АстероидБэлтТранс

Как же вычислить, вычитать

Кто перо, а кто лишь тетрадь?

Как твоих страниц распознать мне гладь?

Может муза ты. Ну а может — блядь.

Сергей Пошливсени, из цикла «Женщины, на которых я смотрел исподтишка»

— Водишь! — крикнула мне Хель и, рассыпая по пути смех, ввалилась в вагон.

Я впрыгнул за ней и остановился. Хотелось перевести дух.

— О, обычный, — заметил я, жадно глотая воздух. — Длинный третий класс какой-то. Все никак не закончится.

Хель повернулась ко мне, все еще улыбаясь. Она трогала покрасневшие от бега щеки. Ее глаза были устремлены поверх моей головы.

«Привыкает», — подумал я.

— Не все вагоны, через которые мы прошли, были третьим классом. Тот же Биврёст из первого, иммерсивного.

«Видимо, фотообои — это иммерсивность», — подсказал внутренний голос.

Я вспомнил детскую, обклеенную выпуклыми обоями с египетскими орнаментами в одной из квартир, на которую наскребла мама, когда после смерти дедушки мы (то есть, по правде говоря, она) решили жить отдельно от дяди. Судя по всему, по меркам поезда моя тогдашняя комната была ничем иным, как четыре Дэ экспириенсом с погружением в историю древнего Египта. Обои дополнял лезший из плинтуса песок. Все из-за того, что дом находился в прибрежной зоне, а этаж был первым. Короче, не хватало только пирамид.

— А почему первый класс воткнут между вагонов с третьим? — задумался я, не заметив, что задал вопрос вслух.

Хель, видимо, уже свыклась с мыслью, что теперь она служила мне карманным справочником.

— Потому что в жизни нас тоже не очень-то сегрегируют. Если речь идет о правительственной вечеринке, то конечно — будь добр, соскреби с ботинок всю нищету и оставь за порогом, но вот в будничном сеттинге ты — такой же, как все остальные. Только чуть получше. Или похуже. Типа «diversity», — она показала кавычки, сложенные из двух знаков «peace», — но в социальном контексте.

— Да ладно. Хочешь сказать, что вагоны перемешали для видимой толерантности? — я читал в новостях про ультра-новую этику, но и подумать не мог, что транспортный гигант типа АстероидБэлт корректировал космодорожный состав, принимая во внимание мнение кучки маргиналов.

«Эта риторика, она ведь для бичей с транспарантами», — подумалось мне.

— Что, людям с деньгами это важно? Важнее комфорта?

Хель кивнула.

— Мода. Инклюзивность, в которой для тех, кто победнее и потрудолюбивее создаются условия мнимого равенства. Чтобы было не так обидно, что ты, собственно, такой вот, — она провела рукой сверху вниз, указывая на меня.

— Какой? — я поправил кожанку, у которой от бега замялся ворот.

— Грязное пятно на теле красивой жизни.

Голос лягушонки всеми обертонами намекал: «это ведь очевидно». Я понял, что безбожно отстал от прописных истин современной реальности, хоть и изо всех сил старался не стареть.

«Седина — это уже стадия старости, а ее начало — искренняя уверенность в том, что мир вокруг ебнулся», — говорил мне когда-то дедушка. До сих пор я никогда не вспоминал его этих слов.

— Кста, смари! — Хель подлетела к потолку и ударила по нему ладонью.

Щель, проходившая ровно посередине крыши вдоль всего вагона, стала шире, после превратилась в огромный рот и, подобно языку высунула лестницу, а точнее, спустила ее к ногам мифредатки.

— Ниче се, — я попытался заглянуть в черноту щели, но разглядеть ничего не смог.

— Черных ход для кондукторов. Выходят, цепляются за рейл на крыше и висят, кайфуют. Типа так кончить пытаются.

Я слышал про разные способы достичь оргазма. Даже самые изощренные желания в данном вопросе на просторах ОСС были правом базовым, местами даже более значимым, чем свобода мысли и слова или, скажем, свобода обычная, физическая. Не то, чтобы кто-то на волю мастурбации посягал, но, если бы вдруг, то нет сомнений, демонстрации были бы многомиллионными. Я тут же представил транспаранты с креативными карикатурами и лозунгами типа «каждой вагине по вибратору» или «не вам выбирать, куда буду кончать». В общем, я слышал про разные способы, но не про висение на крыше космического поезда.

