С Рождеством!
В маленьком окошке лазарета видны последние отблески заходящего солнца, окрашивающие стены в красноватые тона. На улице кружатся редкие снежинки, напоминая о приближающемся Рождестве. Но в бостонской карантинной зоне мало кто думает о празднике. Здесь каждый день — борьба за выживание.
Кели сидит за столом, освещенным тусклой лампой, и разбирает бесконечные медицинские отчеты и списки. Лекарств катастрофически не хватает, как и медицинского персонала. Приходится работать сверхурочно, чтобы помочь всем нуждающимся. От усталости у нее слипаются глаза, но она продолжает методично разгребать бумажные завалы.
В углу комнаты, в специально выпрошенной кроватке мирно посапывает малышка Оливия. Теперь Кели заботится о ней как о родной дочери. Она старается как можно чаще брать девочку с собой, чтобы та всегда была под присмотром.
Кели провела полный осмотр Оливии, и результаты показали, что девочка была полностью здорова. Единственное, что вызывало беспокойство — отсутствие речи у трехлетнего ребенка. Для этого возраста такая задержка развития считалась странной.
Кели внимательно наблюдала за Оливией во время осмотра, пытаясь уловить хоть какие-то признаки попыток общения. Но девочка лишь смотрела на нее своими большими глазами, полными невысказанных эмоций. Она не произносила ни слова, даже не лепетала, как это обычно делают дети ее возраста.
Конечно, условия жизни в карантинной зоне были далеки от идеальных для полноценного развития ребенка. Стресс, отсутствие социальных контактов и потеря родителей могли оказать серьезное влияние на психику малышки. Но Кели не теряла надежды, что с помощью любви, заботы и терпения она сможет помочь Оливии преодолеть эту задержку.
За окном сгущаются ранние зимние сумерки. Где-то вдалеке слышны отзвуки патрульных машин и редкие автоматные очереди. Но здесь, в тесном кабинете, царит особая атмосфера покоя и безопасности. Кели откладывает бумаги, подходит к кроватке и нежно поправляет одеяльце на Оливии. Возможно, когда-нибудь девочка будет жить в лучшем мире, не зная страха и потерь. А пока можно хотя бы ненадолго забыть о царящем за стенами хаосе и представить, что это самое обычное Рождество в кругу семьи.
Кели потерла уставшие глаза, чувствуя, как напряжение дня постепенно отпускает ее. Внезапно в дверь раздался короткий стук, и в проеме показалась голова ее коллеги, Лары.
— Привет. С Рождеством тебя! — с улыбкой произнесла Лара, входя в кабинет. За ней последовали еще несколько коллег из медицинского персонала лазарета.
Кели удивленно посмотрела на них, не ожидая увидеть кого-то в столь позднее время.
— Спасибо, ребята! Я даже не думала, что кто-то вспомнит о Рождестве в нашей суматохе, — искренне поблагодарила она.
Коллеги тепло улыбались, протягивая Кели небольшие подарки и открытки с пожеланиями. В комнате воцарилась атмосфера дружеского общения и единения.
— Мы подумали, что тебе не помешает немного праздничного настроения, особенно сейчас, когда ты так много времени проводишь здесь, да еще и с малышкой, — сказал Коул, кивнув в сторону мирно спящей Оливии.
Кели почувствовала, как на глаза наворачиваются слезы. Она была тронута заботой коллег и их стремлением поддержать ее в эти непростые времена.
— Вы даже не представляете, как много это для меня значит, — прошептала она, обнимая каждого из присутствующих.
Среди пришедших коллег были люди разных возрастов и специальностей. Лара, ближайшая подруга и соратница Кели, работала медсестрой в лазарете. Ее теплая улыбка и искренний смех всегда поднимали настроение в самые трудные моменты. Рядом с ней стоял доктор Эндрю, седовласый мужчина с добрыми глазами, который был наставником для многих молодых врачей. Его мудрые советы и поддержка не раз помогали Кели справляться с трудностями.
Также пришли Мелисса, молодая и энергичная медсестра, всегда готовая прийти на помощь, и Коул, санитар, чье неиссякаемое чувство юмора помогало разрядить обстановку в самые напряженные моменты. Вместе они создавали удивительную атмосферу тепла и дружбы, столь необходимую в эти непростые времена.
Коллеги расположились вокруг стола, передавая друг другу угощения и делясь историями. Мелисса принесла домашнее печенье, которое она испекла по рецепту своей бабушки. Аромат ванили и корицы наполнил комнату, напоминая о счастливых временах.
Разговоры текли непринужденно, наполняя все вокруг смехом и воспоминаниями. Доктор Эндрю рассказывал о своем первом Рождестве в качестве молодого врача, когда ему пришлось дежурить в больнице всю ночь. Лара поделилась забавной историей о том, как однажды перепутала подарки и случайно подарила своему брату розовую пижаму.
Кели с удовольствием слушала их рассказы, чувствуя, как тепло и уют наполняют ее сердце. Она поделилась своими мыслями об Оливии, рассказав о маленьких успехах девочки и о своих надеждах на ее будущее. Коллеги слушали с искренним интересом и пониманием.
