Этика П. А. Кропоткин

Узкое понимание жизни, считавшее п р и б ы л ь единствен­ ным двигателем человеческого общества, и упорная уверенность в том, что то, что существовало вчера, будет неизменно сущест­ вовать и завтра, оказалось в противоречии с людскими стремле­ ниями. Жизнь приняла другое течение. Никто не станет отрицать высокой производительности, которой можно достичь специали­ зацией; но по мере того как работа становится проще и легче ус­ ваивается, она также делается все более и более однообразной и скучной, и у рабочих является настоятельная потребность разнообразить свою деятельность и искать случая применить к де­
лу все свои способности. Человечество приходит к сознанию, что обществу вовсе невыгодно приковывать человека на всю жизнь к одной данной точке в руднике или мастерской, лишая его такого труда, который мог бы привести его к свободному общению с при­ родой и сделать его сознательной частью великого целого — участ­ ником в наслаждении наукой, искусством, независимым трудом и творчеством.
380

Потребности человеческих обществ совпадают, таким образом, с потребностями каждой отдельной личности; и хотя в р е м е н ­ н о е разделение труда остается пока вернейшей гарантией успе­ ха в каждом отдельном предприятии, тем не менее п о с т о я н ­ н о е разделение должно исчезнуть и замениться разнородной деятельностью: умственной, промышленной, земледельческой — соответственно разнообразным способностям отдельных лично­ стей и различных народов.
Освободив наше мышление от схоластики учебников и рас­ сматривая человеческую жизнь с общей точки зрения, мы неиз­ бежно приходим к выводу, что хотя выгода от временного разде­ ления труда и несомненна, но что настало время обратиться к той выгоде, которая проистекает от интеграции труда, от его объединения. До сих пор политическая экономия знала только разделение труда; мы же настаиваем на его объе­ динении: на том, что идеалом общества (т. е. тем, к чему оно уже стремится) является такое общество, где каждый трудится физически и умственно; где способный к труду человек работает в поле и в мастерской; где каждая нация и каждая область, распо­ лагая разнообразием природных сил, сама производит и потреб­ ляет большую часть своих продуктов земледелия и промышлен­ ности.
Конечно, подобная перемена не может произойти до тех пор, пока общество сохраняет свое теперешнее устройство, которое позволяет собственникам земли и капитала, под покровительст­ вом государства и исторических прав, присваивать себе ежегод­ ный избыток производства. Но современная фабричная система, основанная на специализации функций, носит уже в себе заро­ дыши собственного разрушения. Промышленные кризисы обостря­ ются и становятся все более и более продолжительными вследст­ вие войн, неизбежных при настоящем положении дел. Да и сами рабочие все с большим нетерпением и неудовольствием перено­ сят бедствия, навлекаемые лихорадочным ходом промышленно­ сти; и каждый такой кризис ведет к приближению того дня, когда современные установления частной собственности и производства будут потрясены до основания борьбой, формы и последствия ко­ торой будут зависеть от большего или меньшего здравого смысла привилегированных классов.
Но мы утверждаем также, что всякая попытка социалистов преобразовать современные отношения между капиталом и тру­ дом потерпит неудачу, если не примет в соображение упомянутое сейчас стремление к интеграции, которое, по нашему мнению, не привлекло еще к себе должного внимания. Преобразованное об­ щество вынуждено будет отрешиться от фантастической мечты о нациях, специализ(ированных) для производства либо земле­ дельческих, либо промышленных продуктов. Оно должно будет по­ ложиться на самого себя для производства пищи и многих — если не большей части — сырых продуктов. Оно должно будет найти средства сочетать земледелие с промышленностью и ремеслами
381

и позаботиться об «интегральном образовании», так как, только обучая детей наукам совместно с ручным трудом, можно дать об­ ществу тех людей, которые действительно ему нужны 36.
***
Техническое знание, доступное всем, будет благодеянием для человечества; но для всего человечества вообще, а не для какой- либо отдельной нации, так как знание не может развиваться ис­ ключительно для домашнего обихода.
Наука, изобретения, смелость мысли и смелость замыслов, предприимчивость, гениальность и улучшения социального строя сделались стремлениями международными, и прогресс умствен­ ный, промышленный и социальный нельзя задерживать полити­ ческими границами; он переносится через моря, проникает сквозь цепи гор, и степи не составляют для него препятствия. Знание и изобретательность настолько международны, что если завтра появится в газетах сообщение, что где-нибудь практически разре­ шена задача изготовления запасов силы, полета в воздухе или печатания без типографских чернил, то через несколько недель та же задача будет разрешена изобретателями различных нацио­ нальностей *. Беспрестанно случается, что одно и то же научное открытие или техническое изобретение сделано почти одновре­ менно в странах, отстоящих друг от друга на тысячи верст, точно существует особого рода атмосфера, благоприятствующая зарож­ дению известной идеи в известный момент. И действительно, такая атмосфера создана паром, печатью и общим запасом знаний.
Те, кто мечтает о монополизации технического гения, отстали лет на пятьдесят против действительной жизни. Теперь мир — весь огромнейший мир — является областью распространения знаний; и если у отдельных народов обнаруживаются особые спо­ собности в отдельных отраслях техники или науки, эти различия уравновешивают друг друга, и преимущества одного народа над другими могут быть только временными. Прекрасная работа английского инженера-механика, американская смелость в колоссальных предприятиях, французский систематический ум, немецкая педагогика становятся международными способнос­ тями 37.
***
Немногие книги имели такое вредное влияние на развитие экономической мысли, как «Опыт об основах народонаселения» Мальтуса. Она появилась, подобно всем книгам, имеющим вооб­
* Оставляю эти строки в том виде, в Каком они появились в первом издании этой книги в 1898 году. Первые две задачи уже разрешены.
382

ще какое-либо влияние, в благоприятный момент\ и выразила идеи, уже распространенные в умах зажиточного меньшинства. В то время, когда мысли равенства и свободы, пробужденные французской и американской революциями, проникли в сознание бедных, а богатые утомились дилетантскими экскурсиями в ту же область, Мальтус, возражая радикальному английскому писате­ лю Годвину, выступил с утверждением, что равенство невозмож­ но, что бедность большинства вызвана не общественным строем, а что она — естественный з а к о н . Он говорил, что народонасе­ ление увеличивается слишком быстро, что новым пришельцам нет места за общей трапезой и что этот закон не может быть изменен никакими преобразованиями общественного строя.
Таким образом он дал богатьш классам нечто вроде научного возражения против идеи равенства; а известно, что, хотя всякое владычество основано на силе, сила сама начинает колебаться, если более не поддерживается твердой верой в собственную пра­ воту. Что же касается бедных классов, которые всегда чувствуют влияние идей, преобладающих в данное время среди зажиточных классов, то учение Мальтуса лишило их надежды на улучшение и поселило в них недоверие к обещаниям социальных реформа­ торов. По сие время многие самые смелые реформаторы не ве­ рят, чтобы было возможно удовлетворить потребности всех, если трудящиеся работники и крестьяне потребуют этого, тем более что временное улучшение положения рабочих поведет к быстрому увеличению населения.
Наука до сих пор держится учения Мальтуса 38, и политическая экономия основывает свои рассуждения на предпосылке о невоз­ можности быстрого увеличения производства — невозможности, следовательно, удовлетворить потребности всех. Эта предпосылка крепко сидит в головах экономистов как классической, так и со­ циалистической школы, когда они рассуждают об обмене, зара­ ботной плате, найме рабочих, ренте и потреблении. Политиче­ ская экономия никогда не поднималась выше гипотезы об о г р а ­ ниченности и недостаточности средств к су­ ществованию; ее считают непоколебимой; так что все тео­ рии, соприкасающиеся с политической экономией, строятся на том же ошибочном начале, и почти все социалисты признают эту предпосылку. Мало того: даже в биологии (тесно связанной те­ перь с социологией) теория изменчивости видов нашла неожидан­ ную поддержку в том, что Дарвин и Уоллас связали свою теорию с основной идеей Мальтуса, утверждая, что природных средств пропитания не хватает при быстром размножении животных и растений.
Словом, теория Мальтуса, выражая в полунаучной форме тай­ ные пожелания богатых классов, сделалась основанием целой системы практической философии, которой вполне проникнуты умы образованных сословий, и воздействовала (как всегда бывает с практической философией) также на теоретическую философию нашего столетия 39.
383

***
Земледелие настолько нуждается в помощи городских жите­ лей, что каждое лето тысячи людей уходят из своих трущоб на полевые работы. Лондонские бедняки толпами отправляются в Кент и Сэссекс косить луга и убирать хмель. В одном только Кенте во время уборки хмеля требуется 80 000 добавочных муж­ ских и женских рабочих рук. Во Франции крестьяне во многих местах бросают летом свои деревни и кустарные промыслы и ухо­ дят на работу в более плодородные местности; в Соединенных Штатах сотни тысяч людей направляются летом в прерии Мани­ тобы и Дакоты. Из Польши каждое лето тысячи крестьян во время уборки хлеба расходятся по полям Мекленбурга, Вестфалии и даже Франции. В России люди миллионами тянутся с севера на юг во время жатвы; а в Петербурге многие фабрики сокраща­ ют летом свое производство ввиду того, что рабочие уходят обра­ батывать свои земельные участки. Везде обработка земли нужда­ ется в добавочных рабочих руках, а еще более нуждается она во временной подмоге для улучшения почвы идля увеличения ее производительности.
Вскапывание земли при посредстве паровых машин, дренаж и удобрение могли бы превратить тяжелую глину на северо- западе от Лондона в почву более плодородную, чем американ­ ские прерии. Эта глина требует только приложения совсем неис­ кусного труда — в виде прокладки дренажных труб, пульвериза­ ции фосфоритов и т. п., и в свободной общине такую работу охотно исполняли бы фабричные рабочие, если бы она была хорошо организована, пользуясь нужными, в сущности, простыми маши­ нами. Почва требует такой помощи, и она получит ее, хотя бы для этого пришлось даже закрывать на лето многие фабрики. В настоящее время предприниматели сочли бы разорением для себя закрывать фабрики на летнее время, так как предполагает­ ся, что капитал, вложенный в фабрики, должен каждый день и каждый час давать барыши; но взгляд капиталистов на это дело вполне расходится со взглядами сплоченной воедино об­ щины.
Что же до рабочих, которые должны бы быть истинными хозяе­ вами фабрик и заводов, то большинство из них, наверно, нашло бы, что прервать на месяц или два свою однообразную фабрич­ ную работу было бы весьма полезно для здоровья, и они начали бы либо бросать фабрики летом, либо чередоваться на работе.
Как скоро явится возможность преобразовать наши современ­ ные условия, нам, несомненно, придется прежде всего озаботиться распространением промышленности по всей стране, т. е. перемес­ тить большинство фабрик в деревни и извлекать из земледелия все те выгоды, которые оно всегда может дать в соединении с про­ мышленностью (как, например, в западных американских шта­ тах). К тому дело и идет, как мы видели на предыдущих страни­ цах, и этот шаг явится необходимостью при производстве
384

