ГЛАВА 18
Четыре года провела Кэнайна в школе-интернате для индейских детей в фактории Мус, рядом с индейским поселком в южной части залива Джемса, в нескольких милях от Мусони - конечной станции железной дороги Школа принимала детей из поселков племени кри, разбросанных по всему побережью залива Джемса, протянувшемуся на четыреста миль, но число учащихся было невелико, так как индейцы предпочитали держать детей при себе. За эти четыре года Кэнайна ежегодно проводила с родителями в поселке Кэйп-Кри всего несколько летних недель. Ни разу она не задержалась там, чтобы привыкнуть к отцу и матери или к жизни индейского населения вообще. У нее не было никакой другой связи с родителями, так как они не умели писать писем, Джоан Рамзей стала для Кэнайны как бы приемной матерью. Белая женщина живо интересовалась школьными успехами Кэнайны и регулярно писала ей. На исходе четвертого года Кэнайна отлично сдала вступительные экзамены в школу второй ступени. Но отличные оценки достались ей легко, без особых усилий. Наступил день, когда Кэнайне исполнилось четырнадцать, и она снова летела в Кэйп-Кри. В ее стройном теле еще сохранялась угловатость подростка, но лицо приобрело уже прелесть и ту нежную гармоничность черт, которые остаются почти неизменными и в зрелые годы. Она смотрела из окна на клочья гонимых ветром облаков, которые, как заряд дроби, проносились мимо крыльев маленького самолета лесного ведомства; словно отражая ее настроение, клубы облаков были серые и мрачные, потому что возвращение домой не сулило Кэнайне счастья. Все, что могла дать ей школа, она уже усвоила я пошла в этом дальше большинства детей мускек-оваков; из них лишь немногие посещали школу, а из тех, кто посещал, очень и очень немногие доходили до старших классов. Кэнайна окончила школу, потому что Джоан Рамзей всегда энергично вмешивалась, когда родители заговаривали о том, чтобы забрать ее домой. Но теперь этому пришел конец. Ближайшие школы со старшими классами находились в городах, расположенных далеко на юге, и никто из индейских детей никогда не посещал такой школы, потому что оплата дороги и содержания в пансионе намного превышала то, что зверолов-индеец мог заработать за целый год. Школа лишь разожгла у Кэнайны жажду познания, и она уповала на чудо, которое дало бы ей возможность еще несколько лет походить в школу, как белые дети. Но в свои четырнадцать лет она достаточно часто сталкивалась с суровой и тяжкой действительностью и отнюдь не была склонна к самообману, твердо зная, что у нее нет ни единого шанса попасть в старшие классы. В своем последнем письме миссис Рамзей сообщала, что кое-где на побережье, в речных устьях, огромными косяками идут осетры и скупщики, прибывшие на самолетах, дают за них хорошую цену. В письме говорилось, что многие индейские семьи отправились на ловлю рыбы к устьям рек и что родители Кэнайны тоже переселились туда. Когда машина пошла на посадку над Киставани, Кэнайна подумала, не вернулись ли уже ее родители. Самолет приближался к берегу, Кэнайна глядела в окно, но не обнаружила их в толпе, зато у самой воды ее ждала миссис Рамзей. Поплавки самолета заскрежетали по песку, и Кэнайна спрыгнула на землю. Миссис Рамзей подбежала к ней и поцеловала в щеку. — Ну и вытянулась же ты, Кэнайна, — воскликнула она. Она схватила Кэнайну за руку, и они поднялись на берег. - Ход осетров продолжается, — сказала она. — Твои родители пока не вернулись. Придется тебе пожить у нас. Так что Кэнайна поселилась в большом белом доме, где наверху ей отвели комнату в полное ее распоряжение. Каждые несколько дней в рыбачий поселок на побережье отправлялся самолет или катер, но Джоан Рамзей ни разу не предложила Кэнайне переехать к родителям. Кэнайна тоже ничего не говорила об этом. Она не видела родителей около десяти месяцев, но сейчас не испытывала почти никакого желания увидеть их снова, потому что тогда ей пришлось бы покинуть большой дом, где она так счастливо жила у Рамзеев. Четыре года, проведенных в интернате, еще больше углубили культурную и интеллектуальную пропасть, отделявшую Кэнайну от родителей. Теперь вся ее жизнь была устремлена к тому миру, которого ее родители никогда не видали и о котором понятия не имели. Ей нравилось жить и работать у Рамзеев. Миссис Рамзей научила ее кроить и шить на