Прогнивший Мир

Вечерний воздух ещё хранит слабое эхо аплодисментов, но праздничное настроение постепенно угасает. Мы идём по освещённым фонарями улицам, но разговоры не клеятся. Ребята пытаются вернуть лёгкость, вспоминая забавные моменты постановки, но смех выходит натянутым. В воздухе повисла какая-то невидимая тяжесть.

— Ладно, идите домой, — внезапно говорит Хидео, встряхнув плечами, словно сгоняя с себя усталость. — Мы скоро принесём подарок.

Тору молча кивает и не теряя времени, уходит в сторону своего клана. Хидео задерживается на мгновение, бросает быстрый взгляд на нас, потом разворачивается и тоже исчезает в темноте улицы.

Я недоумённо моргаю, глядя им вслед. Они же говорили, что у них один подарок на двоих… Или я что-то не так поняла?

Остальные переглядываются, явно задавая себе тот же вопрос. Шоичи задумчиво постукивает пальцем по ремню сумки, Аки чуть покачивает головой, всё ещё пытаясь осмыслить их поступок.

— Может, просто не хотели нести его вместе? — пожимает плечами Аки, заплетая пальцы в кончик косы.

— Или они что-то придумали, — задумчиво добавляет Шоичи, взгляд его рассеян, но внимателен.

Не найдя ответа, мы решаем не зацикливаться. Путь домой занимает всего несколько минут, и вскоре дом наполняется мягким светом и запахом свежезаваренного чая.

Сатори-кун аккуратно ставит передо мной чашку.
— Ну, что скажешь? — Он кидает взгляд в мою сторону, явно имея в виду постановку.

Я обхватываю ладонями тёплую керамику, задерживаюсь на мгновение, вспоминая ключевые сцены.
— Мне понравилось, — искренне отвечаю. — Хотя...

— Хотя? — подаёт голос Аки, усаживаясь рядом и облокачиваясь на стол локтем.

— Не знаю, — медленно протягиваю я, подбирая слова. — Было красиво, но финал... будто бы чего-то не хватило.

— Эмоций? — предполагает Тору, перекатывая в ладони своё неизменное яблоко.

Я киваю, но Шоичи неожиданно качает головой.
— Не эмоций, а завершённости. Будто в последнем действии не хватило одной сцены. Может на самом деле Астерион умер и поэтому смог встретиться со своей любимой. Но почему она его не вспомнила?

Все задумываются. Пар из чашек медленно поднимается вверх, растворяясь в мягком свете комнаты, а мы продолжаем обсуждать, погружаясь в атмосферу спектакля, который, возможно, оставил в нас больше вопросов, чем ответов.  Вскоре разговор затихает, и только слабый треск свечи в углу наполняет тишину. Но не успеваем осушить и по одной чашке, как входная дверь с лёгким скрипом приоткрывается.

Тору первым входит в комнату, бережно прижимая к груди предмет, накрытый плотной тканью. Его движения аккуратны, взгляд спокоен, но в глазах светится что-то похожее на предвкушение. Хидео идёт следом, руки скрещены на груди, на лице играет довольная улыбка. Остановившись в центре комнаты, бросает быстрый взгляд на всех присутствующих, убеждаясь, что завладел вниманием.

— Пару дней назад, во время охоты, я наткнулся на гнездо сокола. Там было с десяток яиц, — начинает он, голос звучит уверенно, с лёгкими нотками гордости. — Один из лучших сенсоров клана сказал, что эти птицы обладают развитой системой циркуляции чакры. Не такой мощной, как у призывных животных, но гораздо выше, чем у обычных.

Шоичи слегка приподнимает бровь, Тору молча перекатывает яблоко в ладони, словно обдумывая сказанное.

— В итоге часть яиц забрали для изучения, а мне, как нашедшему, разрешили взять несколько себе, — продолжает Хидео. — Обсудив это с родителями, решил, что одно стоит подарить тебе.