товаров для самих производителей. Он необхо­ дим вследствие потребности каждого здорового человека про­ вести часть времени за ручным трудом на свежем воздухе; и он сделается еще более необходимым, когда современные социаль­ ные движения, которые становятся неизбежными, расшатают современную международную торговлю, ограничат ее действи­ тельно необходимым обменом и заставят каждый народ извле­ кать у себя дома средства к существованию. Человечество вообще и каждый из нас в частности выиграют от такой перемены, и она наступит 40.
***
КООПЕРАЦИЯ В РОССИИ
Кооперация в России, сильно развиваясь в последние годы, приняла новые формы. Отвергнув выдачу дивидендов от пред­ приятий своим членам, русские кооператоры решили употреблять все прибыли только на расширение дела и на полезные общест­ венные предприятия. Так делали они уже до войны, создавая в своих деревенских потребительских лавках культурные центры и иногда прямо ставя целью распространение образования, улуч­ шение путей сообщения и введение в деревнях разных обществен­ ных учреждений — словом, ставя себе задачи, прежде считав­ шиеся делом земств или государства.
Затем, когда по окончании войны перед Россией встала задача возрождения и усиления производительности земледельческой и промышленной, особенно кустарной, которая так необходима русской деревне, кооператоры сразу поставили себе широкую программу культурного строительства. Прежде всего поднять сельское хозяйство, причем они совершенно верно указали, что «никакой агрономической организации это не по силам, если на помощь не придет совместная работа земледельческого населе­ ния России через их кооперативные учреждения» (Зипис(ная) кн(ига) для Чл(ена) Кооп(ератива)). Необходимы сотни тысяч опытных полей, улучшение семян и удобрения, возделывание более ценных растений, улучшение качества продуктов, плодосеменное хозяйство, и все это кооператоры совершенно правильно ввели в свою программу.
Но их планы шли еще дальше, а именно: к использованию «спящих еще богатств России»,— не путем концессий капитали­ стам, а путем местного строительства. Здесь пред­ стоит не только использование лесных богатств и рыбной ловли на реках и озерах, которые быстро стали переходить в руки ино­
странцев, ведущих хищническое хозяйство, а также вообще в промышленности обрабатывающей и фабрично-заводской, в уст­ ройстве подъездных путей и т. д. и т. д.
Во всем этом при громадности крестьянского населения в Рос-
13 П. А. Кропоткин
385

сии кооперации, правильно понятой, как ее понимал ее основа­ тель, Роберт Оуэн, предстоит сыграть в XX веке такую же почтен­ ную роль, какую сыграли в конце средних веков г и л ь д и и и вольные города40.
***
Читатели, имевшие терпение проследить за собранными в этой книге фактами, и особенно те из них, кто вдумался в эти факты, вероятно, убедятся в громадных успехах человечества за послед­ ние полстолетия и в расширении его власти над производитель­ ными силами природы. Сравнивая возможные усовершенствова­ ния, указанные в этой книге, с настоящим положением промыш­ ленности, многие из читателей, надеюсь, зададут себе вопрос, который, вероятно, скоро станет основным вопросом политиче­ ской экономии: «Насколько э к о н о м и ч н ы установившиеся теперь приемы производства при помощи постоянного «разделе­ ния труда» для каждого человека и с определенной целью произ­ водства — ради барышей? Действительно ли таким путем соблю­ дается экономия в расходовании человеческих сил? Или же ныне существующее представляет только пережитки прошлого, которое было погружено во мрак невежества и притеснения и никогда не принимало в расчет экономической и общественной ценности человеческой жизни?»40
***
Это будущее уже возможно, оно уже достижимо: настоящее же осуждено на исчезновение. Что же мешает нам повернуться к настоящему спиной и идти навстречу будущему? Не «банкрот­ ство науки», о котором так много болтают теперь, а прежде всего алчность — алчность человека, который убивает курицу, несу­ щую золотые яйца,' а потом — умственная наша лень, трусость ума, тщательно оберегающая прошлое.
Наука и так называемая практическая мудрость веками втол­ ковывали человеку: «Хорошо быть богатым и быть в состоянии удовлетворять по крайней мере свои материальные потребности; единственное же средство разбогатеть — это направить свой ум и способности на то, чтобы другие люди — невольники, рабы или наемники на жалованье — добывали для вас богатство. У вас нет выбора: вы должны или стать в ряды крестьян и рабочих, кото­ рые — что бы им ни обещали в будущем экономисты и морали­ сты — обречены на периодические голодовки после каждого плохого урожая и во время стачек и на расстрел, если они поте­ ряют терпение и взбунтуются. Или же вы должны напрячь свои усилия к тому, чтобы сделаться либо военным начальником, либо одним из колес государственного механизма, либо, наконец, стать хозяином людей и промышленности и торговли».
386

Другого выбора не было в течение многих столетий, и люди покорно следовали этому завету, не находя, однако, счастья ни для себя, ни для своих детей.
Современное знание предлагает, однако, мыслящим людям другой выход. Оно говорит им, что для того, чтобы разбогатеть, нет надобности вырывать кусок хлеба изо рта других, что более разумным выходом будет общество, в котором люди, работая умом и руками при помощи изобретенных и имекУщих быть изоб­ ретенными машин, могут сами доставлять себе все нужные богат­ ства. Техника и наука не отстанут: направляемые наблюдением, анализом и опытом, они ответят на все запросы, сокращая необхо­ димое для приобретения благосостояния время, так что его будет вполне достаточно для отдыха. Обещать счастья они, конечно, не могут: счастье зависит настолько же от самого человека, сколь­ ко и от его обстановки; но они могут по крайней мере обещать то удовлетворение, которое человек может найти в разностороннем и полном применении своих способностей, в работе без переутом­ ления и в сознании того, что его благосостояние основано не на страданиях ближних.
Вот горизонты, которые открывает это исследование всякому непредубежденному уму 40.
МОРАЛЬ, ПРАВО, ПОЛИТИКА
***
Есть времена в жизни человечества, когда глубокое потрясе­ ние, громаднейший переворот, способный расшевелить общество до самой глубины его основ, становится неизбежно необходимым во всех отношениях. В такие времена каждый честный человек начинает сознавать, что долее тянуть ту же жизнь невозможно. Нужно, чтобы какие-нибудь величественные события внезапно прервали нить истории, выбросили человечество из колеи, в кото­ рой оно завязло, и толкнули его на новые пути — в область неиз­ вестного, в поиски за новыми идеалами. Нужна революция — глу­ бокая, беспощадная, которая не только переделала бы хозяйст­ венный строй, основанный на хищничестве и обмане, не только разрушила бы политические учреждения, построенные на влады­ честве тех немногих, кто успеет захватить власть путем лжи, хит­ рости и насилия, но также расшевелила бы всю умственную и нравственную жизнь общества, вселила бы в среду мелких и жалких страстей животворное дуновение высоких идеалов, честных порывов и великих самопожертвований. В такие времена, когда чванная непосредственность заглушает всякий голос, не преклоняющийся перед ее жрецами, когда пошлая нравствен­ ность «блаженной середины» становится законом и низость тор­ жествует повсеместно, революция становится просто необходи-
13*
387

мостью. Честные люди всех сословий начинают сами желать бури, чтобы она своим раскаленным дуновением выжгла язвы, разъедающие общество, смела накопившуюся плесень и гнилость, унесла в своем страстном порыве все эти обломки прошлого, да­ вящие общество, лишающие его света и воздуха. Они желают бури, чтобы дать наконец одряхлевшему миру новое дуновение жизни, молодости и честного искания истины.
В такие времена перед обществом возникает не один вопрос о насущном хлебе, а вопрос обо всем дальнейшем развитии, воп­ рос о средствах выйти из застоя и гнилого болота — вопрос жизни и смерти 4|.
***
Мы чувствуем... что если переворот стал необходимостью в хо­ зяйственных отношениях между людьми и в их политическом строе, то он еще более того необходим ради перестройки наших нравственных понятий.
Без известной нравственной связи между людьми, без неко­ торых нравственных обязательств, добровольно на себя приня­ тых и мало-помалу перешедших в привычку, никакое общество невозможно. Такая нравственная связь и такие общественные привычки действительно и существуют между людьми даже на самых низших ступенях их развития. Мы находим их у самых пер­ вобытных дикарей.
Но в теперешнем обществе неравенство состояний, неравенст­ во сословий, порабощение и угнетение человека человеком, состав­ ляющие самую сущность жизни образованных народов, разорва­ ли ту нравственную связь, которой держались общества дикарей. Нравственные понятия, присущие первобытным народам, не могут удержаться наряду с современной промышленностью, возводя­ щей в закон порабощение крестьян и рабочих, хищничество и борь­ бу за наживу; они не могут ужиться с торговлей, основанной на обмане или на пользовании чужой неумелостью, и с политически­ ми учреждениями, имеющими в виду утвердить власть немногих людей над всеми остальными. Нравственность, вытекающая из сознания единства между всеми людьми одного племени и из пот­ ребности взаимной поддержки, не может удержаться в таких ус­ ловиях. В самом деле, какой взаимной поддержки, какой круго­ вой поруки искать между хозяином и его рабочим? между поме­ щиком и крестьянином? между начальником войск и солдатами, которых он шлет на смерть? между правящими сословиями и их подчиненными? Ее нет и быть не может.
Поэтому первобытная нравственность, основанная на отожде­ ствлении каждого человека со всеми людьми его племени, исчез­ ла. Вместо нее нарождается фарисейская нравственность рели­ гий, которые большей частью стремятся с помощью обманных рассуждений (софизмов) оправдать существующее порабощение человека человеком и довольствуются порицанием одних грубей­
388

ших проявлений насилия. Они снимают с человека его обязатель­ ства по отношению ко всем людям и налагают на него обязанно­ сти лишь по отношению к верховному существу, т. е. к невидимой отвлеченности, гнев которой можно укротить повиновением или щедрой подачкой тем, кто выдает себя за ее служителей.
Но сношения, все более и более тесные между отдельными людьми, странами, обществами, народами и отдаленными мате­ риками, начинают налагать на человечество новые нравственные обязательства. Человеческие права приходится признать за всеми людьми, без всякого исключения, и в каждом человеке, какого бы он ни был рода и племени, приходится видеть своего брата; стра­ дания этого брата, кем бы они ни были вызваны, отзываются на всех людях без различия. Религии разъединяли людей: тесные взаимные сношения неизбежно соединяют их в одно целое — человеческий род. И по мере того как религиозные верования исчезают, человек замечает, что для того, чтобы быть счастливым, ему следует нести обязанности не по отношению к неизвестному верховному существу, но по отношению ко всем людям, с которы­ ми сталкивается его жизнь.
Человек начинает понимать, что счастье невозможно в оди­ ночку, что личного счастья надо искать в счастье всех — в счастье всего человечества. Вместо отрицательных велений христианской нравственности: «не убей, не укради» и т. д.— появляются поло­ жительные требования общечеловеческой нравственности, не­ сравненно более широкие и беспрестанно расширяющиеся. Вместо велений бога, которые всегда позволялось нарушать, лишь бы по­ том искупить грех покаянием, является простое, но несравненно более животворное чувство единства, общения, солидарности со всеми и каждым. И это чувство подсказывает человеку: «Если ты хочешь счастья, то поступай с каждым человеком так, как бы ты хотел, чтобы поступали с тобою. И если ты чувствуешь в себе из­ быток сил, любви, разума и энергии, то давай их всюду, не жалея, на счастье других: в этом ты найдешь высшее личное счастье». И эти простые слова — плод научного понимания человеческой жизни и не имеющие ничего общего с велениями религий — сра­ зу открывают самое широкое поле для совершенствования и раз­ вития человечества.
И вот необходимость перестройки человеческих* отношений, в согласии с этими простыми и великими началами, дает себя чув­ ствовать все более и более. Но перестройка не может совершить­ ся и не совершится, покуда в основе наших обществ будет лежать порабощение человека человеком и владычество одних над дру­ гими.
Переберите подобные факты, обдумайте их причины и скажи­ те сами: «Не правы ли мы, когда утверждаем, что необходима глу­ бокая революция, чтобы унести всю эту мразь, накопившуюся в современных обществах, и потрясти самые их основы?»
389