— Их главный фетиш, можно сказать, эротический сон — свобода, — увидев недоумение на моем лице, объяснила Хель. — Инотрауды не могут покинуть поезд, поэтому такой вот ритуал, утвержденный, к слову, самой транспортной компанией, немного их разряжает.

— Ритуал, — я захихикал, думая о том, как же живые существа, вне зависимости от их этапа эволюционного развития, помешаны на обрядности. — А еще людей называют ритуальными животными.

— Ой, ваши традиции, — Хель выделила «ваши», будто нисколько не была похожа на человека, — Они пошли по одному месту сразу после того, как на все культурные накопления навесили ценник. Теперь у вас не ритуалы, а ритуальные агентства.

«Ну конечно. Давно не было выдержек из трудов Фенрира Белкина», — я фыркнул.

— Даже самые сакральные вещи для людей — монеты, банкноты, счета с ноликами или, вот, теперь пайки.

— Хуйки, — услышал я знакомый голос сзади. Если не два. Да, точно, два. — Вам завтра скажут, что женщинам стоя писать намного удобнее, нужно только мочеиспускательный канал рукой оттягивать, так вы и этому поверите. Жертвы попкорн культуры. Лишь бы повестись на чушь попикантнее.

— А что, я люблю такое, — сказал второй голос. — Лайфхаки — мощная штука.

Из последнего купе выглядывали инотрауды: те самые, с которыми совсем недавно я делил временную жилплощадь.

— На лестнице... Наружи... Ну ваще-е-е... Чего хрен-то космосу показывать? Только хозяйство морозить, — сказал один.

— Ага, странное место, чтобы с комплексами бороться, — поддержал второй. — У космоса только плохие новости для тебя на этот счет: хер у тебя бесконечно незначительный.

Я приветственно помахал кондукторам рукой. Они с энтузиазмом ответили тем же. И позвали пить чифирь — без сомнений, уже покрывшийся плесенью.

— А что? Считай, чайный гриб, — прочитав мои мысли, сказал Жухлый. — Home edition.

— Train, тогда уж, — поправил Глазастый и тут же добавил. — Вы лестницу больше не трогайте, это ведь не шуточки. А то высадим: и тебя, и дамочку.

Хель, кажется, оскорбилась. Ее ноздри покраснели и раздулись. В воздухе витало:

«Какая я тебе нахрен дамочка?»

Тем не менее, она молчала. Не значит, что не думала, но объяснить ей про способность инотраудов читать мысли, в голову мне как-то не пришло. Да и нептуне не отреагировали — явно выжидали момента получше.

— Технику безопасности читали? Подписывали? — спросил Жухлый, плюхнув толстенную книгу на край стола.

Подпрыгнули кружки и френч-пресс с чаем, но ничего не разлилось. Из-за заварки. Казалось, что она и была всем наполнением сосудов.

— Не подписывали, — признался я.

Хель отрицательно мотнула головой. Глазастый постучал себя конечностью по лбу.

— Тьфу ты, муть. Пустым умам пиздаче путь. Забыли мы, похоже, — он прощупал грудь и достал из кармана перепачканную в слизи ручку. — Что поделать. Перед вами осьминог одалживал. Вот, распишитесь. Уж извините, замотались.

Я угукнул и распахнул фолиант. Он полнился вклеенными страницами и исправлениями. Выглядело это честно. Намного честнее переписанного заново, напечатанного на новой бумаге.

«С другой стороны», — подумал я, — «если бы Конституцию так переделывали, от нее бы места живого не осталось».

Читать формальный документ я, конечно же, не собирался. Это было обычным пользовательским соглашением: «вы вверяете нам свою жизнь, нам на нее все равно — и закон на нашей стороне. Катитесь на свой Юпитер и не вякайте».

И все же мой взгляд зацепился за строчку, вписанную от руки чернилами, еще не успевшими до конца высохнуть:

«Не вытягивать с потолка лестницу и поменьше трепаться с пассажирами».

