Ворон и комашня
Ночь душила город, её чёрные когти впивались в улицы, где фонари мигали, как предсмертный пульс звезды. Винни шагал к дому Алёны, матери Рейны, тяжёлые ботинки дробили асфальт, каждый шаг — удар молота, предвещающий бурю. Татуировки — змеи, черепа, кинжалы — извивались по шее и рукам, нож с тремя точками на рукояти оттягивал карман кожаной куртки, холодный, как его ярость. Чёрные, как нефть, глаза пылали ненавистью, в груди клокотал гнев, подпитанный образом Рейны — её скелетной худобы, шрамов, глаз, полных сломленной души. Он видел, как она дрожала, ненавидя себя из-за слов этой твари. Алёна заплатит. Кровью.Квартира Алёны пряталась в элитной высотке, зеркальные окна и мраморный холл сверкали фальшивым богатством. Швейцар в униформе кланялся деньгам, но Винни прошёл мимо, его тень пугала даже мрамор. Апартаменты на верхнем этаже были воплощением гниющей роскоши: шёлковые обои, хрустальная люстра, итальянская мебель, пропитанная духами и сигаретами. Винни не стал звонить — пнул дверь, замок треснул, дерево врезалось в стену, оставив вмятину в позолоте.В столовой, за столом из чёрного дуба, сидели Алёна и Саша. Жирный шоколадный торт блестел под люстрой, хрустальные бокалы с вином и серебряные приборы были усыпаны крошками. Алёна, в шёлковом платье от кутюр, с золотыми цепями и бриллиантами, хохотала, её накрашенные губы кривились злобой. Макияж не скрывал морщин и яда в глазах. Саша, в дизайнерской рубашке, с сальными волосами и крысиной ухмылкой, подхватывал, перстни сверкали, сжимая торт.— Эта тощая шлюха, — хрипела Алёна, запихивая торт, крошки пачкали шёлк. — Рейна, ха! Сбежала? Мусор! Жирная уродина, зря рожала! Лучше бы аборт!Саша заржал, визгливый голос резал: — Точно, мам! Помнишь, как ты её в суп макала? «Идеальная свинья»! Хрипела, пока не посинела! А я её за волосы таскал? Слабая, как тряпка!Их хохот был ядом, пропитавшим воздух, каждый смешок — удар по Рейне. Винни шагнул в комнату, тень накрыла стол, как саван. Алёна и Саша замерли, смех оборвался, как перерезанное горло. Его фигура заполнила пространство, нож блеснул, лезвие поймало свет люстры, как клятва смерти.— Веселитесь, твари? — прорычал Винни, голос — рычание зверя. Глаза пылали, выжигая их. — Смеётесь над ней? Над Рейной? Над девочкой, которую гнобили, пока она не стала тенью?Алёна сглотнула, бриллианты сверкнули, она выпятила подбородок, высокомерие боролось со страхом. — Кто ты, пёс? — рявкнула она, голос дрожал, яд сочился. — Моя дочь! Хочу — бью, хочу — топчу! Она мусор, всегда была!Саша хмыкнул, ухмылка дрогнула, голос скользкий: — Ладно, мужик, шутили. Она... сама напросилась, жирная корова...Винни рывком схватил Сашу за горло, пальцы — стальные тиски — подняли его, как куклу. Нож прижался к щеке, лезвие врезалось, кровь потекла, пачкая рубашку, смешиваясь с глазурью. — Назови её так ещё раз, — прошипел Винни, глаза — адский огонь. — Вырежу твой язык, засуну в глотку, заставлю жрать. Понял, крыса?Саша задрожал, глаза округлились, моча потекла по брюкам, пятно расползлось. — П-понял! Не надо! — пискнул он.Винни швырнул его, Саша рухнул, опрокинув бокалы, вино разлилось, как кровь. Винни повернулся к Алёне, нож указал на неё, лезвие сверкнуло. — А ты, — прорычал он, голос — могила, ненависть душила воздух. — Мать? Морила её голодом, била, окунала в суп, пока она задыхалась! Ты сломала её, но она выжила! Ты — гниль под бриллиантами!Алёна вскочила, платье задралось, цепи звякнули, она схватила нож для торта, лицо покраснело. — Как смеешь, ублюдок! — завизжала она, макияж потёк. — Она моя! Заслужила! Жирная, никчёмная тварь, позорила меня!Винни выкрутил её запястье, нож упал, звякнув о мрамор. Кулак врезался в стол, торт разлетелся, глазурь брызнула на платье, бокалы раскололись, осколки впились в её ладонь, кровь хлынула. Он рывком притянул её за волосы, нож прижался к горлу, оставив порез, кровь потекла, пачкая бриллианты.— Заслужила? — прорычал он, голос — гром, полный боли за Рейну. — Ты заслуживаешь ада, ты и твой крысёныш! Рейна — сильнее вас, мразей! Красива, несмотря на вас! Вы — падаль, жрущая торт, пока она умирала!Алёна задрожала, глаза — ужас, высокомерие рушилось. — Ты... не посмеешь... у меня связи... — хрипела она.Винни прижал нож, кровь потекла быстрее, платье пропиталось алым. — Деньги? Связи? — хмыкнул он, ухмылка — смерть. — У меня нож и ярость за девочку, которую ты сломала. Ещё слово о ней — я вернусь. Вырежу твоё сердце, скормлю собакам.Он отшвырнул её, Алёна рухнула, платье задралось, цепи запутались, она скулила, кровь капала на мрамор. Саша забился в угол, бормоча, рубашка мокрая от пота и мочи. Винни сплюнул, нож исчез в кармане, тень нависала, как палач.— Живы, потому что она не хочет вашей крови, — сказал он, голос — приговор, пропитанный болью за Рейну. — Но троньте её — я вернусь. Ваш торт будет последним пиршеством.Он вышел, дверь захлопнулась, люстра задрожала, хрусталь звякнул, как похоронный звон. Алёна и Саша остались в тишине, лица — мел, кровь и глазурь смешались, как их гниющая жизнь. Винни шагал прочь, кулаки сжимались, ярость жгла, но в груди теплилась искра — он сделал это для Рейны. Для их птички, их королевы. Никто не посмеет сломать её.
P.S. Всем девушкам, которые слышат в голове голоса, называющие вас ничтожеством, — вы не то, что они говорят. Вы — огонь, что горит даже в темноте, сила, что выстояла там, где другие бы сломались. Ваши шрамы, ваши страхи — это не слабость, это доказательство вашей борьбы. Вы красивы, не потому что кто-то должен это сказать, а потому что вы живёте, дышите, существуете. Начните видеть себя глазами тех, кто видит вашу правду, а не ложь. Вы достойны любви, и она начинается с вас самих.