Покуда у нас будет оставаться каста людей, живущих в празд­ ности под тем предлогом, что они нужны для управления нами,— эти праздные люди всегда будут источником нравственной зара­ зы в обществе. Человек праздный, вечно ищущий новых наслаж­ дений и у которого чувство солидарности с другими людьми убито самими условиями его жизни — такой человек всегда будет скло­
нен к самой грубой нравственности: он неизбежно будет опошлять все, до чего прикоснется. Со своим туго набитым кошелем и своими грубыми инстинктами он будет развращать женщину и ребенка; он развратит искусство, театр, печать — он уже это сделал; он продаст свою родину врагу, продаст ее защитников; и так как он слишком трусоват, чтобы избивать кого-либо, то в тот день, когда бунтующий народ заставит его дрожать за кошель — единствен­ ный источник его наслаждений,— он пошлет наемщиков избивать лучших людей своей родины.
Иначе оно быть не может, и никакие писания, никакие нравст­ венные проповеди ни в чем не помогут. Горе не в табаке и не в без­ верии, как думает Толстой, а в самих условиях, во всем складе общественной жизни. Зараза сидит в самой глубине семейного очага, поддерживаемого угнетением других людей, и эту заразу надо истребить, хотя бы для того и пришлось прибегнуть к огню и мечу. Колебания в выборе быть не может. Дело идет о спасении того, что человечеству всего дороже: его нравственной обществен­ ной жизни.
***
— Ненарушимость святыни домашнего очага? Конечно, впи­ шите ее в законы! Кричите о ней везде, во всю мочь! — говорят мудрецы из среднего сословия.— Нам вовсе не желательно, что­ бы полиция врывалась к нам в дома и заставала нас врасплох. Но зато мы учредим тайную полицию, чтобы надзирать за подо­ зрительными людьми; мы наводним страну, и особенно рабочие собрания, соглядатаями; мы составим списки опасных людей и будем зорко следить за ними. И когда мы узнаем, что дело плохо, что наши кошели в опасности,— будем действовать смело! Нечего тогда толковать о законности: будем хватать людей ночью, в по­ стели; все обыщем, все разнюхаем! Главное в таком случае — смелость! И если глупые законники начнут протестовать, мы и их заарестуем и скажем: «Ничего, господа, не поделаешь,— война так война!» — и вы увидите, что все «порядочные люди» будут за нас.
***
— Тайна почтовой переписки? Конечно, говорите везде, кри­ чите на торжищах, что вскрывать чужие письма — самое ужасное преступление. Если какой-нибудь почтмейстер вскроет чужое
390

письмо — под суд его, злодея! Мы вовсе не хотим, чтобы кто- нибудь смел проникать в наши маленькие тайны. Но зато, если до нас дойдет слух о каком-нибудь заговоре против наших приви­ легий, тогда не взыщите. Все письма будем вскрывать, назначим на это тысячи чиновников, если нужно, и если кто-нибудь взду­ мает жаловаться, мы ответим прямо, цинично, как недавно отве­ тил один английский министр на запрос ирландского депутата: «Да, господа, с болью в сердце я должен признать, что мы вскрываем ваши письма. Но мы делаем это исключительно потому, что государство (т. е. дворянство и буржуазия) в опас­ ности!»
***
Вот к чему сводятся, политические права.
Свобода печати и сходов, святость домашнего очага и т. д. существуют только под условием, чтобы народ не пользовался ими против привилегированных сословий. В тот же день, когда народ начинает пользоваться ими, чтобы подрывать привилегии правя­ щих классов, все эти так называемые права выкидываются за борт, как ненужный балласт.
Иначе оно быть не может. Права человека существуют лишь постольку, поскольку он готов защищать их с оружием в руках 42.
***
Представительная система, которая есть не что иное, как ком­ промисс со старым порядком, сохранив за правительством все полномочия неограниченной власти, подчинив его с грехом попо­ лам более или менее предполагаемому и во всяком случае лишь перемежающемуся контролю народа,—эта система отжила свой век. В настоящее время она уже помеха прогрессу. Ее недостатки не зависят от личностей, стоящих у власти: они связаны с самой системой и коренятся так глубоко, что никакие видоизменения в этой системе не могут сделать из нее политический строй, соот­ ветствующий потребностям времени.
...Правительство представительного режима — будет ли оно называться Парламентом, Конвентом, Советом Коммуны или присвоит себе какое-нибудь другое название, будет ли оно наз­ начено префектами какого-нибудь Бонапарта или вполне свободно избрано восставшим городом — правительство всегда будет ста­ раться расширить свои законодательные права. Постоянно стре­ мясь усиливать свою власть, оно будет вмешиваться во все, уби­ вать смелый почин личностей и групп и заменять их творчество
391

неподвижным законом. Его естественное, неизбежное стремле­ ние — взять личность в свои руки с самого детства, вести ее от одного закона к другому, от угрозы к наказанию — от колыбели до гроба, не выпуская эту добычу из-под своей высокой опеки. Был ли когда-либо случай, чтобы какое-нибудь избранное собра­ ние объявило себя некомпетентным в каком-нибудь вопросе — неспособным его решить? Чем оно революционнее, тем охотнее оно захватывает все то, в чем совершенно некомпетентно. Обстав­ лять законами все проявления человеческой деятельности, вме­ шиваться во все мелочи жизни «подданных» — такова самая сущность государства и правительства.
Создать правительство — конституционное или неконститу­ ционное — значит создать такую силу, которая неизбежно будет стараться овладеть всем, подводить под свои уставы всю общест­ венную жизнь, не признавая никакого другого предела, кроме того, какой можем время от времени поставить ему мы агита­ цией или восстанием. Парламентское правительство — оно уже это доказало — не составляет исключения из этого общего пра­ вила.
Одно из двух: или в народе, в городе водворится экономиче­ ское равенство — и свободные, равные граждане уже не будут отказываться от своих прав в пользу немногих, а постараются найти новый способ организации, который даст им возможность самим управлять своими делами, или же будет продолжать суще­ ствовать меньшинство, господствующее над массами в экономи­ ческом отношении,— какое-нибудь четвертое сословие, состав­ ленное из привилегированных буржуа и перебежчиков от рабо­ чих,—и тогда горе массам. Правительство, избранное этим меньшинством, будет действовать соответственно: оно будет пи­ сать законы ради сохранения своих привилегий, а против непокор­ ных оно прибегнет к силе и избиениям.
Представительная система имела целью помешать единолич­ ному управлению; она должна была передать власть в руки не одного человека, а целого класса. А между тем она всегда вела к восстановлению единоличного правления, всегда стремилась подчинить себя одному человеку.
Причина этой странности очень проста. Когда в руки прави­ тельства были переданы все те тысячи полномочий, которыми оно облечено теперь, когда ему было поручено ведение всех дел, ка­ сающихся страны, и дан бюджет в несколько миллиардов, возможно ли было поручить ведение всех этих бесчисленных дел беспорядочной парламентской толпе? Необходимо было назначить исполнительную власть— министерство, которая была бы обеспечена ради этого почти монархическими полно­ мочиями.
392

...Всякое правительство стремится стать единоличным; таково его первоначальное происхождение, такова его сущность.
Будет ли парламент избран с цензовыми ограничениями или посредством всеобщего голосования, будут ли депутаты избирать­ ся исключительно рабочими и из среды рабочих, парламент всегда будет искать человека, которому можно было бы передать заботу об управлении и подчиниться. И пока мы будем поручать неболь­ шой группе людей заведовать всеми делами — экономическими, политическими, военными, финансовыми, промышленными и т. д., как это делаем теперь, и т. д.,— эта небольшая группа будет стре­ миться неминуемо, как отряд в походе, подчиниться единому главе.
Если мы хотим в момент будущей революции открыть настежь двери для реакции и даже, может быть, для монархии, то нам стоит только поручить наши дела какому-нибудь представитель­ ному правительству или какому-нибудь министерству, облечен­ ному такими полномочиями, какими оно обладает теперь. Реак­ ционная диктатура, сначала слегка окрашенная в красный цвет, затем понемногу синеющая, по мере того как будет чувствовать свое положение более прочным, не заставит себя долго ждать. В ее распоряжении будут все орудия власти; она найдет их вполне готовыми.
***
Но, может быть, представительный порядок, источник всяких зол, оказывает, по крайней мере, некоторые услуги в том смысле, что он дает возможность мирного прогрессивного развития обще­ ства? Может быть, он содействовал также децентрализации власти, которая в настоящее время представляет насущную пот­ ребность? Может быть, представительное правление умело поме­ шать войнам? Может быть, оно умеет приспособляться к требо­ ваниям времени и вовремя упразднить, во избежание граждан­ ской войны, то или иное учреждение, отживающее свой век? На­ конец, может быть, оно сколько-нибудь обеспечивает прогресс, возможность дальнейших улучшений?
Какой горькой иронией звучат эти вопросы! Вся история на­ шего века отвечает на них отрицательно.
Верные монархической традиции и ее современной форме — якобинству, парламенты сосредоточили всю власть в руках прави­ тельства. Крайнее развитие чиновничества становится отличи­ тельной чертой представительного правления. С самого начала XIX века в политике все говорят о децентрализации и автономии; а между тем власть централизуют все больше и больше, а автоно­ мии убывают последние остатки. Даже Швейцария испытывает влияние этого течения, ему подчиняется и Англия. Если бы не сопротивление промышленных предпринимателей и торговцев,
393

нам скоро пришлось бы для того, чтобы зарезать быка где-нибудь в захолустье, испрашивать разрешение в Париже. Все подпадает мало-помалу под власть правительства. Ему не хватает только заведования всей промышленностью и торговлей; да и то социал- демократы, ослепленные предрассудками сильной власти, уже мечтают о дне, когда они смогут управлять из берлинского пар­
ламента всей работой на фабриках и потреблением по всему про­ тяжению Германской империи!
Предохранил ли нас от войн этот якобы миролюбивый предста­ вительный режим? Никогда еще люди так не истребляли друг друга, как при нем!
***
Стоит ли изображать здесь известную всем нам отвратитель­ ную картину выборов? Везде — в буржуазной Англии и в демо­ кратической Швейцарии, во Франции и в Соединенных Штатах, в Германии и в Аргентинской республике — разыгрывается одна и та же печальная комедия.
Стоит ли рассказывать о том, как избирательные агенты и ко­ митеты «подготовляют», «устраивают» и «обставляют» выборы (у них на это целый воровской язык!); как они раздают направо и налево обещания — политические на собраниях и личные в част­ ных разговорах, как они втираются в семьи, льстят матери и ре­
бенку, ласкают, если нужно, страдающую астмой собаку или кошку «избирателя»? Как они ходят по разным кафе или каба­ кам, уговаривают избирателей, а наименее разговорчивых улав­ ливают тем, что заводят между собой мнимые споры — точно шу­ лера, которые стремятся заманить вас играть в «три карты, одна дама»? Как после долгого ожидания кандидат появляется нако­ нец среди «дорогих избирателей» с благосклонной улыбкой на устах, со скромным взглядом и вкрадчивым голосом — точно ста­ рая мегера, хозяйка лондонских меблированных комнат, которая хочет заманить жильца сладкой улыбкой и ангельским взглядом? Стоит ли перечислять лживые программы — одинаково лживые, будь они оппортунистские или социал-революционные, в которые сам кандидат, если он сколько-нибудь умен и знает палату, так же мало верит, как составитель календаря с предсказаниями, но ко­ торые он защищает так горячо, таким громовым голосом, такими прочувствованными речами, как странствующий, ярмарочный зубной лекарь?
Стоит ли перечислять здесь расходы по выборам? Все газеты рассказывают нам о них. Стоит ли приводить перечень расходов какого-нибудь избирательного агента, среди которых фигурируют расходы на «бараньи ноги», фланелевые фуфайки и бутылки с ле­ карством, посланные заботливым кандидатом «дорогим детям»
394