В какой-то момент Мелисса предложила спеть рождественские гимны, и вскоре комната наполнилась мелодичными голосами. Даже Оливия, казалось, прислушивалась к пению, ее глаза сияли в мягком свете ламп.
Время летело незаметно в этой теплой и дружеской атмосфере. Коллеги делились не только угощениями, но и своими мечтами, надеждами и планами на будущее. Они говорили о том, как важно держаться вместе и поддерживать друг друга в эти трудные времена, ведь только так можно преодолеть любые невзгоды.
Глядя на лица своих коллег, освещенных мягким светом и озаренных улыбками, Кели чувствовала, как ее сердце наполняется любовью и благодарностью. Она знала, что пока у нее есть эта удивительная семья, она сможет справиться с любыми трудностями. И в этот рождественский вечер, полный тепла, смеха и искренней дружбы, будущее казалось чуточку светлее.
***
Рождественское утро началось с легкого скрипа под ногами свежего снега и уютной атмосферы в доме, наполненного счастьем и ожиданием чудес. Отражение праздничных огней мелькало в глазах возбужденной Юкито, когда она старательно искала у ёлки тот самый, заветный подарок, о котором она мечтала и писала в письме Санте.
Мамы дома не было, наверное, вышла за дровами. Девочка нигде не могла найти хоть один намек на то, что ее желание все-таки сбудется. И вот мама входит в дом, стряхивая с шапки снежинки.
— Юки, тебе тут письмо пришло, — с улыбкой и теплом в глазах мама подает ей небольшой конверт, украшенный рождественскими мотивами. Девочка, с изумлением и любопытством, открывает его и находит внутри приглашение на вылазку вдвоем только в её и маминой компании. Её глаза расширились от восторга, ведь Санта сумел осуществить её тайное желание — пройтись по улицам заброшенного района и дойти до парка, объятого зимой.
— С Рождеством, моя маленькая звездочка.
Их путь пролегал по заснеженным пустынным улицам, где каждый закуток и здание хранит в себе истории прошлого. Дыхание зимнего воздуха наполнено тишиной и ожиданием приключений, а каждый шаг будет оставлять после себя след на белоснежном ковре, словно вверяя земле свои рождественские мечты и надежды.
На их пир мама запланировала и что-то вкусное. В термосе был горячий ароматный чай, чтобы согреться после прогулки, а в кармане пальто притаился пакет со вкусными домашними печеньками. Этот день будет особенным: наполненный радостью и приключениями, который они запомнят навсегда.
Вивиан вела ее в сторону парка. К счастью, эта территория была ею хорошо изучена и проверена заранее, но она все равно ни на секунду не теряла бдительность.
Счастье девочки было безграничным. И хотя на улице лежал снег, и по заброшенным зданиям ползли седые инеевые усики, ее сердце было светло, как самое волшебное рождественское утро.
Через несколько минут они уже стояли напротив высокого резного фонтана, на макушке лежала меховая шапка. Сугробы доставали чуть выше щиколотки. Снег лежит пушистым одеялом ни разу не тронутый, отчего затруднялась их прогулка. Но Юки все равно была бесконечно счастлива. Она с широкими глазами смотрела на все вокруг, стараясь запомнить и впитать в себя как можно больше.
Пока она рассматривала чьи-то следы на снегу, в бок прилетел неслабый снежок. Мама стояла в нескольких метрах, комкая в руках снег.
— Чего застыла? Не собираешься мне ответить? — с вызовом посмотрела в глаза дочери Вивиан.
— Ну, берегись, мама, — уворачиваясь от очередного снежка, она выбрала своим укрытием ближайшую одинокую лавочку.
С хохотом и веселыми возгласами они осыпали друг друга легкими, пушистыми снежками. Мама использовала умелые маневры, чтоб увернуться и засыпать дочь снежным шквалом, а дочка отвечала ловкими подкатами и точными попаданиями. Смех и восторг от каждого попадания сотрясали зимний воздух.
— Попала! — воскликнула Юки, когда снежок прилетел маме в плечо.
— Теперь ты меня разозлила, — крикнула в ответ Вивиан.
Итогом их веселого противостояния стал взаимный облив снегом и объятия, когда они, уставшие, но счастливые, пали в сугроб, смеясь и наслаждаясь прекрасным зимним днем. Это был незабываемый бой снежками, полный радости и теплых воспоминаний.
Еще с часик погуляв, они возвращались домой. Их шаги были тяжелы от усталости. Несмотря на зимнюю прохладу, они чувствовали, как тепло внутри одежды сочеталось с холодным воздухом снаружи, вызывая легкое потение. Их волосы немного спутались от ветра, а на шарфах и куртках оставались белые следы снега, который уже начал таять. Внешний вид выдавал интенсивность пройденного маршрута, одежда была не такой аккуратной, как перед выходом из дома, и на маминой перчатке забавно торчала сосулька.
Дорога их выматывала, каждый шаг казался все тяжелее, однако они действительно наслаждались вечерней атмосферой. Фонарики создавали мягкое золотистое свечение на белоснежном покрывале улиц, и казалось, что пространство вокруг наполняется теплым светом и тишиной. Было ощущение уединения и спокойствия, несмотря на прохладу и усталость, и они обе понимали, что это один из тех зимних вечеров, который будет оставаться в памяти как теплый и счастливый момент.
