Прогнивший Мир

Рынок дышит жаром и жизнью. Воздух плотный, будто натянутый тетивой: смесь жареного мяса, сладких фруктов и пыли под ногами. Гул голосов — невообразимая симфония: торговцы выкрикивают цены, спорят с покупателями, дети визжат, срываясь в смех. Всё вибрирует, как струна перед ударом — живое, неуправляемое, пульсирующее.

В этой суете лишь на несколько секунд мелькают знакомые лица. Пара учеников, что бегают с местными детьми, полагая, что такое простое прикрытие избавит от внимания. Наивные. Если бы на месте сенсея был кто-то другой, не знающий нас в лицо, это могло бы сработать, но не с ним. Прячутся открыто, как будто это даст им фору.

Сегодня сенсей устраивает тренировку в игровой форме. Всё превращается в настоящую охоту: мы должны использовать любые средства — ловкость, смекалку, импровизацию — лишь бы не попасться. Это проверка наших знаний и умений. Сенсей выбрал оживлённый район — именно там он выходит на поиски, а мы, в свою очередь, прячемся, растворяясь в городской суете, стараясь остаться невидимыми.

Сам сижу на грубой деревянной лавке, спрятавшись в тени раскидистого дерева, на окраине шумного, пульсирующего рынка. Толпа движется рвано, как ртуть в трещине, оставляя крохотные карманы покоя. В одном из них — я скрытый техникой перевоплощения.

На вид — обычный подросток лет семнадцати: светлые волосы коротко острижены, зелёные глаза слегка опущены к книге, тонкие черты лица ничем не примечательны. Одежда неброская, выцветшая туника, потертые штаны — всё специально подобрано, чтобы остаться незамеченным. Тело худощавое, но мышцы спрятаны под тканью — не те, что выставляют напоказ.

Пальцы держат книгу чуть крепче, чем нужно. Листаю страницы медленно. Не потому что читаю — скорее, чтобы взгляд не сорвался вверх. Туда, где на краю черепичной крыши мелькнула знакомая тень. Он там. Сенсей. Стоит так, словно случайно. Но взгляд его вырезает пространство вокруг, как остро заточенное лезвие.

Если хотя бы на миг посмотреть ему в глаза — всё. Распознает с первого взгляда. Не одежду. Не выражение лица. А то, что внутри моих зрачков: нетерпение, азарт, предвкушение, которое гложет с самого утра. Волнение выдает себя не дрожью рук — а взглядом, слишком живым, слишком внимательным.

Внутри что-то тянется — как струна. Между тем, кто наблюдает, и тем, кто притворяется. Спокойствие — это не маска. Это оружие. Его нужно держать натянутым, иначе оно сломается.

Краем глаза замечаю движение — в гуще рынка, за прилавком с фруктами. Хоши осторожно меняет позицию.

Сменив облик, теперь она выглядит как девушка лет семнадцати-восемнадцати: тонкие запястья, рыжеватые пряди, небрежно собранные в короткий хвост, несколько локонов спадают на лоб. Простое синее кимоно с узором заснеженных веток, запылённое у кромки — будто только что прошла по нечищеной дороге. Взгляд — скользящий, осторожный, не цепляется ни за чьи лица, словно вода, обтекающая препятствия. Двигается будто бы нерешительно, как простая горожанка, блуждающая в поисках нужного товара, — но в каждом шаге чувствуется осмотрительность. Не сталкивается ни с кем. Всегда держится ближе к краю, ближе к теням, где пестрая толпа редеет и свет ложится мягче.

На секунду взгляды встречаются. Слишком мимолётно, чтобы кто-то что-то заметил. И слишком насыщенно, чтобы не понять друг друга. Отворачиваемся синхронно, будто и не знали друг друга вовсе. В этой игре даже взгляд — лишний риск.

Лавка подо мной скрипит от чужого веса — кто-то присел рядом, не догадываясь, что юноша с книгой и опущенными глазами играет в прятки.

Внезапно воздух будто меняется. Не запахи, не шум — само давление. Знакомый страх, идущий от центра площади. Он начал движение.

Тетсуя Ямада не просто спрыгивает с крыши — он опускается в гущу людей, словно капля масла в воду: не растворяется, но тоже не отталкивается. Плавно, почти небрежно, опускает руки на плечи двух учеников, что пытались затеряться среди незнакомых детей. Те и вздрогнуть не успевают. Пойманы.

Наблюдаю украдкой, дыхание замирает — как будто это не мои плечи, к которым он приближается. Сердце делает едва уловимый скачок, прежде чем я насильно возвращаю взгляд к страницам. Листаю. Механически. Не читаю — считаю: секунды, шансы.

Сенсей не задерживается. Идёт сквозь рынок как по лабиринту, будто чувствует запахи своей добычи. Вот — пальцы, спокойные, уверенные, проходят сквозь чужую иллюзию, касаясь плеч ещё двоих. Те маскировались под не большую толпу местных, сменили внешность, одежду, речь. Всё верно… кроме одного.

