Жан Жерсон и прочие прелаты

Письмо написано в Брюгге, 29 апреля 1400 г., в то время, как Жерсон лежал и маялся от слабости и вынужденного безделья, пока болел чумой.

Письмо начинается обращением к коллегам, в котором он то ли их, то ли себя пытается убедить в том, что они близкие люди, так как были соседями по студенческому общежитию. В целом, все письмо пропитано отчаянием, одиночеством и страхом смерти. Но не волнуйтесь — через полгода он пойдет на поправку и снова начнет осуждать и мелочно придираться к своим коллегам.

Жерсон отмечает, что «прикованный плетью господа к ложу болезни он лежит в одиночестве беззаботно, если даже не охотно». В целом такое отношение к своему положению можно понять — ведь незадолго до болезни он писал своим сестрам, что у него так много работы, что чтобы успевать писать эти письма, ему приходится ночью отнимать время ото сна. Как писал МакГвайр — в одном этом замечании о жертвовании сном в пользу переписки с сестрами можно увидеть то, как ему было важно получить человеческое принятие от сестер, а не контроль над ними. Но в это время сестры были заняты уходом за умирающей матерью, с которой у Жана были... натянутые отношения. Наверно, по этому он искал принятия и поддержки у своих коллег, а не у сестер, как обычно, и ради этого был даже готов назвать их своими друзьями и смириться с их недостатками.

«Благодаря тому, кто ныне меня, вплоть до сих пор слугу своего, сделал непокорным, не гневом и яростью поразил, но как дерево сыновнюю ветку. Так живущего ты исцелишь меня, даруешь мне жизнь; значит, во благо мне была горчайшая горечь.»

В этих строках Жерсон выкладывает все свое мистическое мировоззрение. Зная его цинизм и социопатичность может показаться, что когда он «мирил» мистику с основными доктринами церкви, возвращая ее в них, в этом был какой-то исключительно политический смысл, как «перестаньте жечь мистиков, как еретиков, у нас других проблем хватает». Но из этих строк видно, что он сам искренне верил в свои идеи. Здесь он впервые из известных нам источников обращается к тезису Экхарта о том, что Бог в душе своей хочет от человека греха. Идеи замысла Божьего*.

«Но к вам возвращаюсь, кому одно из моих размышлений пытался по-дружески открыть, и если нет другой возможности, то из такого общения в письме я предполагаю получить даже некоторое наслаждение.»

Цитата также заслуживающая внимания с точки зрения антропологии одного этого конкретного человека. Здесь Жерсон обозначает выражение своих мыслей на письме как крайнюю меру, в отсутствии возможности выразить их лично. Позже Жерсон будет писать, что мысли свои стоит (ему, да и всем) выражать только в письменном виде и через пару недель после того, как состоялась ситуация, требующая выражения этих мыслей, чтобы ничего не наболтать лишнего в аффективном состоянии и чтобы был твердый экземпляр текста, а не только слова, которые могут неправильно понять или даже преднамеренно переврать. И да, судя по тому, сколько всего он понаписал — наслаждение он получал от этого регулярно.

Далее он пишет, что свои упражнения праздного ума он предназначает для обучения и просвещения других, хотя уверен, что многие даже и не намерены читать его писанину**. И он знает множество тому прецедентов — ведь «много книг написано умных и хороших, до которых никому нет дела» и «как бы ни были значимы мои писания, чем они превосходнее, тем усерднее попираемы». Назвал себя непонятым гением и даже не кашлянул***. Хотя тут же он смиренно отмечает****, что опасается, что сам поддастся пороку, который так осуждает в других — будет писать всякую бесплодную шелуху.

Далее идут пространные рассуждения о том, что хорошие, по-настоящему ценные научные произведения не получают массового признания, тем более в среде неграмотного псевдоинтеллектуального дерзкого читателя (и снова актуальная на сегодняшний день мысль в контексте популяризации науки и некоторых издержек этого направления), и что не стоит их выкладывать в открытый доступ, чтобы их «не уничтожили»*****. И что не стоит впадать в восторг от каждой новой идеи, как бы хороша она не была, а достаточно «умеренного смирения».

