Лонгин
Лонгин, женщины и Воскресение.
Ангел господень, отваливший с грохотом камень гробницы и напугавший до столбняка стражников, он же юноша в белом, он же два чувака в блистающих одеждах, говорит женщинам фирменное "не бойся" и объясняет, что Иисус воскрес и ждет в Галилее (стиль Гаврюши детектед).
Но почему он ничего не сказал стражникам? Они, конечно, убежали в город, но до этого они вполне себе были в ступоре и вполне могли выслушать.
Во-первых, евангелисты могли бы узнать эту информацию только от самих стражников, которые были подкуплены, чтобы лжесвидетельствовать. Во-вторых, о свидетельствовании Лонгина о Воскрешении пишет только Никодим, констатируя как факт, но не вдаваясь в детали того, что конкретно говорил Лонгин. Тут как со священнодействиями Девы Марии после Сошествия Святого Духа: прямых свидетельств того, что это было, нет, но и прямых свидетельств того, что этого быть не могло -- тоже нет. В-третьих, сами синоптики дают свидетельства разной степени подробности: Матфей пишет, что женщины сообщили ученикам благую весть и куда идти, и те пошли; Марк пишет, что женщины от страха ничего никому не сказали, и Магдалине и тем двоим на дороге тоже никто не поверил, и потом Иисус сам упрекал учеников в неверии; Лука дает синтетическую версию, где ученики не поверили, но Петр пошел и посмотрел и убедился. По моим личным ощущениям (моя медитация, что прозреваю -- все мое) ангел не обращался к стражам, и что это и не нужно было в случае Лонгина, так как для него, судя по его восклицанию про "истинно Сын Божий" (как я писала ранее) -- это была не весть, а знамение об исполнении открытого ранее (как для Девы Марии визит к Елизавете и факт ее беременности был подтверждением истинности принесенной вести, а не самой вестью).
Как я писала ранее, я рассматриваю Лонгина в контексте темы женского священства. Уже было показано, что даже средневековая традиция ставила его рядом с Марией Магдалиной. Про нее наисследовано много всякого, здесь остановимся только на том, что она является равноапостольной* святой и благовестницей. Лонгин тоже стал благовестником. Конечно, не равноапостольный, но вполне себе может быть посчитан за ученика, хоть и мистического, а не фактического из 70 назначенных. Да и вообще его житие после событий Пасхи** не похоже на мужское служение — он благовествует без священнодействия, как женщина. При этом он фактически исполнил роль первосвященника, принесшего Жертву Христа. Парадокс! Ну, или как говорят христиане — тайна :)
* То есть современным языком она типа-как-епископ. Это важный нюанс, так как это значит быть равным в своем служении апостолам, но не быть им. Технически она была учеником, но Иисус не включил ее в «топ 70 учеников», от которых приемствуют священничество. Если вы успели прочитать мой набросок на тему женского священничества до того, как его вайпнули, вы видите здесь эту идею: женщина может быть равной по значимости в служении, но ее служение технически отличается — равно по значению, равно по смыслу, но не равно в преемственности. А равное служение без преемственности «по чину Мелхиседека» (о чем я писала и про Лонгина вчера). Но я все равно настаиваю на том, что технически женское дьяконское или епископское служение должно отличаться не только иным способом вхождения в него, нежели через преемственность от 12 и 70, но и технически, так как хоть женщины и мужчины равны (по значимости!) во Христе, но созданы то по-разному, реализуют Божественный Эрос тоже по-разному и т.д.. Конечно, ключевое отличие я вижу, как и ранние христиане, в том, что женщина не может ординарно совершать евхаристию. Да и вообще женское служение оно все про экстраординарность, получается.
** И до, как я подчеркивала ранее, тоже. Здесь можно провести параллель между отождествлением Магдалины с женщинами (одна из которых омыла ноги Христа, а другая совершила помазание Его головы), «комфортившими» Иисуса по-женски, и Лонгином, «комфортившим» Его по-военному. Хотя даже без отождествлений Магдалина — мироносица, и этого достаточно. А если отождествлять, то еще получается, что Магдалина три раза совершила помазание Иисуса (это Августин писал еще). Ну а что? Какой-то пророк Иоанн Креститель — крестил, какая-то баба — помазала, как на царство, какой-то милиционер — принес Жертву. Мир сотворен Богом и все тут — Его, пользует инструментарий, как хочет. Ключевой вопрос здесь в посвященности этого «инструментария» — является ли его «использование» окказиональным или целенаправленным. Раз Магдалина и Лонгин — святые, значит, по факту, это было священное, «направленное» действие, то есть инструменты были легитимными, а не случайными.
