Падшие

  «Он никогда не спит. Он говорит, что никогда не умрет. Он танцует и на свету, и в тени, и все его любят.»

В поместье Макинтайров было ужасно и невыносимо холодно, и не понятно, из-за настроения его обитателей или из-за распахнутых настежь окон. Велиар особой разницы не замечал – он стерпелся со здешней удручающей атмосферой еще в самую первую ночь. Однако к регулярному надоедливому шуму, окружавшему его с того самого дня, как Блэйр оповестила о бале, он не привык. Слуги всегда суетились только в лучах утренней зари или глубоком мраке, по дому без конца сновали одни и те же бесцветные обеспокоенные лица. Блэйр была права, их и действительно осталось немного. Велиар был свидетелем того, как всего лишь три горничные в посеревших чепцах и грязных фартуках успевали перетаскивать стулья, вазы, столики, стирать парчовые шторы, намывать фарфоровый сервиз и хрусталь люстр, трепетно смахивать пыль с часов и статуэток, вычищать от золы камины и переносить какие-то белые, розовые и бежевые ткани из одной комнаты в другую. Надоедало это не меньше, чем поражало. Если раньше бессонницу Велиара сопровождала только блаженная тишина, то теперь он страдал под неугомонный топот, ропот и грохот. Бороться с этим было бесполезно, потому оставалось лишь терпеливо ждать, когда пройдут танцы и можно будет перестать дергаться после очередного резкого хлопка дверью или звона неловко разбитой тарелки.

Однако в такой поганой ситуации Велиар все-таки нашел свою выгоду. Он все еще плохо знал поместье и его планировку и считал это огромным упущением. Нужно было срочно исправляться.

Велиар стоял, опираясь о массивный дверной косяк, жадно осматривая огромное помещение бального зала. В темноте, слабо освещенной лунным сиянием и несколькими тусклыми свечами, мало что можно было разобрать: на сквозняке развеваются прозрачные тюли, в самом дальнем углу отведена эстрада для оркестра, пустующая в ожидании музыкантов, вдоль стен множество диванов, обитых бархатом, по краям величественно возвышаются колонны, горничные в разных концах зала усердно натирают до блеска паркет, шелестя юбками и устало зевая. От предвкушения грядущего пафоса Велиар скривился.

– Мистер Велиар, – встрепенулась и поспешно приподнялась одна из горничных, которая была ближе остальных своих напарниц к проходу, – простите, не думала увидеть вас в такое позднее время.

– Кэтрин, вы говорите это уже третью ночь подряд, – он снисходительно улыбнулся, заметив, как Кэтрин, подобно всяким подобающим служанкам, с почтением понурила голову.

– Извините, мы вам мешаем... – она нервно мяла руки. Велиар отмечал, как дрожат ее маленькие, огрубевшие от нескончаемой работы пальцы, как она зябко сжималась и переминалась с ноги на ногу в тщетных попытках согреться, но ее дискомфорт мало заботил его. – На улице быстро похолодало, я зажгу камин, если вы пожелаете.

– Не утруждайтесь, я как обычно.

Только после этого Кэтрин осмелилась поднять глаза. Горничную от одного вида Велиара пробил озноб. Она была в ужасе от его свободной льняной рубашки, которую обдувал ветер, от тонких коричневых штанов, не подходящих по росту и не прикрывавших щиколотки, а еще больше она содрогнулась от его открытых ключиц и бледной шеи. В другие ночи он приходил хотя бы в плаще, пусть и грязном: Велиар всегда стирал его сам, хоть и довольно неумело. Он деликатно кашлянул, вынуждая Кэтрин прекратить разглядывать его.

– Ну так, что вы мне поведаете сегодня?

– Мисс Макинтайр проснулась предположительно в пять утра, вышла в десять, занималась в музыкальном зале четыре часа в присутствии мистера Гордонса и еще полтора – в одиночестве, отобедала с мистером Макинтайром и больше комнату не покидала.

После несодержательного отчета Кэтрин, Велиар только разочарованно вздохнул.

Блэйр мучала его самыми ужасными способами: безмолвием и равнодушием. Ему показалось странным, что она перестала приходить сразу после того, как забрала лечебник. Он стучался к ней пару раз – не открывала, а если они случайно пересекались в коридоре, то отвечала она уклончиво, не смотря в глаза. За время, проведенное в одиночестве и безделье, Велиар обозлился на Блэйр страшно. Можно было справедливо подумать, что она лишь нагло использовала Велиара ради каких-то своих помешанных целей, но даже если и так, то за это он на нее совершенно не сердился. Мисс Блэйр, возможно, являлась единственным человеком, которому было дозволено использовать его, как ей заблагорассудится. Он был обижен лишь потому, что скучал. Все дни в поместье, лишенные ее резких выпадов, едких замечаний и желчных взглядов, представлялись бесконечной чередой тоски и уныния. А еще, что было не менее важно отметить, он переживал за нее. Своеобразно, конечно.

– Кэтрин, будьте добры, передайте Фенелле, чтобы Блэйр поутру подали завтрак в спальню.

– В вашу? – сказала Кэтрин с присущей всяким недалеким людям идиотской и, наряду с этим, многозначительной улыбкой.

– Помилуйте. При Дугальде, главное, такое не ляпните. В спальню мисс.

Она даже не подозревала, что лишь одной неосторожно брошенной фразой сумела застать Велиара врасплох. Прошлые визиты мисс Блэйр, вероятно, тайной пробыли не долго. Кто-то заметил? Заподозрил неладное? Проболтался? Спрашивать напрямую он посчитал слишком поспешным решением, своими допросами он бы только подтвердил ее предположения. В конце концов, Кэтрин же могла просто сглупить?

Нет, не могла.

– Как прикажете, мистер Велиар, – она смиренно и удрученно склонилась, словно была расстроена таким ответом. – Вы так заботитесь о мисс Макинтайр, она это очень ценит, я уверена.

Она сказала это так мечтательно, стремясь вложить в свою интонацию как можно больше уважения, что Велиар с трудом сдерживался от колкостей. Он бы поспорил, но сил хватало только усмехнуться. Убеждения Кэтрин были очень милы и лестны, но эти любезности он все-таки хотел услышать от самой Блэйр. Желательно, чтобы она произнесла это с таким же восхищением и почтением, но такого великодушия от мисс Блэйр он не смел ждать.

– Боюсь, что с вашей подачей моя забота может трактоваться неправильно.

– Нет, я не то имела в виду, я не так выразилась...