Опираться же при обучении студентов Жерсон предлагает, в первую очередь, на старые проверенные произведения, так как книг меньше не становится, а память и время жизни человека ограничены.

Жерсон пишет исключительно об учебниках и о образовательном процессе в высшем учебном заведении. Это не рассуждения на тему элитарного искусства и недопуска к нему «быдла». Про небольшие методички для народонаселения от кафедры теологии по образцу тех, что во время чумы выпускала медицинская кафедра, было написано ранее.

Однако, Жерсон отказывается давать «список обязательной литературы к изучению», так как «различие возраста, способностей ученика, нравов и эпох диктует разные советы», но тут же, исходя из тезиса «Любовь вынуждает человека не причинять зла ближнему. Вот почему любовь — исполнение закона»****** делает ряд выводов... и таки составляет список (актуальной) обязательной литературы*******.

Затем Жерсон выдвигает один из своих самых цитируемых сегодня тезисов******** о том, что сплетничать и спорить — это бессмысленная трата времени и что он по себе это знает, так как часто спорил часами с людьми из-за того, что редко находил кого-то, кто был бы с ним согласен.

Коллеги прочитали письмо и ответили, чтобы ректор писал еще.

Ректор писал еще. Уже не жалостливо, а резко, не смиренно, а заносчиво, его письма пестрят острыми словами, выражающими его гнев. Короче — Жан пошел на поправку.

«... надо так возделывать ум, чтобы он в минимальной степени оставался необразованным и невежественным, но следует перенести это и на состояние души...»

Так Жерсон впервые напрямую формулирует, что университет должен не только предоставлять образовательные услуги, но и заниматься воспитанием своих учащихся. Это перекликается с тезисом о соблюдении морального облика преподавателями, оскандалившихся из которых надо смещать, а достойных — поощрять. Так, облик преподавателя представляется не только имиджевым элементом для кафедры, но и профессиональным качеством сотрудника.

«Примите же еще одно послание, в котором от дружеского разговора с вами ослабевает мое отвращение, душа освобождается, полная негодующей скорби, уходят прочь печаль и гнев, хотя и в них всегда есть своя польза.»

Эта фраза не имеет отношения к образованию, но она привыкла моё внимание, так как крайне хорошо отображает то состояние и мотивацию пишущего, комплекс которых сегодня в социальных сетях называют «горящим пердаком». «Бомбящий» тяжело болен смертельной болезнью, прикован к постели и лишен возможности социального взаимодействия, и все, что ему остается — писать, тем самым облегчая свои страдания.

«От этих волнений из-за полемики и споров хотел бы я вас предостеречь, поскольку высшая мудрость диктует терпеть вздор, не силиться всех превзойти в дурных стремлениях ниспровергателей, особенно когда из возвышенных соображений выводят источник своего бунта и своего бесстыдства.»

И снова актуально, как никогда, особенно в сфере популяризации науки.

Вспомню сюжет защиты диссертации Иеронимом Пражским, что состоится несколько лет спустя, уже после введения реформы образования. На третий день защиту принимала комиссия из профессоров. Одна из должностных инструкций для профессоров процитирована выше. Согласно этой инструкции они просто встали и ушли, сказав, что не будут дальше слушать этот бред. А затем, уже согласно другой инструкции, профессорский состав написал в течении двух недель докладную канцлеру, в которой были перечислены «ереси» Иеронима.

Так работал внутренний распорядок, от идеи до практического воплощения.

Честно говоря, я не понимаю исследователей, утверждающих, что профессора должны были бы продолжить бессмысленную полемику с Иеронимом, а иначе они будто бы «получили техническое поражение». Также я не очень понимаю, как Жерсон «заставил» Иеронима внести изменения в свою диссертацию. Иероним мог бы их и не вносить, только тогда ее бы не приняли на защиту. С другой стороны, дальнейший опыт Иеронима очень наглядно демонстрирует, что подход Жерсона был не только по-управленчески, но и по-человечески правильным. Будучи пропущенной, работа Иеронима приобрела официальный статус, и в дальнейшем изложенные в ней еретические тезисы могли бы стать достоянием Службы Святого Следствия и твердым доказательством вины Иеронима. Достаточно почитать протоколы Констанцского собора, чтобы понять, насколько Жерсон и Иероним продумали совместную защиту, в которой канцлер как-будто подсказывал своими «обвинениями» еретику, на что сводить тему, чтоб его оправдали. Тем не менее, не было бы этих тезисов — не было бы повода «прикопаться». И по тому Жерсон и не пропустил эти тезисы в своем университете.