— Спасибо, мама, — взяв маму за свободную руку, благодарно сказала Юки.
- Тебе стоит поблагодарить Санту. Ох, тяжело ему было меня уговорить.
— Я благодарна. Спасибо, Санта, — девочка устремила свой взор в звездное небо.
Юки никогда не расскажет маме, что пару дней назад, когда искала в ее комнате карандаши, она случайно наткнулась на свое письмо к Санте. В тот момент она поняла всю правду о рождественском волшебстве — что на самом деле подарки под ёлку каждый год оставляла её любящая мама. Вместо разочарования, в её сердце ворвался порыв благодарности и любви к маме, которая столько лет поддерживала волшебство Рождества, создавая незабываемый праздник. Тихое осознание этого секрета стало особенным моментом взросления, и она решила не раскрывать маме своё открытие, чтоб не омрачать их совместные праздничные традиции и воспоминания.
***
На кухне царила суета и праздничные запахи. Джоан, в своем ярко-синем фартуке, активно перемешивала что-то в большой миске, когда Мэв вбежала на кухню, держа в руках свежие веточки розмарина.
— Вау, пахнет восхитительно, — восторженно произнесла Мэв, стараясь не помешать Джоан.
Свет солнца, проникая сквозь морозные окна, играл на стеклянных банках с домашними вареньями и маринадами, рассеивая теплый свет по кухне.
— Мэв, помнишь, как в прошлом году мы пересолили клюквенный соус? — с улыбкой спросила Джоан, мешая соус в кастрюле.
— Как бы могла забыть! Томас до сих пор шутит, что это был самый... запоминающийся соус в его жизни, — отозвалась Мэв, нарезая ароматный, только что испеченный хлеб.
— Надеюсь, на этот раз всё будет идеально. Винц сказал, что они будут к шести, — Джоан, с легким озабоченным тоном, проверила часы, висящие на кухонной стене. Помимо суеты приготовлений, время играло ключевую роль в их вечерних планах.
Мэв, не отрываясь от дела, отозвалась:
— Прекрасно.
— Адам, ты куда собрался? Не хочешь помочь нам с Мэв? — заметив сына в прихожей, спросила Джоан.
Адам обернулся к матери.
— Мам, я уйду ненадолго, меня позвали друзья. Обещаю вернуться к ужину.
— Адам, ну ты знаешь, сегодня Рождество, и нам было бы приятнее, если бы ты помог здесь, — Мэв подошла к мальчику, на ходу вытерев руки о фартук.
— Да, я знаю, — Адам вздохнул и посмотрел в пол. — Но это будет быстро, я постараюсь вернуться вовремя к ужину, честное слово. И я всё равно помогу украшать дом, когда вернусь.
Джоан и Мэв переглянулись. Они понимали, что нельзя просто отнять у ребенка детство, даже в такой день.
— Ладно, — наконец сдалась Джоан, — но убедись, что ты будешь дома вовремя. Надеемся тебе не придётся догонять Рождественский вечер.
— Вот...возьми с собой, угости ребят, — Мэв спешно завернула горячий хлеб в свою теплую кофту и передала в руки мальчику.
— Спасибо! — Адам мельком обнял мать и Мэв и, схватив шапку с вешалки, выскользнул наружу, бросая перед уходом: — С Рождеством!
Мэв и Джоан услышали, как дверь захлопнулась за Адамом.
— Надеюсь, он не опоздает, — вздохнула Джоан, наблюдая за тем, как силуэт сына исчезает за углом.
— Он справится. К тому же, иногда нужно дать ему немного свободы, — утешила Мэв, возвращаясь к кухонным заботам.
Адам знал, что встречи с друзьями в эти непростые времена означали гораздо больше, чем простые встречи. Это были моменты, когда они могли забыть обо всём, что происходило вокруг, и найти утешение в компании друг друга. Горячий хлеб, который он нес с собой, был символом тепла и уюта, который они все так желали.
Он нырял и вилял между руинами зданий, опасаясь попасть в проблемы. Дыхание Адама участилось, а сердце колотилось в груди. Но он знал, что должен продолжать двигаться вперед. Горячий хлеб был его миссией, его проявлением заботы и дружбы, маленьким, но значимым жестом для его друзей. И так он бежал, спотыкаясь, но с крепкой волей, чтобы успеть, пока хлеб еще был теплым.
С потом, стекающим по лбу, и дрожащими руками Адам добрался до места. Он выглядывал налево и направо, и, убедившись, что за ним никто не следит, оттолкнул тяжелую железную панель, замаскированную под мусор. Из укрытия донеслась слабая жара света, и Адам проскользнул внутрь. Взору открылась комната, теплая и приглашающая, освещенная мерцающими свечами. Звуки смеха и разговоров встретили его, как обнимающие руки.
— Адам! — воскликнула Элла.
Адам улыбнулся, извлекая горячий хлеб из-под куртки.
— Буквально только из печи, — сказал он, распаковывая хлеб и осторожно кладя его на примитивный стол, сделанный из старых досок. — Подарок. С Рождеством!