В комнате воцаряется полная тишина. Тёплая чашка в руках кажется вдруг слишком лёгкой. Сердце на мгновение пропускает удар.
— Но, — Хидео делает паузу, взглянув на Тору, — дарим его вместе.

Тору легко кивает, свободной рукой поправляя ткань, скрывающую яйцо.
— Только в клане Кансатсу есть методика по выращиванию и приручению животных с чакрой, — спокойно объясняет он. — Без этого шансов вырастить сильную птицу почти нет.

Хидео подхватывает:
— По расчетам, соколёнок вылупится в течение недели. Чтобы всё прошло как надо, клан Кансатсу выделил тебе временный инкубатор и книгу. Там всё подробно расписано: как ухаживать, чем кормить, как правильно растить.

Улыбка на его лице становится чуть шире. В глазах Тору мелькает что-то тёплое, едва уловимое. В груди разливается странное чувство — смесь удивления, радости и лёгкой растерянности. Слова застывают на губах, и лишь слабый аромат чая напоминает, что это не сон.

Ткань соскальзывает с коробки, открывая узоры печатей, плетущихся по её поверхности сложными, витиеватыми линиями. Воздух в комнате, кажется, становится гуще от ожидания. Шоичи молча наблюдает за реакцией, пальцы привычно постукивают по краю стола. Тору чуть заметно улыбается, но взгляд остаётся внимательным, изучающим.

Сердце колотится где-то в горле. Слова застревают, и единственное, что удаётся сделать — сорваться с места и кинуться ребятам на шею. Тёплые объятия сменяются новыми, и каждый получает свою порцию благодарности.

— Спасибо! — голос дрожит, но в груди разливается тёплое чувство.

Сатори качает головой, усмешка мелькает на губах. Вытаскивает платок и, не говоря ни слова, осторожно промокает выступившие слёзы.

— Эй! — Аки подбегает, звонкий смех разрезает воздух. Руки крепко обхватывают, и тепло её объятий моментально прогоняет последние следы волнения. — Ты чего? Мы же друзья! И это твой день рождения!

Голубые глаза сияют от радости, а в уголках губ прячется весёлая улыбка.
— Так что не плачь! Лучше давай разберёмся с подарком!

Где-то в углу Тору молча перекатывает яблоко в ладони, словно взвешивая что-то в голове. Хидео довольно скрещивает руки на груди, явно наслаждаясь произведённым эффектом. А коробка, стоящая на столе, словно зовёт к себе, храня внутри нечто особенное.

Весь остаток дня проходит в заботах. Мы с ребятами разбираем процесс работы, следим за каждым шагом, стараемся ничего не упустить. Тору-кун наблюдает за нами со своей привычной отстраненной внимательностью, иногда негромко поправляя или добавляя детали, когда что-то делаем не так.

Осторожно открываю инкубатор, ощущая лёгкий жар, исходящий изнутри. В небольшую ёмкость вливаю прокипячённую воду, капли стекают по стенкам, испаряясь в воздухе. Закрываю крышку и сосредотачиваюсь, направляя чакру в металлическую пластину. Тонкая, гладкая, она моментально поглощает энергию, наполняясь незримым теплом. Позже, когда все расходятся, Сатори-кун делится со мной удивительным фактом: пластина выполнена из чакропроводящего металла, редкого и дорогостоящего. Даже такой небольшой кусочек стоит сотни тысяч рё. Я прислушиваюсь к его словам, запоминая каждую деталь — подобное знание может пригодиться.

Когда влажность внутри нормализуется, осторожно беру яйцо, чувствуя его хрупкость. Кожу покалывает от едва заметного тепла. Аккуратно укладываю его внутрь, напитываю пластину чакрой до предела. По словам Тору-куна, этого заряда хватит на три дня бесперебойной работы. Но инкубатор делает нечто большее, чем просто поддерживает температуру и влажность. Чакра, проникая внутрь, медленно, капля за каплей, окутывает зародыша, укрепляя его циркуляцию, помогая ему расти крепким. На подсознательном уровне соколёнок привыкает к моей энергии, словно уже знает меня.