«[...] слишком много появилось педагогов и некоторые из них, как я считаю, наносят вред своим ученикам либо восхвалением выгоды образования, забывая о нечестии, либо слепым неведением, либо ленивой небрежностью, либо корыстной, безнравственной и угодливой лестью, либо глупой ветреностью, либо, что точно ведет к погибели, заразой примера испорченной жизни своей; и [такие педагоги] в учениках не искореняют корней дурных наклонностей, но взращивают и приращивают их, пока те не проникнут вглубь, и боятся их исправлять либо потому, что религиозность и набожность не пользуются у них уважением и свою профессию обучать учеников они считают позорной, либо потому, что боятся учить тому, чего не знают сами, упрекая юношей даже за естественные наклонности [...] Так становятся испорченными, неуравновешенными, развязными, непослушными, склонными к несправедливым нападкам, не терпящими советов; сверх того, ненабожными, ни во что до конца неверующими, ни в язычество, ни в христианство [...] Зачем же удивляться притворно, что из дурных учеников вырастают опасные учителя? И получение ученой степени не искореняет испорченность, но еще приумножает гордость и скрываемое ранее обнаруживает [...]»

И даже не поспоришь с очевидностью высказанного Жерсоном мнения: плохие преподаватели плохо учат студентов, из которых потом получаются новые плохие преподаватели и так далее.

Примечательно, что самым первым способом нанесения вреда морали студента Жерсон упоминает «восхваление выгод образования». Определенно, образованным человеком было быть выгодно, да и проблема ненавистной, скучной, опостылевшей, но оплачиваемой работы даже в современном мире является немалой проблемой как для наемных рабочих, так и для работодателей**********.

Зная контекст жизни Жерсона, смотреть на это его высказывание еще интереснее, ведь он сам лично изначально находился в ситуации, знакомой многим и по сей день, когда живущие небогато родители с детства внушают ребенку, что это его долг — получить образование и найти высокооплачиваемую работу, чтобы обеспечивать своих родителей. Хотя сам Жан из принципа не стал содержать своих родителей. Даже сиблингам финансово не помогал, по большому счету, но обеспечил братьев образованием и карьерой, а сестер — бизнесом и юридической защитой.

Отдельно хочу обратить внимание на оборот «ни во что до конца неверующими, ни в язычество, ни в христианство». Теологи (христианские) очень долго не хотели так называться — слово им это не нравилось тем, что идет оно из античной традиции и подразумевает теологию, как науку о богах (языческих то есть). Христианские богословы изучали античную мысль, учили латынь по «языческим» текстам и в целом разбирались в дохристианской религиозной мысли (взять хоть тот же пресловутый Ветхий Завет), и им было крайне некомфортно от этого слова — «теология» — как от чего-то, имеющего коннотации с язычеством. Поэтому когда Жерсон пишет о том, что студенты не до конца верят ни в язычество, ни в христианство, он имеет в виду не актуальные артефактные языческие культы во Франции или даже Европе, а, так сказать, классическую (по умолчанию языческую) античную мысль, противопоставляя ее современной (инновационной) христианской.

Дальше Жерсон в ярких эпитетах пишет, насколько он страдает от того, что «предвидит поражение» всех своих потенциальных попыток что-то исправить в сложившейся ситуации, так как уже имел диалоги с педсоставом, которые заканчивались упреками в его сторону, преследованиями и обвинениями в предубежденности.

«Поверьте мне, истина весьма горька, однако не знаю, почему, но никого так не обижает она, как образованных людей, которые считают себя мудрыми, а всякое наставление, даже вызванное любовью, или дружеское взыскание почитают оскорблением, достойным наказания.

Наконец, я мог бы предсказать, что такие же [настроения] и у самих юношей; но вы знаете, что я держусь ныне в стороне, да и сами они "добрых советов не слышат" [...]»