Хель тоже заметила фразу и усмехнулась.

— На ходу сочиняете что ли? А с начальством утвердить?

— Надпись старая. Просто затерлась. Вот мы ее по новой и обвели, — принялся нас лечить инотрауд покрупнее.

— Не затерлась, а затесалась. Между строчек, — она выхватила книгу из моих рук и показала кондукторам. — Что такого опасного в общении с пассажирами?

Вовсе не желая поддерживать негодование спутницы, я, тем не менее, успел подумать то же самое про лестницу. Инотрауды меня слышали не хуже Хель.

Жухлый неохотно вычеркнул строчку и еле слышно буркнул себе под нос:

— Только людей беспокоите. Сыщики хреновы. Без строчки этой подпишите?

— Нет уж, — вмешался Глазастый, с презрением смотря мне в душу. — Про лестницу хотя бы впиши обратно. А то нашему попутчику кажется, что в этом нет ничего такого.

— Откуда они знают, что там тебе кажется? — шепнула мне на ухо лягушонка.

— Они телепаты. Как в «Битве экстраординаров», смотрела?

Хель поморщилась. Захотелось оправдаться, что я тоже не видел ни один эпизод целиком, но, сдержавшись, я обратился к инотраудам.

— Так а для чего лестница? Раз, прошу прощения, не для дрочки.

— Честно говоря, ни про какую дрочку мы раньше даже не слышали, — отпив из чашки с подстаканником, на котором было выгравировано «вдоль вагона колбасы / я иду. И ты не ссы», сказал Глазастый. — Это кто вас надоумил вообще?

— Да легенда очередная. Они самыми умными придумываются, что ли? — Жухлый принялся вписывать пункт про лестницу вновь — прямо поверх зачеркнутой надписи. Получалось черное месиво. Прочитать его было уже невозможно. — Конспирологи всегда на помощь приходят: когда надо и когда нет. А потом распространяется и даже те, кто поумнее, верить начинают. Вот, скажем, Убили Кеннеди. Убили ведь?

Я кивнул.

— Ну хоть в этом мы солидарны. Да только вот обстоятельства убийства странные. Не может, ведь, быть такого, чтобы президента Штатов и так по-скотски. Как любого другого. И все — затейников понесло. Ли Харви Освальд не просто убийца с мелочными мотивами, а андроид — клон реального человека, созданный марсианами.

— Зачем это марсианам надо? — Хель сложила руки на груди.

— Чтобы люди об этом узнали и друг другу растрепали. А марсиане таким образом самоутвердятся и продемонстрируют свое превосходство над биологическим видом людей, хотя официально комментировать ничего не станут.

«Что-то в этом есть», — подумалось мне.

— Или, скажем, Плутон. Не просто астероиды, оказываются, падают, если прессу соответствующую почитать, а ракеты баллистические. По одной за каждую жертву одноименного Бога, забиравшего на колеснице людей с поверхности Земли в свое темное царство. Похищал он их, конечно же, ради забавы — чтобы выкладывать из трупов надписи устрашающие. Ну, там, «пиздец вам» или «конец человечества близок».

— Ага, люди, опять люди, — поддакнул Глазастый. — Люди только теориями и живут. Что-то называют наукой, а за что-то сжигают на кострах и сажают в тюрьмы. А результат один: если лестница есть, то обязательно для вещей каких-то непотребных. Даже если изначально была построена для цели совсем практической.

— А рептилоиды? Это ведь не про людей, — я виновато посмотрел на Хель.

— Лягушки — земноводные, а не рептилии, — гордо сказала она и моргнула вертикальными веками. Для большей серьезности ее вида не хватало учебника по биологии за седьмой класс.

— Так и с Плутоном история не про людей. Не про людей, но для людей. То есть, для вас, — Глазастый смачно отхлебнул чифиря — так, что даже я почувствовал на языке неприятные комочки заварки. У инотрауда наверняка был ее полный рот.

— Виляете. Самым гнусным образом. А на вопрос не отвечаете. Лестница-то зачем? — слова вырвались в этот раз не просто сами собой, они опередили мои мысли. Я подозрительно прищурился, но слепым инотраудам было на это все равно.