— Забыли подделать тени, — тихо проговариваю про себя, не шевеля губами. — От них и позади них. А значит, их силуэты предали их.

Мы с Хоши учли это. Прячемся там, где тень не ложится случайно — где её можно использовать как щит, как фон, как продолжение себя. Дом, дерево, плотно прижатый навес — всё становится частью маскировки.

Сенсей вновь на крыше. Стоит, как всегда, расслабленно, будто просто вышел подышать воздухом. Но его взгляд, холодный и сосредоточенный, выискивая следы, которых никто не должен был оставить.

Пара ребят — кажется, Сиро и Мэи — притаились за ящиками с фруктами. Маскировка простая, без чакры, без техник. Но слишком очевидная. Такие укрытия только притягивают взгляд.

— «Если бы могли, влезли бы в бочки» — мелькает мысль. — «Но цель не в том, чтобы исчезнуть. А в том, чтобы остаться на виду, но не вызывая вопросов.»

Сенсей — движением почти ленивым — спрыгивает с крыши. Как коршун: точно в цель, без лишней траты сил. Один из учеников, видно, нарочно выходит на открытую площадь, отвлекая внимание. Хорошая попытка. Даже вдохновляющая. Остальные разбегаются, растворяются среди лавок и стен. Работа в команде — нечастое явление в нашей игре.

Ненадолго кажется, что их план может сработать. Но Тетсуя-сенсей не из тех, кто теряется в суматохе. Движения — не быстрые, не резкие. Но именно этим и опасны: они уверенные. Знает, кого ищет. Знает, как. И знает, где ошибаются новички.

Снова ловит их одного за другим. Пальцы касаются плеч, и каждый пойманный будто выключается из игры. Улыбки, смех — радость быть замеченным мастером. А за ней — тонкая тень досады. Ведь думали, что спрятались лучше.

Фальшивые ловушки — иллюзорные клоны, разбросанные по периметру, — не срабатывают. Он не идёт на приманку. Обходит их, как камни на дороге, даже не сбавляя шаг. Понимает, где фальшива. Даже не замечает, что в этот момент касается шрама пальцами, неосознанно. Как будто вспоминает себя в их возрасте. Или, может быть, себя — ошибающегося.

Мимо пробегают двое — уже пойманные, но улыбающиеся. Один из них, кажется, прикусывает губу, глаза бегают — продумывает следующий план. Идут к месту сбора, где сидят остальные. Кто-то понуро уткнулся в колени. Кто-то спорит, кто выдал их. Кто-то просто наблюдает, как охота продолжается.

Всё смешивается: радость быть замеченным, азарт преследования, разочарование — короткое, но острее всего. На рынке будто добавляют щепотку этих эмоций в общий аромат: к специям, фруктам и поту. А потом — размешивают.

Сидеть в тени дерева становится сложнее. Тело требует движения, разум — анализа. Ноги просятся вперёд, к центру, туда, где идёт настоящая игра. Но игра — это и терпение. Особенно, когда на кону победа.

В стороне — Хоши. Кажется, она слегка сместилась, ближе к палатке с пряностями. Двигается так, будто ничего не меняется, хотя каждое её положение — продуманный шаг. Не шумит, не прячется. Она — просто часть города. Как дым, как отблеск света на оконной раме. Не девушка в синем кимоно. Не куноичи. Просто прохожая. И в этом — сила.

Сенсей вновь замирает на крыше. Поправляет ворот формы. Тень от карниза падает на его лицо, но взгляд всё равно виден. Он скользит по толпе, словно ощущает движение чакры сквозь камень. И в этот миг кажется — видит всех нас. Просто ждёт. Знает, что мы здесь. Просто решает, когда идти за нами.

Не успеваю облегчённо выдохнуть, как замечаю — Тетсуя идёт в сторону Хоши. Его шаги размеренные, будто бы он просто прогуливается между лавками. Но каждый его взгляд — прицельный, каждый поворот головы — выверенный. Как хищник, что нашёл след.

Сжимаюсь, будто от этого можно стать незаметнее.

Он сокращает расстояние. Десять метров. Хоши замирает у прилавка, изображая спокойствие, но плечи выдают напряжение. Пять метров. Сухо сглатываю.

Три. Один. Проходит мимо.

На секунду кажется, что всё — можно дышать. Даже вырывается шёпот: — Видимо, не заметил...

Но ощущение мнимой безопасности разбивается в тот же миг.

Он останавливается. Кладёт руку на её плечо. Спокойно, уверенно. Как будто знал с самого начала. И тогда Хоши, рефлекторно, бросает взгляд в мою сторону — всего на долю секунды.

Этого достаточно.

Внутри всё сжимается. Он определил моё местоположение. Даже не нужно оглядываться, чтобы понять — сенсей уже смотрит в мою сторону. Он не торопится. Знает, что загнал нас в угол.