Кэтрин запнулась, уже намереваясь промямлить бессвязные извинения, как ее жестом прервал Велиар, и, когда их взгляды пересеклись, он улыбнулся так дружелюбно, насколько мог в данных обстоятельствах.

– Не начинайте, Кэтрин.

– Да, прошу прощения, – когда до нее дошел смысл вымолвленного, она испуганно прикрыла рот рукой и поспешила переменить тему. – Могу сделать еще что-нибудь для вас?

Но угоднический пыл Кэтрин быстро решила усмирить женщина, следившая за работой горничных в другом конце зала:

– Кейт! Что ты там без дела мнешься? – неприятно гаркнула женщина во все хриплое горло.

От властного крика экономки Кэтрин подпрыгнула и суетливо заозиралась. Она собиралась куда-то убегать, но грузная и хмурая женщина уже приближалась к ним, тяжело переваливаясь с ноги на ногу, пресекая любые возможности отступить или притвориться занятой работой.

– Доброй ночи, дорогая Эбигейл! – задорно воскликнул Велиар, поняв по широкому растерянному лицу экономки, что она опознала его только сейчас. – Посмел отвлечь на пару минут вашу Кэтрин, не страшно?

– Здравствуйте, Велиар, это все мелочи, мелочи... Что же вы на сквозняке? Все не спится? Вам, может, распорядиться подать чаю? Ромашковый, успокаивающий, от кошмаров тоже избавляет, если они вас терзают. Неплохой еще травяной, ягодный...

Эбигейл все еще не могла вразумить, как ей стоит обращаться с Велиаром. Даже несмотря на то, что он выстраивал со всей прислугой доверительные и теплые отношения, она, глубоко набожная и богобоязливая женщина, до сих пор воспринимала его как служителя Господа, не считала себя наравне с ним и уважала больше всякого человека в поместье.

– Не стоит, правда. Много дел еще? – с поддельной вовлеченностью поинтересовался Велиар.

– Много, сами можете наблюдать, – Эбигейл горько вздохнула, окидывая отчаянно слезливым взглядом помещение, – не дремлем даже, почти не едим, все бегаем, крутимся, вертимся. Бал совсем скоро, а ничего должным образом не готово. Боже, что же с нами будет... не успеем, ничего не успеем...

Эбигейл поникла, Кэтрин поежилась, другие измотанные горничные, не привлеченные в разговор, всхлипнули. Глядя на это представление, Велиар должен был почувствовать себя совестно. Как минимум, именно этого экономка и добивалась. Стараясь проникнуться жалостью к уставшим женщинам, Велиар сочувствующе закивал.

– Могу чем-то вам помочь?

Он с недоверием покосился на горничных, полагая, что на свое любезное предложение неизбежно получит отказ. Ну чем он мог помочь служанкам, которые выполняют свои прямые обязанности? Но, к великому сожалению, Эбигейл сразу же просияла и оживилась.

– Велиар, вы так отзывчивы! Вы всегда были к нам добры, а мы, в свою очередь, всегда относились к вам с почтением, – начала она издалека ласковым и заискивающим тоном. – С самого вашего появления вы были нашей поддержкой. Вы замечательный человек, не высокомерный, который одинаково относится как к представителям высшего общества, так и к нам, простым людям. Как мы без вас жили, даже вспоминать грустно... Вы придаете нам сил, любая ваша даже самая маленькая помощь для нас дорога.

Еще немного ее прославляющих речей, и у Велиара бы задергался глаз. «Что же тебе надо, женщина», – крутилось у него в голове на протяжении всех похвал, половину из которых он благополучно пропустил мимо ушей.

– ...вот потому мы будем очень признательны, если вы сможете кое-как облегчить нашу тяжелую ношу.

Эбигейл прокашлялась и грозно сверкнула зрачками в сторону Кэтрин, которая крепко сжала юбку и, казалось, уже засыпала. Девушка пришла в себя только тогда, когда ее грубо подтолкнули в бок.

– Да, господин Велиар, вы нам очень нужны! То есть не прямо вы, а ваши способности, художественные. Ну, не способности, а ваши знания, – пробурчала под нос Кэтрин, пытаясь опомниться. Велиар же такой просьбе удивлен не был и восторга особого не питал, но пришлось изобразить внимание. – У нас есть ткани, они где-то лежат...

– В гостиной, – уточнила Эбигейл, перебив Кэтрин.

– Да! Пожалуйста, выберите, какие цвета сочетаются между собой лучше всего.

– И пока не забыла, не могли бы вы оказать нам еще одну крошечную услугу и нарисовать эскиз узора, который будет вышит на салфетках? Вы же художник, это должно быть проще простого для вас. Прошу, мы не справимся сами. В долгу не останемся, обещаю, – с надеждой закончила просьбу Эбигейл.

– А вы, я вижу, заведомо знали, что я не сумею отказать настойчивым дамам? – оскалился Велиар, мастерски скрывая отвращение к предстоящему нудному занятию.

Они обе пристыженно умолкли, но сарказма и упрека в его словах так и не почуяли.

– Я-то помогу, – сдался он, – а вы с салфетками успеете?

– Самим долго, мы передадим мастерам, – пропищала Кэтрин.

«Какие напрасные траты», – промелькнула в мыслях Велиара тень сомнения. Разве Дугальд может себе позволить так беспечно роскошничать? Но Кэтрин, очевидно, не лгала: стояла и сонно хлопала ресницами. Да и незачем ей обманывать. Им всем незачем.

– В таком случае к вам у меня будет встречная просьба, – вкрадчиво заговорил Велиар, подойдя чуть ближе, – до бала найдите мне костюм. Более-менее приличный.

– Найдем, – твердо решила Эбигейл.

Поболтать она хоть и любила, но бесполезных вопросов никогда не задавала, в отличии от неопытной Кэтрин:

– А вы случаем драпировать не умеете?

– Кейт, умолкни, – злобно прошипела экономка, но, обратившись к Велиару, тут же переменилась в лице и, прижав обе ладони к сердцу, заверещала: – Премного вам благодарны, мистер Велиар! Вы даже не представляете, как многое для нас сделали, век не забудем вашего благородства. Когда я буду в церкви, то обязательно поставлю свечку за ваше здоровье.

– Это лишнее, Эбигейл, – неловко пытался облагоразумить ее Велиар.

– Не переубеждайте меня и не преуменьшайте собственные заслуги! Я расскажу отцу Нивену о ваших добрых поступках, он будет вами очень гордиться.