Страстная пятница. Заклание агнца.
В прямом смысле закалывающий Иисуса-Агнца Лонгин, таким образом, получается, исполняет роль первосвященника, приносящего жертву. Да, Истинный Первосвященник — это Иисус Христос, но Он же не мог сам себя заколоть то техническим причинам... Ему нужен был инструмент. А Господь, как известно, может использовать самый неподходящий инструмент для выполнения Своей воли, чем не раз демонстрирует свое величие. Лонгин совершает ветхозаветное приношение, прозревает, и далее вступает в Новый Завет.
Сейчас будет тезис если не спорный, то точно возмутительный для некоторых. Лонгин не только совершил пасхальное жертвоприношение. Лонгин — это Авраам Нового Завета. Авраам тоже был язычником, и, будучи кочевником, был человеком по умолчанию военным. Как Бог избрал Авраама для заключения с ним Ветхого Завета и Авраам был готов принести своего возлюбленного единородного сына в жертву*, а принес агнца, как прообраз Иисуса, так и Лонгин был выбран Им для скрепления Нового Завета. Я тут акцентирую внимание на том, что «приношение агнца» именно язычником (да еще и военным), не от семени Авраама но по чину Мелхиседека, более чем очевидно и изначально являет Волю Господа о спасении всех народов (а не то, что христианство это такая ветка иудаизма).
А сейчас будет личное. В прошлой медитации** я писала про то, что суровая забота военного неверно трактуется как издевательство. И слова его я не считаю издевкой. «Спаси Самого Себя». Я вижу в них прообраз молитвы. Я уже писала, что считаю, что Лонгин уверовал в Христа еще до распятия, а на Голгофе только укрепился в своей вере. Но это «Спаси Самого Себя» было и его темной ночью. Он знал, что Иисус — Христос, но не понимал, как это должно свершится. Он молил о чуде, которое по его логике должно было бы случиться, если его вера верна. Но, конечно же, Его воля выходит далеко за рамки воображения любого человека и может не совпадать с пожеланиями и представлениями этого человека. Лонгин не отступил и выполнил волю Господа, не понимая, как это вообще должно сработать. При этом все проявления его милосердия были искажены и поняты как издевательства, его вера была понята как насмешка, а совершенное им жертвоприношение истрактовано как злодейство. А потом про него будут говорить, что он уверовал, потому что вылечился от катаракты, хотя пройденный и им (!) крестный путь до этого являет его веру не менее, чем явили веру Дева Мария и Мария Магдалина. И вот уж чья вера была воистину слепа.***.
*
(из пасхальной проповеди 1981)
... Исаак, о котором мы говорим, - это мы сами. Мы взбираемся на гору времени, неся с собой орудие собственной смерти. Сначала цель очень далека. Мы не думаем об этом; Достаточно настоящего: утро на горе, пение птиц, сияние солнца. Мы чувствуем, что нам не нужно знать о нашем пункте назначения, поскольку достаточно самого пути. Но чем выше мы поднимаемся, тем неизбежнее становится вопрос: куда ведет этот путь? Что все это значит? Мы с опасением смотрим на признаки смерти, которые до сих пор не замечали, и внутри нас растет страх, что, возможно, вся жизнь - всего лишь разновидность смерти; что нас обманули, и что жизнь на самом деле вовсе не подарок, а навязывание. Тогда странный ответ: «Бог знает» - больше похоже на оправдание, чем на объяснение. Там, где преобладает эта точка зрения, где разговоры о «Боге» перестают быть правдоподобными, умирает юмор. В таком случае человеку больше не над чем смеяться; все, что осталось, - это жестокий сарказм или та ярость против Бога и мира, с которой мы все знакомы.