Без промедления срываюсь с места.

Книга остаётся на лавке, как сброшенная шкура. Пока тело несётся вперёд, мысли пульсируют в висках: — «Нужно стать другим. Исчезнуть.»

Встраиваюсь в толпу, сбрасываю облик подростка и сразу же складываю печати, меняя внешность на новую — ребенка, что не выше пояса взрослого. Иллюзорный клон отделяется и уносится вбок, в другой поток. Примитивно? Да. Его легко разоблачить. Но и секунды выигранной с помощью отвлечения достаточно, чтобы затеряться.

Смешиваюсь с телами и голосами. Запахи — жареная рыба, кислое молоко, сладкий рис. Всё пахнет укрытием.

Ныряю в толпу у прилавка с мороженым. Стою, будто бы выбираю вкус, будто ребёнок, потерявший мать и надеющийся, что та вернётся. Делаю вид, что держусь спокойно.

Но сердце будто скачет по рёбрам. Адреналин режет грудь изнутри. Проходит пять... десять... пятнадцать секунд. Люди шумят, что-то спорят, кто-то торгуется... Возможно, мне удалось.

Позволяю себе вдохнуть.

— Ты найден.

Холод по позвоночнику. Его голос звучит совсем рядом. На плече — рука. Тёплая, но тяжёлая, как приговор.

Разворачиваюсь. Он смотрит спокойно, не без усталости, но без злости. Только немая укоризна. И, как всегда, неизменная сдержанность.

— Неплохо прятался. — делает короткую паузу. — Иди к остальным.

Молча киваю и выхожу к краю рынка. Шаг за шагом, стараясь не поддаваться горечи. За прилавками виднеется парк — там собираются остальные.

Провалился. И пусть было близко к успеху, сенсей всё равно оказался на шаг впереди. Как всегда.

Но внутри не только разочарование. Где-то глубже, в сердце — азарт.

Из-за угла, неслышно как всегда, появляется Хоши. Голова чуть опущена, глаза ищут пол под ногами, а голос отдаёт хрипотцой.

— Прости, из-за меня тебя нашли, — выдыхает она, и эти слова звучат сдавленно, будто давили на сердце долгое время.

Прикладываю ладонь к её голове, медленно, почти сдержанно провожу пальцами по волосам. Она дрожит чуть заметно, как хрупкий листок в преддверии дождя.

— Не стоит. Это всё равно бы произошло. Но скажи лучше вот что… — приподнимаю подбородок, чтобы встретиться взглядом. — Откуда эта хрипота? Ты ведь не кричала. И не пила ничего ледяного. Может, всю ночь шепталась с кем-то под одеялом?

Губы Хоши предательски дрожат. Щеки — уже алые, будто краской залиты. — Не думай об этом, пожалуйста, — тихо просит, отворачивая лицо.

Ответ не даёт ясности, но... этого и не требуется. В её голосе — больше правды, чем в любом объяснении. Что-то личное. Что-то её. Уважу.

Тишина между нами нарушается шагами. Слева появляется Шоичи, строгий, почти невесомый, будто сама тень решила принять форму. Следом — Тору, перекатывающий в ладони неизменное яблоко. Последней, по обыкновению, врывается Аки — яркая, живая, будто луч солнца, которому скучно быть просто светом.

— Я, кстати, была умнее всех, — объявляет она с улыбкой и деловито берёт в руки край косы, теребя его, как всегда. — Сначала сменила одежду, потом — цвет волос. Всё это время гуляла, держась за руки с кем попало. Каждую минуту — новая внешность и новый спутник. Ни разу не повторилась. Хоть и нашли, в следующий раз лучше спрячусь!

Наблюдаю за ней. В каждом слове — гордость, в каждом жесте — победа над взрослыми правилами.

— А я, — спокойно добавляет Тору, лениво покусывая яблоко, — с помощью хенге притворился мешком риса. Серьёзно. Почти получилось. Только… — делает паузу и смотрит на меня из-под бровей. — Меня выдала тень. Люди проходили, а я опаздывал с её созданием. Вот и заметили.

Шоичи не торопится с ответом. Его взгляд скользит по линии горизонта, будто ищет в ней точку опоры.

— Я просто стал частью антуража, — говорит наконец. — Манекеном в витрине. Ничего лишнего. Полное слияние. И никто не заметил. Кроме сенсея...

Ни один мускул не дёрнулся на его лице, но в глазах мелькает крошечная искра гордости. Шоичи редко что-то испытывает — но когда испытывает, это весомо.

И тут появляется Хидео. Его шаги лёгкие, но уверенные. Улыбка — как всегда, заразительная.

— На следующей игре пряток предлагаю одно: не использовать техники сокрытия. Только смекалка, местность и голова, — говорит он, и я почти слышу, как внутри остальных разгорается азарт.