Интересно, будет ли он чувствовать это, когда вылупится? Или инстинкты возьмут верх? Глаза Сатори-куна вспыхивают интересом, он, похоже, задумался о том же. В тишине, наполненной мерным гулом чакры, мы стоим рядом, наблюдая, как зарождается жизнь.

[ Сатори ]

Вечер сгущается над деревней, раскрашивая небо в теплые оттенки багрянца и золота. Гулкий шум улиц постепенно утихает, сменяясь редкими голосами и скрипом фонарей на ветру. После долгого дня, наполненного суетой и хлопотами, Хоши-чан сияет от радости, держа в руках пару купонов на горячие источники. Цена за вход при обычных обстоятельствах была неподъемной, но ранее малышке улыбнулась удача, и теперь у нас есть возможность расслабиться, не беспокоясь о тратах.

Пар белыми клубами стелется над водой, окутывая всё мягкой дымкой. Горячая вода касается кожи, прогоняя усталость, и в голове мгновенно становится легче. Хоши-чан тихонько фыркает от удовольствия, перебирая пальцами по водной глади.

— Тут так хорошо... — она вытягивает руки, лениво шевеля пальцами. — Как будто все заботы испаряются вместе с паром.

Молчание. Только плеск воды да редкие голоса за перегородкой. Со стороны может показаться, что мысли тоже растворяются в этой тишине, но взгляд малышки горит неподдельным восторгом. Сегодняшний праздник оказался для неё чем-то особенным. Румянец на щеках, лёгкая улыбка — она не скрывает своей радости.
— Подарки... Они такие классные! — её голубые глаза сверкают, словно звёзды в ночном небе. — Спасибо...

В этот момент нет нужды в словах. Достаточно просто наблюдать, как её счастье заполняет пространство вокруг, делая вечер чуть теплее, чем горячие источники. Впрочем, этот праздник сделал подарок и мне. Воспоминания вспыхивают, наполняя разум теплом и лёгкой горечью.

«— Могу вас поздравить, малышка окончательно победила болезнь, мучавшую её и вас последние четыре года! — голос врача звучит непривычно громко в стерильной тишине больничной палаты. Лысеющий мужчина поправляет квадратные очки, его белый халат мерцает в тусклом свете ламп.

Рядом женщина с длинными рыжими волосами замирает, на секунду не веря услышанному. Затем бросается к кровати, ловит худенькое тело в объятия, прижимает к себе, будто боится, что её сокровище вновь ускользнёт. Её плечи дрожат, но голос остаётся удивительно твёрдым:

— Ты справилась, маленькая... — тихий шёпот утопает в каштановых прядях дочери.

Маленькая девочка с запавшими голубыми глазами смотрит на неё снизу вверх. Щёки чуть розовеют, слабая улыбка трогает бледные губы.

— Правда? — голос звонкий, но ещё не уверенный, словно боится, что радость окажется лишь сном.

Чёрноволосый мужчина, стоящий у изголовья кровати, вскидывает голову, скрывая взгляд. Он делает вид, что вытирает переносицу, но на пальцах остаются едва заметные капли влаги. Затем медленно опускается на колено рядом с кроватью, касается тонких пальчиков дочери.

— В таком случае, предлагаю запомнить этот день и отмечать его как твой второй день рождения! — слова звучат с мягкой, почти шутливой интонацией, но в уголках глаз поблескивают слёзы.

На этом моменте воспоминания словно перематываются вперёд. Картинка меняется — теперь все четверо сидят в маленьком, уютном заведении. Воздух пропитан сладковатым ароматом вафель и горячего какао. Лёгкий гомон посетителей сливается с приглушённой музыкой, создавая мягкий фон.