— Спасибо, и тебя с Рождеством, Адам.
Лиам, самый главный шутник группы, усмехнулся:
— Что ж, Адам, надеюсь, ты не приготовил для нас запеченную крысу в этот раз!
Все в комнате рассмеялись.
— Дайте ему передохнуть, — вмешалась Мэри, вечно заботливая мать всех. — Выпей, Адам, вот травяной чай, пока он горячий.
Адам взял предложенную кружку. Чай был вонючий и не вкусный, казалось, что в кипятке просто траву заварили. Они устроились вокруг стола. Благодаря свету свечей, теплу хлеба и близости друзей, тяжелые реалии их мира отступили в тень. Глядя на мерцающие огоньки свечей, отражающиеся в их улыбках, Адам почувствовал себя на настоящем празднике Рождества. В этот зимний день, наполненный стужей за пределами их убежища, их комната казалась самым теплым местом на земле.
Лиам, всегда готовый заполнить тишину своими рассказами, хохотал, добавляя еще один шумный анекдот к вечеру, в то время как остальные отвечали ему веселым смехом и подначками. Смех и беседа переплетались, создавая живое теплое атмосферное благоухание вокруг друзей.
Адам добавлял свои комментарии, но тут он почувствовал легкое касание руки Эллы. Это было так мимолетно и нежно, что на мгновение он подумал, что показалось. Все его чувства вдруг обострились; звуки стали тише и свет казался ярче. Шутки Лиама продолжались, но для Адама на мгновение они отошли на второй план. Его сердце начало биться быстрее, а щеки залились краской. В холоде зимнего вечера вдруг появилась странная, теплая нежность.
Элла, заметив его реакцию, смутилась и слегка подалась назад, но взгляд ее глаз говорил о том, что эта случайность была возможно не такой уж и случайной. На ее губах играла невинная улыбка, которая говорила без слов: «Извини, это было не намеренно»
Но было ли это действительно так?
Что-то в этом маленьком мгновении сделало этот Рождественский день еще более особенным — это было как прикосновение к волшебству.
— Адам, ты краснеешь! Это от хлеба или от наших комплиментов? — насмешливо поинтересовалась Лия, переводя опять всеобщее внимание на него.
— Я...я это все от жара свечей, — отшутился Адам, пытаясь вновь собраться и присоединиться к общему разговору.
Друзья продолжили беседу, смех и шутки, и Адам от всей души старался отогнать легкое чувство смущения. Но в глубине души он знал, что этот маленький жест от Эллы стал для него чем-то большим и значительным, добавив нотку личной теплоты в зимнюю атмосферу Рождества.
— Посмотрите на нас, — промолвила Мэри, — мы нашли способ теплиться в такой холод. Может, это и есть настоящее Рождество? Быть вместе чего бы это ни стоило.
— Да, это чудо, — добавил Дилан.
— Маленький мирок, забытый самим временем, — задумчиво произнесла Лия, деликатно отрезая кусочек хлеба, словно берегла каждое мгновение этого мирного сочетания.
Лиам, не теряя своего остроумия, добавил:
— Ну, пока есть хлеб, горят свечи и мы есть друг у друга, я готов верить в любые чудеса.
— А где Шон? — тихо спросил Адам у рядом сидящего Дилана.
— Опаздывает видимо, — пожал плечами тот.
Они подняли свои чаши с чаем, как бокалы со звонким шампанским, и Адам сказал тост:
— За нас, за наше выживание и за наш собственный рождественский дух, который никогда не погаснет.
Эхо смеха, теплота общения и аромат свежего хлеба заполнили комнату, создавая иллюзию нормальности и безопасности в хаосе всех их трудностей. За пределами мог стоять холодный мир, но здесь, в этом скромном убежище, горел огонек, говорящий о несокрушимом человеческом духе и силе дружбы.
— Знаете, почему учёные не верят в судьбу? Потому что у них всегда всё зависит от переменных!
Все смеются, доедая последние кусочки хлеба, как вдруг донесся шум. От неожиданности кто-то даже подпрыгивает на стуле. В комнату, взбаламученный и залитый слезами, вбегает Шон. Его растрёпанный вид и испуганные глаза мгновенно окунают все помещение в напряжённую тишину.
— Что случилось, Шон? Ты в порядке? — спешит к нему Лиам, забыв про анекдоты и сразу переключаясь на друга.
— Адам! — кричит он. Адам тихо встает на ноги. Его за руку схватила Элла, думающая, что между парнями снова завяжется перепалка. — Ты должен остановить своего отца!
***
Солдаты быстро заполнили двор, создавая непроницаемую стену вокруг дома. Тяжелая тишина окутала пространство между ними и стенами, которые казались теперь ловушкой.
На крыльце, под напряженными взглядами вооруженных солдат, колени нескольких людей касались холодной деревяшки. Это были те, кто осмелился идти против установленных правил, те, чьи действия, по мнению властей, помогали врагам человечества. Теперь они столкнулись с последствиями своего выбора.
Тяжелые шаги солдат эхом отражались в тишине раннего утра, когда они уводили главу семьи к военному грузовику. Несмотря на тщетность ситуации, мужчина двигался с достоинством, зная, что его ждут пытки и допросы о Цикадах.