своих избирателей? Стоит ли, наконец, напоминать о расходах на печеные яблоки и тухлые яйца, с целью «смутить противную пар­ тию»,— расходах, которые так же отягощают бюджеты кандида­ тов в Соединенных Штатах, как у нас в Европе расходы на клевет­ нические воззвания и на «маневры последнего часа» перед выбо­ рами.
А правительственное вмешательство в выборы? «Места», раз­ даваемые им своим пособникам, его лоскутки материи, носящие названия орденов, права, раздаваемые им на содержание табач­ ных лавок? Его обещания покровительства рулеткам и игор­ ным домам, его бесстыдная пресса, его шпионы, его судьи и агенты...
Нет, довольно! Не будем больше копаться в этой грязи. Поста­ вим только один вопрос: есть ли хоть одна самая низкая, самая гнусная человеческая страсть, которая бы не эксплуатировалась во время выборов? Обман, клевета, низость, лицемерие; ложь — все, что только есть грязного в глубине человека-зверя,— вот что разнуздывается во всей стране во время избирательного периода.
***
Так оно есть, и так оно будет до тех пор, пока будут существо­ вать выборы с целью избрания себе господ. Пусть перед вами бу­ дут только рабочие, только люди, равные между собой, и пусть они в один прекрасный день вздумают избрать из своей среды уп­ равителей — и получится то же самое! Подарков, может быть, раздавать не будут; но будут расточать льстивые, лживые слова; и гнилые яблоки останутся по-прежнему. Да можно ли ждать лучшего, когда люди торгуют священнейшими своими правами?
Чего, в самом деле, требуют от избирателей? — Чтобы они указали человека, которому можно было бы дать право издавать законы относительно всего, что только у них есть самого святого: их гражданских прав, их детей, их труда! Что же удивительного в том, что эти царские права оспаривают друг у друга две или три тысячи проходимцев? Речь идет о том, чтобы найти человека или нескольких человек, которым можно было бы предоставить право брать наших детей в двадцать один год или в девятнадцать, если господа депутаты найдут нужным; запирать их на три года — а не то и на десять — в разлагающую атмосферу казармы; вести их на убой в войне, которую они затеят, но которую потом поне­ воле придется вести стране. Затем выбранные депутаты могут закрывать и открывать университеты, могут заставлять родите­ лей посылать своих детей в школы или же, наоборот, запретить это. Подобно самодержавному королю, депутаты могут благо­ приятствовать какой-нибудь отрасли промышленности или же, напротив, убить ее; они могут принести северную часть страны в жертву южной, или, наоборот, могут присоединить к стране но­ вую область, или, наоборот, уступить какую-нибудь провинцию
395

другому государству. Они будут располагать приблизительно тремя тысячами миллионов в год, вырванными у рабочего наро­ да. У них будет, кроме того, царское право назначать исполни­ тельную власть, т. е. такую власть, которая, пока она находится в согласии с Палатой, является большим деспотом и тираном, чем покойная власть короля43.
...Что теперь требуется от избирателей? — Чтобы десять, двад­ цать тысяч (а при голосовании по спискам и сто тысяч) человек, не знающих друг друга, никогда друг друга не видевших, никогда не встречавшихся ни на каком общем деле, сошлись на избрании одного человека. Притом избранный ими получит широчайшие полномочия — не для того, чтобы изложить какое-нибудь опреде­ ленное дело или защищать то или иное решение, принятое по оп­ ределенному вопросу. Нет! Он должен уметь делать все, выска­ зываться по любому вопросу — торговому, астрономическому, военному, финансовому, гигиеническому и т. д.,— и его решение будет законом. Первоначальный характер избрания депутатов совершенно исказился; оно стало нелепостью.
Такого вездесущего существа, какого ищут теперь, не суще­ ствует. Но вот, например, порядочный человек, отвечающий из­ вестным требованиям честности и здравого смысла, с некоторым образованием. Что же, будет он избран? Конечно нет. Из его из­ бирателей едва, может быть, наберется двадцать, сто человек, знающих его достоинства. Он никогда не пользовался рекламой, чтобы составить себе репутацию, он презирает те приемы, кото­ рыми обыкновенно пользуются, чтобы заставить говорить о себе, и за него едва ли будет подано больше 200 голосов. Его даже не поставят в число кандидатов, а выберут какого-нибудь адвоката или журналиста, краснобая или писаку, который внесет в парла­ мент нрав адвокатского или газетного мира и увеличит своей пер­ соной стадо, голосующее — одни за министерство, другие за оп­ позицию.
...Там же, где царят вполне якобы «демократические» права, как в Соединенных Штатах, где легко создаются комитеты, со­ ставляющие противовес влиянию богатства, там сплошь да ря­ дом выбирают самого худшего из всех, профессионального поли­ тика,—отвратительное существо, ставшее теперь язвой великой республики, человека, сделавшего из политики род промышлен­ ности и пускающего в ход все приемы крупной промышленности: рекламу, трескучие статьи, подкуп.
Меняйте избирательную систему сколько хотите, заменяйте избрание по округам избранием по спискам, устраивайте двух­ степенные выборы, как в Швейцарии (я имею в виду предвари­ тельные собрания), вносите какие хотите перемены, обставляйте выборы какими хотите условиями равенства, кроите и перекраи­ вайте избирательные коллегии — внутренние недостатки системы все равно останутся. Тот, кто получит больше половины голосов,
396

всегда будет (за очень редкими исключениями, у партий пресле­ дуемых) ничтожеством, человеком без убеждений, сумевшим понравиться всем.
Но если самые выборы уже страдают конституционной, неиз­ лечимой болезнью, то что же сказать об исполнении своих обязан­ ностей выбранным Собранием? Подумайте минуту — и вы сами увидите, какую невозможную задачу вы перед ним ставите.
Ваш представитель должен иметь определенное мнение и голо­ совать по целому ряду бесконечно разнообразных вопросов, воз­ никающих в громадной государственной машине.
Всеведущий и всемогущий Протей, вечно меняющий свой вид,— сегодня военный, завтра свинопас, потом банкир, академик, чис­ тильщик сточных труб, врач, астроном, аптекарь, кожевник или торговец галантерейным товаром — смотря по вопросам, стоя­ щим на очереди,— он будет все решать без колебаний по знаку главы своей партии. Привыкнув как адвокат, как журналист или как оратор публичных собраний говорить о вещах, которых он не знает, он и теперь будет подавать голос по всем этим вопросам, с той только разницей, что в газете его статьи служили для р а з ­ влечения) греющегося у огня швейцара, что его адвокатские речи только мешали спать судьям и присяжным, а в Палате его мне­ ние сделается законом для сотен тысяч человек.
А так как у него нет физиологической возможности составить себе мнение обо всех бесчисленных вопросах, в которых от его го­ лосования зависит утверждение или провал законов, то, пока министр будет читать доклад с многочисленными цифрами, выве­ денными ради этого случая его секретарем, депутат будет сплет­ ничать с соседом, проводить время в буфете или писать письмо с целью подогреть доверие своих «дорогих избирателей». Когда же придет момент голосования, он выскажется за или против док­ лада, смотря по тому, какой знак подаст глава его партии.
Подсчет голосов давно уже сделан, раньше голосования; под­ чинившиеся утвердительному решению давно отмечены, и часто их уже поблагодарили; не подчинившиеся изучены и тщательно сосчитаны. Речи произносятся для вида: их слушают только в том случае, если они отличаются художественными достоинствами или могут вызвать скандал.
Выиграть победу при голосовании; но кто же устраивает эти победы? Кто в Палате дает перевес голосов той или другой пар­ тии? Кто свергает или выдвигает министерство? Кто навязывает стране реакционную политику и рискованные внешние предприя­ тия? Кто решает спор между министерством и оппозицией? — Те, кому в 1793 году дали удачное прозвище «болотных жаб»,— люди, не имеющие н и к а к и х убеждений, всегда сидящие между двух
397

стульев, всегда колеблющиеся между двумя главными партиями Палаты.
Именно эта группа — человек пятьдесят, без всяких убежде­ ний, флюгером поворачивающихся от либералов к консервато­ рам и обратно, людей, легко поддающихся на всякие обещания, на перспективу мест, на лесть, легко охватываемые паникой,— именно эта группа ничтожеств решает, подавая свои голоса «за» или «против». Они проводят законы или оставляют их под сук­ ном. Они поддерживают или свергают министерства и изменяют направление политики. Пятьдесят индифферентных людей, управ­ ляющих страной,— вот к чему сводится прежде всего парламент­ ский строй44.
***
Все мы до того испорчены нашим воспитанием, которое с ран­ них лет убивает в нас бунтовской дух и развивает повиновение властям; все мы так развращены нашей жизнью из-под палки за­ кона, который все предвидит и все узаконяет: наше рождение, наше образование, наше развитие, нашу любовь, дружбу и т. д.,— что если так будет продолжаться, то человек скоро утратит вся­ кую способность рассуждать и всякую личную предприимчивость. Наши общества, по-видимому, совсем потеряли веру в то, что можно жить иначе, чем под руководством законов, придуман­ ных Палатой или Думой и прилагаемых сотнями тысяч чиновни­ ков. Даже тогда, когда люди освобождаются от этого ярма, они сейчас же спешат вновь надеть его. «Первый год Свободы», про­ возглашенный Великой французской революцией, не продол­ жался более одного дня. На другой же день общество уже само шло под ярмо нового закона и власти 45.
Что касается до нас, анархистов, то наше суждение о диктату­ ре отдельной личности или целой партии — в сущности, между той и другой нет никакой разницы — совершенно определенно. Мы знаем, что социальная революция не может быть руководима одним лицом или совокупностью нескольких лиц. Мы знаем, что революция и правительство совершенно несовместимы между собой. Правительство, какую бы оно ни носило кличку: диктатура, монархия, парламент,— непременно должно убить р е в о л ю ­ цию. Мы знаем, что вся сила нашей партии в ее основной форму­ ле: «Только свободный почин, инициатива народа может создать нечто хорошее и долговечное; всякая же власть фатально стре­ мится к уничтожению этого свободного почина». Вот почему луч­ шие из нас, если бы когда-нибудь они перестали осуществлять свои идеи посредством народа, а, напротив, захватили бы в свои
398

руки то могущественное орудие, которое зовется правительст­ вом и которое позволило бы им действовать по своей фантазии, стали бы через неделю величайшим злом». Мы знаем, к чему приво­ дит всякая диктатура даже людей с прекрасными намерениями; она влечет за собой гибель революции. Мы знаем, одним словом, что идея диктатуры есть не что иное, как болезненное порождение того обоготворения власти, которое наравне с религиозным покло­
нением, было всегда опорой рабства .
***
Если правительство — будь оно даже идеальным револю­ ционным правительством — не может создать новой силы и быть фактором разрушения всего того, что должно быть снесено, то для дела перестройки и создания нового, которое должно последовать за ломкой, оно уже совершенно непригодно. Экономические перемены, которые должны явиться результатом Социальной Революции, будут так обширны и так глубоки, отно­ шения между людьми, которые до того основывались на праве собственности и на теории обмена, а теперь должны основывать­ ся на совершенно иных началах, будут столь не похожи на преж­ ние, что никакому могущественному уму, никакой группе глубоких мыслителей не удастся выработать общественные формы, в кото­ рые должно будет вылиться будущее общество. Эта выработка новых общественных форм может быть делом лишь совместного труда народных масс. Для удовлетворения бесконечного разнооб­ разия условий и потребностей, которые народятся в день уничто­ жения частной собственности, необходима гибкость коллективно­ го дела и знание всей страны. Всякая внешняя власть будет только помехой, задержкой органической работы, которая должна совер­ шиться; а следовательно, она станет источником раздора и вза­ имной ненависти.
Пора, давно пора покинуть иллюзию революционного правительства, за которую пришлось столько раз и каждый раз так дорого расплачиваться! Пора сказать себе раз навсегда и при­ знать за безусловно верное правило, за аксиому, что н и к а к о е
правительство не может быть револ юцион-
***
НЫМ.
47
К сожалению, нашлось немало социалистов — убежденных социалистов старой школы, которым показалось желательным сгруппировать вокруг себя как можно большее число людей, лишь бы вновь пришедшие признавали себя, хотя бы по имени, социали­ стами; эти убежденные социалисты открыли настежь двери всем так называемым новообращенным. И в результате мало-помалу они сами отказались от основной идеи социализма, и под их покро-
399