Сестрёнка с сияющей улыбкой медленно тянет ложечку ко рту. Мороженое тает на её языке, и на несколько мгновений она просто наслаждается вкусом. Рядом рыжеволосая женщина украдкой вытирает влажные уголки глаз, а чёрноволосый мужчина наблюдает за девочкой с тёплой, глубокой нежностью.

Всё кажется таким далёким, словно сцены из чужой жизни, но тепло, оставшееся от этих мгновений, не исчезает...»

В последние недели в памяти всплывали лишь серые коридоры больницы, запах лекарств и приглушенные разговоры врачей. Каждый визит превращался в молчаливое ожидание, в котором раз за разом приходилось наблюдать, как некогда неугомонная сестрёнка теряет силы. Мир за окнами продолжал жить своей жизнью, год за годом, но внутри той палаты время будто замирало.

Но сейчас что-то меняется. Будто груз, давивший на грудь, наконец-то рассыпается в прах. Лучи утреннего солнца играют в её светлых косичках, а в голубых глазах снова появляется знакомый озорной блеск.

Эти приходящие воспоминания... Словно книга. Одно время она лежит месяцами на полке, но изредка, книга оказывается в моих руках и я вместе с героями переживаю те события.

Долгое время перед глазами вставала только больничная палата, тихий голос врача, стерильный воздух. А там, за окном, мир жил своей жизнью — менялись сезоны, шел дождь, светило солнце. А внутри будто остановилось время.

Но теперь что-то меняется. Тяжесть, давившая на грудь, постепенно исчезает. Сложный период остался позади, растянувшись на долгие годы, словно бесконечная глава. Сестра из прошлой жизни идёт на поправку… Даже если всё это давно в прошлом, для сознания события разворачиваются прямо сейчас.

Мельком смотрю на малышку. Кажется, улыбка Хоши-тян стала ещё ярче, ещё теплее — словно согревает не только её саму, но и весь окружающий мир.

Дни сменяют друг друга, но в доме что-то изменилось. Воздух пропитан нетерпением — Хоши-чан едва ли отходит от инкубатора, пристально вглядываясь в скорлупу, будто силой воли может ускорить появление соколёнка. Глаза её светятся ожиданием, а пальцы, почти не осознавая, скользят по деревянному краю стола, выдавая волнение.

Постепенно замечаю: её усердие теперь простирается дальше. На тренировках движения становятся быстрее, точнее. В академии она больше не просто выполняет задания — ищет в них вызов, преодолевает себя. В глазах горит тот же огонёк, что и дома, только здесь он подпитывается азартом. Результаты не заставляют себя ждать: учителя хвалят, одноклассники смотрят с уважением, а кто-то даже с завистью.

Невольно задаюсь вопросом: её стремление — это просто радость ожидания или же что-то большее?

После занятий академией путь ведёт на рынок — место, где шум голосов, звон монет и ароматы свежих продуктов смешиваются в хаотичную симфонию жизни. Вдоль прилавков тянутся ряды спелых фруктов, душистых трав, овощей, переливающихся всеми оттенками зелени и красного. Хоши-чан сосредоточенно выбирает яблоки, бережно перебирая их маленькими ладошками, словно оценивает не только спелость, но и пригодность для чего-то важного.

— Эти сладкие, но слегка кислят, — задумчиво сообщает, поднося одно к носу. — А вот эти пахнут... теплом.

Цены на мясо остаются высокими, но холодильник не пустует: охота приносит стабильный запас. Несколько кроличьих тушек в морозильнике решают проблему, а продажа шкур и перьев добавляет монет к общему бюджету. Доход хоть и скромный, но позволяет покрывать не только повседневные расходы. Недавно пришлось серьезно вложиться в хорошие материалы и расходники для ковки танто — подарок для Хоши-чан.

Толпа на рынке шумит, как бурлящий поток. Торговцы зазывают покупателей, перекрикивая друг друга, воздух пропитан запахами свежих овощей, приправ и чуть уловимого древесного дыма от жаровен.

