Предисловие
Пески Пальмникена всегда были слабостью нашей семьи. Никакая прохлада ветра каждую осень нашего визита, не останавливала нас от прогулки вдоль безлюдного берега. Наш отец – Грегор Маринеску – любил окунуться в одиночество и пораздумывать о делах недалеко от воды. Он стоял там, курил трубку и смотрел на просторы, уже давно ничего не укрывающие от нас. Иной раз мы с младшим братом, Лёшей, бежали к нему с мячом, но он прогонял нас и просил найти развлечение потише. Со временем я его понял. Море разговаривает с тобой только в тишине. Тогда ты сможешь услышать ответы на все вопросы, которые нельзя обсудить даже с близкими людьми.
Однажды я пришел на такой разговор уже в Янтарном. Я отошел подальше от нашего домика, в котором когда-то отдыхали родные, сел поближе к волнам и прислушался. Шумные воды Балтийского моря ничуть не заглушали крики взволнованных чаек, но звучали как бы отдельно от них. Его не тревожило, о чем говорят эти шумные птицы. Наоборот, оно будто поприветствовало меня и прошептало: «Не слушай их, можешь говорить со мной». Но я не нашелся, что рассказать тогда. Может быть, я и не искал в уверенности, что все ответы мне известны.
Наш мир прекрасен. Я продолжаю так думать, несмотря на бесконечные споры, которые привели нас с Алексеем к последствиям, мягко говоря, печальным. Мир прекрасен вместе со всей той несправедливостью, которую мы повидали на своем веку. Точнее сказать, которую я сам вижу сотни лет, к которой приложил свою ледяную руку – руку убийцы, который не смог победить свою природу.
Мир никого не спрашивает, когда показывается в том виде, в котором мы вынуждены его видеть. Я же смирился с болью и принял красоту вещей в изначальном виде. Потому что, несмотря на все сопротивление, никому не удастся изменить эту форму. Многие пытливые умы прямо сейчас решат развести дискуссию, но я сочту это за напоминание, что люди и ситуации никогда не меняются. Ваши аргументы будут такими же, какими были в жарких дискуссиях сто, двести, триста лет назад. Споры будут вестись на тех же местах: в письмах, на вашей кухне, за барной стойкой, в подпольных организациях и государственных думах. И люди, и вампиры – все мы в точности одинаковые, как нас не покрути. Хотя многие считают иначе.
Например, Аркадий Карелин – нынешний депутат, громкий политик и борец за все хорошее – уверен, что люди при всей своей смертности и предрасположенности к болезням, лучше и совершеннее вампиров, поскольку только они способны создать рабочий механизм, где сын заменяет отца, младший встает на место старшего. Вампиры же способствуют застарелости, больше подвержены гнилым идеям консерватизма. Карелин указывал на вампиров в госдуме, которые пережили 10 таких Карелиных, обвинил их во всех грехах, неустойках, задержках и противодействии прогрессивным реформам (которые, правда, все были направлены против вампирских семей, или как их назвали в официальных документах – Subhuman cum additional necessitates).
Если бы Аркадий Карелин имел возможность (или хотя бы желание) ознакомиться с позициями своих очень давних предшественников, то нашел бы свыше ста Аркадиев, желающих повыкидывать вампиров из окон парламентов, судов, университетов и школ. Он бы, несомненно, обрадовался. Для него это стало бы доказательством его правоты, потому что чем дольше существует идея и чем больше людей ее поддерживает, тем сложнее ее оспорить. Затем Аркадий Карелин бы расстроился, потому что никто из них не смог этого добиться.
Здесь вы можете решить, что вампир в современном обществе – лицо совершенно защищенное. Ведь как иначе можно радоваться существованию мира в том виде, в котором он есть сейчас? Я согласен с этим заключением. Каждый закроет глаза на любые недостатки, даже самые кровавые, если ему самому тепло, сытно и не страшно. Однако даже для меня не все так очевидно. Вообще-то в каждом государственном институте квоты на места для вампиров только недавно начали достигать сорока процентов. Долгое время они настаивали на тридцати.
Я помню времена, когда многим семьям приходилось ночевать под дверьми детских садов и школ, чтобы определить свое вампирское чадо в смешанную группу. Бедствующих мало, но еще меньше было тех, кто мог себе позволить отдать отпрыска в частную школу или университет, где он окружил бы себя такими же хладнокровными существами, как он сам.
Есть в этом разделении и свои минусы. Представьте, каково вампиру устраиваться на работу и разговаривать с тем, чей язык он понимает, но способ мысли которого ему абсолютно чужд. Представьте вампира, выращенного в баночке с искусственной средой, который впервые пытается завести друзей среди людей. Стоит ли говорить, что только самые большие счастливчики оказываются в нужном месте в нужное время и осваиваются в чужом для них, но господствующем над всеми мире?