вом образовалась в настоящее время разновидность «так назы­ ваемых социалистов», сохранившая от прежней партии лишь одно название.
Мы невольно вспоминаем при этом одного жандармского пол­ ковника, который говорил одному нашему товарищу, что и он то­ же находит коммунистический идеал превосходным; но что идеал этот не может быть применен к жизни ранее 200 или 500 лет и что поэтому нашего товарища нужно было держать в тюрьме, в на­ казание за проповедь коммунизма. Подобно этому жандармскому полковнику, социалисты новой школы заявляют, что уничтоже­ ние частной собственности и экспроприация должны быть отло­ жены на будущее, отдаленные времена, что все это принадлежит к области романа и утопии, что теперь нужно заниматься такими реформами, которые можно ввести немедленно в жизнь, и что те, которые еще дорожат мыслью об экспроприации, суть злейшие враги этих полезных реформ. «Подготовим,— говорят они,— поч­ ву, недля захвата земли, а для захвата власти. Завладев властью, мы мало-помалу улучшим судьбу рабочих. Подготовим, ввиду наступающей революции, не захват фабрик, а захват му­ ниципалитетов»*.
Как будто бы буржуазия, оставаясь властительницей капита­ лов, могла когда-нибудь согласиться дать им возможность делать эксперимент социалистического режима, даже если бы этим лю­ дям удалось захватить в свои руки власть! Как будто бы завла­ дение муниципалитетами было возможно без завладения фабри­ ками и заводами!
***
Последствия такого превращения не замедлили проявиться самым чувствительным образом.
В настоящее время, когда вам приходится иметь дело с одним из социалистов новой школы, вы совершенно не знаете, говорите ли вы с господином вроде того жандармского полковника, о кото­
ром мы упоминали выше, или с настоящим убежденным социали­ стом. Так как теперь, чтобы иметь право носить кличку социали­ ста, достаточно допустить, что когда-нибудь — может быть, через тысячу лет — собственность сделается коллективной, то раз­ ница между нашим жандармским полковником и «неосоциали­ стом» становится незаметной для простого глаза. Теперь все — социалисты! Все верят в социализацию собственности в будущем, а пока подают голос за того или другого кандидата, который обе­ щается потребовать в палате уменьшения рабочих часов. Рабочие, не имеющие возможности читать несколько десятков различных
* Так рассуждали во Франции, в начале 80-х годов, не только социалисты- «возможники» (поссибилисты), но и правоверные социал-демократы истинно марксистского толка.
400

газет, не в состоянии разобраться между своими союзниками и врагами, они не будут знать, где истинные социалисты и где ловкие люди, пользующиеся для собственной выгоды идеей социализма. И когда настанет день Революции, прольется немало крови, пока рабочие не отличат своих друзей от своих врагов
**%
В жизни обществ наступают времена, когда революция ста­ новится необходимостью. Повсюду зарождаются новые идеи; они стремятся пробить себе дорогу, осуществиться на практике, но постоянно они сталкиваются с сопротивлением тех, кому выгодно сохранение порядка; им не дают развиться в удушливой среде старых предрассудков и преданий. В такие времена общепринятые понятия о государственном строе, о законах общественного рав­ новесия, о политических и экономических отношениях граждан между собой отбрасываются; суровая критика подрывает их еже­ дневно, по всякому поводу, повсеместно — в гостиной и в кабаке, в философском сочинении и в товарищеской беседе. Существую­ щие политические, экономические и общественные учреждения приходят в разрушение; жить под их гнетом становится невозмож­ ным, так как они только мешают развитию пробивающихся ото­ всюду молодых побегов.
Чувствуется потребность новой жизни. Ходячая нравствен­ ность, которой руководится в ежедневной жизни большинство людей, уже перестает удовлетворять их. Люди начинают заме­ чать, что то, что раньше казалось им справедливым, на самом деле — вопиющая несправедливость; то, что вчера признавалось нравственным, сегодня оказывается возмутительной безнравст­ венностью. Столкновение между новыми веяниями и старыми пре­ даниями обнаруживается во всех классах общества, во всякой среде, даже в семейном кругу. Сын вступает в борьбу с отцом; ему кажется возмутительным то, что его отец всю свою жизнь находил естественным; дочь восстает против правил, которые мать внушает ей как плод долголетнего опыта. Народной совести приходится каждый день возмущаться — то скандальными про­ исшествиями из жизни богатых и праздных классов, то преступ­ лениями, совершенными во имя права сильного или ради поддер­ жания существующей несправедливости. Тем, кто стремится к тор­ жеству справедливости, кто хочет провести в жизнь новые мысли, скоро приходится убедиться, что осуществление благородных, человечных, обновляющих понятий невозможно в том обществе, которое их окружает. Они убеждаются, что необходима револю­ ционная буря, которая смела бы всю эту плесень, оживила бы сво­ им дуновением застывшие сердца и вдохнула бы в человечество
дух самопожертвования и героизма, без которого всякое общество пошлеет, падает и разлагается.
401

В эпохи безумной погони за обогащением, лихорадочных спе­ куляций, кризисов и внезапных биржевых крахов, в эпохи, когда огромные состояния составляются в несколько лет и с такой же быстротой проживаются,— в такие эпохи люди начинают заме­ чать, что экономические учреждения, от которых зависит произ­ водство и обмен, не отвечают своей цели. Они не только не обес­ печивают обществу того благосостояния, которое должны были бы обеспечивать, но достигают результатов совершенно противо­ положных. Вместо порядка они производят хаос; вместо благо­ состояния — бедность и неуверенность в завтрашнем дне; вместо согласия — постоянную борьбу эксплуататора с производителем, эксплуататоров друг с другом и производителей между собой. Общество все резче и резче делится на два враждебных лагеря, подразделяясь вместе с тем еще на тысячи мелких групп, ведущих между собой ожесточенную борьбу. Тогда, утомленное этой борь­ бой и вытекающими из нее бедствиями, общество начинает искать новые формы устройства и громко требует полного изменения форм собственности, производства, обмена и всех вытекающих отсюда хозяйственных отношений.
Правительственный механизм, имеющий задачей поддержание существующего порядка, еще действует; но его испорченные ко­ леса то и дело цепляются и останавливаются. Его воздействие на общество становится все более и более затруднительным, а недовольство, вызываемое его недостатками, все растет. Каж­ дый день приносит с собой новые требования. «Здесь нужны ре­ формы! Там нужна полная перестройка!» — кричат со всех сто­ рон. «Военное дело, финансы, налоги, суды, полицию — все это нужно переделать, всех устроить на новых началах»,— говорят со всех сторон. А между тем все понимают, что ни переделать, ни преобразовать понемножку нельзя, потому что все связано одно
с другим и переделывать придется все разом. А как это сделать, когда общество разделено на два открыто враждебных лагеря? Удовлетворить одних недовольных,— значит, вызвать недоволь­ ство в других.
Неспособное на реформы, потому что это значило бы высту­ пить на путь революции, и вместе с тем слишком слабое, чтобы откровенно броситься в реакцию, правительство обыкновенно при­ бегает тогда к полумерам, которые никого не удовлетворяют, а только вызывают новое недовольство. Впрочем, посредственно­ сти, обыкновенно стоящие в такие эпохи у кормила правления, думают теперь только об одном: как бы обогатиться самим, прежде чем наступит разгром. На них нападают со всех сторон, они защи­ щаются неумело, виляют, делают глупость за глупостью и в конце концов отрезают себе последний путь к спасению: губят веру в правительство, вызывая повсюду насмешку над его неспособ­ ностью.
В такие эпохи революция неизбежна; она делается общест­ венной необходимостью; положение становится революцион­ ным 49.
402

***
...Сама история нашего времени не доказывает ли, что дух федеративных союзов уже представляет отличительную черту современности? Если только где-нибудь Государство дезоргани­ зуется по какой-либо причине, если только его гнет ослабевает где-либо, и сейчас же зарождаются вольные объединения. Вспом­ ним об объединениях городских буржуазий во время Великой французской революции; вспомним о федерациях, возникших в Испании во время вторжения наполеоновских армий, и о том, как они отстояли независимость испанского народа в такую по­ ру, когда государственная власть была окончательно потрясена.
Как только Государство оказывается неспособным удержать силой национальное единство, сейчас же начинают образовывать­ ся союзы, вызванные естественными потребностями отдельных областей. Свергните иго Государства — и федерация начнет воз­ никать на его развалинах, и мало-помалу она создаст союз, дейст­ вительно прочный и вместе с тем свободный и все более спаивае­ мый самой свободой.
***
Но есть еще нечто, чего не следует забывать. Для горожани­ на средних веков его Коммуна была государством, строго отделен­ ным от других своими границами. Для нас же Коммуна уже бо­ лее не только земельная единица. Это скорее общее понятие о ка­ ком-то союзе равных, не знающем ни городских стен, ни границ. Социалистическая Коммуна скоро перестанет быть чем-то имею­ щим определенные границы, заключенным в самом себе. Каждое объединение внутри Коммуны неизбежно будет искать сближения с другими такими же группами в других Коммунах; оно свяжется с ними, по крайней мере, такими же связями, как и со своими согражданами, и таким путем создается Коммуна общих интере­ сов, члены которой будут разбросаны в тысяче сел и городов. Будут люди, которые найдут удовлетворение своих потребностей только тогда, когда объединятся с людьми, имеющими те же пот­ ребности в сотне других Коммун.
Уже теперь всевозможные общества начинают развиваться во всех отраслях деятельности человека. Люди, имеющие досуг, сходятся между собой уже не для одних научных, литературных и художественных целей. Союзы составляются также не для одной классовой борьбы. Едва ли найдется одно из бесчисленных, разнообразнейших проявлений человеческой деятельности, в которой уже не составились бы союзы; и число таких объедине­ ний растет с каждым днем. Каждый день такие союзы захваты­ вают все новые области, даже из тех, которые раньше счита­ лись святынею святых Государства.
Литература, искусство, науки, школа, торговля, промышлен­ ность, путешествия, забавы, гигиена, музеи, далекие предприя­ тия, даже полярные экспедиции, даже военная защита — помощь
403

раненым, защита от разбоев и воровства, даже от судебных пре­ следований... всюду пробирается частный почин в форме воль­ ных обществ. Свободный союз — это то, куда идет отличительная черта второй половины XIX века; это ее отличительная черта, свойственное ей направление.
На этом направлении, для которого открываются теперь об­ ширнейшие приложения, создается будущее общество. Из воль­ ных объединений создается социалистическая Коммуна, и эти объединения пробьют стены, разрушат пограничные столбы. Возникнут миллионы Коммун, уже не ограниченных данными границами, но стремящихся протянуть друг другу руки через разделяющие их реки, горные цепи, моря и океаны и связываю­ щих людей и народы на всем земном шаре в одну семью равных и свободных 50.

