封魔の都市 (Fūma no toshi) - Город, запечатанный магией.

Что они скрывают?

Мир вокруг меня был не просто пуст, он был поглощённым, в нём не было ни жизни, ни смерти, только нескончаемое разложение. Здесь, в руинах Кталорума, всё растворялось в тени, и я почувствовала, как сама становлюсь частью этой пустоты. Это было как поглощение — не физическое, а метафизическое. Влага, собирающаяся на чёрных камнях, была как слизь, чуждая и мёртвая. Запах гнили был в воздухе, но это не было обычным запахом разложения. Это было дыхание самого мира, который стремился поглотить всё — и меня в том числе.

Я не понимала, что происходит. Моё тело стало чем-то иным — оно потеряло свою форму, распалось и слилось с этим кошмаром. Кожа трескалась, и из этих трещин текла не кровь, а чёрная вязкая жидкость, напоминающая нечто чуждое, не человеческое. Это была не боль, а ощущение исчезновения, как если бы всё, что я когда-то была, медленно и неотвратимо уходило. Я ощущала, как мои кости сжимаются и превращаются в часть этого мира. Я стала частью этой тени, частью разрушения.

Кталорум не был просто миром. Он был живым, и он поглощал всё. Я чувствовала его, как неведомое существо, проникающее в каждую клетку моего существа. Это не было обычным ощущением. Это был ужас, проникающий в разум, заставляющий забывать, кто ты и зачем ты здесь. Это было то, что стирало память и превращало людей в ничто. Я не знала, где я, и что со мной происходило. Моя сущность растворялась в этом мире, и я не могла остановить этот процесс.

Лунная рыба была частью этого кошмара, проклятием Кталорума. Её глаза горели ярко, как маяки в темноте, и они не просто смотрели на меня, они проникали в мою душу, вытягивая всё, что во мне осталось человеческим. Я чувствовала, как её взгляд проникает в меня, разлагает меня изнутри. Я не могла уйти от этого, не могла остановиться. Это было как проклятие, и я стала его частью.

Моё тело продолжало меняться. Кожа, превращавшаяся в камень, раскалывалась, и чёрная кровь вытекала, как смола, поглощая всё на своём пути. Это не было просто разрушением — это было исчезновение. Каждая капля крови была знаком того, что я уже не существую. Я не была живой, не была мёртвой. Я была частью этой разрушенной реальности, и не могла найти пути назад.

Но в этом кошмаре был звук. Лунная рыба пела свою песню. Этот звук проникает в меня, не как музыка, а как реальность, меняющая всё. Она тянет меня в бездну, к самому краю бытия. И с каждым её аккордом я вижу, как исчезают миры, как поглощаются цивилизации, как исчезает всё живое. Я становлюсь частью этого цикла, и не могу вырваться. Этот мир поглощает всё, и я не исключение.

В этом месте нет спасения. Я знаю, что уже не человек. Но это не имеет значения. Я исчезаю, становясь частью этого разрушенного мира. В пустоте, которая поглощает всё, остаётся только одно — пустота. И я, как и все, кто здесь, потеряна. Мы все потеряли себя, стали частью этого безумного мира, который не даёт нам ни смерти, ни жизни.

И в этом кошмаре, где нет выхода, где нет надежды, мы — оставшиеся. Мы держимся друг за друга, потому что это последнее, что у нас осталось. Мы — отголоски того, что когда-то было живым, что когда-то было человеческим. Но и это исчезает, растворяется, и мы становимся частью Кталорума. Мы не можем вернуться, мы не можем уйти. Мы стали его частью. И в этом, возможно, и заключается наша вечность — вечность разрушения и исчезновения.

Иньсю

Тёмное место, в котором мы заблудились, было живым. Оно дышало гнилью. Влажный, кислый запах не просто разлагал плоть — он растворял нас изнутри. Мы вдыхали его, и с каждым вдохом что-то выедало нас, оставляя пустоту и жажду. Но жажду чего?

Мы не могли вспомнить.

Нас было трое. Ракка, Тенгуру и я. Эти имена ещё цеплялись за язык, но теряли смысл. Мы помнили, каково это — быть людьми, но не знали, что это значит.

Голод набухал внутри нас, как тягучая, липкая река, заполняя пустоты, оставленные забытыми воспоминаниями. Это не был обычный голод. Он жил в костях, в нервах, в крови, охватывал разум, пропитывая каждый уголок. Мы жаждали... чего? Мы не могли понять.

И только Иньсю удерживала нас на краю пропасти.

Кукла. Маленькая, с выцветшими стеклянными глазами, в которых ещё отражался мир, который давно исчез. Когда-то её держали детские руки, прижимали к груди. Она слышала смех.

Теперь её лицо стянулось и иссохло, ткань потрескалась, изгибая края губ в беззвучный, бесконечный крик. Но мы помнили её.

Ракка — помнила руку матери, что гладила её волосы под весенним дождём. Тенгуру — помнила брата, кружившего её в танце, смеясь, как будто они бессмертны. А я… Я помнила тепло чужих пальцев, что держали мою ладонь.

Но мы забывали.

Воспоминания разлагались. Голоса превращались в шум, становясь размытыми и неясными. Лица расплывались, как пятна гнили, но Иньсю всё ещё была там, с её стеклянными глазами, полными туманной привязанности, как последние остатки прошлого.

И тогда Ракка посмотрела на меня.

Её глаза уже не были человеческими.

— Ты не можешь её забрать, — её голос был пустым, но наполненным отчаянной жаждой.

Голос Тенгуру дрогнул, но не от сомнения, а от неизбежности.

— Она принадлежит мне, — её слова скрежетали, как зубы на стекле.

Слишком поздно.

Мы разорвались.

Голод взорвался в нас.

Пальцы вытянулись в когти. Кости хрустнули, ломаясь, выламываясь из-под кожи. Лица стянулись, превращая нас в чудовищ с острыми, влажными челюстями, которые не умели чувствовать страх.

Мы не были людьми.

Мы жаждали.

И мы рвали друг друга на части.

Когти Ракки разорвали мою грудь, но я вгрызлась в её плечо, вонзая зубы глубже, теряя контроль. Тенгуру прижала меня к земле, её рука стиснула моё лицо, оставляя за собой кровь и плоть, но Ракка не дала ей закончить. В воздухе осталась струя чёрной крови, и я ощутила, как земля под нами стала мокрой от разрушений.

Мы ломали друг друга, ломались сами.

Но Иньсю была между нами. Она лежала там, невидимо, словно не существующая, но существующая одновременно.

Мы не смели её коснуться.

Она была связующим звеном. Тот, кто касался её, мог бы исчезнуть.

И внезапно что-то прорезало хаос.

Остаток памяти.

Ракка помнила. Тенгуру помнила. Я помнила.

Иньсю связывала нас.

Мы замерли, оскаленные, обезображенные, изломанные, стоя друг перед другом в разорванных телах, словно оглушённые одним единственным осознанием.

Если она исчезнет — исчезнем и мы.

— Мы живём ради неё, — выдохнула Ракка, её голос был не столько утверждением, сколько криком.

Голоса вернулись.

Мы больше не могли стать прежними. Но и потерять её не могли.

Я смотрела на Иньсю, на её страшное, выцветшее лицо, и вдруг осознала:

Она — наша последняя связь с реальностью.

Тьма сомкнулась над нами, как дыхание какого-то монстра.

Но пока существовала Иньсю — существовали и мы.

Сохранят ли они человечность?