Соглашения раздаются мгновенно — без колебаний. Мы — не просто дети. Мы учимся выживать, маскироваться, искать грани между искусством и инстинктом. Даже в игре.

...Гул голосов постепенно утихает. Словно затихает ветер перед бурей, и вот уже вся группа стоит полукругом, напряжённо глядя на сенсея. Он выпрямляется, привычно проводит пальцами по старому шраму, будто проверяя, на месте ли он, а затем негромко начинает:

— Вы себя неплохо показали. Как только окончательно освоите технику Хенге, мы перейдём к её модификации. Следующий этап — создание оболочки из чакры. В отличие от базового варианта, здесь не нужно разделять чакру на Инь и Ян. Просто направляйте её, концентрируйте... и облекайте в форму.

Тишина в классе становится плотной, почти зримой. Сенсей продолжает:

— Это всё ещё техника Е-ранга, но требует бо́льшего контроля. Вы создаёте форму, оболочку, размер которой не обязательно равен вашему телу. Вы можете стать выше, шире...

— А меньше? — вдруг перебивает Аки. Она стоит, слегка наклонив голову, теребя кончик косы, как всегда, когда о чём-то задумалась.

Сенсей кивает, будто ожидал подобного вопроса:

— В теории — да. Но тогда придётся уменьшать само тело, не только его образ. Это уже область другого уровня. Возможно, с помощью Йотона можно было бы достичь подобного. Но даже я не представляю, как это провернуть.

Йотон... Не могу не представить, как это выглядело бы — тело, перетекающее, изменяющееся, сжимающееся в пределах оболочки. Но мысль тут же вязнет — нечто в этом пугает, как если бы пришлось сжать самого себя до размеров ящерицы, не сломав при этом разум.

Перевожу взгляд на Хоши и вижу в нём привычный блеск. — «Ну да, многое, что связано с изменением тела, требует знаний в медицине. Ну как Хоши может не заинтересовать эта тема?»

— А если создать оболочку не вокруг тела, а рядом с ним? — осторожно уточняет Тору, покручивая яблоко на ладони. В его взгляде читается не просто интерес — азарт головоломщика, нашедшего новую странную фигуру в привычной мозаике.

Сенсей ненадолго задумывается, снова трогая ворот формы. Он морщит лоб, будто примеряя гипотезу на практике.

— Тогда это уже не модификация тела, а, скорее, клон, но без разума и возможности им управлять. Как вы понимаете, это совсем другая техника. Вы сейчас учитесь чувствовать свою чакру и использовать базовые техники. Не гонитесь за сложностью, — и, помолчав, добавляет с едва уловимой усталостью: — Простое, выполненное безошибочно, опаснее сложного, сделанного кое-как.

Некоторым становится скучно. Хидео начинает тихо насвистывать, но обрывает себя, заметив строгий взгляд Шоичи. Тот будто бы не слушает, но я вижу — пальцы у него напряжены, губы сжаты, а глаза задумчиво смотрят в одно место.

Хоши сжимает рукав моей куртки. Она молчит, но не нужно быть всеведущим, чтобы чувствовать, как в ней борется интерес и неуверенность.

Сэтору, как всегда, преспокойно устроился у неё под курткой, вытянув когтистые лапки и засыпая с достоинством, будто у них с Хоши свой собственный урок — уют и покой.

Сенсей хлопает ладонями: — На сегодня всё. Дома повторяйте изученные техники, но не переоценивайте себя. Ошибки в них могут не только утомить, но и привести к длительному истощению.

Шоичи едва заметно кивает — подтверждение понимания, не больше. Аки фыркает и уходит вперёд, её шаги звенят весело, но взгляд цепляется за каждую тень. Хидео спрыгивает с ветки и догоняет её, шутя о том, как он превратится в гигантского жабоеда. Та звонко смеётся.

Тору всё ещё перекатывает яблоко в ладони, словно собирается с мыслями. Потом вдруг закидывает его вверх, ловит и молча уходит.

А Хоши тянет меня за рукав и шутливо спрашивает: — Сато… а если я случайно сделаю уши слишком длинными? Или глаза разного цвета? Это опасно?

Улыбка тянет губы, но прячу её в рукаве.— Если только уши не начнут стрелять чакрой, ничего страшного, — отвечаю, стараясь, чтобы голос звучал спокойно. — Главное — чувствуй себя внутри образа. Он не должен быть против тебя.

Когда последний из учеников исчезает за поворотом, оставаясь лишь голосом в шумной толпе.

— Сенсей, — нарушаю молчание, — можете рассказать о Мичи-сан и Аои-сан?

Говорю медленно, подбирая слова, чтобы не прозвучать навязчиво. Вопрос кажется простым, но под ним — желание понять не только прошлое, но и людей, которых видел каждый день, но всё ещё не знаю.

— Когда мы тренировались вместе, они почти не разговаривали, — добавляю тише. — Уставшие были, наверное, вскоре после миссий.

