табличка «голос учтен» и он выжидающе уставился нас с Хель. Мы поддержали бога войны скромными «ну да, вроде ничего» и «для бассейна будто бы в тему». На другое представитель судебной ветви власти и не рассчитывал.

— Ха! Слишала? — крикнул прокурор в трубку и, зажав ее, сказал уже нам. — Ну падашдити немнога, а? У вас все время мира, а син у миня лишь рас растет. Тим болие, ви асушдени.

Я зачем-то утвердительно кивнул, хотя было понятно, что среди всех присутствующих бессмертием не обладал только я. К тому же, никто из нас не был осужден. Пока не был. Впрочем, прокурору было все равно.

— Тюр, — позвал я бога войны. — Ты почему не требуешь звонок адвокату?

Между нами сидела Хель. Он перегнулся через нее и спросил:

— А зачем?

— В смысле, зачем? Это ведь суд, — я даже на всякий случай еще раз огляделся, чтобы убедиться в последнем. — А у нас здесь только сторона обвинения. Где защита?

Тюр шмыгнул носом и показал указательным пальцем на двери, находившиеся самом конце зала.

— Исторически на Марсе был низкий процент оправдательных приговоров. Вот в ОСС и решили, что процедуру можно оптимизировать, убрать из процесса лишнее звено.

— Защиту? — сомневаясь, уточнил я.

— Ее самую. Прокурор единолично проводит расследование, прямо не отходя от стола. Тут же он выдвигает обвинения и запрашивает у суда меру пресечения. Судья читает протокол прокурора и выносит приговор.

— А последнее слово хотя бы? — мне не верилось, что все работало именно так, как описывал Тюр. Его вполне могла одолеть безысходность, связанная с ситуацией, в которой он оказался.

Но Тюр отрицательно покачал головой.

— Обвиняемый вообще ничего не говорит. Он может обжаловать приговор уже после, во-о-он за теми дверьми, — он еще раз указал на едва выглядывающие дубовые двери, торчащие из-за париков судей. — Многие этого не делают, просто принимают свою судьбу. Пожизненных приговоров у нас нет, а когда твое существование — вечность, то отсидеть один из ее отрезков не так уж и страшно.

Я не нашелся, что на это сказать. Марсиане, до сих пор казавшиеся мне и вправду самой развитой расой, все больше смущали меня своими порядками. Даже факт общения с богом не был больше чем-то сюрреалистичным. Сюрреалистичным был суд.

Боковым зрением я уловил какое-то движение. Повернув голову, я увидел, что в нашу сторону, расталкивая полицейских, направлялась большая фигура. Учитывая местное судопроизводство, действие вряд ли было повседневным.

— А ну с дороги! — возмущенно взвыла фигура и отбросила мешающего пройти марсианина-полицейского на несколько метров назад.

Голос я узнал, это был инотрауд из нашего поезда: тот, которого я нарек Глазастым. Он добрался до нас и, тяжело всасывая воздух своими резными жабрами, недовольно забухтел.

— Нет, ну надо же вы тут впутались. Вечно на этой планете за всеми присматривать надо.

Прокурор отвлекся от катастрофически важной беседы и, все же, уделил внимание нам. Точнее, инотрауду.

— Чем обязан? Вы по делу? — акцент прокурора полностью улетучился, словно по щелчку пальцев. — Вы в курсе, что защита законом не предусмотрена?

— В курсе, в курсе, — заворчал инотрауд. — У вас есть что-то на этих двух товарищей?

Двумя товарищами, предсказуемо, были мы с Хель.

— Прошу прощения, но я не обязан, — начал было прокурор, но инотрауд его бесцеремонно перебил.

— Еще раз спрошу. К этим вот двум лицам вопросы есть? Обвинения, может, какие-нибудь?

Прокурор, не ожидавший такого развития событий, прикусил губу, шикнул в трубку «я перезвоню» и недовольно уставился на нас. Его глаза прыгали: то на меня, то на лягушонку. В мозгу зарождался процесс.

— Ну? — торопливо переспросил инотрауд. — Мне еще не меньше пяти таких выловить надо.

— Ну карашо, — раздраженно сказал прокурор. — Эсли би я не бил занят расговором, то уше обизатильна што-нить нашол. Вирнитес посже?

«Совсем посыпался», — подумал я, услышав, как от волнения у прокурора прорезался родной акцент.