... Вернемся к отцам церкви. Как мы видели, они различали в агнце ожидание Иисуса. Более того, они говорят, что Иисус есть и агнец, и Исаак. Он агнец, позволивший поймать, связать и заколоть себя. Он также Исаак, взглянувший на небо; действительно, там, где Исаак видел только знаки и символы, Иисус фактически вошел на небеса, и с тех пор преграда между Богом и человеком разрушена, Иисус есть Исаак, который, воскреснув из мертвых, спускается с горы со смехом и радостью в его лице. Все слова Воскресшего выражают эту радость - смех искупления: если вы увидите то, что вижу и видел я, если вы мельком увидите всю картину, вы будете смеяться! (ср. Ин 16:20). В период барокко литургия включала рис пасхалис, пасхальный смех. Пасхальная проповедь должна была содержать историю, которая заставляла людей смеяться, чтобы церковь звучала радостным смехом. Это может быть несколько поверхностной формой христианской радости. Но разве в том, чтобы смех стал литургическим символом, не было чего-то прекрасного и уместного?
... Таким образом, Пасха приглашает нас не только слушать Иисуса, но и при этом развивать наше внутреннее зрение. Этот величайший праздник года Церкви вдохновляет нас, глядя на убитого и воскресшего, открыть для себя место, где открываются небеса. Если мы понимаем послание о Воскресении, мы признаем, что небо не полностью закрыто над землей. Затем - мягко и вместе с тем с огромной силой - что-то от света Бога проникает в нашу жизнь. Тогда мы почувствуем прилив радости, которого, в противном случае, мы напрасно ждем. Каждый, кого пронизывает эта радость, может быть по-своему окном, через которое небеса могут смотреть на землю и посещать ее. Таким образом может произойти то, что предсказывает Откровение: всякое создание на небе и на земле, под землей и в море, все в мире наполнено радостью искупленных (ср. Откр. 5:13). В той мере, в какой мы осознаем это, исполнились слова уходящего Иисуса, Который, отделяясь от нас, есть грядущий Иисус: «Ваша печаль обратится в радость» (Иоанна 16:20). И, подобно Сарре, люди, исповедующие пасхальную веру, могут сказать: «Бог рассмешил меня; всякий, кто слышит, посмеется со мной» (Быт. 21: 6).
- «Смех Исаака», Йозеф Ратцингер.
** см далее
*** В данном случае это не только игра слов, но и положительная характеристика. Ср. Рим: 8:24-25 "Ибо мы спасены в надежде. Надежда же, когда видит, не есть надежда; ибо если кто видит, то чего ему и надеяться? 25Но когда надеемся того, чего не видим, тогда ожидаем в терпении"
Памяти сотника Лонгина
Это наполовину личное и наполовину теологичное. Возможно, потом я зароюсь в экзегезу, патристику, лингвистику и историю, но сейчас я поделюсь именно медитацией, то есть личным молитвенным размышлением на одну из персоналий Крестного Пути.
Лонгин является для меня личной темой, так как я "тоже в каком-то роде" из военного сословия. И его роль (и роль его товарищей) мне кажется зачастую неверно (сентиментально и чувственно-душевно) трактуемой, простите, "мирняком". От этого я и отталкивалась в процессе медитации. Сноски пойдут постом следом.
Сначала оговорюсь, что по канону Лонгин засветился только в трех эпизодах: воскликнул после землетрясения, что видать Иисус и вправду Сын Божий, сделал свой знаменитый "тык" (1), и откатил камень от гробницы Иисуса, обнаружив его отсутствие. Но при этом его со товарищи чешут под одну гребенку с теми солдатами, которые насмехались над Иисусом после порки, трактуя последующие действия Лонгина как такие же издевательства. Хотя это разные ситуации, разные люди и разные действия. Однако, частью моей медитации является предположение (или художественное допущение), что Лонгин и его отряд не только "сторожили" на Голгофе, но и сопровождали осужденных на казнь. Этакий один день из жизни сотника.