– Пойдемте, Кэтрин. Всего хорошего, миссис Эбигейл!

Он резко развернулся на пятках и уже собирался покинуть бальный зал, пока эта взбалмошная женщина не успела повесить на него новую работу, но Велиара задержал потерянный тонкий голос Кэтрин.

– Я? – она замерла в недоумении, на нее из разных углов зала уставилось несколько пар любопытных глаз.

– Да, вы. Поскорее, Кэтрин.

– Мистер Велиар, а она не может, у нее еще есть дела, – растерялась не меньше Кэтрин экономка.

– Миссис Эбигейл, а я не могу без Кэтрин. Она лишь поможет с тканями, и я ее отпущу к вам.

– И как же она вам поможет? Она ведь бестолкова! – всплеснула руками экономка, хмуря широкие брови. – Если вы из жалости хотите ее освободить от обязанностей, то это вы зря на ее уловки повелись. Она та еще бездельница и лиса, и так ничем не обременена, а еще отлынивает!

– Понимаете, миссис Эбигейл, – аккуратно подобрался к ней Велиар и взял под локоть, отводя куда-то в сторону, – я, может, и художник, но она – девушка. Чувство вкуса у юных дев заложено на уровне инстинктов. В одиночку я задержусь до следующего утра. Даже если она не сможет помочь мне в поисках, то хотя бы подержит полотна, что расправит, что пригладит, потом уберет за мной весь хаос. Ну же, дорогая Эбигейл, не ругайтесь и не отказывайте мне в такой маленькой прихоти.

В итоге, немного поколебавшись, экономка, поджав сухие губы, пошла на уступки.

– Иди, Кейт, – пренебрежительно махнула на нее Эбигейл, и прошептала практически беззвучно, так, чтобы ее услышала только горничная: – Чтобы выполняла просьбы мистера Велиара старательно, не подводи меня. И не вздумай трепать языком! Ты услышала?

Не смея перечить, Кэтрин нервно и часто закивала, после чего была освобождена. Напоследок она затравленно обернулась на остальных служанок, провожавших ее странными неоднозначными взглядами, и послушно покинула бальный зал вслед за Велиаром.

В коридоре было не так холодно и абсолютно безлюдно. Густой мрак нарушала только слабо подсвеченная блеклыми звездами и уличным фонарем парадная. Этого было мало, чтобы свободно осмотреть узкое помещение, но оно и так уже было выучено практически наизусть. Все те же картины в тяжелых позолоченных рамах, тот же шаткий дубовый комод, возле которого стоит неудобная кушетка и два таких же кресла, и все те же керамические горшки с медленно умирающими в них растениями.

– С вашей экономкой одни проблемы, Кэтрин, – утрированно начал Велиар. – Все мозги проедает. Хоть бы в монастырь подалась, коль такая религиозная, а то воздух сотрясает.

– А зачем вы меня отпросили? – пролепетала горничная, заламывая пальцы.

Ожидаемый вопрос все-таки немного расстроил и задел самолюбие Велиара: его реплику так бестактно проигнорировали. Он не отвечал, только приглушенный стук низких каблуков Кэтрин едва пробивался сквозь угнетающую тишину. Велиара забавляло осознание, что чем дольше он молчит, тем оглушительнее этот стук раздается в ее голове.

– Вы очень полезны, Кэтрин, – объяснял Велиар, не став долго издеваться над горничной. – Возможно, и не для Эбигейл, но для меня точно, так что не слушайте ее сумасбродные ворчания.

– Спасибо, вы очень милы. Не зря мисс Макинтайр любит вас.

– Прямо-таки любит? – спросил он с издевкой, распахнув перед Кэтрин одну из дверей в гостиную.

Внутри тоже никого. Хотя гостиная часто пустовала, она смотрелась намного привычнее, когда наполнялась смрадным дымом сигар, пронизывалась звоном бокалов и оживала под шумные застольные разговоры. Дугальд редко звал гостей, но и его одного вполне хватало, чтобы это место не выглядело таким заброшенным. Темные очертания мебели сливались с чернильной мглой ночи, но Кэтрин быстро исправила это безобразие: зажгла масляную лампу и несколько свечей. Теперь можно было отличить массивный, но староватый диван с изогнутой спинкой и резными ножками, несколько бержеров, выполненных в том же стиле, мраморный камин, который Кэтрин, не спрашивая боле разрешения, решила разжечь для большего удобства, в самом углу теснился круглый шахматный столик, никем не используемый уже много лет, а на скрипучем полу стелились притоптанные бежевые ковры. Рядом был зал для игры в карты, который являлся не то что смежной комнатой, а скорее прямым продолжением самой гостиной. Там нет ничего увлекательного помимо ломберных столов, широких тахт и трех высоких, забитых доверху книжных шкафов, с которых по велению мисс Блэйр недавно убрали все чучела.

Велиару уже до тошноты приелись эти стены, но он каждый раз с пытливостью вглядывался в скудный, но светлый и некогда уютный интерьер дома Макинтайров, и каждый раз сравнивал его с траурным и холодным характером его хозяев. Поместье годами впитывало эту скорбь, да так ею переполнилось, что было легче повеситься, чем выносить всеобщую хандру. И ведь данная перспектива порой казалась действительно не такой уж и плохой.

– Не могу быть уверена, – замялась горничная. – Но вы с мисс хорошо ладите, вот я и подумала...

– Боюсь, вы неправильно воспринимаете наши взаимоотношения с мисс Блэйр, – скучающе рассуждал Велиар, упав на диван и принявшись разбирать оставленную стопку пестрых тканей. – Сплетни немного приукрашены: я рисую ее портрет, а она меня великодушно терпит. Все не так интригующе, как вы полагали.

– И поэтому вы просите меня следить за ней, волнуетесь о ее питании и называете исключительно «мисс Блэйр»? – озвучила свои наблюдения Кэтрин чересчур смело и лукаво, уперев кулаки в бока.

– Стараюсь не злить заказчицу.

– Костюм для бала вы по этой же причине ищите?

– Почему сразу для бала?

– Простите мою дерзость, но не обманывайте ни меня, ни себя. Вы идете на бал, причем, скорее всего, вас позвала мисс Макинтайр, да еще и втайне от мистера Макинтайра, потому костюм вы просите у слуг, а не у него самого.

– А мне рассказывали, что вы полная дура.

– А вы проницательны – знали, что это не правда. Иначе шпионаж бы мне не поручили.