— Ой, ну пристали-то, суки, — ругнулся Глазастый. — В пустую залупу каждый лезть готов, а как моча пойдет?

Ни я, ни Хель ничего не ответили.

— Слушай, — Жухлый постучал по моему плечу конечностью, выступающей из-за спины, а двумя другими пододвинул поближе стаканы к нам с лягушонкой, — ну а как нам между вагонами-то перемещаться?

— Коридоры для личностей такого масштаба не подходят? — глаза Хель, видные мне лишь частично, выражали возмущение.

— Можно и так сказать.

— Погодите, — вмешался я. — Перемещаться-то вам к чему? Вы же мне сами утверждали, что только за девятый вагон отвечаете. А это не он. Или он?

— Не он. И говорили это не мы.

— Как не вы?

— Вот так. Это условные «мы» тебе так, наверное, сказали. Тела-то у нас ведь в каждом вагоне разные. И сознания. А душа одна. В чем разница знаешь?

С концепциями я уже был знаком, поэтому просто молча кивнул.

— Ну вот. Для этого лестница и нужна.

— Не понял, — правда не понял я.

— Для передвижения сознаний. Они ведь в эти коридорчики наши не вместятся, столько всего за годы работы в себе накопили.

— А перемещаются они, чтобы синхронизация между вагонами не страдала. Логистика такая, своего рода, — предвосхитив мой следующий вопрос, пояснил Жухлый. — Это намного эффективнее, чем камеры вешать. Сознания ведь все воспоминания содержат, поэтому посредством обмена у нас сеть самая настоящая образуется, где все про всех знают.

Я наконец отхлебнул чифиря и поморщился.

«Гадость», — подумал я и тут же заглушил мысль, чтобы не отвлекаться.

— Есть два непонятных момента в этой связи. Во-первых, как вы эту сеть наполняете, если память содержится только в сознании, а сознание перемещается от одного к другому? Накопление в каждом теле за счет чего происходит? Во-вторых, почему вы не помните, что мы с вами разговаривали уже, если у вас сеть такая охрененная, и вы всех помните?

— Твои два момента, на самом деле, один момент, — развалившись на койке, сказал Глазастый. — Сознание копит воспоминания, а они содержатся в памяти. А память хранится в мозге. К тому же, душа-то единая и не перемещается, а у нее что-то типа оперативной памяти есть, она идентичности наши воедино собирает, чтобы башкой не съехали все.

— Это вы не съехали еще, — огрызнулась Хель.

— Да погоди, я почти въехал, — отмахнулся я.

— Ну вот так наши сознания и перемещаются по крыше поезда. Тебя только, вот, не узнали, потому что вы, блять, лестницу спустили не вовремя. К нам не то сознание проскользнуло. А баба твоя ее потом еще и захлопнула. Сознание в нас засело теперь.

— Я те дам, баба. С-час у тебя сознание твое долбанное знаешь откуда вылетит? — замахнулась лягушонка, но, вовремя вспомнив про то, что кондукторы могли ссадить на ближайшей станции, ударить не решилась.

— Ладно вам, нормально же сидели, — мне стало грустно, что объяснение закончилось. Очень уж оно меня увлекло. — Чего вы?

— Вы тут про конспирологические теории задвигали. Я еще одну слышала, про шуганоидов, — поправляя волосы и глядя на вжавшихся в койку инотраудов, выпалила взведенная Хель.

Жухлый промямлил:

— М-м мы не шуганные.

— Это от другого слова, от английского «sugar», сахар то есть. В курсе?

Я поднапряг память, но на ум так ничего и не пришло. К тому же, меня опять парализовало — спутница мало себя контролировала и поэтому стреляла глазами налево и направо. Единственной мишенью был я, ввиду отсутствия внешних признаков зрения у инотраудов.

— Не, про них ничего.

— Эти шуганоиды, они те еще падлы. Они тебя к столу зовут, предлагают чай. Наливают. А потом сахарку добавляют, чтобы тебе послаще было.

— Похоже на правду, — выдавил Глазастый.