Здесь Жерсон описывает ту ситуацию, на которую, насколько мне известно, никто из исследователей пока что не обращал внимания. Мы привыкли видеть в Жерсоне тирана, стремящегося контролировать все, вообще — все. И он и вправду в этом достаточно преуспел.

Но так было не всегда.

Незадолго до того, как Жерсона назначили ректором (а тогда уже было известно, что он следующий), он высказал позицию «смирения» со схизмой, которая двоепапие, со Схизмой, которая Церковный Раскол, и с ситуацией в сфере теологического образования вцелом. Это позиция трусливого слабого человека. Конформиста, или, выражаясь богословским языком — малакийца, «человека-моллюска», кто согласно апостолу Павлу не обретут Царствия Божьего. «Смирение», это не добродетель, даже для прелата, это духовное упражнение монаха, которым Жерсон тогда еще не был и не высказывал своего намерения им стать. Однако, коллеги быстро вправили ему мозги и через шесть недель, уже будучи официально назначенным новым ректором, он сменил позицию смирения на позицию милосердия.

О том, что было потом, можно судить по переписке Жерсона с Д'Айлли (который оставил пост ректора, став кардиналом) о том, как им обоим тяжело, и как они не справляются. Через пять лет ректорства Жерсон высказал намерение стать монахом из-за того, что работа ректором вредит его душе, чем очень напугал коллег. Однако, он быстро успокоил всех тем, что это планы на дальнейшее будущее, а сейчас ему надо поднять своих братьев и сестер. И тогда он высказал поворотную мысль, что все эти четыре года, что он был ректором, он сидел у себя в кабинете, добровольно изгнав себя из парижского офиса в офис в Брюгге, и ныл от страха перед Миром, и что пришло время что-то менять. А потом он заболел чумой во второй раз и начал писать вот эти вот письма.

Обратите внимание — коллеги не хотели, чтобы новый ректор покинул пост. Они испугались, узнав, что он хочет уйти в монастырь и стали отговаривать его. При этом сам Жерсон описывает отношение коллег к себе как упреки, преследование и обвинения (сейчас это назвали травля, харрасмент и буллинг). Может даже сложиться впечатление, что преподавательско-профессорскому составу был удобен********* такой молодой, наивный и неопытный замкнутый «ботаник» в качестве «ректора для битья», прячущийся в кабинете в другом городе и не мешающий заниматься своими делами. Кстати, ситуация и сейчас не редкая.

Но прочитав оборот про то, как коллеги на него обижались за его наставления, складывается немного другой образ. Читая письма и стенограммы выступлений Жерсона, можно легко понять, что он мог быть крайне резок, заносчив и не тактичен в своих высказываниях. Да он и сам это понял в какой-то момент, заручившись отвечать на заданные устно вопросы только письменно и выдержав мораторий в две недели на ответ, чтобы в состоянии аффекта не ляпнуть чего-то, о чем сам потом пожалеет. Возможно, острая реакция преподавателей на «добрые советы» ректора могла быть вполне адекватной.

Было ли в университете все на самом деле так плохо, как может показаться по этим письмам, или же это были химеры несоциализированного напуганного сознания молодого ректора — я не возьмусь говорить однозначно, деля мир на черное и белое, на правых и виноватых, на хищников и жертв. Я зацеплюсь за два этих тезиса: есть преподаватели, действующие правильно и которых надо за это поощрять, и ректор вынужден продвигать недостойных и задвигать достойных. То есть для него не все люди были злые и глупые, он видел и положительных, по этому его взгляд на ситуацию можно считать скорее объективным. Другое дело, что конкретно в этом письме он драматизирует. Но, наверное, это тот случай, когда в сухие категории антропологии личности можно включить такие понятия как принятие, понимание и милосердие — в конце концов он писал все это уже не один месяц, в лихорадке выхаркивая свои легкие и вполне обоснованно предполагая, что с большой долей вероятности скоро умрет — драматизировать в таком состоянии не зазорно.