Они задержали друг на друге долгий пронзительный взгляд, а затем одновременно обменялись странными улыбками. Слишком беззлобная, неестественная и безмятежная Кэтрин вызывала у Велиара логичное недоверие, но его спокойствие она не пошатнула, в безвыходном положении он себя не ощущал, а раскрытие его маленькой тайны было вполне ожидаемым событием: рано или поздно это бы случилось, и большая удача, что все поняла обыкновенная горничная.

– Допустим, компромат хорош. И что вы предпримете? Будете шантажировать? Или пойдете и доложите обо всем Дугальду?

– Ни в коем случае! Ваши отношения с мисс Макинтайр трогательны, я не намерена их рушить. Я лишь хочу предложить свою помощь.

– Это вы так намекаете на мою безнадежность? – Велиар незаметно выдохнул, радуясь отсутствию лишней, хлопотной и неприятной работы, и вальяжно закинул ногу на ногу.

– Нет, мистер Велиар, извините, я не то имела в виду! – Кэтрин шутки не оценила. Она сняла чепец с русых волос и, опустившись рядом с Велиаром, перешла на шепот. – Я понимаю вашу осторожность, но и вы меня поймите. Я ведь тоже человек, не безвольный раб. И поступаю я не всегда в угоду мистеру Макинтайру. Давайте сделаем так: я продолжу приглядывать за мисс Макинтайр, могу более тщательно, только прикажите. Если потребуется, то разузнаю, подслушаю, поищу что угодно. Сами посудите, у меня возможностей для такого больше. Но я не могу все делать безвозмездно, даже во имя любви.

– Естественно, – потворствовал Велиар.

– Вот поэтому взамен попрошу кое-что, – от искр огня недобро блеснули ее голубые, почти бесцветные глаза. – Вы ведь художник из нашей церкви? Все еще им являетесь?

– Пока, вроде, не выгоняли.

– Чудесно! Я видела, что у вас фрески с золотом. Сусальным, твореным – я не разбираюсь. У вас же еще осталось? Принесите мне столько, сколько сможете, но чем больше, тем лучше. Деньги сейчас всем очень нужны, но их у вас напрямую я не попрошу. Мы вдвоем работаем на мистера Макинтайра, а это значит, что у вас их также, как и у меня, нет. Это лучший вариант из всех мною придуманных, все остаются в выигрыше!

– А какой же худший?

– Вы сами догадываетесь. Ну так?

Велиар размышлял недолго. Намного дольше он, скептически щурясь, вглядывался в самодовольное лицо горничной. Вроде такая простая и непримечательная, но, миссис Эбигейл была права, она ужасно изворотливая. Только если рассудить по-честному, ума в Кэтрин мало. Она глядит на поверхность, не в суть вещей, отказывается видеть ситуацию под другим углом, но упрямо считает себя правой. Безобидна и наивна, представляет угрозу только для себя самой.

– Договорились, – наконец ответил ей Велиар.

Кэтрин, не сдержав эмоции, подпрыгнула с дивана, спрятала за сцепленными пальцами широкую детскую улыбку и хотела было захлопать, как вовремя опомнилась: час поздний. Порадовавшись еще с минуту, она протянула ему руку для рукопожатия.

– Может, обойдемся без этих формальностей? – мягко отодвинул ее ладонь в сторону Велиар.

– Вы правы, обойдемся, – резко одернулась и поправила складки юбки Кэтрин, скрывая смятение. – Выполните мою просьбу пораньше, пожалуйста. Не подумайте, я в вас не сомневаюсь, просто со средствами сейчас туго...

– Остановитесь, – коротко отрезал он, – выполню.

– Слава Богу! Спасибо вам огромное, мистер Велиар!

Реплика Кэтрин, вырвавшаяся с такой неподдельной искренностью, резанула слух. Вмиг улыбка его исказилась, сделалась натянутой и кривой, палевые глаза отразили ясно и четко брезгливое отвращение.

– Как некрасиво, Кэтрин. Славите того, у кого воруете? – спросил он с насмешкой и слабо ощутимой жалостью, не понятно к кому обращенной: к Кэтрин или себе.

– Что вы, мистер Велиар, – опешила горничная, нервно затеребив платье. – Я же не для себя, я по нужде... Бог милостив, он все простит.

– Кэтрин, дорогая, не произносите имени того, в чьем существовании сомневаетесь. И крест тоже снимите. Атеизм Он еще простит, а вот неверность – никогда.

Кэтрин помрачнела. На ее сердце стало тяжело, одолело острое раскаяние, собственная просьба теперь казалась страшным грехом. Ее восторг от только что заключенной сделки испарился без следа, но даже при всем внезапно нахлынувшем чувстве вины оставлять затеянное она явно не собиралась. Она судорожно искала себе оправдания, но, сталкиваясь с немым осуждением, запиналась на полуслове. Велиару было интересно наблюдать за ней только первые несколько секунд, затем это стало невыносимо.

Он не имел права ее упрекать. Кто угодно, но не он. И Велиар это понимал. Чтобы не видеть Кэтрин, он отвернулся, скрывая за смоляными прядями свое лишенное всяких эмоций лицо, которое так тревожило горничную и вынуждало ее сбивчиво объясняться. Она уловила это и, наконец, заткнулась, но уставилась на него еще более пристально. Велиар знал, что не стерпел бы ее взгляда: слезливого и испуганного, с которым обычно смотрят на иконы, а не на людей. Ему было дурно, в частности от собственных моралей. Он не ведал, что уста его еще способны слагать такие праведные речи. Зачем он это сказал, почему он не пожал ей руку? К чему было это гадкое несвойственное ему сострадание? К кому оно было? К хитрой горничной, везде ищущей свою выгоду. Он ей не священник, не проповедник, не спаситель. Он должен ликовать, все складывается удачно, быть лучше не могло. Возрадуйся, Велиар.

Велиар вдруг вскочил со своего места, одним жестом поправил взъерошенные волосы и заулыбался, совершенно беспечно, будто не было ни разоблачения, ни уговора с Кэтрин, ни этого напряженного диалога.

– Ужас, как много тканей, Кэтрин, – наигранно громко пожаловался он, – поменьше принести не могли?

– Это не я... Эбигейл...

Кэтрин прочистила горло и проморгалась, стирая последние следы своих прежних терзаний. Внезапная смена настроения Велиара ее смущала, но продолжать неприятную беседу было последним, чего она хотела.

– Что вы там шепчете? Поднесите лампу ближе, да, вот так.