= Бичевание и поругание =
Бичеванием занимался палач, а поругание было стандартной процедурой, которую исполняли личные охранники претория (2). В данном случае этим занимались личные секьюрити Пилата, то есть совсем не милиция, капитаном которой был Лонгин. Но, будучи сотрудником органов правопорядка, он с отрядом мог охранять это мероприятие от вторжения зрителей в процесс. Так сказать пока мы ранили Господа своими просьбами подать мир, простить пороки и т.д. по Горечи Скорби, Лонгин должен был стоять спиной к этому и контролировать периметр, но наверняка он все слышал. И тут самое время вспомнить, что у него была катаракта, то есть он в принципе был уже почти слеп, так что реальность поругания должна была ощутимо вторгаться в его работу.
= Путь на Голгофу =
Лонгин подпускает к Иисусу его мать Марию; ловит Симона Киринеянина и заставляет его помогать Иисусу нести крест; подпускает Веронику отереть Господу лицо; Иисус выговаривает сентиментальному мирняку ("не плачьте обо Мне").
Лонгин не допускает насилия и насмешек в сторону осужденных. Напротив, он дает возможность Иисусу проститься с Матерью, использует свою власть, чтобы тому помогли, и дозволяет женщине позаботиться об Иисусе (3). Здесь хочется вспомнить, как сам Спаситель учил, что солдат должен нести службу и не обижать слабых. Лонгин все делает правильно и даже больше! Он, исполняя свой долг, в рамках своей компетенции применяет свою власть, чтобы "закомфортить" ослабленного осужденного в его последние часы жизни. Ну и выговор Иисуса плачущим девам - думаю Лонгин тут почувствовал в Спасителе соулмейта (4).
= Лишение одежд =
Лонгин дает Иисусу вино с желчью, но тот отказывается. И это не издевательство. Это обезболивающее. А у Иисуса свои очевидные причины от него отказаться. Но предложить его было не издевательством. Ведал ли Лонгин, что делал? Я думаю, он понимал, что следовал за Господом в некоторых смыслах, но не понимал, «как это работает» и чем должно закончится (как же мне это близкО!), но об этом позже. Далее, при дележке одежд Иисуса, полуслепой Лонгин тем не менее подмечает, что хитон Спасителя как у первосвященника. Он видит, что называется, сердцем.
= Распятие =
(5) Пока зеваки злословят, Лонгин дает Распятому пить с губки уксуса, смешанного с белком — стандартного воинского регидранта, который был у него с собой. Опять же, про издевательство в виде уксуса это очередной мирняковый сентиментализм, который выставляет суровую воинскую заботу об осужденном в последние минуты его жизни, как что-то плохое. Когда Дева Мария и Мария Магдалина беспомощно наблюдают, как их Господь умирает, желая разделить его Крест, но могущие только верить — Лонгин, как может, облегчает его страдания делом. Это не значит, что кто-то из них круче, это значит, что каждый тащит, как может. И Лонгин — тоже тащит.
= Крестная смерть =
И Лонгин — тоже верит. Он не дает сломать ноги Христу, непреднамеренно сохраняя его "пасхальным агнцем", так как не видит в этом нужды — ведь Спаситель уже мертв. Он видел тьму и его смерть (снова вспоминаем про его слепоту), он слышал землетрясение, и он воскликнул — воистину это был Сын Божий! Тогда же он пробивает Спасителю бок копьем, исполняя свое Предназначение и Волю Божью. Принято считать, что Лонгин уверовал, когда кровь хлестнула ему в глаз и исцелила. Но я считаю, что уверовал он до этого. Даже еще до землетрясения. Его восклицание для меня звучит скорее как "ну вот, я же говорил!", а не как "ух ты, и вправду...". А исцеление было его личным подтверждением. Может Гавриил являлся и ему — такие ходы в его стиле донесения Воли Божьей. Да и использовать неподходящий инструмент для ее воплощения — тоже типично. Мое личное впечатление, что Лонгин следовал за Христом во всех смыслах, следуя Воле Божьей в соответствии своему специфическому призванию. Веря, без доказательств, надеясь, не зная на что — истинно. И первым войдя в Его Сердце, буквально.
= Воскресение =
Пустой гроб. Он видит (уже официально прозревший и уверовавший) его первым. Самым первым. Даже раньше Магдалины. И это, как можно заметить, не первый раз, когда я намекаю на запараллеленость роли воина и роли женщины в крестном пути Спасителя. (6)
(1) У меня этот "тык" на груди висит и что-то для меня значит, так что я могу себе позволить так шутить. За подробностями - в ЛС.