— Позже мы уже уедем, — махнул рукой инотрауд. — Раз сейчас претензий нет, то они могут идти, так ведь?

Прокурор нахохлился. Такое его не устраивало.

— Ни могут. Ани свидетели иго приступлений, — он указал на Тюра.

— Мои друзья все равно понятия не имеют, в чем меня обвиняют, — сказал бог войны. — Это дело возобновляют из поколения в поколение. Вот, кто-то опять настучал. И по новой.

Прокурор еще сильнее прикусил губу и по его подбородку заструилась кровь. Он вытянул шею, как жираф, не способный дотянуться до желаемой ветки, и лениво произнес.

— Латна. Мошите ити.

Инотрауд театрально поклонился. Его жест означал: «спасибо, ёптить».

Происходившее показалось мне неправильным: лишь на мгновение. Я спросил Тюра:

— А ты?

— А что я? Оправдаюсь как-нибудь. Займет, конечно, пару-тройку десятилетий. Что уж поделать.

Та легкость, с которой он говорил о «паре-тройке десятилетий» не могла не впечатлить, но, уже зная о разнице в нашей физиологии, я просто угукнул.

— Спасибо за ночлег, братан, — Хель подняла вверх сжатый кулак.

— Еще поохотимся на китов, не теряйся, — ответил Тюр.

Он понятия не имел о том, что его знакомая ехала в Бирмингем с весьма мрачными намерениями. Я посмотрел на зуб мигалоглота, болтающийся на спине лягушонки.

«Хочу, чтобы вместо могильного камня воткнули», — всплыли в памяти ее слова.

Мы затрусили по залу. Уже на выходе инотрауд обернулся и, что есть мочи, крикнул:

— Все вы тут сволочи! Провода бы вам вокруг шей завязал узлом и выгуливать только два раза в день выводил.

На него никто не обратил внимания. Масс-маркет заработал в привычном темпе конвейера.

Кондуктор вколол нам по кубику препарата, позволяющего четче различать таблички на домах, пусть по городу мы больше блуждать и не собирались, а лишь энергично двигались за работником поезда. До отправления, в конце концов, оставалось всего несколько часов. Каким образом инотрауд ориентировался в пространстве, не имея глаз, для меня оставалось загадкой.

Я был занят своими мыслями, а Хель допытывалась Глазастого. Я вник лишь в концовку их разговора.

— То есть, дело не в личном отношении к полицейским и вообще к Политбюро?

— Какой там, — дружелюбно ответил инотрауд. — Если бы у Артаксеркса не было подключенного пакета услуг за два девяносто девять, так бы там и остались. Я тебя вообще просто заодно забрал. По правилам только его должен был.

— У меня ведь только оповещения подключены были, — вклинился я.

— Не только. Текст мелкий читай — глядишь лучше в причинно-следственных связях этого мира разбираться начнешь.

Должно быть, страховка тоже входила в эту стоимость. Я пожал плечами.

— Ну и хорошо, что так.

На перроне инотрауд нас оставил: пошел отлавливать других потерявшихся пассажиров. Мы выкурили по сигарете, но заходить в вагон все равно не спешили. Признаться честно, никому из нас и не хотелось. Более решительной оказалась Хель. Она положила мне руку на плечо и сказала:

— Пойдем. Если остаться тут, то на нас точно что-нибудь заведут. Эвтаназию хотя бы можно попытаться предотвратить. А вот остановить бюрократическую машину у нас вряд ли с тобой выйдет.

Спорить с этим было трудно. Я последний раз вдохнул влажный воздух Марса и скрылся в удавообразном туловище поезда. Еще никогда я не чувствовал себя везучее бога и, вместе с тем, настолько невластным над своей собственной судьбой. С чем была связана эта неспособность выбирать? С несвободой, которой я надышался на красной планете? Или с узкими коридорами вагонов, увлекающими меня все больше и больше, подобно наркотику?

Наверное, Хель была права. Мое сознание было слишком прагматичным, сотканным из научной и псевдонаучной белиберды, в нем не было места для религии. Именно поэтому меня засыпало вопросами вновь и вновь. Вопросами, ответы на которые я получал с периодичностью раз в бесконечность.

«Хоть в чем-то ты не конечен. Не в жизни, так в этом», — успокоил меня внутренний голос.