Их досуг на ближайшие три часа был определен, потому, желая поскорее избавиться от обязанностей, Велиар потянулся за первым попавшимся полотном – в руках оказался синий бархат. Скептично повертев материю, он убрал ее в сторону. Слишком благородный и глубокий оттенок, величественный и одновременно до банальности избитый, помпезный, пытающийся казаться чем-то большим, но непременно терпящий поражение. Эти бесконечные переливы очень уж броски и выглядят тошнотворно надоедливо.

Следующим ему попался бледно-розовый сатин. Нежный тусклый лоск и вопиюще приторный тон. Легкая и гладкая, за искусственным блеском которой нет ничего существенного. Тонкая, почти прозрачная, она слишком слаба, лишена индивидуальности, не имеет хоть каких-нибудь отличительных черт, сходна с тысячью такими же. Лишь иллюзия роскоши и ценности. От чего только эта ткань такая неоправданно дорогая? Сатин постиг ту же участь, что и бархат.

– Почему нет? – неожиданно возразила горничная. – Красиво же, хорошо будет выглядеть с белым шелком.

– Не признаю фальшь, дорогая Кэтрин. А это, – он с омерзением покосился на сатин, – легкомысленная безвкусица и поверхностное очарование.

– Это лишь ткань.

– У всего есть свой характер.

– Вы слишком усложняете. Если продолжите так оценивать, закончите к утру.

– Хотите натирать воском полы? Или мое общество вам опротивело? Прошу, я вас не держу, справлюсь сам.

И горничная затихла. Время тянулось бесконечно муторно и нудно, Велиар не задерживался надолго ни на одной ткани, кидая очередной широкий лоскут на пол. Все было негодным либо по цвету, либо по фактуре. Он с раздражением отбросил голубой муслин. Кэтрин поначалу возмущалась, что он наводит беспорядок, но, после его угрозы уйти, перестала. Похоже, за те часы, проведенные вместе с Велиаром, Кэтрин зауважала мисс Макинтайр еще сильнее: от его придирчивости она уже сходила с ума, а ведь Блэйр вынуждена мириться с подобным регулярно! Ей стало понятно, почему портрет пишется так долго, ведь наверняка Велиар и краски сам делает, и холст, и кисти – все остальное ему придется не по нраву.

Единственное полюбившееся Велиару сочетание бордового и черного шелка пришлось тоже отложить, но уже по инициативе горничной:

– Не находите это слишком траурным для бала? – нахмурилась Кэтрин.

– Тогда для чего вы мне это подсунули?

– Не я, повторяю.

– Чтобы подразнить, так и скажите.

– Уберите. Зал светлый, гости не оценят.

Больше своих советов она не раздавала и, похоже, только мечтала, чтобы Велиар уже поскорее нашел нечто подходящее. Однако порой он обращался к Кэтрин сам, протягивал ей какие-то фиолетовые и изумрудные ткани и печально вздыхал, получая очередной отказ. В итоге, дабы не провести за этим утомительным занятием весь следующий день, Велиар переступил через себя и свою гордость и выбрал по наставлению Кэтрин жемчужный, бежевый и кофейный атлас. Скучно до жути, зато эффективно – больше половины других убогих тканей остались не разобраны.

– Вот и славно, – облегченно выдохнула Кэтрин, будто с плеч ее сняли тяжелый груз. – Иногда важно находить компромисс, мистер Велиар.

– Не читайте мне нотаций, – нервно отмахнулся он, откидываясь на спинку дивана. – Я все еще недоволен.

– Хороший выбор, самый удачный. Не понимаю вашего негодования. Утонченные, приятные и, самое главное, не вызывающие цвета. Сдержанность всегда в почете.

«Сдержанность всегда в почете», – спародировал горничную Велиар и закатил глаза, перед тем как изнуренно прикрыть веки. Недомогание ощущалось физически, спина ныла, ноги затекли, мышцы свело. Однообразные действия, к тому же и принудительные, выбивали его из сил хуже всякого каторжного труда. Но удовлетворение от завершенного этапа работы одолевало все негативные моменты и сглаживало все острые углы.

Кэтрин, в свою очередь, восстановилась поразительно быстро, несколько раз больно хрустнула шеей и принялась собирать рассыпанные по всей гостиной ткани.

– Время уже раннее, – не прерывая уборку, сказала она. – Вы можете идти к себе почивать. Я все сложу, покажусь Эбигейл и продолжу наблюдения за мисс Макинтайр.

– Не обязательно приступать к этому сразу, все равно ничего не происходит.

– Я разберусь самостоятельно, идите. Большое спасибо вам за помощь, мистер Велиар.

Горничная выпроводила его за двери довольно настойчиво. Интуиция ему подсказывала, что, вероятно, Кэтрин жаждала использовать свободные минуты с пользой. Например, вздремнуть. Велиар не сопротивлялся: он и сам желал поскорее сбежать, пока ему не придумали новое задание.

Хоть он до сих пор изнемогал всем телом, но утомление ощущалось скорее как что-то фантомное, а спать не хотелось вовсе. Чтобы снять усталость, Велиар не придумал ничего лучше, чем посетить сад. Ведь какая разница, чем он себя взбодрит: холодной водой или холодным ветром? Стараясь идти по пустынному коридору как можно тише, дабы об окончании их с Кэтрин миссии не узнала экономка, Велиар добрел до стеклянных дверей.

Выйдя наружу, Велиар всей грудью втянул ледяной воздух и выдохнул ртом облако морозного пара. Он не стал проходить вглубь, облокотился на перила веранды и устремил невидящий взгляд вдаль. Ему необъяснимо сильно нравился этот островок вымершей жизни, где гуляет только обессиленный вихрь, где нет ни души, где все берет свое начало. Однако умиротворение всегда сбивало его с толку.

На улице был туман, в ватную пелену окунулись неухоженные клумбы, иссохшие деревья и уединенная беседка. Корявые сухие ветви, протянувшие свои искривленные когти в молочную дымку, оскверняли эту непорочную чистоту. На лиловом беззвездном своде скромно пробивались первые лучи солнца. Рассвет. Утро Велиар никогда не любил, но каждый раз ждал его, как Небесной манны. Вид восходящего на горизонте солнце после бесконечной ночи как-то по-особенному больно отзывался в сердце. Интересно, оно еще бьется? Проверять было страшно, вдруг у него уже давно забрали последнее, что делало его живым. Но, если болит, значит оно еще есть? Невыносимо и ослепляюще светло. Когда пойдет снег, будет еще хуже.