Пауза. Сэтору садится на плечо Хоши, сложив крылья, и наклоняет голову, как будто тоже слушает.

— Я хотел бы сделать им подарок, — произношу это с лёгкой неуверенностью, будто боюсь показаться назойливым или наивным.

Тетсуя долго не отвечает. Лишь подносит палец к шраму и поглаживает его — машинально, задумчиво. В его глазах вспыхивает нечто — усталость? Тепло? Или осторожность перед тем, как открыть то, что уже давно спрятано под слоями времени?

Наконец он говорит. Спокойно, но с особой интонацией — будто достаёт каждое слово из глубины.

— Команда, — произносит он, — идеально сбалансированная катастрофа. Мы были не просто разными бойцами. Мы — столкнувшиеся миры. Не уравновешивали друг друга... а поджигали.

В голосе нет горечи. Лишь констатация факта. — Я тогда... пытался быть осью, — он снова поправляет ворот, хмурясь. — Той самой точкой, где держится всё. Не самый сильный. Не самый быстрый. Но тот, кто не позволял рассыпаться.

Сенсей говорит тихо, но его голос будто наполняет пространство. Он не хвастается, не оправдывается — просто рисует картину, без прикрас.

— Аои... — он криво усмехается, — энергия разрушения и провокации. Ураган в теле куноичи. Могла в одиночку сорвать миссию, а потом — спасти всех. Всё делала на спор, жила как на грани. Инструкции для неё были скорее вызовом, чем правилом.

Слова медленно опускаются в сознание, как капли в воду. Образы оживают перед глазами. Представляю Аои-сан — неугомонную, взрывную, с горящими глазами и язвительной ухмылкой.

— Со мной у неё была простая динамика: я — «стена», она — «та, что вечно в неё бьётся». Но именно она, возможно, лучше всех понимала, где мои слабые места. И как с ними справляться.

Сенсей замирает, взгляд уходит куда-то в сторону, будто ищет точку отсчёта. Пальцы машинально касаются шрама, будто тот мог подсказать слова. Он не спешит — и это напряжение только растёт.

— Мичи Ватаси, — произносит он с едва уловимым изменением интонации. — Мичи — это не просто человек. Это зеркало, в которое сложно смотреть. Холодный. Вдумчивый. В нём нет места для ненужных слов или жестов. Он как старое лезвие: потускневшее, но всё ещё смертельно острое.

Между ним и Аои — пропасть. Она взрывалась на месте, он — терпеливо выжидал в тени. Смертельная тишина, за которой всегда следовало действие. Не взрыв, а точечный удар — точно в слабое место. Его стиль — скрытность, яды, расчёт. Никаких героических прыжков. Только логика. Только результат.

— Он был противовесом Аои, — тихо говорит сенсей. — На миссиях это было видно особенно чётко. Она прорывает — он оценивает. А мне приходилось быть тем, кто ловит последствия и стараться объединить горячую голову и холодный разум.

Если бы не их конфликт — ко мне бы не пришло осознание, кем сам являюсь. Мичи — словно зеркало моей внутренней стабильности, только треснувшее. Он знает цену самоконтролю, но выбирает холод, чтобы не расплавиться. А я — принимаю тепло, чтобы не замёрзнуть.

Мы с ним не были друзьями. И не врагами. Скорее... противоположностями, вынужденными взаимодействовать. И всё же он важен. Через него понимание приходит.

Не сила — устойчивость. Не гениальность — терпение. Не победа — выносливость. Это то, чему учусь. Быть не тем, кто бросается первым, и не тем, кто ждёт конца. А тем, кто держит. Нас не учили быть балансом. Но, может, именно это делало меня нужным.

Мысль о том, как сходятся такие разные люди, словно запускает что-то в памяти Тетсуи. Он медленно выдыхает, взгляд уходит вбок — как будто сейчас там, а не здесь. В другой деревне, на другой миссии.

— Им не нужны дорогие подарки. Оба будут довольны подарками, что будет отражать их суть, — говорит он после паузы, будто возвращаясь в настоящее.

Молча киваю. Поблагодарив сенсея, мы направились в больницу, ведь сегодня была наша смена.

Тихое дыхание больницы напоминает шелест листвы на ветру — ровное, убаюкивающее. Воздух здесь пахнет свежестью стерильных трав и слабым ароматом лечебных настоек, будто само здание пропитано спокойной заботой. Где-то вдалеке слышится негромкий стук — ритмичные шаги, мягкий голос дежурного медика, приглушённый шорох простыней. Свет из широких окон заливает коридоры теплым золотом, и на этом фоне даже стены, обычно такие безликие, кажутся участниками общего ритуала исцеления.

В этом безмолвном мире покоя Хоши идёт чуть впереди. Косички подрагивают при каждом её шаге, а в голубых глазах отражается внимательность и живая заинтересованность. Сэтору, как всегда, устроился у неё под курткой, чуть выглядывая из-под ворота — два янтарных глаза наблюдают за происходящим с ленивым, но цепким вниманием.