Остальные выбирают залечь на дно. Закрыть глаза на то, что они практически отрезаются от всего мира, гниют в своей банке целую вечность. Они продолжают чтить свои вековые традиции, верить, что все в мире знают, что писательница Жанет Остман была вампиром, умершим не по своей воле. Альрик Девер – немецкий живописец, тоже вампир и сейчас скрывается в своей ледяной башне где-то в глубине Англии. Особенно заядлые любители искусства верят, что экскурсоводы отмечают для людей изобретательность первобытных вампиров. Что с ними станет, когда они узнают правду? Когда услышат, что Жанет Остман, оказывается, была обыкновенной талантливой женщиной, а Альрик Девер, вы не поверите, похоронен при церкви Св. Иоанна в Нюрнберге? Оставлю это для вашей фантазии.
Между тем, кто смирился и ассимилировался живет припеваючи. Я выбрал себе такой же легкий путь, а потому смог на время стать счастливым, хоть и получил осуждение из банки. Но здесь я опять начинаю забегать вперед без особой на то надобности. Позвольте мне пока рассказать вам побольше о нашем чудном мире, где величие кровопиец осталось в далеком 17-м веке. В те года я еще не жил, поэтому, в отличие от моих дедушек и бабушек, по старине никогда не тосковал.
Вообще-то, мы очень чтим старость, а она и среди вампиров такая же старость. Ветхие комоды, характерный запах, вздохи и воспоминания о тех, кто покинул нас много раньше, чем на их лицах начали появляться морщины. Это такие же фарфоровые чашки и блюдца, любовь к музыке из прошлого, вопросы к молодым об их культуре. Это такие же черно-белые фотографии за стеклянными дверцами, темные подушки с замысловатыми вышивками и кисточками по углам. Это тот же маятник больших часов на стене, который мешает заснуть в детстве и рисует в темноте страшных монстров из кошмаров.
Мои бабушка и дедушка живут во Владивостоке, куда нас детьми отправляли то летом, то зимой, чтобы набраться ума и мудрости. Полина – моя старшая сестра – внешне была похожа на нашу бабку, да и характеры их до боли напоминали друг друга. Возможно, Полина просто родилась такой же бабкой, так что не удивительно, почему она стала любимой внучкой еще в своем глубоком детстве. Полина любила посидеть у ног бабушки, пока та заплетала ей смольные косы и рассказывала истории то из книг, то из своей жизни, а жизнь у нее была долгой и поистине интересной, полной таких событий, о которых каждый из нас мог только мечтать. Дед всегда дремал в кресле напротив, держа в руке кружку кофе. Он всю жизнь оставался статным мужчиной и даже в своем преклонном возрасте носил выглаженные рубашки и брюки. Вместо обычных мягких тапочек он предпочитал некое подобие домашних туфель с вышитыми на них птицами и белками. Бабушка украшала свои короткие волосы множеством заколок, дедушка каждое утро укладывал волосы назад. Оба ничуть не сократились в росте - высота всегда была чем-то для нашей семьи характерным.
Фамилию все мы носим одинаковую – Маринеску. Вопрос своего происхождения я оставлю на потом. Скажу лишь только, что мы не были одним из тех великих родов, которым хватает произнести фамилию или имя своего главы, чтобы все двери открывались одна за другой. Мы, лишь давние беженцы, однажды нашли свой настоящий дом в России. Кто-то из наших знакомых, как мне известно, бежал в Японию, кто-то переплыл океан и разместился в Америке. Но можно, наверное, представить, каково жить вампиру, который не знаком с местными общинами. Такой всегда будет окружен незнакомцами. Они не будут доверять ему, он – им.
И пускай современному поколению вроде меня, Алёши и Полины, еще нескольких наших двоюродных сестер и братьев повезло куда больше, чем первопроходцам, я все равно испытывал страх не найти своё место под солнцем, как бы иронично это не звучало от вампира. На первый взгляд, Алёша и Полина не испытывали никаких переживаний по этому поводу. У них всегда были друзья среди своих. Что уж там, многие из них бывали у нас в гостях. Мы даже подружились семьями. Я тоже имел пару знакомых, но меня мучил один лишь вопрос – что делать, когда я вылечу из гнезда? Не мог же я делать вид, что людей не существует. Что там, за пределами нашей общины, есть нечто масштабнее. Целая машина, рабочий механизм, который сразу определяет, достоин ли ты называться частью большого общества.
Не спросив тогда у моря,как мне стоит поступить, я решил покорно стать частью этого механизма. И эторешение однажды заставило меня поднять пистолет против родного брата.