Отвлечься и забыться у него не получилось: уговор с Кэтрин все же встал поперек горла. Свою часть сделки Велиару было трудно не столько выполнить, сколько осознать. Это неотвратимо и неизбежно, все неминуемо сводится к одному, несмотря на все старания. Он проклинал все дороги, которые ведут его в церковь, и всех людей, которые непременно найдут в нем мнимую святость и обрекут тем самым на добровольное распятие. Это и есть его расплата? Возвращаться вновь в белые стены храма, вновь писать ангельские лики, вновь ощущать их презренный взгляд. Нет, он никогда не расплатится, падший никогда не будет достоин искупления.

Отступник, нечестивец, лжец. Отец, он предает тебя, предает твоих посланников, предает твою обитель. В который раз? Почему его еще не настигла божественная кара, почему ты не посылаешь ему возмездия? Он наказан недостаточно, он еще вершит несправедливость, ты не искоренил зло, ты плодишь его. Он очерняет этот мир, так избавь же всех от страданий и подлостей, уничтожь источник всех бед. Может, ты милостив к нему только потому, что он еще когда-то пытался отмаливать грехи, стирая колени в кровь? Но в нем не осталось жалости, возвышенности, чести, по черным венам течет отрава. Твое прекрасное, бездушное и безликое творение вышло поломанным с самого начала. Но некоторые вещи неизбежны, Отец.

Не прощай его, никогда не прощай.

Из тягостных размышлений выдернули чужие шаги за спиной. Кто-то подкрался сзади, боковым зрением Велиар увидел замерший подле него невысокий силуэт в темном костюме. Неожиданно появившийся рядом мужчина никуда не спешил, за последние дни Велиар уже стал считать это редкостью. Мужчина медленно зажег сигару, постоял в тишине, лениво поправил жилет, не торопясь вытащил карманные часы.

– Уже пять, художник, – размеренно сказал Дугальд, перед тем как вновь закурить.

Стало тяжело дышать, все вокруг пропиталось спиртом и едкой гарью.

– Какой у вас отвратительный табак, – поморщился Велиар, сдерживая приступ кашля.

– Мистер Нивен не одобрял такое, да? – усмехнувшись, Макинтайр протянул Велиару папиросу, которую тот принял без колебаний. – Кури, пока дозволено.

Несколько мучительных минут они простояли в безмолвии. Напряжение между ними было практически осязаемым, но затянувшаяся пауза изводила все меньше с каждым выпущенным клубом зловонного дыма. Велиар остро ощущал, как пепел оседает в его легких, как горький смог обволакивает бронхи и как все органы прожигаются насквозь. Внутри все удушливо сдавило. Мог бы и привыкнуть. Дугальд же наслаждался секундным спокойствием, хоть и в такой неприятной компании. Он водянистыми глазами уставился на пейзаж, изображая заядлого ценителя прекрасного, но ничего в этом мире он не считал красивым кроме пуль, виски и сигаретных гильз. Несчастный глупец, он так долго умышленно создавал впечатление очерствелого человека, что действительно поверил, будто именно таковым и является.

– Как проходит процесс написание портрета? – безучастно спросил Макинтайр.

– Как и должен.

– Такой ответ меня не устраивает, Велиар, – внезапно ожесточился голос мужчины. – У тебя осталось два месяца, чего ты ждешь? Хотя чего я спрашиваю... Блэйр? Конечно, всегда Блэйр. Она же опять заперлась, опять сделалась затворницей, только против чего бунтует сама не знает. Мне осточертели ее выходки, не смей и ты отвлекаться на ее женские капризы.

– Я же не могу привести ее насильно.

– Можешь. Если потребуется и спящую, и полуобморочную и умирающую приведешь. Плачу тебе я, а не она, потому выполняй свои обязанности и не подводи ни меня, ни того, кто за тебя ручался. Ты меня понял?

Но Велиар упрямо молчал. Достаточно долго, чтобы у Дугальда начали возникать определенные сомнения.

– Я спрашиваю: ты меня понял? – повторил он.

Велиар не поворачивался к нему, хоть и чувствовал, как Макинтайр сжал челюсть до скрипа в зубах и расправил широкие плечи. Строгий профиль, полуприкрытые веки, наглый взгляд, непроницаемое выражение – все в Велиаре раздражало и выводило из себя Макинтайра. Но ничего в Дугальде не выдавало той открытой ярости, которая появлялась при всякой неудаче, чужой непокорности или просто плохом настроении. Это была иная ярость, при которой обычно берут ружье и спускают курок.

В конце концов, тишина Макинтайру надоела. Он демонстративно погасил сигару и сухо отчеканил:

– Не испытывай мое терпение и не кусай руку, которая тебя кормит. Я был любезен с тобой и позволял слишком многое. И вот твоя благодарность? Ты возгордился, художник. Может, мистер Нивен души в тебе не чает, ты уважаем в церкви и умеешь пускать пыль в глаза вышестоящим, но, пока я жив, в этом доме ты – никто. И даже не пробуй идти против меня. Делай свою работу, от тебя не просится большего. Но постоянно держи у себя в голове: любая твоя ошибка – отправишься рисовать чьи-нибудь пьяные рожи в подворотнях.

С этими словами Макинтайр удалился, а вместе с ним исчез и смрадный запах перегара.

– Табак все-таки ужасный, – огорченно произнес Велиар, потушив пальцами папиросу.

Из сада он вышел только через полчаса, беззвучно прокрался по коридору, хотя в этом не было абсолютно никакой нужды: слуги попрятались, только завидев мистера Макинтайра. Поднявшись на второй этаж и широкими шагами направившись в западное крыло поместья, Велиар невольно задержался возле комнаты Блэйр, прислушался – ни звука. Он был уверен, что она не спит, но эту догадку пришлось оставить непроверенной.

Захлопнув за собой дверь, Велиар погрузился во мрак собственной обители. Темные, плотные, самостоятельно повешенные шторы пропускали ничтожно мало света, но факелы глаз и так видели самое главное без свечей и солнца – портрет. Его с большим преувеличением можно было называть начатым, мутные грубые мазки неясно складывались в человеческий силуэт. Стоял холст на мольберте, напротив окна и тахты, ровно так, как и во время последнего посещения мисс Блэйр. Это было всего три дня назад, а по ощущениям прошло недели три, не меньше. Мысленно прокрутив все надоедливые упреки Дугальда, Велиар подавил вырывавшиеся стенания и с глухим грохотом рухнул на кровать. Следом, но только на пол, повалилась небольшая стопка незнакомой одежды с маленькой запиской. Поднявшись и без особого интереса подобрав сложенную два раза бумажку, Велиар прочитал на ней размашистое каллиграфическое послание: «Услуга за услугу». Почерк был Велиару знаком и принадлежал мистеру Элмору: угрюмому старику, который своим серым пиджаком и приглаженной седой прической напоминал дождевую тучу. В прочем, мистер Элмор выглядел так, как и положено всякому камердинеру.