Легонько толкаю дверь палаты, и она плавно открывается. Пациент спит. Лицо его спокойно, но кожа натянута, бледная, будто выцвела от долгого безмолвия. Слегка кивнув, входим внутрь. Хоши двигается осторожно, будто каждое движение может потревожить не только тело, но и саму хрупкую тишину, в которой держится жизнь.

— Пульс ровный… но кожа слишком бледная, — шепчет она, склонившись над кроватью. Голос — как ветер в утреннем лесу: бережный, не желающий тревожить сон.

Опускаюсь рядом, ладони складываются в знакомую последовательность. Печати выходят почти сами — пальцы уже знают дорогу. Прикосновение ко лбу больного — и чакра послушно струится сквозь кончики пальцев, мягкая, как тёплая вода. «Мистическая Ладонь» — не просто техника, а дыхание заботы, точное и живое. Болезнь не на поверхности. Где-то глубже. Сухой жар в лёгких, затаённый, но уже растущий.

— Лёгкие... начало воспаления, — говорю негромко, вслушиваясь в реакцию тела. — Иммунитет держится. Если поддержать дыхание и добавить настой из шалфея и хвоща…

— …то антибиотики не понадобятся, — заканчивает Хоши, не глядя, но точно, будто слышит мысли. Осторожно достаёт карту пациента. В движениях — привычная собранность. Подписывает, не спеша: «Ученик Кояма Хоши. Ученик Кояма Сатори.»

Молчание между нами — не пустота. Это молчание знания, когда каждое действие имеет вес. Оно сродни дыханию — ритмичному, невидимому, но необходимому. Здесь, среди приглушённого света, тёплых одеял и еле уловимого запаха мятного мазка на полке у стены, привычное партнёрство приобретает особую, почти незримую форму — ту, что не требует слов.

Иногда Хоши говорит чуть громче — особенно если пациент младше. Тогда голос её становится другим — с нотками заботы, в которых угадывается не столько знание, сколько внутренний отклик. Она ещё ребёнок, но в такие мгновения в ней просыпается что-то удивительное: настоящая материнская нежность. Даже взрослые кивают, прислушиваются. Кто-то из родителей однажды сказал: «Как милая сестра-хранительница». И не было желания спорить.

Следующая палата. Перед входом короткая пауза. Пальцы дрожат — почти незаметно, но дрожат. Не от страха — от сосредоточенности. Каждый шаг здесь может стать важным. Ошибок не должно быть. Ошибка — это не просто неверный выбор. Это чья-то боль и возможно жизнь.

— Эй, ты чего такой серьёзный? — Хоши перехватывает взгляд, прищурившись, как будто видит сквозь меня.

— Просто думаю… как бы тебя не перепутали с Мива-самой, — отвечаю, стараясь не улыбнуться.

— Думаешь, я похожа на неё? — шепчет заговорщически. Щёки едва розовеют, но глаза сияют.

— Иногда — слишком.

Хихикает, прикрывая рот. Сэтору,  вытягивает шею, будто подслушивает разговор. Он прищуривает янтарные глаза — ему здесь спокойно, как и нам.

Мива-сама появляется почти бесшумно — как порыв прохлады в душный день. Один взгляд — строгий, внимательный, всё охватывающий. Её кивок — лаконичное признание: «Вы справляетесь». Пальцы мягко постукивают по столу. Ритм узнаваем — он звучит, как пульс этой больницы, как её спокойное сердце. В этой сдержанности — уважение и доверие.

Когда работа завершается, воздух наполняется тонким ароматом — мята и лимон. Значит, она снова заварила чай. Сигнал: день был непростым, но достойным. Мы сидим на лавке у окна. Ветер, проникающий сквозь приоткрытую форточку, шевелит волосы Хоши, и чай медленно остывает в руках. Напиток обволакивает изнутри, возвращает равновесие не только телу, но и мыслям.

Хоши оживлённо рассказывает Сэтору о какой-то траве, перепутанной на прошлом занятии, а тот играючи клюёт её за рукав. Она смеётся — звонко, искренне, и я замечаю, как невольно улыбаюсь. Не контролируется.

Не всё должно подчиняться воле. Болезнь бывает упрямой. Техника — капризной. А в спине иногда ползёт холодок сомнения. Но именно здесь, в этой ясной, почти светящейся обыденности, особенно остро понимается: есть смысл в каждом старанию. В каждой попытке помочь. Не потому что можно спасти всех. А потому что, если рядом есть тот, кто идёт с тобой — с верой, с заботой, с искренним сердцем — то даже ошибки не так страшны.

Пусть не всё поддаётся логике. Но что-то подсказывает — в этом и есть настоящее равновесие.

