レストラン・オブスキュラ (Resutoran Obuskura)
「死の味は終わりではなく、始まりだ。呑みこみ、そして自分を取り戻す。それが、ただの影で終わらない唯一の方法。」
"Vkus smerti ne konets, a nachalo. Progloti, i obretёsh’ sebya. Eto edinstvennyy sposob ne okonchit’sya tennoyu."
«Вкус смерти — не конец, а начало. Проглоти, и обретёшь себя. Это единственный способ не остаться тенью.»
— Кунио Терамия, японский поэт и писатель, автор произведений в жанре ужасов и фэнтези, исследующий грани человеческой души и сверхъестественные проявления смерти. Его работы часто затрагивают темы упадка, разложения и трансформации человеческой природы.
Человечность в них угасает?
Ресторан Обскура
Древняя пещера, где время утратило свою власть, а стены, покрытые липкой плесенью и изношенными японскими узорами, таят в себе больше, чем можно увидеть. Здесь, под холодным дождём, влажный воздух наполнен запахом земли и гниения, а зловещая тишина и эхо заставляют сердце сжиматься. Всё вокруг кажется влажным, живым, но под этим покровом скрывается нечто чуждое.
Я помню, как мы с Риккой здесь сидели, смеясь и наслаждаясь простыми радостями. Тогда я была девочкой с большими, искренними глазами, белой кожей и голубым купальником, отражавшими невинность моего мира. Лапша, горячая и ароматная, согревала нас, обещая утешение. Но сейчас всё изменилось.
1. Съесть всё до последней капли, не допуская перерыва.
2. Не показывать слабость – ни слова, ни жеста сожаления.
3. Если останется хоть крупица «Куроюмен», испытание считается проваленным, и мы утратим остатки человечности навсегда.
Передо мной миска, наполненная Куроюмен — когда-то простая лапша, ныне превратившаяся в извивающееся, отвратительное существо, как черви в грязи. Каждый её глоток становится мучительной борьбой: теплый бульон, который обещал нежность, теперь стекает по моему языку, оставляя вкус гнили и боли. Мои руки, казалось, перестали принадлежать мне, они двигаются сами по себе, и я чувствую, как каждое движение приносит невыносимую боль, словно части меня отрываются и растворяются.
Внутри меня раздаётся холодный шёпот:
"Ты должна съесть это, чтобы спасти Тенгуру… чтобы сохранить хоть крупицу человечности."
Эти слова звучат как проклятие. Я помню, как когда-то мы смеялись, ели рамен, наслаждались каждым моментом. Тогда атмосфера была полной света и нежности: я была беззаботной, мои большие глаза сияли, а голубой купальник подчёркивал чистоту. Но теперь, стоя перед этой миской, я чувствую, как невинность растворяется вместе с каждым глотком Куроюмен, превращаясь в шрам, который не заживает.
Рикка, моя подруга, всегда была светлой, её лицо сияло жизнью. Сегодня её глаза тускнеют, губы дрожат, а когда она берёт ложку, бульон отказывается скользить по языку, извиваясь, как разлагающиеся внутренности. Я вижу, как её руки начинают трястись, как будто сама еда разрывает их, оставляя на коже зияющие шрамы, как следы вечной боли. Её слёзы, густые и чёрные, капают на тарелку, смешиваясь с едой, и я понимаю: Рикка уже не та, кем была.
Из-за угла появляется существо — нечто, что мы никогда не ожидали увидеть. Его щупальца, скользкие и извивающиеся, как черви, ползут по холодному полу, оставляя за собой липкие следы, а из его пасти, словно бездонной пропасти, стекает густой дым, пропитанный запахом гниющей плоти и смерти. Его голос раздаётся, как хруст сломанных костей, и каждое его слово проникновенно, словно отзвук древнего проклятия:
— Хрр... кхх... — Съешь, — хлюп-скрежет... — иначе останешься тенью!
Звук его слов, смешанный с шорохом, напоминающим поезд, пробегающий по телам мёртвых, сотрясает зал, и я ощущаю, как холод и отвращение охватывают меня, как будто сама еда стремится поглотить мои последние остатки человечности.
Каждый новый глоток Куроюмен — это насилие над мной. Лапша извивается, как змея, медленно разрушается, а бульон, некогда обволакивающий, теперь оставляет в горле вкус разлагающегося трупа, пронизывающий всё мое существо. Я чувствую, как мои руки дрожат, как кожа начинает трещать, и каждое движение кажется мучительным. Воспоминания о тех днях, когда мы с Риккой смеялись за этим столом, кажутся далекими и несуществующими, как обрывки света, угасающие в бесконечной тьме.
Но в этом аду есть и последняя подсказка. Среди боли я слышу тихий, почти забытый шёпот, словно отголосок невинности, который я когда-то слышала от Тенгуру, когда мы были детьми:
— "Вкус смерти — не конец, а начало. Проглоти, и обретёшь себя. Иначе останешься тенью."