швейной машине, и Кэнайна сшила себе очаровательное желтое платьице из материи, которую подарила ей миссис Рамзей. Иногда она немного помогала в лавке Компании Гудзонова залива, что доставляло ей особенное удовольствие. Примерно раз в неделю Берт Рамзей получал тюк газет, и всякий раз, когда приходила почта, они с Кэнайной садились рядышком и долго решали кроссворды. Через несколько недель, на исходе июля, она уже относилась к Рамзеям почти как к настоящим своим родителям. Ей не хотелось возвращаться в грязный и тесный вигвам, где приходилось сидеть за едой на полу, скрестив ноги, спать одетой на подстилке из еловых веток, так как она не хотела раздеваться в присутствии отца. Однажды, уже под вечер, в индейском поселке поднялся страшный шум — это возвращались рыбаки. Кэнайна и миссис Рамзей отправились на берег, где собралась целая толпа. Вверх по течению поднимались шесть каноэ. — Ну, видишь отца с матерью? — спросила Джоан Рамзей. Кэнайна, отличавшаяся острым зрением, свойственным ее расе, ответила: — Да, во втором каноэ. Когда каноэ подошли поближе, мать энергично замахала Кэнайне рукой, потом начала грести быстрее. Каноэ уткнулось в берег, Дэзи проворно выпрыгнула и со всех ног побежала к Кэнайне, ее большое, круглое тело упруго подпрыгивало, словно резиновый мяч. - Кэнайна, Кэнайна, я так соскучилась, так ждала,когда увижусь с тобой! — воскликнула она на кри, нагнулась и обняла Кэнайну. Мать долго держала ее, прижимая к груди, и Кэнайна чувствовала, как дрожат у нее руки. Из-за плеча матери она увидела отца, он коротко кивнул в знак приветствия и, не обращая больше на нее внимания, принялся разгружать лодку. Мать выпустила ее из объятий, и Кэнайна обернулась, ища глазами миссис Рамзей. Но белая женщина уже ушла, она была уже далеко и быстрым шагом направлялась к дому Компании Гудзонова залива. Кэнайна сделала шаг, собираясь последовать за ней, потом остановилась — внезапно она поняла, что больше не может оставаться в большом белом доме Рамзеев. Она медленно обернулась к родителям. Разгрузив каноэ, Биверскины начали вытаскивать на берег скатки брезента, свернутые одеяла, пухлые, битком набитые мешки и относить их к месту прежнего своего жилья. Там по-прежнему торчали стены, над которыми возвышался голый остов кровли, внутри, открытые всем ветрам, стояли на своих обычных местах сделанная из канистры печка, кровать и старый знакомый — голубой шкаф. Стоило лишь опять натянуть на шесты мешковину, и их вигвам в поселке Кэйп-Кри снова будет пригоден для жилья. — Я жила у Рамзеев, — запинаясь, сказала Кэнайна матери на языке кри, пока Джо Биверскин натягивал полотнище крыши. — Мои вещи остались там. Дэзи Биверскин резко обернулась. — Почему ты пошла к ним? — спросила она, испытующе глядя на Кэнайну. — Нужно было поселиться в индейской семье. — Миссис Рамзей пригласила меня, — ответила Кэнайна, — и я осталась у них, потому что мне там нравится. — Они не хотели, чтобы ты жила у них, — сказала мать. — Белые люди никогда не хотят, чтобы с ними жили дети мускек-оваков. Они взяли тебя только потому, что они не знают, что мускек-оваки всегда могут позаботиться о своих сородичах. — Нет, они хотели, чтобы я жила у них. Я помогала миссис Рамзей по хозяйству и в лавке работала. Они хотят, чтобы я осталась у них, и я тоже хочу. — Рамзей — добрые люди, — уклончиво добавила Дэзи Биверскин. Когда отец укрепил полотнище, они вошли внутрь. Кэнайна так и не поняла, чего ожидает мать: что она переселится к ним или же останется у Рамзеев. Во всяком случае, мать не послала ее за вещами; это ободрило Кэнайну. Дэзи Биверскин развела в печке огонь и поставила котелок на плиту. Потом вышла из хибарки. Кэнайна подождала, не зная, как быть. Пламя сникло, и она подбросила в топку дров. Вода в котелке закипела, запахло вареной рыбой: Кэнайна ненавидела этот запах. Наверное, мать забежала к кому-то. Кэнайна встала, собираясь пойти поискать ее, когда, откинув полог, с огромной охапкой пихтовых веток вошла Дэзи Биверскин. Раскачиваясь из стороны в сторону, она отнесла их к устроенному на полу прямоугольному помосту из жердей и принялась старательно сооружать для Кэнайны постель. На ужин была только рыба и чай — Дэзи не успела испечь лепешку. Вошел Джо Биверскин, и все трое молча начали есть, только слышалось