Пролог
Стоял ласковый на солнце апрель, весь полный влажного воздуха и предлетних надежд, темных снегов, оседающих в канавах, планируемых отпусков, тревоги в сердцах, головах и птичьих трелях, прослушиваний в театральные институты и первых оздоровительных походов в ещё сыром лесу. Сокольнический парк уже был погружён в сумерки, и только верхушки соседних домов ещё блестели под уходящим закатным лучом. Прохожих было так мало, что тропинки и вовсе казались пустыми, хотя со всех сторон доносились разные шорохи и шепоты, словно все попрятались в тени и играли в прятки. Родион Павлович тоже про себя отметил, что в атмосфере вечера одно не соответствует другому, ему даже привиделось в этом что-то зловещее. Но так уж вышло, что именно к этому вечеру ему стало важно попридержать свои мысли в строго материальном ключе. Ныл зуб и вместе с ним висок, где пульсировала чуткая жилка, вылезшая с тех пор, как Родиону Павловичу дали профессора.
- Мда, забот с каждым годом становится больше, - пробухтел он вслух. - Не успеваешь продохнуть.
Вдруг ему и впрямь стало тяжеловато сделать новый вздох, он замер, растягивая ворот, и ловя ртом побольше воздуха, но как-то бестолку. И тут сознание Родиона Павловича пронзила страшная и совершенно ясная мысль - он задыхается в сумрачном парке в полнейшем одиночестве. Испуганно оглядываясь, он ничего не мог разобрать, кроме деревьев и блестящего от влаги и света фонарей лучевого просека, уходящего в такую же одинокую даль.
- Вероятно, часть забот мы находим себе сами, - заметил рядом добродушный голос, и Родион Павлович в отчаянии обернулся на него так, что ослабевшие ноги не удержали его, и он повалился на колени перед чёрным силуэтом в смешных стареньких калошах.
Может быть, на аллее парка ещё не было до того темно, да только в глазах профессора уже вставала своя непроглядная тьма, стремительно расширяющимися кругами постепенно заполнявшая его взор. Он хватался за штанины тёмного незнакомца, и тоска охватывала его бешено отбивавшее свои последние удары сердце. Ту руку, что всё ещё сжимала профессорский потертый портфель, он постарался разработать, заставить двигаться, и она поддалась, отпустила ручку портфеля и ладонью прижалась к его полинявшему кожаному боку.
- Ну, до свидания, голубчик, вы уж зла не держите.
Родион Павлович не откликнулся, перестав сипеть и по-рыбьи открывать рот. Вечер уходил, уступая новой весенней ночи, в которой уже не было ни шорохов, ни шепотов, ни зубной боли, ни бьющейся жилки, а вместе с ними не было и Родиона Павловича.