Сцена 2
Сын не терпел ни глаженого белья, ни заправленных простыней, ни причёски «горшком», ни комнат убранных ещё с младенчества: слюнявил все приносимые вещи, матрас царапал, волосы дёргал и просил... чего ни попадя на постоянке. Бывало, рухнет с кроватки, оставляя мерзотные шлейфы пота, и ползёт к белым стенам с одной целью: апартаменты мамаши раскрасить. Бывало, пустит беседу полезности хаоса (поздних уж лет), жизни непроизвольной и случайной, излагаясь, словно бы не контролировать происходящее — сам смысл жизни и её в нас участие.
Сын обожал щеголять голым, врезаться в мебель, играя, разводить по полам носокровь. Раз за разом за ним подтирая, Мизерия внутренне раскалялась, раздумывала: Цепь, за которую ты тянешь мою шею, порвётся, пацан, когда-нибудь порвётся, и я буду свободна от тебя, сейчас слишком беззащитного, будь уверен, свободна и мертва.
— Приехали, открывай, — ворчит Курбан, наваливаясь всей массой на дверь машины. Пластиковые кнопки-застёжки, нашивки, покрытые блеском, цепи и другая лабуда, крепящаяся к его куртке, скрипит под давлением сына к панели.
Мизерия вздыхает.
— Продемонстрируй зубы, — веля.
Думает: стало быть, пусть ненавидит с силой солнц. Но зайти в забастовке чистоте так далече, чтоб не чистить рот, я не позволю.
Курбан щерится, как бы с предвзятостью, злобой поглядывая, затем — выключает лицевой мускул, дёргает ручку в агрессивном порядке, то есть дважды.
Зубы выглядят хорошо. Сверкают.
— Ох, да.
Дверь распахивается.
Курбан вырывается, дёргая густой воздух. Машина сотрясается в импульсе, скукоживается будто...
Мизерия выруливает с парковки музыкальной школы, в грубом наслаждении тесня руль руками. Наслаждении, присущем по той причине, что сын её не учился больше в «нормальной, обыкновенной школе».
Впору бы Мизерии кинуться в самообвинение, ведь кто, как не она, попросил директрису по «старой дружбе» отчислить сына? кто, как не она, диктовал ядовитые слова в его адрес? Но не винит да не ощущает больших тревог по ситуации Мизерия. Бывает, правда, вспоминает бестолковые умаления «подруги»...
Собственную настырность в день инцидента: — Мы пройдём в кабинет? Может, другое место, где хранятся документы учеников? Хочу закончить побыстрей.
Продавившую лоб складку директрисы.
— К-конечно, — и, разумеется, её неловкость от холода, строгости, которыми не разит обычно от человека, явившегося к человеку, исполнившему его просьбу. Так уж вышло, имелась у директрисы одержимость угождать близким (тем, кого она за них принимала): если случалось событие, где она могла помочь, то она помогала, — в первую очередь, чтобы позже получить лучшее к себе отношение, улыбаться в честь своего «добродушия».
Столкнувшись же с безразличием, директриса встрепенулась: поправила ожерелье, стёрла с верхней губы пот, трепаться начала:
— Как проживает Курбан? Не слишком ли сильно он отреагировал на нашу сценку? Надеюсь, отреагировал так, как Вы ожидали?
— На уроки фортепиано теперь он ходит, — кивнула Мизерия.
— Понимаете, — с потенциалом привязанности, но в большей степени тягой к очищению души проговорила директриса, — я заволновалась о Кургане, как только услышала план... Блестящий, для тебя никто не отмечал?.. Убедить кого-то придержать руки от дальних плаваний, остаться с тобой и твоими интересами... Я не могла не посодействовать в семейном сближении! Но не было ли издержек впоследствии? Курбан стоял передо мной такой растерянный и... ущербный? Я ведь его вывела прямо на середину зала, когда ребятишки бродили по коридорам (в перемену), как на казнь. И критиковала, и осуждала, и в его глаза...
На этом Мизерия её прервала.
— Что-то важное хотели Вы донести?
— В общем, мне бы перед мальчиком извиниться, но, боюсь, не смогу...
Как мы до упускали моменты перемещения героинь, так и упустим возню директрисы в шкафах кабинета и ту же возню в речи:
— <...> влезаю в личную жизнь, <...>, не извиняйтесь
, если не желаете. Однако, прошу, примите подарок, — директриса протянула конверт.
— Это?..
— Аттракционы! Билеты на них — точнее. Я редко сама прошу, — проскрипела, — но была бы спокойнее, уладьте вы разногласия.
Мизерия ответила: — Ваши сожаления переданы будут.
Нахмурившись и нахмурившись вновь, вспоминая события...
Сей фрагмент она выметает из сердца и памяти, закупоривая в рамку, рычит на душу свою чувствительную, проклинает вину, что испытывает.