В воздухе стоял запах предательства и страха, а те, кто стоял на коленях, видели грузовик как последний проблеск надежды.
— За предательство, содействие и помощь вражеской группировке Цикады... — голос был тих, но достаточно четким, чтобы донести каждое слово. — вопреки интересам и безопасности FEDRA, обвиняемые подлежат немедленной смерти путем расстрела.
Его слова весили тяжелее свинца. В воздухе висел вес решения. Этот момент решал судьбы предателей. Немедленная смерть ждала обвиняемых, их головы были склонены в покорности или отчаянии. Пустота и страх заполнили атмосферу, ожидая итога.
Солдаты, стоявшие рядом, молчаливо обменялись взглядами, каждый из них знал серьезность предстоящего действия. В их глазах мелькало нечто большее, чем просто выполнение приказа; это было исполнение долга, пусть и тяжелого, но необходимого для предотвращения будущих предательств.
В воздухе повисло молчание, нарушаемое лишь тихим шорохом и далеким воем ветра. Это была роковая тишина перед смертельным приговором, когда каждая секунда тянется, кажется вечностью.
— Винц! — окликнул Томас капитана, движимый отчаянным желанием спасти хоть кого-то. — Их нужно представить суду, — Глаза его искали поддержку, но тот даже не повернулся в его сторону, чтобы ответить. В этот момент в разговор вступил Гриз.
— Начальство приказало всех предателей расстреливать без суда, — жестко произнес Гриз, словно его слова были лезвием, обрубающим всякую надежду. — Кто прав, кто виноват, никто разбираться не станет.
— Среди них есть обычные люди... — начал он, надеясь призвать к разуму, но его перебил хохот Гриза.
— Ты что хочешь занять местечко рядом с ними? — черные глаза сузились, придавая им хищный и зловещий вид. Его слова были полны презрения и угрозы.
Томас почувствовал прилив холода к сердцу. Его слова, словно крик в пустоте, не нашли отклика среди железных сердец солдат, окружающих его. Повернувшись, он увидел ужас и мольбу во взглядах людей, которым вынесли смертный приговор. Среди них действительно были те, кто просто попал под раздачу, кто никогда не брал в руки оружия, и кто жадно цеплялся за жизнь, не понимая, почему их подвели под стволы ружей. Там были даже дети.
Томас оттолкнул Гриза, чтобы встать рядом с другом.
— Винц, мы оба знаем, что среди этих предателей — безобидные люди, старики и дети, — робко, но уверенно продолжил Томас, надеясь пробудить справедливость. — Неужели ты не видишь, что это не просто приказы, это — безумие. Только ты сейчас можешь исправить все это. Разве такое будущее мы хотим?
Гриз хмыкнул, явно раздраженный такой настойчивостью и дополнительными проблемами, которые пытался создать Томас. Гриз был человеком действия, преданным службе, для него слова командования были законом, который не подлежал сомнению.
— Приказ есть приказ, Томас, — сказал Винц, медленно поднимая руку, давая знак стрелкам готовиться. — Слишком много уже пролито крови, чтобы теперь искать истину.
***
Адам знал каждый уголок этого мрачного лабиринта города. Он был тем, кто вел всех вперед, он был их призрачным светом надежды в темноте разрушенных улиц. Несмотря на всю тяжесть ситуации и опасность каждого шага, группа детей двигалась быстро и бесшумно, словно призраки, стараясь избежать внимания солдат.
Сердце замирало каждый раз, когда они проходили мимо патрулей, хотя на его лице не было страха, он знал, что за каждым его решением стоят жизни его друзей, и, возможно, самое важное — жизнь семьи Шона.
Когда они двигались по одному из подземных коридоров, наполненного зловещим эхом их шагов, Адам остановился на мгновение, подняв руку, чтобы остальные замерли. Он вслушивался в возможные звуки, которые могли выдать их присутствие, но кроме капающей воды и своего тяжелого дыхания они не слышали ничего.
Мысли Адама были полны решимости, слова Шона — как ритмичный барабанный бой, отдающийся в его ушах. Он не мог не думать о том, что стоит за этим звоном — о жизнях, возможно, зависящих от его действий, о правде, которая может быть погребена под ложными обвинениями, о справедливости, что требует быть услышанной.
«Солдаты окружили наш дом,» — эти слова постоянно звучали в его сознании, заставляя его ноги двигаться быстрее. Он не мог себе представить страх и безнадёжность, которые испытывал Шон.
«Старший брат успел спрятать меня в подвале.» Возможность Шона выбраться и передать Адаму эту информацию была единственной надеждой.
«Нас обвинили в помощи и укрытии Цикад. Но Адам, моя семья хоть и против правил FEDRA, но с Цикадами мы никаких дел не имели. Наводка ложная. Пожалуйста, помоги! Останови своего отца.»
С каждым шагом, приближаясь к дому Шона, Адам все больше осознавал вес своего решения. Он молча молился, чтобы их действия не были напрасными, даже если ему придется столкнуться лицом к лицу со своим отцом, который, как ему казалось, уже давно потерял в своём сердце место для сострадания.