причмокивание, когда родители обсасывали пальцы, слизывая рыбный отвар. Закончив еду, мать побросала в котел остатки рыбы и поднялась. — Идем, — сказала она Кэнайне. — Заберем твои вещи. Они шли индейским поселком, Дэзи Биверскин впереди, Кэнайна молча на несколько шагов сзади. Был теплый летний вечер, но мать по своему обыкновению вышла в больших резиновых сапогах и сером балахоне, голова ее была туго повязана черной шалью. Перед сном она снимает лишь сапоги и шаль; а когда настанет зима и температура много недель подряд будет держаться ниже нуля, то будет ходить все в той же одежде, прибавив к ней варежки. Кэнайне приходилось видеть в больнице женщин мускек-овак — толстое белье так сильно пристало у них к телу, что для того, чтоб помыть их, сестры, которым помогала Кэнайна, отдирали его клочьями. Должно быть, мать была такая же, как они; Кэнайна не могла припомнить, чтобы она когда-нибудь раздевалась. Сидевшие на цепи собаки рычали на них, стоило подойти слишком близко, - летом собак держат впроголодь, и они становятся еще свирепее из-за того, что ошейником до крови натирают шею. Что касается ухода за собаками, то тут философия у индейцев простая. Корми их хорошо зимой, когда надо тянуть нарты, а летом — пустой перевод мяса. Им надо давать лишь столько, чтобы они не околели с голоду. Утрамбованная земля вокруг столбов, к которым были привязаны собаки, отличалась поразительной чистотой. Пес, весь недельный рацион которого составляют две или три рыбы, гадит мало. Над головой, жужжа, кружили рои раскормленных навозных мух. Несколько раз им пришлось перешагивать через зеленоватые слизистые ручейки, которые, наподобие открытых канализационных канав, лениво струились из елового леска позади поселка, превратившегося в огромную общественную уборную под открытым небом. С этих пор, подумала Кэнайна, тут и будет мой дом. Они подошли к белому забору, и Кэнайна отворила калитку. Мать внезапно застыла и широко раскрытыми от испуга глазами уставилась на дом Рамзеев. Кэнайна ждала. Губы матери запрыгали, она не трогалась с места. — Иди, — сказала она, — скажи, что я благодарю их. Кэнайна одна побежала по дощатому настилу и легонько постучала в дверь. В прихожей появилась миссис Рамзей. — Я за вещами, — сказала Кэнайна. Джоан Рамзей увидела у калитки Дэзи Биверскин. — Мама боится войти, — объяснила Кэнайна. — Она просила поблагодарить за то, что вы взяли меня к себе. — Нет, нет, пусть непременно войдет, — сказала Джоан Рамзей. — Будем пить чай. Она вышла вместе с Кэнайной на веранду и знаком пригласила Дэзи войти. Круглое морщинистое лицо Дэзи Биверскин просияло в улыбке, но индианка не двинулась с места. — Поговори с ней, Кэнайна, скажи, что я прошу ее войти. Кэнайна передала ее приглашение на языке кри, и Дэзи Биверскин медленно пошла по дорожке к дому. Когда она подошла к веранде, Джоан Рамзей взяла ее за руку и повела в гостиную. Дэзи Биверскин бывала в церкви и в лавке, но никогда еще не была она в доме белых, и глаза ее испуганно блуждали, как у только что пойманного зверя. Она неловко присела на краешек дивана. — Я поставлю чай, — сказала Джоан Рамзей и вышла на кухню. Потом она крикнула: — Кэнайна, Джон сегодня как раз в лавке, пойди, пожалуйста, и скажи ему, чтобы он пришел как можно скорее. Кэнайна вышла в прихожую. — Я перевожу лучше Джона, — сказала она. — Я знаю, — согласилась Джоан Рамзей. — Но сегодня, я думаю, пускай попереводит Джон. Кэнайна возвратилась с рослым крючконосым индейцем-толмачом. На столике перед диваном стояли чайник, печенье, сахар, сливки и четыре чашки. Кэнайна мгновенно заметила, что их четыре. Стало быть, на этот раз ей не велят уйти. — Разливай, Кэнайна, — сказала Джоан Рамзей. — Сначала налей матери. Кэнайна сидела на диване и разливала чай. Она видела, что мать успокоилась и расположилась поудобнее. Дэзи Биверскин наблюдала за тем, как Кэнайна обращается с хрупким фарфором, и глаза ее сияли от гордости, индианка всю жизнь пила только из жестяной кружки, и Кэнайна знала, что для матери все это само по себе великое и небывалое событие, а тут еще всем заправляет ее собственная дочь. Кэнайна догадалась, что миссис Рамзей устроила это нарочно, чтобы показать Дэзи хотя бы краешек той жизни, которая теперь заявляла свои права на Кэнайну. Несколько минут миссис Рамзей