НИГИЛИЗМ И НИГИЛИСТЫ ***
Крепостное право было отменено. Но за два с половиной века существования оно породило целый мир привычек и обычаев, соз­ данных рабством. Тут было и презрение к человеческой личности, и деспотизм отцов, и лицемерное подчинение со стороны жен, дочерей и сыновей. В начале XIX века бытовой деспотизм царил и в Западной Европе. Массу примеров дали Теккерей и Диккенс, но нигде он не расцвел таким пышным цветом, как в России. Вся русская жизнь — в семье, в отношениях начальника к подчинен­ ному, офицера к солдату, хозяина к работнику — была проник­ нута им. Создался целый мир привычек, обычаев, способов мыш­ ления, предрассудков и нравственной трусости, выросший на почве бесправия. Даже лучшие люди того времени платили широ­ кую дань этим нравам крепостного права.
Против них закон был бессилен. Лишь сильное общественное движение, которое нанесло бы удар самому корню зла, могло пре­ образовать привычки и обычаи повседневной жизни. И в России это движение — борьба за индивидуальность — приняло гораздо более мощный характер и стало более беспощадно в своем отри­ цании, чем где бы то ни было. Тургенев в своей замечательной повести «Отцы и дети» назвал его нигилизмом 51.
Прежде всего нигилизм объявил войну так называемой услов­ ной лжи культурной жизни. Его отличительной чертой была аб­ солютная искренность. И во имя ее нигилизм отказался сам — и требовал, чтобы то же сделали другие,— от суеверий, предрас­ судков, привычек и обычаев, существования которых разум не мог оправдать. Нигилизм признавал только один авторитет — разум, он анализировал все общественные учреждения и обычаи и вос­ стал против всякого рода софизма, как бы последний ни был за­ маскирован.
404

Он порвал, конечно, с суеверием отцов. По философским своим понятиям нигилист был позитивист, атеист, эволюционист в духе Спенсера или материалист. Он щадил, конечно, простую и искрен­ нюю веру, являющуюся психологической необходимостью чувства, но зато беспощадно боролся с лицемерием в христианстве.
Вся жизнь цивилизованных людей полна условной лжи. Лю­ ди, ненавидящие друг друга, встречаясь на улице, изображают на своих лицах самые блаженные улыбки; нигилист же улыбается лишь тем, кого он рад был встретить. Все формы внешней вежли­ вости, которые являются одним лицемерием, претили ему. Он усвоил себе несколько грубоватые манеры как протест против внешней полированности отцов. Нигилисты видели, как отцы гордо позировали идеалистам и сентименталистам, что не мешало им быть настоящими дикарями по отношению к женам, детям и крепостным. И они восстали против этого сентиментализма, отлично уживавшегося с вовсе не идеальным строем русской жиз­ ни. Искусство тоже подпало под это широкое отрицание. Ниги­ листу были противны бесконечные толки о красоте, об идеале, искусстве для искусства, эстетике и тому подобном, тогда как и всякий предмет искусства покупался на деньги, выколоченные у голодающих крестьян или у обираемых работников. Он знал, что так называемое поклонение прекрасному часто было лишь мас­
кой, прикрывавшей пошлый разврат. Нигилист тогда еще отлил беспощадную критику искусства в одну формулу: «Пара сапог важнее всех ваших мадонн и всех утонченных разговоров про Шекспира».
Брак без любви и брачное сожитие без дружбы нигилист от­ рицал. Девушка, которую родители заставляли быть куклой в ку­ кольном домике и выйти замуж по расчету, предпочитала лучше оставить свои наряды и уйти из дома. Она надевала самое простое черное шерстяное платье, остригала волосы и поступала на выс­ шие курсы с целью добиться личной независимости. Женщина, видевшая, что брак перестал быть браком, что ни любовь, ни дружба не связывают ее больше с мужем, порывала со всем и му­ жественно уходила с детьми, предпочитая одиночество и зачастую нищету вечной лжи и разладу с собой.
Нигилист вносил свою любовь к искренности даже в мелкие детали повседневной жизни. Он отказался от условных форм свет­ ской болтовни и выражал свое мнение резко и прямо, даже с не­ которой аффектацией внешней грубоватости.
В Иркутске мы собирались раз в неделю в клубе, где танцева­ ли. Одно время я усердно посещал эти вечера, но потом мало- помалу отстал, отчасти из-за работы. Раз как-то одна из дам спро­ сила моего молодого приятеля, почему это меня не видно в клубе уже несколько недель.
— Когда Кропоткину нужен моцион, он ездит верхом,— гру­ бовато отрубил приятель.
— Почему же ему не заглянуть и не посидеть с нами, не тан­ цуя? — вставила одна из дам.
405

— А что ему здесь делать? — отрезал по-нигилистичьи мой друг.— Болтать с вами про моду и тряпки? Вся эта дребедень уже надоела ему.
— Но ведь он бывает иногда у Манечки такой-то,— нереши­ тельно заметила одна из барышень.
— Да, но она занимающаяся девушка,— отрубил приятель.— Он дает ей уроки немецкого языка.
Должен сказать, что эта, бесспорно, грубоватая отповедь име­ ла благие результаты. Большинство иркутских девушек скоро стало осаждать брата, нашего приятеля и меня просьбами посо­ ветовать, что читать и чему учиться.
С тою же самою откровенностью нигилист отрезывал своим знакомым, что все их соболезнования о «бедном брате» — наро­ де — одно лицемерие, покуда они живут в богато убранных пала­ тах, на счет народа, за который так болеют душой. С той же от­ кровенностью нигилист заявлял крупному чиновнику, что тот не только не заботится о благе подчиненных, а попросту вор.
С некоторой суровостью нигилист дал бы отпор и «даме», бол­ тающей пустяки и похваляющейся «женственностью» своих ма­ нер и утонченностью туалета. Он прямо сказал бы ей: «Как вам не стыдно болтать глупости и таскать шиньон из фальшивых волос?» Нигилист желал прежде всего видеть в женщине товари­ ща, человека, а не куклу, не «кисейную барышню». Он абсолютно отрицал те мелкие знаки внешней вежливости, которые оказы­ ваются так называемому слабому полу. Нигилист не срывался с места, чтобы предложить его вошедшей даме, если он видел, что дама не устала и в комнате есть еще другие стулья. Он держал­ ся с ней как с товарищем. Но если девушка, хотя бы и совершен­ но ему незнакомая, проявляла желание учиться чему-нибудь, он помогал ей уроками и готов был хоть каждый день ходить на дру­ гой конец города. Молодой человек, который пальцем не шевель­ нул бы, чтобы подвинуть барышне чашку чая, охотно передавал девушке, приехавшей на курсы в Москву или Петербург, свой единственный урок и свой единственный заработок, причем гово­ рил: «Нечего благодарить: мужчине легче найти работу, чем жен­ щине,— (это) вовсе не рыцарство, а просто равенство».
И Тургенев, и Гончаров пытались изобразить этот новый тип в своих романах. Гончаров в «Обрыве» дал портрет с живого лица, но вовсе не типичного представителя класса; поэтому Марк Во­ лохов—только карикатура на нигилизм. Тургенев был слишком тонкий художник и слишком уважал новый тип, чтобы быть спо­ собным на карикатуру, но и его Базаров не удовлетворял нас. Мы в то время нашли его слишком грубым, например, в отношениях к старикам родителям, а в особенности мы думали, что он слиш­ ком пренебрег своими обязанностями как гражданин. Молодежь не могла быть удовлетворена исключительно отрицательным ко всему отношением тургеневского героя. Нигилизм с его деклара­ цией прав личности и отрицанием лицемерия был только переход­ ным моментом к появлению «новых людей», не менее ценивших
406

индивидуальную свободу, но живших вместе с тем для великого дела. В нигилистах Чернышевского, выведенных в несравненно менее художественном романе «Что делать?», мы уже видели лучшие портреты самих себя 52.
***
То же было и со словом «нигилисты», которое так интригова­ ло когда-то журналистов и столько раз давало повод к удачной и неудачной игре слов, пока наконец не поняли, что речь идет не о какой-то странной, чуть не религиозной секте, а о настоящей революционной силе. Пущенное в обращение Тургеневым в рома­ не «Отцы и дети», оно было подхвачено «отцами», которые этим прозвищем мстили «детям» за неповиновение. Дети его приняли; а когда впоследствии они заметили, что оно дает повод к недоразу­ мениям и захотели от него отказаться, это уже было невозможно. Ни пресса, ни публика не хотели обозначать русских революционе­ ров иначе, как этим именем. Оно, впрочем, выбрано вовсе недурно, потому что заключает в себе некоторую идею: оно выражает отри­ цание всей совокупности явлений современной цивилизации, опирающейся на угнетение одного класса другим; отрицание со­ временного экономического строя, правительства и власти, бур­ жуазной политики, рутинной науки, буржуазной нравственности,
искусства, служащего эксплуататорам, смешных или отвратитель­ ных своим лицемерием привычек и обычаев, завещанных совре­ менному обществу прошедшими веками,— словом, отрицание всего того, что буржуазная цивилизация окружает теперь по­ четом 53.
***
Те два года, что я проработал в кружке Чайковского, навсегда оставили во мне глубокое впечатление. В эти два года моя жизнь была полна лихорадочной деятельности. Я познал тот мощный размах жизни, когда каждую секунду чувствуешь напряженное трепетание всех фибр внутреннего я, тот размах, ради которого одного только и стоит жить. Я находился в семье людей, так тесно сплоченных для общей цели и взаимные отношения которых бы­ ли проникнуты такой глубокой любовью к человечеству и такой тонкой деликатностью, что не могу припомнить ни одного момента, когда жизнь нашего кружка была бы омрачена хотя бы малей­ шим недоразумением. Этот факт оценят в особенности те, которым приходилось когда-нибудь вести политическую агитацию.
Со всеми женщинами в кружке у нас были прекрасные товари­ щеские отношения. Но Соню Перовскую мы все любили. С Кув- шинской, и с женой Синегуба, и с другими все здоровались по- товарищески, но при виде Перовской у каждого из нас лицо рас­
407

цветало в широкую улыбку, хотя сама Перовская мало обращала внимания и только буркнет: «А вы ноги вытрите, не натаскивайте грязи».
Перовская, как известно, родилась в аристократической семье. Отец ее одно время был петербургским военным губернатором. С согласия матери, обожавшей дочь, Софья Перовская оставила родной дом и поступила на высшие курсы, а потом с тремя сестра­ ми Корниловыми, дочерьми богатого фабриканта, основала тот маленький кружок саморазвития, из которого впоследствии воз­ ник наш. Теперь в повязанной платком мещанке в ситцевом пла­ тье, в мужских сапогах, таскавшей воду из Невы, никто не узнал бы барышни, которая недавно блистала в аристократических петербургских салонах. По нравственным воззрениям она была ригористка, но отнюдь не «проповедница». Когда она была недо­ вольна кем-нибудь, то бросала на него строгий взгляд испод­ лобья, но в нем виделась открытая, великодушная натура, кото­ рой все человеческое не было чуждо. Только по одному пункту она была непреклонна. «Бабник»,— выпалила она однажды, го­ воря о ком-то, и выражение, с которым она произнесла это слово, не отрываясь от работы, навеки врезалось в моей памяти.
Говорила Петровская мало, но думала много и сильно. Доста­ точно посмотреть на ее портрет, на ее высокий лоб и выражение лица, чтобы понять, что ум ее был вдумчивый и серьезный, что поверхностно увлекаться было не в ее натуре, что спорить она не станет, а если выскажет свое мнение, то будет отстаивать его, по­ ка не убедится, что переубедить спорящего нельзя.
Перовская была «народницей» до глубины души и в то же вре­ мя революционеркой и бойцом чистейшего закала. Ей не было надобности украшать рабочих и крестьян вымышленными доб­ родетелями, чтобы полюбить их и работать для них. Она брала их такими, как они есть, и раз, помню, сказала мне: «Мы затеяли большое дело. Быть может, двум поколениям придется лечь на нем, но сделать его надо». Ни одна из женщин нашего кружка не отступила бы перед смертью на эшафоте. Каждая из них взгля­ нула бы смерти прямо в глаза. Но в то же время в этой стадии пропаганды никто об этом еще не думал. Известный портрет Пе­ ровской очень похож на нее. Он хорошо передает ее сознательное мужество, ее открытый, здравый ум и любящую душу. Никогда еще женщина не выразила так всего чувства любящей души, как Перовская в том письме к матери, которое она написала за не­ сколько часов до того, как взошла на эшафорт 54.
***
Следующий случай покажет, каковы были остальные женщи­ ны, принадлежащие к нашему кружку. Раз ночью мы с Куприя­ новым отправились с важным сообщением к Варваре Батюшковой. Было уже далеко за полночь; но так как мы увидали свет в ее окне,
408