Тонкая нить тревоги вдруг тянется через всю эту суету. Не обычный страх, который ощущается в каждом человеке, — едва уловимый, привычный, словно тень за спиной. Этот страх — резкий, пронзающий, как вспышка молнии в ночи. Не фонарь среди фонарей, а ослепляющий маяк в темноте.

Взгляд непроизвольно цепляется за фигуру, медленно бредущую сквозь людской поток. Чёрные волосы неопрятными прядями спадают на лоб, голова опущена, лица не разобрать. Но губы... двигаются без остановки, словно он беззвучно шепчет самому себе.

Серая рубашка с длинными рукавами, такие же бесформенные штаны — одежда, будто взятая из больничного набора. Босые ступни касаются грязной мостовой, но он словно не замечает ни камней, ни мусора под ногами.

Что-то в этом человеке не даёт покоя, ощущение неправильности застревает в сознании, не отпускает. Вглядываясь внимательнее, становится понятно, что именно выбивает из равновесия. Из сжатых кулаков на землю неторопливо капает красная жидкость.

Толпа на рынке продолжает бурлить, но все звуки вдруг становятся приглушёнными, словно погружёнными под воду. Хоши-тян сжимает ладонь, тонкие пальцы чуть дрожат. Странный человек всё ещё в поле зрения — каждый шаг, каждое движение кажется напряжённым, словно он вот-вот сорвётся с цепи.

Пальцы крепче обхватывают запястье сестры. Голос выходит сдавленным, почти шепотом: — Уходим. Нужно позвать кого-то из…
Фраза обрывается, не успев до конца оформиться.

Раздаётся глухой стук — какой-то мужчина, громко смеясь, случайно налетает на странного человека. Но вместо обычного столкновения происходит что-то совсем другое: словно ударившись о невидимую стену, мужчина оседает на землю, хватаясь за плечо. Глаза широко распахнуты — он явно не понимает, что только что случилось.

Странный человек медленно поднимает голову, его губы беспокойно шевелятся, произнося слова, которые с каждым мгновением становятся всё отчетливее:
— Предатели… предатели… предатели…

И снова. И снова. Без конца. Мой взгляд встречается с его глазами — и что-то холодное пробегает по позвоночнику. Ужас, чистый и всепоглощающий, словно холодный поток, который мгновенно охватывает тело, оставляя за собой лишь пустоту. В этих глазах нет разума. Только расширенные зрачки, тёмные провалы бездны, наполненные чистым человеческим безумием.

Рука инстинктивно толкает Хоши-тян назад, заслоняя собой. Рынок замирает. Воздух тяжелеет, пропитываясь напряжением, словно перед грозой. Упавший мужчина поднимается, неловко опираясь на ладони, но странный человек уже не обращает на него внимания. Глаза безумца горят лихорадочным блеском, губы кривятся в жуткой ухмылке. Голос срывается на истеричный визг:
— Предатели! В-вы все предатели! Хотите меня убить… Но я… я не позволю!

Торговцы, прохожие, даже шиноби в толпе оборачиваются на крик. Шёпот перетекает в приглушённое гудение, но никто не решается приблизиться. Никто, кроме него самого. Пальцы с искажённой решимостью начинают складывать печати.

Понимание опасности ситуации накрывает, как ледяная волна. — На землю! — мой резкий голос прерывает хаос мыслей, и рука тянет Хоши-тян вниз. Без лишних вопросов сестра падает рядом, вжимаясь в землю.

В тот же миг воздух разрывается свистом. Над головами пролетает тонкий, сверкающий водяной серп. Его кромка режет, как чистая сталь, с лёгкостью проходя сквозь плоть. Раздаётся слаженный, почти хоровой хрип — десяток людей падает, заливая землю алым. Крик ужаса разносится по рынку.

— Бежим! — голос срывается на глухой рык, не оставляя места сомнениям.