Далее Жерсон просторно рассуждает об изгнанных из университета братьях-проповедниках, об их вине но и о несправедливости сложившейся в их отношении ситуации. В качестве решения этой проблемы он предлагает «просто» всем вместе взять и... простить их. Как позже, на Констанцском Соборе, он будет призывать проявить милосердие к Иерониму Пражскому.

В конце письма тем, кто гордится расколом, Жерсон желает гибели, и указывает, что тех кто «безумствует против миротворческих сил единства», надо «растоптать отважной стопой благородной добродетели»... Здесь мне хочется пошутить про двухнедельный мораторий или отпустившие лекарства, но...

«[...] хотя в другое время я избегал говорить открыто или действовать как-то, но рвение мое внушило мне право говорить и действовать. Следовательно, от вашего решения зависит либо обнародовать это письмо, либо держать его в тайне, либо сообщить кому-то, кто является посторонним, либо полностью пренебречь. Однако кто знает, может быть. Господь милостивый поможет и даст голосу моему силу добродетельную, чтобы слушающие услышали бы и понимающие поняли и для достижения доброго мира трудились бы более благотворным умом. Вот о чем прошу, о чем молюсь, о чем заклинаю того, кто есть мир наш; засим, прощайте, вспоминайте меня в ваших молитвах.»

А потом он выжил. И стал тем, кем мы его теперь знаем — реформатором системы образования, одним из ранних гуманистов, повлиявших на мысль Ренессанса и реформу церкви Лютера, автором бессмертных идей и творений, основателем теологии сексуальности, устранителем схизмы, обвинителем Яна Гуса и защитником Иеронима Пражского, противником тираницида, апологетом Жанны Д'Арк и т.д.

* Это сейчас компендиум катехизиса даже не включает грехопадение, как какое-то отдельное событие, в символ веры, так как оно было «запланировано» божественным творением и является его частью, в отличии от послания Иисуса и страшного Суда, что являются событиями, а не частью творения. А тогда это было, так сказать, только одной из точек зрения. Бонавентуру, конечно, уважали (как схоласта), а вот Экхарта посмертно признали еретиком.

** Думаю, многим, кто когда-нибудь писал что-либо, знакомо это чувство.

*** Шутка про легочную чуму.

**** Так было принято — это нормальная форма для богословия, сначала написать какой ты молодец, а потом — какой не молодец.

***** Видимо, Жерсон имел в виду животрепещущую для него тему насмешек.

****** Нет, вам не послышалось. Алистер Кроули брал свое учение оттуда же — у ранних христиан, а египетские боги это, скорее, антураж.

******* Это тоже один из излюбленных жерсоновских приемов из богословия — сначала отказаться отвечать и тут же дать ответ.

******** Однако, первая часть тезиса о том, что не надо тратить время попусту, принадлежит Иисусу. Жерсону принадлежит та часть, где он говорит о том, что знает о верности этого тезиса по своему опыту. Средневековому теологу не надо было отдельно указывать на то, что он ссылается на Иисуса, так как это и так было очевидно любому грамотному человеку. Собственно, с этим недопониманием связано позднее волнение вокруг книги «Подражания Иисусу 21.08.1492», чье авторство сначала приписали Жерсону, а затем сняли с него. Фоме Кемпийскому не требовалось отдельно указывать, что он взял за основу «Размышления Сердца» («De imitatione Christi. Et de meditatione cordis.») Жерсона, так как все образованные люди знали этот труд наизусть, как сейчас каждый из нас сможет вспомнить первую строфу какого-нибудь программного стиха Пушкина. То есть Жерсон не писал конкретно это произведение, но конкретно это произведение является разбором и анализом произведения Жерсона.

******** Здесь, в России, мы сейчас можем наглядно наблюдать то, от чего предостерегал своих коллег Жерсон: превратившись в машину блата по раздаче дипломов, высшее образование не только перестало выполнять свои образовательные функции, но и обесценилось у конечного его «покупателя», став тем самым «предметом для насмешек» (один из любимых оборотов речи Жерсона) в глазах и работодателей и посторонних людей. Да и самих студентов и сотрудников ВУЗов — тоже... «свою профессию обучать учеников они считают позорной [...] боятся учить тому, чего не знают сами».

********* Отсылка ко второму прозвищу Жерсона — «Доктор Наиудобнейший».