— Т-ш-ш, я самое главное не рассказала — Хель поднесла палец к его рту. Затем она взяла ложку и, стуча по краям стакана, начала размешивать в нем заварку. Заварка мерзко чавкала.

— Сахарку они, значит, добавляют. И добавляют. И добавляют. И смотрят на тебя — все думают, когда же ты, сука, не выдержишь, «хватит», скажешь. Сами, тем временем, околесицу мелят — такую, что у тебя и без сахара этого все отверстия слипнутся, а уши — в трубочку скатаются. Но это только начало.

Мне стало ясно, что рассказ добром не кончится.

— Когда ты все же на это самое «хватит» решаешься, сидеть просто так невмоготу становится, пить хочется. Ложечка-то ведь мешается, запах от чая идет — условный рефлекс все-таки. Даже на приторную жижу цвета смолы согласиться можно. И вот тянешься ты за этим чаем и понимаешь: «руки по бокам, не двигаются». Глядишь вверх, а там конечность из задницы засахаренной протянулась уже, выросла, значит, — тоже чая жаждет.

— Не из задницы, а из спины, — обиделся Жухлый.

— Да хоть откуда! Слушай дальше. Есть, в общем, всего один способ клешню эту скинуть, пока окончательно шуганоидом не стал.

Она грозно уставилась на меня. Мои руки сами поднялись вверх.

— Не знаю, — сказал я.

— Надо волю в кулак всю собрать. В жопный кулак, конечно же. И ка-а-к крикнуть: «ахалай-ебалай, рука в сраку полезай»! — Хель пригроизла инотраудам смешным кулаком с перепонками.

— И... все? — спросил я.

— Нет, — ответила Хель. — Еще вот так сделать надо.

Она вынула из стакана ложку, аккуратно положила ее на стол и затем плеснула содержимым в кондукторов. На их уродливых лицах ошметками повис крупнолистовой чай. Все купе наполнилось концентрированным запахом чифиря.

— Дебилы и сексисты. Сами вы бабы, — фыркнула лягушонка и вышла из купе.

Я боялся двинуться с места. Инотрауды достаточно безэмоционально принялись соскребать чай с себя и подушек, на которых сидели. Чувствуя вину, я им помог. Длилось действие, сопровождаемое жужжанием кипятильника, который забыли вынуть из розетки, несколько минут.

— Вы только это... Не высаживайте ее. Пожалуйста, — когда мы закончили, попросил я.

— Никто ее высаживать не собирается, — сказал Жухлый и вдруг застыл.

— Все нормально? — испугался я.

Глазастый тоже не подавал признаков жизни.

«Помрут ведь так», — подумал я и уже собирался выскочить в коридор, чтобы позвать Хель обратно, но дверь захлопнулась и Глазастый схватил меня за запястье.

Синхронно они оба заговорили — тоном, будто читали молитву:

— Высадить ее — дело и обязанность твои отныне. Берегись Бугул-Ноз, что в поезде этом же едет. Хель, спутница твоя, именем другим прикрывается. И дурочку строит. Не дай ей до машиниста добраться, если правда доехать хочешь. И еще одно: чифирь чифирю рознь. Сегодня чай, а завтра — «пока, не скучай». И, наконец, последнее: число «восемь» — не бесконечность, а хуета полная. Бесконечность — это прямая, то есть, «один».

Если бы у инотраудов были глаза, они бы точно их сейчас открыли, придя в себя. Вместо этого они тяжело вздохнули и Глазастый сказал:

— Спасибо тебе, Тёма, что помог тут убраться. Иди давай, а то твоя героиня уйдет еще одна.

Я задумчиво прошел к тамбуру, в котором сквозь стекло двери виднелась фигура Хель.

— Откуда они имя мое знают, если в них сознание чужое? — спросил я и прикурил от ее сиги.

— Какое там сознание. Перемещения все эти, — уголком рта ответила полувенерианка. — Закатки на крыше хранят. Трехлитровые. Ты пока с ними балакал, я проверила.

Причин не доверять такой версии у меня не было. Да, впрочем, как и причин доверять. Мы молча дымили и, тем самым создавали маленькую туманность посреди большого космоса.