Рука крепко сжимает тонкое запястье, резкий рывок — и Хоши-тян взлетает вверх, едва касаясь земли. Ещё толчок вперёд, и её ноги находят ритм. Маленькая фигурка, ловкая, как тень, скользит сквозь толпу, избегая столкновений, но хаос вокруг только нарастает.

Воздух густеет от криков. Страх и паника захлёстывают рынок, словно надвигающаяся волна. Запах крови, ещё тёплой, пронзает ноздри, смешиваясь с ароматами фруктов и специй, которые теперь пахнут чем-то чужим, неприятным.

Пальцы сжимают сигнальную печать. Чакра проникает в символы, заполняя их энергией. Нужно только добраться до укрытия, а дальше... дальше уже будет не так важно.  Но за спиной раздаётся истошный вопль. — Предатели! Все... Все вы...!

Голос срывается, губы безумца продолжают лихорадочно шептать что-то несвязное, но пальцы уже складывают знакомые печати. Вода вздымается, разрывая пространство перед ним. Новый смертоносный серп срывается с его ладоней.

Рынок охватывает паника. Люди бросаются врассыпную, кто-то падает, кто-то уже не встаёт. Влага под ногами липкая и тёплая, кровь смешивается с пылью улицы.

Переулок совсем близко. Всего несколько шагов. Но что-то заставляет замереть на долю секунды. Лёгкое, но ощутимое, словно ледяная игла в спину.

Взгляд.

Безумец поворачивается, и его расширенные зрачки впиваются прямо в нас. В руке безумца камень, пространство вокруг него дрожит, как раскалённый воздух над огнём, выдавляя скрытую в нём силу. В груди сжимается ледяной комок. «Этот удар нельзя просто проигнорировать — уклониться значит оставить Хоши-тян в опасности.»

Время словно замедляется. Взгляд цепляется за траекторию полета камня. «Единственный шанс выжить — изменить её.»

Чакра мчится по каналам, вырываясь бурным потоком из тенкецу на спине. Рывок энергии, толчок воздуха — мир на мгновение становится глухим, а затем разрывается грохотом взрыва.

Камень врезается в соседнюю стену, разметая куски дерева и глины. Осколки с шорохом осыпаются на землю, запах пыли и извести наполняет нос. Сердце колотится, ладони сжимаются в ладони. Не смог остановить удар, но сумел сбить его с курса. Этого было достаточно.

Разлетающиеся обломки ещё не осели, а тело уже отшвыривает назад. Воздух вырывается из лёгких, спина с треском врезается в уцелевшую часть стены, заставляя её содрогнуться. Боль пульсирует в рёбрах, разливаясь горячей волной.

Мир на мгновение теряет чёткость, но зрение быстро проясняется. Перед глазами искажённое яростью лицо безумца. Губы растянуты в хищном оскале, глаза горят жадной ненавистью. Нога снова взмывает вверх, готовая нанести следующий удар.

Последние капли чакры ускользают, оставляя тело измождённым, а разум — затуманенным усталостью. Воздух пропитан пылью и запахом крови, каждый вдох даётся с трудом. Но останавливаться нельзя. Страх сдавливает грудь, визжит в ушах, заставляя мышцы напрягаться до предела.

Взгляд цепляется за светлую фигуру на земле. Хоши-чан. Маленькое тело неподвижно, словно её вырезали из окружающего хаоса. Лицо наполовину скрыто прядями растрёпанных волос, но алые полосы, стекающие по щеке, невозможно не заметить.

Мир сужается до этой картины. Пропадает шум, боль, страх, время растягивается, как рвущаяся паутина. Мысли обрываются на полуслове.

Хруст. Хруст. Хруст.

Что-то внутри трескается, разламывается на части. Хруст раздаётся не снаружи, а где-то внутри, в глубине самого существа. Секунда — и плотный холод заполняет трещины, сметая всё лишнее.