Глянув на часы, понимаю, что настал момент долгожданного отдыха. Мы с Хоши, немного усталые, но довольные, направляемся по длинному коридору больницы. Тихие шаги эхом отдаются в пустых стенах, и лишь редкие звуки отдаленных разговоров медсестер и врачей нарушают тишину.

Проходим мимо кабинетов, двери которых слегка приоткрыты, а изнутри доносятся тихие голоса. В конце коридора появляется знакомая дверь с табличкой "Мива-сенсей". Мы подходим и, согласно привычке, стучим. Через мгновение слышим её спокойный, умиротворяющий голос: — Входите. 

Открываем дверь, и мягкий свет, падающий с потолка, встречает нас. Мы заходим в кабинет и, снимая халаты, аккуратно вешаем их на вешалку у двери. Легкий запах свежих книг наполняет воздух, создавая атмосферу уюта и спокойствия. Садимся в кресла, наслаждаясь моментом тишины.

Солнце пробивается сквозь полупрозрачные шторы, рассыпаясь по гладким кафельным плитам золотистыми бликами. Свет отражается в линзах очков Мива-сенсей, которая сидит у окна, листая записи с такой сосредоточенностью, будто каждая строчка решает чью-то судьбу. Мы с Хоши сидим напротив неё, окружённые запахом заваренных трав и едва ощутимым хвойным ароматом, которым всегда пахнет её одежда.

— Сенсей, — хрипловатым голосом вдруг произносит Хоши, немного смущённо кашлянув, — а почему мы теперь чаще лечим с помощью чакры, а не лекарств? Вы же говорили, что ирьёнины всегда стараются экономить свои силы.

Она потирает горло, пряча взгляд. Мива-сенсей откладывает записи и мягко улыбается, слегка приподнимая уголки губ. Лёгкий стук пальцев по подлокотнику её кресла выдаёт, что она обдумывает ответ.

— Цены на медикаменты подросли. Слишком сильно, — говорит она негромко, почти шёпотом, будто не хочет тревожить это утреннее спокойствие. — Сейчас нам приходится больше полагаться на собственные ресурсы. А у таких учеников, как ты, Хоши, — здесь её взгляд становится теплее, почти материнским, — талант к Йотону и медицине — редкое сочетание. Но перенапрягаться, не до конца освоив технику, — это всё равно что строить здание без фундамента.

Хоши густо краснеет, взгляд её соскальзывает куда-то вниз, на узел шнурка, который она начинает машинально перебирать пальцами.

— О чём вы говорите? — спрашиваю, чувствуя, как интерес поднимается изнутри, как тихое течение подо льдом. Но вместо ответа Мива-сенсей лишь улыбается чуть шире и смотрит на часы.

— Мне пора возвращаться к работе.

Она встаёт, её движения точны и неторопливы. Мы следуем за ней — Хоши, немного опустив плечи, всё ещё краснеющая, я — с напряжённой тенью вопроса, не получившего ответа, за спиной.

Комната, куда нас направляют, пахнет лекарственными мазями и влажным бинтом. Мужчина на кушетке тяжело дышит, но уже приходит в себя. Пока запястье его удерживается, чтобы стабилизировать пульс, Хоши подаёт бинты — ловко, без лишних движений. Сэтору наблюдает с высоты шкафа, наклонив голову, словно тоже участвует в процессе.

— А что это такое? — шепчет Хоши, когда замечает на шее пациента необычный медальон — в форме сердечка, вырезанного из розового кварца. Камень переливается при свете чакры, будто в нём пульсирует собственная энергия.

Мужчина приоткрывает глаза и что-то бормочет. Слова расплывчаты, но одно из них цепляется за слух, как крючок — «любовь».

Тихо поясняю: — Культ «Любви». Мне уже доводилось слышать о нём. Вроде мирная религия, если не учитывать тот факт, что крутится он вокруг ещё живой фигуры. Если мне не подводит память, то они поклоняются богине похоти и разврата.

Услышав это, малышка слегка краснеет: — Мирная религия, для всяких извращенцев.

Сквозь матовое стекло окон больничной палаты просачивается мягкий свет заката — он окрашивает стены в тёплый янтарный оттенок, будто пытается задержаться, не желая покидать день. Воздух пахнет свежестью чистящих трав и слабым ароматом мятного чая, который остался в чашке на столе. Тишина больничного крыла становится почти осязаемой, нарушаемая только редким постукиванием карандаша о доску — Мива-сенсей записывает результаты процедур, а Хоши, склонившись над медицинскими свитками, сосредоточенно изучает схемы потоков чакры.

Смотрю на них обеих, и ощущение… странное. Будто этот уголок мира живёт своим ритмом — размеренным, полным заботы и внутреннего порядка. Здесь всё иначе, чем на тренировочных площадках или на миссиях. Здесь каждый жест — важен. Каждое слово — несёт вес.

Собираюсь уходить, куртка уже на плечах, но Хоши, не отрываясь от свитка, тихо говорит: — Я ещё останусь… Мне нужно о кое чём посвящаться сенсеем. Можно?