(2) Аналогичный сюжет можно наблюдать в житии св. Антонины (той, в честь которой я), которую преторий Фист тоже приказал "поругать" сначала пощечинами, а потом групповым изнасилованием, но что-то пошло не так, и это поворотный момент ее жития. Тут за подробностями как обычно лайк и коммент.
(3) Вероника символично очищает лик Господа от крови и грязи. Тут обычно подчеркивается два момента: то, что в том числе так, например, проявляется женское служение (Ратцингер, только Ратцингер, от трактовки Шина этого момента меня бомбит!) и сюжет Спаса Нерукотворного. У меня эти два момента сошлись. Спас Нерукотворный подразумевает, что Вероника протянула салфетку Иисусу, и он сам или кто-то промакнул ему лицо, и вот остался отпечаток. Однако, ставя себя на место Вероники, я понимаю, что не просто протерла бы Спасителю лицо, но и выковыряла козявки — крестная смерть это, конечно, ужасно, но с козявками еще дискомфортнее. И тут я поняла, что не стала бы протирать лицо Иисусу просто только из любопытства (хотя, поверхностно, именно этого от меня и можно ожидать, как от исследователя), но и не в последнюю очередь именно чтобы "закомфортить" Его человеческость, насколько в моих силах. Вот такая у меня женственность... скорее про «если любишь — познавай».
(4) Этот момент трактуется как проявление девами плотской чувственности (в более мягком варианте — сентиментальности) и Иисус им выговаривает в их же чувственных терминах (сосцы, чресла — вот это все), что тут, вообще-то, про Страшный Суд сюжет разыгрывается, а не просто МПХ торжественно выводится из эксплуатации. Вспомните, как меня возмущает тема харрасмента до священников — вот это про то же самое! Иисус три с половиной года популярно пояснял толпам про Царствие Небесное и всю хурму, и в момент кульминации его земного пути нашлась кучка мокрых тру... лиц, которые наверняка сокрушались в стиле «ах какой мужчина пропадает, а без грязи на лице он даже очень симпатичный, я бы с ним пошпилилась, он же так страдает от одиночества и стопудов несчастен, а я могла бы его спасти перепихоном и ничего этого не случилось бы я вот знаю точно-точно, жаль, что первосвященник, чтобы это не значило».
(5) Как оказалось, нужно пояснять и то, что Лонгин не руководил распятием. Он руководил охраной мероприятия. Казнь это работа палача, а не милиционера — там своя специфика работы с уклоном в анатомию и столярное дело, а не спецподготовку и юриспруденцию. И вот эта сноска уже про мужскую искажающую сентиментальность, которая испуганными глазами по стереотипу видит в блюстителе правопорядка палача, убийцу, садиста и вообще волкА позорного, в упор не замечая действий этого человека.
(6) Да-да, это оказался очередной оладушек от работы про женское священничество. Дева Мария, Лонгин, Вероника, Мария Магдалена, блудница с нардом, самарянка — для меня «персонажи» одного порядка. И Лонгин так похож на остальных в форме своего служения, что когнитивный диссонанс, вызываемый тем, что он мужчина, язычник, да еще и военный, вопиет о потребности своего разрешения. Он «комфортит» Спасителя, как Вероника и блудница; он верит в Него и следует за ним, как Дева; он проповедует о Нем, как самарянка; он первым свидетельствует тайну Его воскресения вместе с Магдалиной; он каким-то образом узнает, что Иисус — Сын Божий, без голоса из облака, в отличии от Петра или Иоанна, а, скорее, как-то имманентно, как Елизавета. Но можно ли считать его путь, его служение — женским? Вспомните, что Ева — это «помощница, готовая отдать жизнь, заботясь о другом», «женщина-воин», «противопоставляющая» себя мужчинам и мужскому обществу. Звучит вполне как должность блюстителя правопорядка, но делает ли это работу правозащитника, милиционера или роль ведомого в штурмовом отряде исконно женским служением? Все не настолько просто, чтобы сводить к списку земных обязательств по половому признаку. На это нужен взгляд с точки зрения Бога, а не страстей века сего.