По щекам Шона струились слезы, но он не стыдился их. В них отражалась всё — и отчаяние, и надежда, и боль несправедливости, постигшей его семью. Каждый его шаг был наполнен страхом за близких, растущей тревогой по мере приближения к их дому и молчаливой мольбой к небесам о помощи.
Адам может сейчас влиять на роковое решение — эта мысль подпитывала его разум тем смутным сиянием надежды, что позволяло не замедлить свой бег.
Дыхание Шона сбивалось, сердце колотилось как безумное, но эти физические проявления блекли перед внутренним криком его души. Мир вокруг него рушится, но одно он знал наверняка — Адам станет их спасением. Он должен стать им. Все разногласия, все споры и дебаты, которые раньше разделяли их — ничто в сравнении с вопросом жизни и смерти.
Он просто не мог допустить мысли, что Адам отступит, что он позволит трагедии случиться только потому, что его отец — капитан FEDRA.
Он бежал, утирая слезы, упорно держа в своем сердце тот маленький, но бесконечно яркий огонек, что Адам сражается не за приказы и законы, а за людей, за их жизни и за их будущее. Шону не важно было, что придется пойти наперекор чему бы то ни было — он знал, что истинная мораль Адама не позволит ему стоять в стороне, когда надо действовать.
Адам остановился, его черные ботинки глухо топнули по белому снегу. Рука его поднялась, веля всем замереть.
— Почему мы остановились? — голос Шона трясся от волнения. — Нельзя терять ни секунды.
Адам повернулся к нему, лицо его было как маска — неподвижное.
— Вам лучше спрятаться в этом здании, — тон его был тверд и решителен.
— Что за бред? — Шон ждал помощи, а не нелепых советов. Его руки дрожали.
— Тебя не должны видеть. Если у меня не получится, то тебя могут поставить к стенке, — объяснил Адам не потеряв спокойствия. Его взгляд стал более мягким, словно пытаясь передать уверенность и поддержку через тяжкую атмосферу страха.
— Значит, я умру вместе с ними. — голос Шона был слаб, на грани истерики. Он жестко схватил Адама за рукав, завинчивая его ткань в своих трясущихся пальцах.
— Этого я допустить не могу, — неторопливо, но настойчиво Адам отодвинул руку Шона, его прикосновение к его плечу было легким, но несло в себе весь вес их общего пути. — Я знаю, ты готов умереть за своих, но ты должен жить. В случае, если я... — его голос замер на полуслове, никогда до этого не признавая, что может потерпеть неудачу. — Я понимаю твоё беспокойство, но это слишком рискованно, — продолжал Адам настойчивым шепотом, опасаясь, что их разговор перехватят враждебные уши. — Если что-то пойдёт не так, ты должен быть в безопасности, чтобы продолжить борьбу.
— Значит, ты хочешь, чтобы я просто стоял в стороне, пока мою семью... — Его голос сорвался, он не смог договорить.
Адам положил руки на плечи друга, утвердительно кивнул.
— Я дам тебе знак, когда всё закончится. Или я сам приду. Ты должен довериться мне, Шон. Мы давно уже не дети, играющие в прятки; это серьёзно.
Шон, почти охриплый от переживания, проглотил ком в горле и кивнул, понимая, что предстоит дело больше, чем личная храбрость.
— Хорошо, я буду ждать, — промолвил Шон, потеряв последний остаток сопротивления и наполнив простые слова тяжестью доверия и дружбы, испытанных на всю крепость в самых тёмных временах.
Адам кивнул и, выпрямившись, пошел в сторону дома Шона. Друзья отступили в тень здания, чьи пустые окна напоминали ждущие глаза, и затаил дыхание.
— Будь осторожен, — тихо шепнула ему Элла и скрылась за дверью, когда Адам кивнул.
***
Томас заметил, как руки некоторых солдат дрогнули, но дисциплина и страх перед наказанием действовали сильнее сомнений. Сознание того, что он не сможет изменить ничего, стало для него невыносимым бременем, огромным камнем на душе.
Стоявший на виду у всех, он невольно вскинул голову. Его взгляд мгновенно затуманился от возникшего удивления, когда на противоположной стороне периметра он разглядел Адама, шедшего к ним.
Томас поспешно махнул рукой, давая знак Адаму немедленно спрятаться, но бесшумный жест потерялся в воздухе. Адам, казалось, даже не заметил его предупреждение. Он продолжал свой путь, наполненный решительностью, которая не нуждалась в словах.
Адам не собирался уклоняться или отступать. Его шаги измеряли расстояние, которое разделяло сына и отца, и каждый шаг нагнетал атмосферу напряжения.
Мимоходом Адам заметил знак Томаса, но его решение было принято. В его взгляде читалась не только решимость, но и отказ от послушания.
Томас пригнулся, словно тень, медленно плывущая к стене. Его движения были тихими, он скрылся от взглядов солдат FEDRA. Используя каждый угол и темную щель для укрытия, он быстро перемещался между развалинами и мусором, которые были когда-то великолепными сооружениями.
Как только Адам отвлекся, Томас использовал этот момент и незаметно подобрался к нему. Его рука сжала предплечье Адама так сильно, что это могло бы считаться предупреждением само по себе.