Подхожу ближе, наклоняюсь, чтобы заглянуть в глаза: — Только не переусердствуй, ладно? Мива-сенсей рядом — это хорошо, но ты тоже будь к себе внимательней.

Хоши улыбается — сдержанно, как будто знает, что снова увлечётся и забудет про отдых. Но за этой улыбкой прячется искреннее тепло. Такое, что невольно хочется остаться… хотя бы ещё немного.

Мива-сенсей, не отрываясь от записей, слегка приподнимает уголки губ: — Всё будет под контролем, Сатору-кун. У неё хороший потенциал — и, что важнее, врождённое чувство меры. Даже если иногда забывает про него.

Она постукивает пальцами по столу — лёгкий, ритмичный звук, словно отбивает внутренний счёт. В её голосе нет ни тени усталости, только тёплая уверенность. Та, что невозможно подделать.

Киваю и делаю шаг назад, позволяя им вернуться к работе. Пальцы автоматически поправляют повязку на запястье — привычка. Где-то в глубине груди греется странное спокойствие. В этом месте — всё на своих местах. Хоши рядом с теми, кто может её научить, а значит, можно уходить без тревоги.

В коридоре пахнет сандалом и старой бумагой. Медсёстры тихо переговариваются у поста, где-то слышен щелчок выключателя — вечер окончательно вступает в свои права.

Завтра снова сюда. И снова — учёба, работа, тишина. Всё как нужно. Всё, что надо — под контролем.

Покидая здание, снова замечаю, как по-другому всё выглядит снаружи. Мир не изменился, но я — чуть-чуть. Возможно.

На дорожке к выходу — знакомые силуэты. Поначалу не верится. Но да, это действительно они.

— Мичи-сан? Аои-сан?

Мичи, стоящий чуть в стороне, кивает сдержанно, как будто не был уверен, заметим ли друг друга. Аои, наоборот, улыбается дерзко, с тем выражением, от которого люди обычно теряются — или влюбляются.

— Гляди-ка, больничный заключённый снова среди живых, — бросает она, скрестив руки на груди.

В её голосе — лёгкое дразнящее тепло, как у кошки, лениво следящей за птицей, но без настоящего намерения напасть.

— Как тренировки? — спрашивает Мичи, спокойно, но с какой-то внимательной тяжестью в голосе, будто проверяет не только здоровье, но и внутреннюю устойчивость.

— Постепенно подбираю ключик к замку, за которым скрывается избавление от моей слабости. А так, обучение академии и госпитале идёт спокойно.

Аои хмыкает. — Ну ты не переживай. Местный врачишка сказал, что у тебя мозги хорошо варят. Хотя, может, они у тебя с рождения слегка... особенные, — добавляет она с прищуром, будто проверяет мою реакцию.

Смущение поднимается до щёк, но я стараюсь удержать лицо нейтральным. Похоже, не слишком успешно.

— Вы сегодня какая-то... игривая, — осторожно замечаю, всё ещё ощущая лёгкую неловкость.

— Всё потому, что она отдыхала в последние пару дней, — вмешивается Мичи, почти с усмешкой. — А когда приходили к тебе на тренировки — это было после миссий. Без полноценного восстановления.

Взгляд его на мгновение становится глубже, почти укоризненным, но не мне, а самой ситуации. — Простите за это.

— Ха, не извиняйся, — Аои отмахивается. — Мы сами решили. А я вообще люблю тренироваться на грани — мозги тогда становятся чище, как после крепкого сакэ.

Слова её обволакивают неожиданной искренностью, прячущейся за шутками, как уличный фокусник за картами. Всё кажется игрой, но что-то в ней всегда по-настоящему.

В этот момент сзади слышны шаги. Мягкие, но уверенные. Поднимаю взгляд — тёмные волосы, усталый, цепкий взгляд. Мужчина. На плече — перевязь, рука, как всегда, забинтована. Взгляд пронзает, будто сразу ищет, что в нас сломано или скрыто.

— Нас вызывают, — коротко бросает он, не тратя слов впустую. — Похоже, новая миссия. И судя по срочности — не прогулка по лесу.

Аои закатывает глаза, тяжело вздыхая. — Эх... Накаркали про долгий отдых. Ладно, надеюсь, хоть кого-то придётся бить, а не просто стоять и охранять очередную важную задницу.

Она уже разворачивается, но на секунду оборачивается ко мне — в её взгляде нет ни иронии, ни насмешки. Только... мимолётное тепло. — Радуйся, что тебя пока не берут с собой. Не торопись взрослеть, Сатори.

Не отвечаю — только киваю. В груди странно тепло. Смешение зависти, облегчения и чего-то неопределённого, будто я остался на берегу, а они уходят в море.

Но пока — учёба, книги, тренировки. И долгий путь к тому, чтобы когда-нибудь не казаться ребёнком среди взрослых, а стоять рядом — на равных.