то поднялись по лестнице. Батюшкова сидела в маленькой ком­ натке за столом и переписывала программу нашего кружка. Мы знали ее решительность, и нам пришла в голову мысль выкинуть одну их тех глупых шуток, которые люди иногда считают остро­ умными.
— Батюшкова, мы пришли за вами,— начал я.— Мы хотим сделать почти безумную попытку освободить товарищей из кре­ пости.
Батюшкова не задала ни одного вопроса. Она положила перо, спокойно поднялась и сказала: «Идем!» Она произнесла это так просто, что я сразу понял, как глупа была моя шутка, и признался во всем. Она опять опустилась на стул, и на глазах у ней блеснули слезы. «Так это была только шутка? — переспросила она с упре­ ком.— Как можно этим шутить!» Я вполне понял жестокость моих слов.
Другим общим любимцем нашего кружка был Сергей Крав- чинский, хорошо известный в Англии и в Америке под псевдони­ мом Степняка. Мы иногда называли его младенцем, так мало заботился он о собственной безопасности. Но эта беззаботность являлась результатом бесстрашия, которое в конце концов бывает часто лучшим средством спастись от преследований полиции. Он скоро стал хорошо известен рабочим как пропагандист под име­ нем Сергея, и поэтому полиция усиленно его разыскивала. Не­ смотря на это, он не принимал никаких мер предосторожности. Помнится, раз на сходке ему задали большую головомойку за то, что товарищи сочли большой неосторожностью. Сергей по обыкновению опоздал на сходку, и, чтобы попасть вовремя, он, одетый мужиком, в полушубке, помчался бегом по середине Литейной.
— Как же можно так делать? — упрекали его.— Ты мог воз­ будить подозрение, и тебя забрали бы как простого вора!
Но я желал бы, чтобы все были так осторожны, как Сергей, в тех случаях, когда могли быть скомпрометированы другие. Мы сблизились с ним впервые по поводу книги Стэнли «Как
я нашел Ливингстона»53. Раз наша сходка затянулась до полу­ ночи; когда мы уже собрались расходиться, вошла с книгой одна из Корниловых и спросила, кто из нас возьмется перевести к вось­ ми часам утра шестнадцать страниц английского текста. Я взгля­ нул на размер страниц и сказал, что если кто-нибудь поможет мне, то работу можно сделать за ночь. Вызвался Сергей, и к четы­ рем часам утра печатный лист был переведен. Мы прочитали друг другу наши переводы, причем один следил по английскому тексту. Затем мы опорожнили горшок каши, который оставили для нас на столе, и вместе вышли, чтобы возвратиться домой. С той ночи мы стали близкими друзьями.
Я всегда любил людей, умеющих работать и выполняющих свою работу как следует. Поэтому перевод Сергея и его способ­ ность быстро работать уже расположили меня в его пользу. Когда же я узнал его ближе, то сильно полюбил его за честный, откры­
409

тый характер, за юношескую энергию, за здравый смысл, за выдающийся ум и простоту, за верность, смелость и стойкость. Сергей много читал и много думал, и оказалось, мы держались оди­ наковых взглядов на революционный характер начатой нами борьбы.
***
Наши заседания отличались всегда сердечным отношением членов друг к другу. Председатель и всякого рода формальности крайне не по сердцу русским, и у нас ничего подобного не было. И хотя наши споры бывали порой очень горячи, в особенности когда обсуждались «программные вопросы», мы всегда отлично обходились без западноевропейских формальностей. Довольно было одной абсолютной искренности, общего желания разрешить дело возможно лучше и нескрываемого отвращения ко всякому
проявлению театральности. Если бы кто-нибудь из нас прибег к декламаторским эффектам в речи, мы шутками напомнили бы ему, что цветы красноречия неуместны. Часто нам приходилось обедать на сходках же, и наша еда неизменно состояла из черного хлеба, соленых огурцов, кусочка сыра или колбасы и жидкого чая вволю. Ели мы так не потому, что у нас мало было денег (их у нас всегда было много), но мы считали, что социалисты должны жить так, как живет большинство рабочих.
ГУМАНИСТИЧЕСКИЙ ПОТЕНЦИАЛ РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ 56
***
...Печальные размышления о неведомом, порывы вдаль, стра­ дания любви и скорбь разлуки — все эти ощущения, пережитые самим поэтом, являются отличительными чертами его поэзии и отражают его собственную душевную жизнь. Нам может теперь не нравиться его ультраромантизм, но не должно забывать, что в то время это литературное направление было, в сущности, призывом к пробуждению широких гуманитарных чувств и с этой точки зре­ ния было явлением прогрессивным. Поэзия Жуковского находила отзыв главным образом в женском чувстве, и когда нам придется говорить о той роли, которую русские женщины полувеком позже сыграли в общем развитии страны, мы увидим, что поэтические призывы Жуковского не остались без влияния. Вообще Жуков­ ский стремился пробудить лучшие стороны человеческой натуры. Лишь одна нота совершенно отсутствует в его поэзии: вы не най­ дете в ней призыва к свободе, обращения к гражданскому чувству. Такой призыв был сделан поэтом декабристов — Ры­ леевым 57.
410

***
Главная сила Пушкина была в его лирической поэзии, а ос­ новной нотой этой поэзии была у него любовь. Тяжелые противо­ речия между идеалом и действительностью, от которых страдали
люди более глубокие, вроде Гете, Байрона или Гейне, были не­ знакомы Пушкину. Он отличался более поверхностной натурой. Надо, впрочем, сказать, что вообще западноевропейский поэт обладал таким наследством, какого у русского тогда еще не было. Каждая страна Западной Европы прошла через периоды великой народной борьбы, во время которых затрагивались в глубокой форме самые важные вопросы человеческого развития. Великие политические столкновения вызывали яркие и глубокие страсти; они создавали трагические положения; они побуждали к творче­ ству в высоком, возвышенном направлении. В России же крупные политические и религиозные движения, имевшие место в XVII и XVIII веке, как, например, пугачевщина, были восстаниями крестьян, в которых образованные классы не принимали участия. Вследствие всего этого интеллектуальный горизонт русского поэта неизбежно сужен. Есть, однако, в человеческой природе нечто такое, что всегда живет и всегда находит отклик в челове­ ческом сердце. Это — любовь; и Пушкин в своей лирической поэ­ зии изображал любовь в таких разнообразных проявлениях, в таких истинно прекрасных формах и с таким разнообразием оттенков, что в этой области нет поэта, равного ему. Кроме того, он часто высказывал такое утонченное высокое отношение к люб­
ви, что это отношение оставило такой же глубокий след в поздней­ шей русской литературе, какой изящные типы женщин Гете оста­ вили в мировой словесности. После ноты, взятой Пушкиным для русского поэта становилось невозможным относиться к любви ме­ нее серьезно 58.
***
Главная заслуга Пушкина была в том, что он в несколько лет сумел создать русский литературный язык и освободить литера­ туру от того театрального напыщенного стиля, который раньше считался необходимой оболочкой всякого литературного произ­ ведения. Пушкин был велик в области поэтического творчества; он обладал гениальной способностью описывать самые обыден­ ные вещи и эпизоды повседневной жизни или самые простые чувства обыденных людей таким образом, что читатель в свою оче­ редь снова переживал их. В то же время при помощи самых скуд­ ных материалов он мог воссоздавать минувшую жизнь, воскре­ шать целые исторические эпохи, и в этом отношении лишь Лев Толстой может быть поставлен наравне с ним. Затем сила Пушки­ на была в его глубоком реализме — том реализме, понимаемом в лучшем смысле слова, которого он был родоначальником и кото­ рый, как мы увидим позже, сделался впоследствии отличительной
411

чертой всей русской литературы. Наконец, сила его — в широких гуманитарных взглядах, которыми проникнуты его лучшие произ­ ведения, в его жизнерадостности и в его уважении к женщине. Что же касается красоты формы, то его стихи отличаются такой «легкостью», что, прочтенные два-три раза, они тотчас запечат­ леваются в памяти читателя. Теперь, когда они проникли в глушь русских деревень, этими стихами наслаждаются уже миллионы крестьянских детей, после того как ими восхищались такие утон­ ченные философские поэты, как Тургенев.
***
Пушкин создал в России реалистическую школу задолго
до Бальзака во Франции, и с тех пор эта школа сделалась господ­ ствующей в России. При этом я, конечно, не имею в виду реализ­ ма в смысле изображения главным образом самых низменных инстинктов человека (так, по крайней мере, понимался он груп­ пой французских писателей недавнего времени); я разумею его в смысле правдивого изображения как высших, так и низших проявлений человеческой натуры, в их действительном соотноше­ нии, и к такому реализму стремился Пушкин 59.
***
Стихи Лермонтова, если и не отличаются «легкостью» стихов Пушкина, часто бывают более музыкальны: они звучат, как чуд­ ная мелодия. Русский язык вообще мелодичен, но в стихах Лер­ монтова он достигает мелодичности итальянского языка.
В интеллектуальном отношении Лермонтов, пожалуй, стоит ближе всего к Шелли. Автор «Скованного Прометея» произвел на него глубокое впечатление; но тем не менее Лермонтов не пы­ тался подражать Шелли. В самых ранних своих произведениях он подражал Пушкину и пушкинскому байронизму, но он вскоре
уже вышел на собственную дорогу. Можно только сказать, что ум Лермонтова, как и ум Шелли, занимали великие проблемы Добра и Зла, борющихся между собой и в сердце человека, и во вселенной. Подобно Шелли среди поэтов и Шопенгауэру среди философов, Лермонтов чувствовал необходимость пересмотра современных начал нравственности, которая так настоятельно сказывается в настоящее время. Эта сторона его поэзии нашла выражение в двух поэмах — «Демон» и «Мцыри», пополняющих
одна другую. В первой из них изображается пламенная душа, порвавшая с землей и с небом и смотрящая с презрением на всех поглощенных мелкими страстями. Изгнанник из рая, Демон не­ навидит человеческие добродетели. Он знает, как мелки страсти людей, и глубоко презирает их. Любовь этого Демона к грузин­ ской девушке, которая скрывается в монастырь и умирает там,— можно ли было выбрать более фантастический сюжет, ничего не
412

имеющий общего с реальной жизнью? А между тем при чтении поэмы постоянно поражаешься невероятным богатством чисто реальных конкретных описаний, всегда одинаково прекрасных как в отдельных сценах, так и в анализе многоразличных оттен­ ков человеческих чувств.
***
Демонизм или пессимиз Лермонтова не был пессимизмом отчаяния. Это был могущественный протест против всего низ­ менного в жизни, и в этом отношении его поэзия оставила глубо­ кие следы на всей последующей русской литературе. Его песси­ мизм был раздражением сильного человека, видящего вокруг себя лишь слабых и низких людей. Одаренный врожденным чув­ ством красоты, не могущей существовать вне Правды и Добра,
и в то же время окруженный — особенно в светском обществе, в котором он вращался, и на Кавказе — людьми, которые не могли или не смели понять его, он легко мог бы прийти к пессимистиче­ скому мировоззрению и к человеконенавистничеству; но он всегда сохранял веру в человека. Вполне естественно, что в своей юно­ сти,— в 30-х годах прошлого столетия, бывших эпохой всеобщей реакции,— Лермонтов мог выразить свое недовольство миром в такой абстрактной по замыслу поэме, как «Демон». Нечто по­ добное есть и в истории поэтического развития Шиллера. Но постепенно пессимизм Лермонтова принимал более конкретные
формы. Он начинал уже ненавидеть не человечество вообще, а тем менее небо и землю, и в своих позднейших произведениях он уже относился с презрением к отрицательным свойствам людей своего поколения. В своем романе «Герой нашего времени», в «Ду­ ме» он уже проводит высшие идеалы, и в 1840 году, т. е. за год перед смертью, он, по-видимому, готовился выступить с новыми созданиями, в которых его могущественный творческий и крити­ ческий ум направился бы к указанию реальных зол действитель­ ной жизни и реального, положительного Добра, к которому поэт, очевидно, стремился. Но как раз в это время, он, подобно Пуш­ кину, был убит на дуэли.
Лермонтов прежде всего был «гуманистом» — глубоко гума­ нистическим поэтом.
***
Вопрос о реализме в искусстве недавно вызывал большие спо­ ры в связи, главным образом, с первыми произведениями Золя, но мы, русские, обладающие произведениями Гоголя и знакомые поэтому с реализмом в его наисовершеннейшей форме, не можем смотреть на искусство глазами французских «реалистов». В про­ изведениях Золя мы видим громадное влияние того самого роман­ тизма, с которым этот писатель столь яростно сражался; более то­ го, в его реализме, насколько он проявился в его произведениях
413