Эти слова — единственный ключ, который может дать нам шанс пройти испытание. Но с каждым глотком я понимаю: мы уже утратили свою сущность. Я чувствую, как внутри меня просыпается нечто чуждое, управляющее каждым моим движением, превращая нас в нечто, чего мы никогда не хотели стать.
Наши тела ломаются, превращаясь в арену боли и разрушения. Рикка падает на стол, и её слёзы, смешиваясь с едой, превращаются в липкий поток, который кажется вечным шрамом. Я сама больше не чувствую себя Ю — мой облик и сознание растворяются, а моя душа уходит вместе с каждым глотком этой мерзости.
Мы, в "Ресторане Обскура", больше не те, кем были. Мы поглощены этой тьмой, и нет пути назад. Здесь каждое испытание — это не только физическая боль, но и разрушение самой души, превращение нас в отголоски, в тени того, что когда-то называлось жизнью.
Когда последняя капля Куроюмен коснулась моего языка, я почувствовала, как всё внутри меня словно рассыпается. Каждая клетка, каждый нерв, казалось, отдавали свою боль. Моё тело трещало, как хрупкая керамика, разрушающееся под давлением неизбежного конца. Рикка уже давно опустилась на стол, её руки судорожно сжимались, а слёзы, смешиваясь с едой, стекали по её иссохшей коже. В этот момент я осознала: что-то ломается в каждом из нас — не только плоть, но и душа, когда-то пылающая жизнью.
В зале, который когда-то был полон света и невинности, теперь царила зловещая тьма. Моё сознание блуждало, а боль обвивала меня, как живое существо, всё более сдавливая, пока я не поняла: испытание достигло своей кульминации. На полу появилась кровать — не просто кровать, а алтарь, выточенный из омертвевшего дерева, обвившегося мрачными узорами, покрытыми плесенью. Она поглощала в себя всю эту тьму и боль, отражая в себе наше разрушение.
Я подошла к ней. Холод её поверхности пронизывал меня, как лезвие. Каждая трещина на этом проклятом ложе была меткой испытания, что мы прошли. Опустившись на неё, я почувствовала, как боль уходит, уступая место странному ощущению, будто я становлюсь частью этого разрушенного места. Рикка, лежащая рядом, уже не могла различить, где заканчивается её прежнее "я", а где начинается этот новый кошмар.
В этот момент в голове, как отголоски давнего сна, зазвучал едва слышный голос. Он был знаком, словно воспоминания о детстве. Это был тот самый шёпот, что я слышала, когда Тенгуру говорила загадочные слова:
— "Вкус смерти — не конец, а начало. Проглоти, и обретёшь себя..."
Эта фраза, теперь обретающая новую силу, как тень утраченной невинности, стала последним ключом. И вот я поняла: мы не можем вернуть ту человечность, что была, но, может быть, в этой утрате скрывается шанс двигаться дальше. Наши тела, искалеченные и изуродованные, уже не могут быть восстановлены. Каждая капля крови, смешанная с едой, словно приговор, оставила нас без того, что когда-то было живым.
С тяжёлым сердцем, подавленным ужасом, я произнесла:
— Мы уже не люди. Но может быть, в этой тьме есть новый путь.
Мои слова едва ли не растворялись в холодном воздухе, как последний вздох. И вдруг я почувствовала, как кровать, этот алтарь гибели, начала пульсировать, отвечая на мои слова. От неё исходили звуки — хруст старых костей и шёпот разлагающейся плоти, словно сама ткань времени начинала говорить, предлагая нам выбор: остаться в вечном мучении или принять этот новый, безжалостный облик.
Я посмотрела на Рикку, и в её глазах мелькнуло нечто: похожее на надежду, но переплетённое с глубоким отчаянием. Мы знали: испытание завершилось. Но оставалась только пустота, заполнившая наши тела и души, оставляя шрамы, которые никогда не заживут. Эта пустота таила в себе нечто — интригу, которую нам ещё предстоит разгадать. Испытание сна. Только пройдя его, мы сможем понять, что с нами стало, и, может быть, обрести искру новой жизни в этом проклятом месте.
Так завершился последний глоток Куроюмена. Так завершилась наша потеря. И теперь, лежа на этом проклятом ложе, я ощущаю, как каждая клеточка кричит от боли, но вместе с этим просыпается новая, странная сила. Осталась только одна мысль, эхом отдающаяся в темноте:
— Может, сон нас вернёт... или окончательно поглотит?
Сноски:
Куроюмен (黒おい麺) – Куроюмен, буквально "черная лапша", является элементом мифической пищи, символизирующей деградацию и преображение человеческой природы, в данном контексте приобретая жуткую форму, превращаясь в нечто живое и отвратительное. В мифологии оно может олицетворять разрушение и перевоплощение сущности человека в нечто иное.
Тенгуру (天具) – Мифический персонаж, который олицетворяет силу и интуицию, когда-то была связана с легкостью и ясностью, но теперь символизирует потерю невинности и силы, превращаясь в нечто тёмное и разрушительное.