— Ты с ума сошел? Что ты здесь делаешь? — тихо прошипел Томас, но каждое слово в его фразе было переполнено испугом и негодованием.
Адам обернулся к нему, лицо его было скрыто в тени, но голос его был ясен и не требовал объяснений, словно стальной клинок:
— Мне нужно остановить его, — в его голосе звучала не только решительность, но и ясность цели.
— От тебя тут ничего не зависит, — парировал Томас. Он двигал головой из стороны в сторону, стараясь следить, чтобы его отсутствие не привлекло внимание, — Ты только усугубишь.
— Они не виновны. На них ложно донесли, — просто сказал Адам, его взгляд устремлен на своего отца. — Он должен меня выслушать.
— Ты не понимаешь, что творишь, — голос Томаса на мгновение дрогнул от напряжения, но потом снова стал твердым, как сталь. — Твой отец подчиняется прямому приказу. Своими действиями, ты можешь все испортить. И плохо будет всем, — он бросал взгляд из-за Адама, словно пытаясь уловить каждое мгновение, каждый звук, и предугадать последствия, которые могут вытекать из текущей ситуации. В его глазах играли блики беспокойства и волны невидимой, но ощутимой ответственности за общее благо.
Адам встряхнул головой, глубоко вдохнув. Его глаза, настолько часто проявляющие решительность, сейчас отражали скорбь, затмевающую все остальное.
— Отпусти меня! Если я не остановлю его, они все погибнут, — голос Адама разрезал воздух удивительной четкостью, вызывая у Томаса мурашки по коже. Эта фраза была непреклонной, каждое слово казалось пропитано грустью и отвагой одновременно.
Томас был решителен в своем намерении удержать Адама от бесполезной и опасной выходки. Его сильные руки были железным замком вокруг запястья мальчишки, когда он пытался двинуть в сторону своего отца. Томас знал, что разговоры ни к чему не приведут, что приказы не обсуждаются. Это закон, который не подлежит ни малейшему сомнению. Он уже попытался.
Хотя его сердце билось в унисон с ритмом Адама, он знал, что самый безрассудный шаг мог бы содержать в себе и самую горькую цену.
Как только раздались выстрелы, Томас опустил голову, запечатлев в памяти обличья тех, кто когда-то был жив и теперь лежал бездыханно на земле. Его душа была наполнена криками осуждения собственного бездействия и страха. Он знал, что этот момент будет преследовать его до конца его дней, став неразрешимой загадкой собственной совести. Отступив, он чувствовал себя еще более одиноким среди этих равнодушных крушителей судеб.
Звуки стрельбы внезапно стихли в ушах Адама, когда первые тела упали на снег, заливая все вокруг кровью. Это было как удар молота по части его души, которая все еще верила в человечность среди всего этого безумия.
Казалось, сердце замерло в ужасе, оно больше не могло продолжать биться в мире, где такое возможно. Где отец — мужчина, равного которому не было в его глазах, превратился в монстра, способного на такие страшные поступки.
Адам смотрел на Винца, и все в его взгляде кричало о предательстве. Этих людей, замерших в безвременье на земле, казнили. Он не помешал, не остановил, а стал причастен. Их единственная вина заключалась в том, что они боролись ради чего-то, во что верили — так же, как некогда и Адам верил в своего отца.
Винц стоял обездвижен, его облик непоколебим, глаза безучастны, словно он смотрел на какой-то далекий горизонт, полностью отстраненный от ужасающего преступления, которое только что совершил. На его лице не читалось ни жалости, ни сомнения.
Герой, которого Адам рисовал в своих детских фантазиях, сияющий чистым светом добродетели и мужества, теперь был осквернен темным пятном крови на чистом белом снегу Рождественского дня.
Герой, в которого он верил, который должен был защищать и сохранять жизни, сейчас стал источником боли и смерти.
И что-то внутри Адама оборвалось сейчас, ощущение потери и осознание, что путь обратно, к тому, в кого он верил, перекрыт навсегда. С этого момента мир больше не будет таким, каким он был, и Адам знал, что уже не может видеть в Винце своего отца.
Каждый шум, каждое движение вокруг него казалось нереальным и бесформенным туманом скорби, когда Адам шагнул через порог мрачного помещения. Руки, которые всегда казались способными на решительные поступки, теперь были беспомощно слабыми, тряслись от невыразимой тяжести поражения и ужаса.
Заплаканный Шон был в центре комнаты, окруженный другими ребятами, поддерживающими его после непоправимой утраты. Их утешение звучало глухо и монотонно, как перекликавшиеся голоса в густом тумане печали, не в силах прорваться сквозь стену боли.
Как только Адам вошел, разговоры утихли, и все глаза направились на него, наполненные смесью ожидания и страха, надежды и отчаяния.
Адам ответил только молчанием и опустошенным взглядом. Прошло несколько бесконечных секунд, и затем обжигающее ощущение провала заполнило его каждую клетку, каждую часть его существа.
Он подошел к Шону, отчаянно пытаясь найти слова, чудо, которое сможет заглушить этот бушующий огонь скорби, но он знал, что никакие слова не смогут стереть содеянное. Адам чувствовал себя пустым и немым, лишенным силы воли, которая могла бы остановить эту ужасную судьбу. Он обещал Шону постараться остановить своего отца, но в конечном итоге стал простым свидетелем событий, противостоять которым не удалось.