первого периода, мы видим шаг назад по сравнению с реализмом Бальзака. Согласно нашему пониманию, реализм не может ог­ раничиваться одной анатомией общества; он должен покоиться на более высоком основании: реалистические описания должны быть подчинены идеалистической цели. Еще менее понятен для нас реализм как изображение лишь наиболее низменных сторон человеческого существования, потому что писатель, добровольно суживающий таким образом круг своих наблюдений, с нашей точки зрения, вовсе не будет реалистом. В действительной жизни наряду с самыми низменными инстинктами уживаются самые высокие проявления человеческой природы. Вырождение вовсе не является единственной или преобладающей чертой современ­ ного общества, рассматриваемого в его целом. Рядом с вырожде­ нием идет возрождение. Вследствие этого художник, останавли­ вающийся лишь на низменном и вырождающемся (если при этом он не отмежевал себе какую-нибудь определенную специальную область ввиду специальной цели и не дает нам понять сразу, что он изображает особый, маленький уголок действительной жиз­ ни),—такой художник вовсе не понимает жизнь как она есть, во всей ее целости. Он знаком только с одной ее стороной, и при том далеко не самой интересной.
Реализм во Франции являлся необходимым протестом — отчасти против необузданного романтизма, но главным образом против «элегантного» искусства, скользившего по поверхности и отказывавшегося раскрывать далеко не элегантные мотивы эле­ гантных поступков,— против искусства, которое преднамеренно закрывало глаза на нередко ужасные последствия элегантной жизни так называемого «порядочного» общества. Для России протест подобного рода был излишен. Со времени Гоголя русское искусство не ограничивалось каким-нибудь отдельным классом общества. Оно захватывало в своих изображениях все классы, изображало их реалистически и проникало вглубь, под наруж­ ные покровы социальных отношений. Таким образом, для русского искусства оказались излишними те преувеличения, которые во Франции были необходимой и здоровой реакцией. У нас не было никакой надобности впадать в преувеличения с целью освободить искусство от скучной морализации. Наш великий реалист Гоголь дал своим ученикам, позднейшим повествователям, незабываемый урок — пользоваться реализмом для высших целей, сохраняя в то же время его аналитические качества и удерживая свойственную ему правдивость в изображении жизни 60.
***
Талант Тургенева высказался в полной силе уже в его ранних произведениях — вроде коротких рассказов из деревенской жизни, которым, с целью избежать придирок цензуры, было дано вводящее в заблуждение заглавие «Записки охотника». Несмотря
414

на простоту содержания и полное отсутствие сатирического эле­ мента, эти рассказы нанесли сильный удар по крепостному праву. Тургенев не изображал в них таких ужасов рабства, которые можно было бы представлять как исключение; он не идеализиро­ вал русских крестьян; но, давая взятые из жизни изображения чувствующих, размышляющих и любящих существ, изнывающих под ярмом рабства, и рисуя в то же время параллельно этим изоб­ ражениям пустоту и низость жизни даже лучших из рабовладель­ цев, Тургенев пробуждал сознание зла, причиняемого системой крепостного права. Общественное значение этих рассказов было очень велико. Что же касается художественных достоинств, то достаточно сказать, что в каждом из этих рассказов, на прост­ ранстве нескольких страниц, мы находим живые изображения самых разнообразных человеческих характеров, причем изобра­ жения эти вставлены в рамки поразительных по красоте картин природы. Презрение, восхищение, симпатия по воле молодого ав­ тора поочередно овладевают читателем, причем всякий раз со­ вершенство формы и живость сцен таковы, что каждый из этих маленьких рассказов стоит хорошей повести 61.
***
Уже в Наташе Тургенев дал вполне живое изображение рус­ ской девушки, выросшей в затишье деревни, но в сердце, уме и во­ ле которой были зародыши тех чувств, которые двигают людей к поступкам высшего характера. Воодушевленные слова Рудина, его призывы к высокому и достойному жертвы воспламенили ее. Она готова следовать за ним, она готова поддерживать его в той великой работе, которой он так жадно и так бесплодно ищет, но Рудин оказывается ниже ее. Таким образом, уже в 1855 году Тур­ генев предвидел появление того типа женщины, который сыграл такую выдающуюся роль в возрождении молодой России. Четыре года спустя, в «Накануне», он дал в лице Елены дальнейшее, более полное развитие того же женского типа. Елена не довольствуется пустой, скучной жизнью ее собственной семьи и рвется к более широкой деятельности. «Быть доброю — этого мало; делать доб­ ро... да; это главное в жизни»,— пишет она в своем дневнике.
...В Елене мы имеем, таким образом, тип той русской женщи­ ны, которая несколько позже отдавала себя вполне всем освобо­ дительным движениям в России; женщины, которая завоевала себе право на образование, реформировала все воспитание детей на более разумных началах, восставала ради освобождения крестьян и рабочих, переносила, не поступаясь ничем из своих убеждений, каторгу и ссылку в Сибири, умирала, если нужно, на эшафоте и по сию пору ведет все так же смело ту же борьбу. О вы­ соком художественном достоинстве этой повести я уже упоминал. Ей можно сделать в этом отношении только один упрек: Инсаров, человек действия,— недостаточно живое лицо. Но по стройности
415

архитектуры повести и по красоте ее отдельных сцен, начиная с первой и кончая последней, «Накануне» стоит в ряду лучших беллетристических произведений всемирной литературы 62.
***
Нигилист, очевидно, представляет собой полнейшее отрицание всех «принсипов» Павла Петровича. Он не верит в установленные начала церкви и государства и с нескрываемым презрением отно­ сится ко всем установленным формам жизни так называемого «общества». Он не видит «выполнения обязанности» в ношении чистого воротничка и изысканного галстука; а когда он говорит, то совершенно откровенно высказывает свои мысли. Полнейшая искренность — не только во всем, что он говорит, но и в отноше­ нии к самому себе, решение вопросов с точки зрения здравого смысла, без всякой примеси старых предрассудков — таковы главные черты его характера. Это ведет, само собой, к некоторой умышленно усиленной резкости выражений, и столкновение меж­ ду двумя поколениями по необходимости должно принять траги­ ческий оттенок. Так было тогда повсеместно, во всей России, и по­ весть Тургенева выразила тогда действительное, характерное направление того времени, подчеркнула его, и тем самым, как было замечено талантливым русским критиком С. Венгеровым, повесть и действительность взаимно воздействовали друг на друга.
«Отцы и дети» произвели громадное впечатление. На Турге­ нева напали со всех сторон: старое поколение упрекало его само­ го в «нигилизме»; молодежь была недовольна своим изображе­ нием в лице Базарова. Правду сказать, за немногими исключе­ ниями, в числе которых был великий критик Писарев, мы не по­ няли должным образом Базарова. Тургенев так приучил нас к поэтическому ореолу, которым он окружал своих героев, и к неж­ ной любви, которую он к ним проявлял, даже когда осуждал их, что, не найдя подобного отношения с его стороны к Базарову, мы приняли это как выражение решительной враждебности автора к его герою. Кроме того, некоторые черты в характере Базарова положительно не нравились нам. Почему такой сильный человек, как Базаров, должен с такой резкостью относиться к своим ста­ рикам родителям: любящей матери и отцу — бедному деревен­
скому врачу, до старости сохранившему веру в науку? Почему Базаров должен влюбиться в совершенно неинтересную, полную самообожания госпожу Одинцову и не может заслужить даже ее любви? Затем — в то время как среди молодого поколения уже начинали созревать начатки великого движения, направленного вскоре к освобождению масс,— зачем автор заставляет Базарова сказать, что он готов работать для мужика, но что если кто-нибудь скажет ему, что он «должен» это делать, то он возненавидит этого мужика? Причем Базаров еще прибавляет: «Ну, будет мужик
416

жить в белой избе, а из меня лопух расти будет,— ну, а дальше?» Мы не понимали такого отношения тургеневского нигилиста, и, только когда перечитали «Отцов и детей», гораздо позднее мы заметили в словах Базарова, так не нравившихся нам, зачатки новой реалистической философии нравственности, которая толь­ ко теперь начинает складываться в более или менее определенные формы. В 1860 году мы, молодое поколение, смотрели на эти слова как на камень, брошенный Тургеневым в новый тип, которому он не сочувствовал.
А между тем Базаров, как это сразу понял Писарев, был представителем молодого поколения. Тургенев, как он писал позд­ нее, только не хотел «рассиропливать» своего героя.
***
Истинным ключом к пониманию «Отцов и детей» или, вернее сказать, к пониманию всего, написанного Тургеневым, является, по моему мнению, его превосходная лекция о Гамлете и Дон Кихоте (1860). Я раз уже упоминал об этом в другом месте (в «За­ писках»), но повторяю здесь снова, так как, на мой взгляд, эта лекция в более значительной степени, чем какое-либо другое из его произведений, раскрывает перед нами истинную философию великого романиста. Гамлет и Дон Кихот, говорит Тургенев, яв­ ляются олицетворением двух коренных противоположных особен­ ностей человеческой природы; все люди принадлежат более или менее к одному из этих двух типов. И с удивительной силой анали­ за Тургенев следующим образом характеризует этих двух героев:
«Дон Кихот — бедный, почти нищий человек, без всяких средств и связей, старый, одинокий — берет на себя исправлять зло и защищать притесненных (совершенно ему чужих) на всем земном шаре. Что нужды, что первая же его попытка освобождения невинности от притеснителя рушится двойною бедою на голову самой невинности... Что нужды, что, думая иметь дело с вредными вели­ канами, Дон Кихот нападает на полезные ветряные мельницы... С Гамлетом ничего подобного случиться не может: ему ли, с его проницательностью, тонким скепти­ ческим умом, ему ли впасть в такую грубую ошибку! Нет, он не будет сражаться с ветряными мельницами; он не верит в великанов... но он бы и не напал на них, если бы они точно существовали... Отрицание Гамлета сомневается в добре, но во зле оно не сомневается и вступает с ним в ожесточенный бой. В добре оно сомне­ вается, то есть оно заподозревает его истину и искренность и нападает на него не как на добро, а как на поддельное добро, под личиной которого опять-таки скрываются зло и ложь, его исконные враги... Скептицизм Гамлета не есть также индифферентизм... Но в отрицании, как в огне, есть истребляющая сила — и как удержать эту силу в границах, как указать ей, где ей именно остановиться, когда то, что она должна истребить, и то, что ей следует пощадить, часто слито и связа­ но неразрывно? Вот где является нам столь часто замеченная трагическая
сторона человеческой жизни: для дела нужна мысль; но мысль и воля разъедини­ лись и с каждым днем разъединяются более...
And this the native hue of resolution
Is sicklied o'er by the pale cast of thought...—
говорит нам Шекспир устами Гамлета...»63
Эта лекция, как нам кажется, вполне объясняет отношение Тургенева к Базарову. В нем самом в значительной степени пре-
14 П. А. Кропоткин
417

обладали черты гамлетовского типа. К тому же типу принадле­ жали и его лучшие друзья. Он любил Гамлета и в то же время вос­ хищался Дон Кихотом — человеком действия. Он чувствовал его превосходство, но, описывая людей этого типа, он никогда не мог окружить их той поэтической нежностью, той любовью к больно­ му другу, которая является той неотразимо привлекательной чер­ той всех его повестей, изображающих ту или иную разновидность гамлетовского типа. Он восхищался Базаровым — его резкостью и его силой; Базаров покорил его, но он не мог питать к нему тех нежных чувств, какие имел к людям своего собственного поколе­ ния, обладавших утонченным изяществом. Да и мудрено было бы Тургеневу питать подобные чувства к Базарову: Базаров сам был врагом «нежностей».
Всего этого мы не заметили в то время, а потому не поняли намерения Тургенева — изобразить трагическое положение Б а ­ зарова в окружавшей его среде. «Я вполне разделяю все идеи Ба­ зарова, за исключением его отрицания искусства»,—писал он позднее. «Я любил Базарова: я могу доказать это вам моим днев­ ником»,— сказал он мне однажды в Париже. Несомненно, он лю­ бил его, но лишь интеллектуальной любовью восхищающегося человека, совершенно отличной от той полной сострадания любви, которую он питал к Рудину и Лаврецкому. Эта разница усколь­ знула от нас, и это было главной причиной тех недоразумений, которые принесли столько огорчений великому поэту.