Приятно удивившись такому быстрому исполнению его просьбы, Велиар расправил самый обычный черный фрак, старомодный, несколько мятый и тяжелый, наспех накинул его на себя и остался доволен хотя бы подходящим размером. В стопке вдобавок лежали брюки и жилет, но примерять еще и их Велиару было откровенно лень. В целом, жаловаться ему не на что: рукава закончились ровно у запястий, в плечах не особо тесно, полы доходят до колен, даже немного потертая подкладка не смущала. Правда, фрак был неудобен, как и всякий официальный костюм, казался чем-то чужеродным и сковывающим, подобно смирительной рубашке.

Велиар в оцепенении стоял подле зеркала, скрытого за длинным полотном. Он и сам не осознал, как оказался напротив. Попробуй. Он ведь не увидит там ничего нового. Попробуй. Ненасытное любопытство всегда брало верх. Попробуй. Велиар уже не надеялся понапрасну на изменения, но ему ведь придется когда-нибудь привыкнуть? Попробуй. С каждым разом это должно даваться все проще. Наверное. Пальцы сами потянулись к ткани и, как только дотронулись до грубой фактуры, дернули ее вниз резким рывком.

Зря. Он пялился на него из отраженья желтыми дикими глазами.

Торопливо отвернувшись, Велиар стянул с себя парадное одеяние и отбросил на матрас. Предсказуемо, но от этого не легче. Он вымотался, хотелось расслабиться хоть на секунду, но Эбигейл не оставляла ему выбора: своим быстрым исполнением обещания она загоняла Велиара в тупик, а находиться в долгу ему не нравилось. Он, протяжно вздохнув, сел за письменный стол, зажег одну новую свечу и принялся за рисунок для салфеток. Абсурд то какой. Это поручение он выполнял с еще большей неохотой, чем предыдущее, и со стойким ощущением знакомого принуждения. Надо же, опять перекрыли кислород.

Велиар был без понятия, что от него в принципе требовали. В голове мельтешил какой-то примерный образ необходимого, но все его попытки воспроизвести представленное оказывались провальными. Узор никак не выводился, сколько бы стараний он не прикладывал. Витиеватые спирали, которые по его идее должны были обрамлять края, получались угловатыми, гибкие линии, требующие твердости и аккуратности, обрывались, изогнутые ветви своенравно переплетались не там и не так, как задумывалось, а цветы, казалось, еще немного и завянут: им то было мало пространства, то они терялись на фоне искривленных орнаментов. И так, склонившись над чистыми и исписанными листами, Велиар просидел целую вечность, скапливая возле стола свои скомканные клочки стараний.

Нервные штрихи угля размазывались, оставляя на бумаге грязные пятна, гнев от собственной немощности постепенно охватывал его существо. Не покидало чувство, будто кто-то строгим надзирателем стоит за спиной, следит за каждым неправильным движением, готовясь ударить по рукам за очередную ошибку. Опять. Эта мысль так плотно засела на подкорке сознания, что всегда вызывала неудержимую и противоестественную панику. Стерпеться с этим было невозможно, некто посторонний давил своим призрачным присутствием, сбивал, изводил изношенный рассудок. И вот, когда после очередной неудачи чьи-то длинные когтистые пальцы уже собирались сомкнуться на его шее, Велиар затравленно обернулся на зеркало – позади никого, только привычный и одновременно чужой безобразный силуэт.

Схватив новый лист, Велиар все такими же лихорадочными штрихами начал писать портрет из отражения. В темноте плохо видно, а в глазах помутнело, но он помнил каждую часть изувеченного, искаженного, сломанного и собранного вновь тела. Можно ли было еще назвать это телом, а не куском костистого мяса? Велиар не был уверен, силуэт менялся с каждым днем, и все сложнее было назвать его человеческим. Грифель, крошившийся от напора, в некоторых местах порвал зарисовок, помятые края испачкались серыми отпечатками, от силы надавливания на бумаге остались глубокие следы. Он рисовал как в бреду, с остервенением, словно стремился выцарапать из собственной памяти изуродованный образ, навек заключить его в тонком пергаменте листа.

Дрожащие пальцы выронили карандаш, что ознаменовало завершение работы и окончание помешательства. Велиар поднял получившийся портрет наравне с зеркалом, безразлично, как самый циничный критик, сравнил его с отражением и изнуренно улыбнулся. Удовлетворенный результатом, он накинул ткань обратно на овальную раму и, не мешкая, поднес лист к пламени свечи. Считанные секунды – и от рисунка остался только прах. Он уже один раз допустил промах, боле такого не повторится.

И когда дышать стало легче, когда невыносимая ноша ослабила натиск, Велиар покосился на все свои безуспешные попытки, заставившие потерять самообладание. Возвращаться к этому узору, к этим бесконечно повторяющимся линиям и завиткам было его личной пыткой. От брани и возмущенных причитаний Велиара остановил приглушенный, но требовательный стук в дверь, мелодичный, размеренный и неторопливый, созданный хрупкой женской рукой. Не дожидаясь приглашения, в спальню по-хозяйски, прямо, как и раньше, зашла Блэйр, чье появление, хоть и застало Велиара врасплох, тотчас принесло облегчение.

– Я не вовремя? – она поморщилась, стоило ей только ступить на порог, скептично осмотрела бардак и остановила безразличный взор на его виновнике.

Смертельной бледностью на ее фарфоровом лице отпечаталась беспокойная ночь, фиолетовые впадины мешков темнели под матовыми глазами, в уголках которых кровавыми нитями краснели капилляры. Даже в мятом будничном сером платье и с собранными наспех нечесаными волосами она выглядела так строго и надменно, что Велиар и не думал о том, чтобы нагружать ее своими переживаниями и бесполезными вопросами. Он был просто рад видеть ее. Уставшую, отрешенную, исхудавшую, высокомерную, бесстрастную – не важно, главное, что она стояла напротив.

– Нет, что ты. Всегда вовремя, – улыбка у Велиара возникла сама по себе.

– Отец настоятельно требовал, чтобы мы продолжили писать портрет.