и мать Кэнайны потолковали через Джока о лове осетра и перспективах предстоящей зимней охоты на бобров. Сначала индианка отвечала робко и односложно, но вскоре обрела уверенность и заговорила непринужденно и свободно. Затем Джоан Рамзей перевела разговор на Кэнайну. - Еще ни один школьник мускек-овак не учился так, как Кэнайна. Вы знали об этом? Джон повторил вопрос на диалекте кри. Мать Кэнайны не знала, но горделиво улыбнулась и кивнула. - Кэнайна сдавала такие же письменные экзамены, как все белые дети, но лишь немногие из них, только самые умные, получили такие высокие отметки, как у Кэнайны. Прежде чем перевести это на кри, Джону пришлось сперва объяснить Дэзи, что такое экзамены и отметки. Дэзи Биверскин улыбнулась и снова кивнула. — Кэнайна дольше ходила в школу, чем все другие дети мускек-оваков, но она еще многому могла бы научиться в больших школах в городах белых людей на юге. Ученье дается ей легко. Было бы ужасной ошибкой, если бы она сейчас прекратила занятия. На сей раз мать Кэнайны не кивнула утвердительно и не улыбнулась. Только стала испытующе вглядываться в лицо Джоан Рамзей. — Она должна поступить в старшие классы, в полную среднюю школу, как называют это белые, — продолжала Джоан Рамзей. — Для этого ей придется жить в городе на юге и ходить в школу вместе с белыми детьми. Это не бесплатная школа, как тот интернат, но мы с мистером Рамзеем будем вносить эту плату, а Кэнайна могла бы в возмещение каждое лето помогать мне по хозяйству. Она могла бы поселиться у моей сестры в Блэквуде и ходить там в школу. Кэнайна не верила своим ушам и напряженно смотрела на мать, когда Джок повторил все это на кри. Круглое морщинистое лицо матери омрачилось. — Это нехорошо, — коротко сказала она, — учиться на белую. Она должна теперь учиться на мускек-овак, должна научиться управлять каноэ, сушить бобровые шкуры, ловить кроликов, а то ни один мускек-овак не возьмет ее в жены. — Кэнайна может научиться этому в любое время, как только ей понадобится, — уверяла миссис Рамзей. — Но если идти в школу, это надо делать сейчас. Может, она станет медицинской сестрой или учительницей, и правительство будет платить ей за то, что она вернется в Кэйп-Кри лечить и учить свое племя. Что за беда, если она тогда не будет ничего смыслить в ловле кроликов? Она станет важным человеком в Кэйп-Кри. И Джо и Дэзи Биверскины тоже будут важными людьми, потому что они ее родители. После того как Джок перевел эти слова, мать Кэнайны долго, очень долго глядела в пол. Потом заговорила, не поднимая глаз. Голос ее звучал мягко, как шелестит ветер в верхушках елей, и речь ее текла свободно и мелодично, потому что язык кри, где много гласных и мало резких согласных звуков, очень музыкален. Время от времени она умолкала, чтобы Джок перевел ее слова. — Я так долго ждала своего часа, — неторопливо начала она, — ждала, когда стану матерью, но у меня отняли всех моих детей. Сперва кашель, который заставлял их харкать кровью в снег. Теперь вот — школа белых. Я думала, в этом году школе придет конец, и дочь вернется домой. Думала, наконец-то стану матерью - об этом так тосковало мое женское сердце. Я очень радовалась. Хотела научить ее дубить лосиные шкуры, шить мокасины, коптить рыбу, чтобы не портилась за зиму и не прогоркла... научить ее быть женщиной мускек-овак. Несколько секунд она молчала, а когда заговорила вновь, взгляд ее упирался прямо в лицо Джоан Рамзей, но лицо белой женщины ничего не выражало, потому что она не знала еще, что говорит индианка. - Я знаю, что для ребенка хорошо ходить в школу, — продолжала мать Кэнайны. — Так вот, я отпускаю ее — пусть работает здесь у вас. Можете послать ее в свою школу. Теперь вы станете матерью Кэнайны Биверскин. Для Кэнайны так лучше, но для старой женщины, которая родила ее и вскормила, это хуже самых лютых морозов. Мне и так никогда не дано было подолгу оставаться ей матерью. Несмотря на полноту, Дэзи Биверскин проворно поднялась из-за стола. В глазах ее стояли слезы. Джок еще переводил ее слова миссис Рамзей, когда индианка, тяжело ступая, вышла за дверь к калитке. Кэнайна ринулась было за матерью, но у нее перехватило горло, и она не смогла ничего крикнуть ей на прощанье. Индианка быстро шагала вниз по откосу к вигвамам мускек-оваков. Она ни разу не обернулась.