— Аааа! — яростно кричу, и с этим звуком чакра вырывается наружу с невероятной силой, как ледяной поток, мгновенно охватывая всё тело. Это не привычное тепло, а пронизывающий до костей холод. Безумец отлетает назад, но мощная отдача отправляет меня в противоположную сторону. Спина сталкивается с каменной стеной, и я слышу, как трещины начинают расползаться. Боль пронизывает всё тело, сковывая каждое движение. Каждая клетка, каждый нерв словно разрывается от этого ощущения.

С каждым вдохом боль становится ярче. В голове — хаос, глаза мутнеют, а где-то в глубине сознания поднимается знакомый страх. Он возвращается, как забытый враг. Этот холод, сжимающий ком в груди, впивается в меня ледяными пальцами, сжимающими горло, и в мгновение ока мир поглощает тьма.

[ Взгляд со стороны ]

Тяжёлый кулак безумца обрушивается на парнишку, но его удар отскакивает от внезапно возникшей прозрачной преграды. Воздушная стена не даёт даже намёка на трещину — гладкая, невесомая, но непоколебимая. Безумец замирает, напряжённо всматриваясь в неё, словно пытаясь разгадать природу этого феномена.   

— О, такой примитивной грубостью ты пытаешься разбить моё искусство? — Голос звучит чуть насмешливо, но не теряет аристократической сдержанности.   

Безумец резко разворачивается. На краю крыши, будто позируя перед невидимой публикой, стоит молодой парень. Солнечный свет очерчивает его фигуру, придавая ей мистический ореол. Тёмные одежды развеваются от порывов ветра, а взгляд светится восторгом. 

— Ты слишком предсказуем. Бесконечное насилие без смысла… Какая скука! Позволь же добавить штрихов к этому однообразному полотну! 

Безумец хрипло выдыхает, не слушая слов. Его тело рвано дёргается вперёд, ноги отталкиваются от земли, стремительно сокращая дистанцию. Лезвие куная вспыхивает в его руке.  

Но ещё до того, как оружие достигает цели, что-то меняется. Пространство вокруг становится зыбким, искажённым, будто воздух переливается красками, расплывается мазками на невидимом холсте. 

Рывок безумца теряет точность, движение смазывается. В его глазах вспыхивает непонимание. Стена исчезает, но в тот же миг перед ним вырастают новые преграды — изящные, словно созданные рукой талантливого скульптора. Колонны, мосты, тонкие нити, свисающие с пустоты, подобно паутине.   

— Добро пожаловать в мою галерею, — голос парня звучит с лёгкой ноткой торжества. — Здесь твои шаги — это мазки, а ошибки… ах, ошибки придают картине глубину.   

Безумец бросается вперёд, кунай рассекaет воздух. Но стена перед ним растворяется прежде, чем он успевает её коснуться. В этот же миг с другой стороны вырастают острые, как иглы, шипы. Они вспыхивают и исчезают, оставляя за собой тонкие порезы на коже.   

— О, какой выразительный след! Почти идеально. Но не хватает… последнего штриха.   

Парень делает лёгкое движение рукой, и пространство снова меняется. Безумец делает шаг назад, но внезапно чувствует, как его собственная тень тянется вверх, схватывая за ноги.   

— Что это?.. — Он дёргается, но прилипает к полу, будто его ступни утонули в жидком стекле.   

Юдзо склоняет голову, словно разглядывая недоделанный этюд.   
— Ещё не понимаешь? Ты — лишь часть картины. И не тебе решать, когда она будет закончена.   

Безумец рычит, напрягая мышцы, но преграды вокруг него исчезают так же внезапно, как появились. Он снова стоит на крыше, свободный… Или это только иллюзия?   

Юдзо улыбается — мягко, лениво, как художник, любующийся своим шедевром.   
— Вопрос теперь в другом: ты сможешь отличить моё искусство от реальности?