Глиняные статуи молчания превратили собравшихся в привидений, каждое из которых боролось со своими призраками и страхами, чувством вины и боли. И в этом затихающем вихре отчаяния Адам, чувствуя на себе взгляды каждого присутствующего, был вынужден принять, что невозможно изменить прошлое, и что бремя, которое он теперь несет в своем сердце, стало частью его, по крайней мере, на данный момент.
Удар пришелся неожиданно, и Адам пошатнулся от силы и внезапности вспышки гнева Шона. Мощный удар в челюсть оставил пекущую боль, но физическая боль Адама никак не могла сравниться с моральной тяжестью, которую Шон ощущал внутри.
— Не нужен мне твой жалостливый взгляд! — вопил Шон, глаза которого были полны слез, а голос прерывался от всхлипов и гнева.
Адам даже не поднял рук, чтобы защититься. Он стоял, его глаза полны пространства скорби и вины, поглощая каждый удар, каждый пинок, который Шон наносил с ожесточением ребенка, потерявшего все. В каждом движении мальчишки отзывалась боль, отчаяние, безысходность. Адам понимал, что виноват перед ним, что это был его способ прощения, если таковое было вообще возможно.
Ребята в комнате могли только наблюдать, пугаясь и в то же время понимая взрывную необходимость такого эмоционального извержения. Некоторые хотели подойти и разнять их, но тяжесть понимания удерживала их на месте. Этот болезненный ритуал был нужен Шону — нужен, чтобы отыскать хоть какой-то катарсис в бездне утраты и боли, которую он переживал.
В конечном итоге Адам принял удары, принял невысказанное обвинение в неудаче, в предательстве, в нарушении завета. Не сопротивляясь, он стал для Шона символом, центром, куда тот мог направить свою боль, чтобы она не потребляла его сущность изнутри.
Когда наконец истощенный Шон опустил руки, в комнате запала тишина, прерываемая только тяжелым дыханием мальчишки и тревожным шепотом ребят, не зная, как реагировать на это яростное проявление горя. Адам, в бесконечной больной битве сам с собой и своим бессилием, остался стоять, глядя на Шона с глубиной, которая высказывала то, что слова не могли передать.
Путь домой был бессмысленным путешествием для Адама — каждый шаг, каждый взгляд на дома напоминали ему о еще одной потерянной жизни, еще одном разбитом мире. С каждым дуновением ветра он почти физически ощущал боль от ударов, нанесенных Шоном, которые казались ничтожными по сравнению с тем весом вины, что ему приходилось нести.
Когда он наконец добрался до дома, атмосфера праздника нахлынула на него с непредвиденной жестокостью. Теплый свет, смех, ароматы традиционной рождественской пищи — все это сливалось в мрачное, фантомное зрелище. Его семья вместе с Мэв и Томасом собрались вокруг стола. Справляли Рождество, как будто мир за пределами этих стен не разрушался, как будто днем не было совершено ужасающего акта.
Адам почувствовал жгучую аномалию слез, борющихся за выход, но он глубоко вздохнул и подавил их, приблизившись к семейному столу. Он останавливается на пороге, пораженный разрывом между двумя реальностями. Его душа растрескивается от веса травмы войны и праздничной беспечности, которую он видит перед собой.
— Адам, Господи, что с тобой?!
Джоан тут же вскочила со стула, когда увидела его состояние. Её вопрос, полный беспокойства и страха, задал тон последующему молчанию, которое опустилось на комнату. Взгляды всех были устремлены на Адама.
Он стоял неестественно прямо, как будто пытался скомпенсировать внутреннее опустошение через физическую крепость. На лице его читались следы противостояния и моральной боли, словно молчаливый крик о помощи.
Томас внимательно посмотрел на парня. В его взгляде отразилась не только беспокойство, но и вес от теперь уже принятого решения, тяжесть которого он чувствовал задолго до этого момента. Теперь же избитый Адам и беспечное пиршество вокруг стали последним катализатором.
Томас давно чувствовал, что течение войны забирает слишком много, что цена была гораздо выше, чем стоит платить. Адам стал последней каплей.
Он молча взял на себя решение действовать, что-то менять и идти к тому будущему, в котором не будет места для насилия и боли.
Томас понимал риски, связанные с такими шагами, но что-то в его взгляде выдавало наличие неотвратимости в его решении. Утомление от затяжной безысходности подтолкнуло его к действию, потому что если он не действует сейчас, то его собственные ценности, все, во что он верит, окажутся стёрты без следа так же, как разбивались жизни слишком многих. И вот, видя перед собой Адама, семью, которую он должен защищать, он понял, что пришло время наконец действовать.
Подходя к отцу, Адам чувствовал обострение каждого нерва, каждый шаг казался ему как шаг к приговору. Глаза его отца, обеспокоенные состоянием сына, встретили его взгляд — взгляд, полный боли, обвинения и непримиримого разочарования.
Они оба приняли сторону.
— Моя кровь и кровь всех, кто погиб сегодня, на твоих руках. С Рождеством.