Безумец резко встряхивает головой, пытаясь прогнать ощущение наваждения. Воздух кажется тяжёлым, пространство — зыбким. Грудь сжимает странное беспокойство, но он не позволяет себе дрогнуть.   
— Хватит этих фокусов… — Хриплый голос почти срывается на шёпот. 

Пальцы складывают печати с отработанной скоростью. Влажность в воздухе скапливается у его ног, сгущается, подчиняясь чакре. — Стихия воды: Дождь из игл!

Из тонкого слоя воды, собравшейся на крыше после вчерашнего дождя, рождается десяток тонких игл. Они взмывают в воздух, сверкают в лунном свете, устремляясь прямо к парню, который до сих пор стоит на краю крыши, чуть склонив голову, будто прислушиваясь к чему-то неведомому. 

Но вместо того чтобы увернуться или защищаться, тот лишь вздыхает, поднимая руку с ленивым жестом.   

— Вода? Как скучно. Лишённая формы, без души… Но если приложить каплю воображения…   

Пространство снова дрожит. Иглы, летящие к нему, вдруг замирают в воздухе, искривляются, закручиваются в завихрения, будто попав в невидимые нити. На миг они принимают форму лёгких лепестков, осыпающихся прямо перед их создателем.   

Безумец делает шаг назад. Лицо искажает злоба.   
— Проклятый Архитектор Иллюзий - Юдзо Кадзума…

Рывок вперёд, новый кунай в руке. Остриё сверкает, рассекая тёмный воздух. Парень на крыше не двигается. И снова — подмена реальности.

В мгновение ока пространство вокруг становится вязким, мутным. Крыша пропадает под ногами, линии горизонта стираются. Вода, которую он собрал для атаки, превращается в чёрнильные разводы, растекается по невидимому холсту. И посреди этой картины — одинокая фигура, грациозная, словно застывшая в вечном танце.   

— Что ж… — Голос звучит ближе, чем должен. — Позволь и мне поиграть с твоей стихией. 

В следующее мгновение вода вокруг взмывает вверх. Тонкие ленты, напоминающие изящные кисти, расписывают пространство, создавая десятки фигур. Тени из воды — высокие, угловатые, с вытянутыми лицами, чёрными провалами вместо глаз. Они шагают, двигаются, окружают его.   

— Гениальность… — Голос тянется мягко, с ноткой довольства. — Даже твои слабые техники можно сделать прекрасными, если правильно их оформить.   

Безумец резко складывает печати, пробует рассеять иллюзию. Но пальцы путаются, движения замедляются. Внутри всё сжимается. Он больше не чувствует, где граница между настоящим и ложным.

Тень дрожит, теряя очертания, словно нарисованная неумелой рукой. Безумец тяжело дышит, кунаи больше не лежат в руке так уверенно, а пальцы, скользящие по холодному металлу, кажутся чужими.
— Этого не может быть!

Но реальность не спешит подчиняться его отчаянной логике. На ладони парня, всё так же безмятежно стоящего на краю крыши, появляется кунай — тонкий, изящный, словно выкованный не из металла, а из чистого света.   

— Искусство — это миг… — Голос льётся плавно, завораживает, словно тихая музыка. — И этот миг принадлежит мне.   

Бросок.   

Кунай мчится сквозь темноту, и безумец рефлекторно перехватывает его. Пальцы сжимают рукоять, ладонь на долю секунды ощущает привычную тяжесть оружия. Но в следующий миг металл превращаясь в лепестки алых роз, что тут же рассыпаются прямо перед глазами, дрожат в воздухе, уносимые слабым ночным ветром. А затем приходит боль.   

Безумец моргает, но взгляд не фокусируется. В груди зияет дыра — слишком ровная, слишком совершенная, чтобы быть делом простой атаки. Колени подкашиваются. Мир вокруг теряет чёткость, становится всего лишь ещё одним мазком на чужом холсте. Последнее, что он слышит, прежде чем упасть, — восторженный шёпот парня: — Какой идеальный штрих…