– Прямо сейчас? Но ведь рань.

– Чем раньше, тем лучше, – по всей вероятности, процитировала она назидания Дугальда.

– Можем приступить через часа три, у меня пока немного другие заботы, – он с досадой обернулся на свой захламленный стол.

– Вынуждена огорчить, но с девяти и до вечера у меня фортепиано.

– И когда ты будешь свободна?

– После бала, – сказала она без малейшего намека на энтузиазм.

Блэйр, конечно же, решила так сама, не принимая в расчет ни требования Дугальда, ни отчаянное положение Велиара, и менять свои планы она, очевидно, не намеревалась.

– Дрянь это твое фортепиано, – не удержавшись, обреченно пробормотал Велиар, уже заведомо слыша в голове очередные угрозы мистера Макинтайра.

– Если это все, то я пойду, – с холодными нотами обиды бросила Блэйр, перед тем как направиться к двери.

– Нет, подожди.

Блэйр не успела сделать и шагу, как Велиар, неожиданно для себя, схватил ее за запястье. Она замерла, подобно испуганному дикому зверю, и только в этот момент Велиар осознал, какую глупость совершил. Дожидаясь реакции Блэйр, словно неотвратимой казни, он ощутил, как собственное сердце пропустило один единственный болезненный удар в такт ее неровного пульса. Бьется. Он уже успел забыть, как же это, оказывается, паршиво.

Блэйр повернулась медленно. Сжатая челюсть очертила острые линии скул и подбородка, к мертвецки белым щекам слабо прилила краска, она напряженно задержала дыхание и расслабилась только тогда, когда Велиар, опомнившись, отпустил ее.

– Извини, я не должен был, – прозвучало хрипло и неубедительно.

– Не должен был, – отчужденно согласилась она, – тогда зачем сделал?

– Хочу, чтобы ты осталась. Хотя бы немного, ты ведь давно не приходила, – Велиар не узнавал даже свой голос, жалкий и молящий, собственная ничтожность сдавила связки.

Ответом стала тишина. Настолько пронзительная, что каждый шорох и каждый скрип казались оглушительными. Она была хуже любых укоров и насмешек. То, что Блэйр колебалась, можно было понять только по плотно сомкнутым губам, однако свое решение она приняла внезапно.

Блэйр ушла.

Велиар с нескрываемым раздражением упал на стул, зарылся пальцами в волосы, вцепился в них так сильно, будто хотел вырвать с корнями. Он сам не мог разобрать, что сейчас произошло. Табак в голову ударил? Издав несколько истеричных смешков, Велиар спрятал за тыльную сторону ладони расплывающийся оскал. Как забавна ему казались эти страсти, эта вспыхнувшая беспомощность, эта трагичная безнадежность. Идиот, ведет себя как надоедливый бродячий щенок, доверчиво следующий по пятам во время прогулки и постоянно навязчиво трущийся о ноги. Разумеется, она ушла, и это хорошо, это прекрасно. Таких, как он, в идеале еще следовало бы пнуть под ребра, чтобы не мешался.

«Ваши отношения с мисс Макинтайр трогательны...», – вспомнились Велиару лестные любезности Кэтрин, от которых он заулыбался лишь шире.

Но потешаться над собой ему пришлось не долго. Блэйр вернулась через минуты три, держа в руках какой-то старый потрепанный томик. Она, не проронив ни слова, распахнула шторы, отворила наполовину окно, впуская в спальню сырой воздух, убрала вещи Велиара с кресла, села во внутрь, закинула ногу на ногу, поправила складки юбки и раскрыла принесенный роман где-то на середине. В откровенном недоумении Велиар следил за каждым ее действием, невольно отметив то, с какой уверенностью и невозмутимостью она обустраивала все для личного комфорта. Это безграничная наглость и великая милость? Он, лишившись дара речи, пристально наблюдал за тем, как Блэйр монотонно перелистывала страницы, пытаясь то ли обратить на себя ее внимание, то ли осмыслить увиденное. В каждом ее жесте Велиар чувствовал тягостное одолжение, и возвратилась она скорее из вежливости, чем из подлинного желания.

– Отец к тебе приходил? – лениво спросила Блэйр, не отрываясь от книги.

– Нет, – она удивилась искренне, даже удостоила его своим взглядом, но слишком быстро вернула прежнее равнодушие, так что Велиар ее проблесками эмоций насладиться не успел.

– Впредь не бери у него курить, запах скверный.

– Вкус такой же.

– Знаю. Какие тогда у тебя заботы?

– Хочешь помочь?

– Просто любопытно, какие дела могут быть в семь утра.

– Ваша карга-экономка просила нарисовать узор для салфеток.

Блэйр едва заметно улыбнулась и, не став развивать диалог, пуще прежнего углубилась в чтение.

Завершение их короткого разговора заставило Велиара возвратиться к работе. Он придвинулся ближе к своему замусоренному столу и еще менее сосредоточенно стал водить карандашом по желтоватой поверхности бумаги. Велиар промучился изрядно, в присутствии Блэйр не получалось ничего кроме запутанных каракуль. Бесполезно, все мысли без остатка покинули его. Наивно было полагать, что она принесет с собой хоть каплю нужного вдохновения. Особенно после случившегося. Ему пришлось остановиться, дабы предотвратить очередной нервный срыв. Уже давно было пора смириться и спокойно творить по чужому приказу, но каждый раз тошно как в первый.

Он обессиленно откинулся на спинку стула и случайно глянул на Блэйр. Та его страданий вовсе не замечала, она решила окончательно обосноваться в кресле и устроилась поудобнее: расслабила плечи, скучающе подперла щеку кулаком, положила маленькую, обшитую бисером подушку на колени, чтобы было легче удерживать одной рукой книгу и заправила вечно выбивающиеся из прически локоны за уши. Казалось, что по-настоящему читать она начала только в этот момент. Хоть ей это и не доставляло никакой радости и не избавляло от тревог, Блэйр все равно выглядела такой умиротворенной и безмятежной, что хотелось смотреть неотрывно.

Не отдавая себе отчета, Велиар непроизвольно заскользил грифелем по листу, выводя вместо очередных неразборчивых и крючковатых изгибов контур ее точеного лица. Так он делал уже бесчисленное множество раз. В первую очередь постоянно намечал глаза. Они у нее по-особенному выразительно выделялись на фоне светлой кожи. Обрамленные синей паутиной вен, немного воспаленные от усталости веки были прикрыты, длинные ресницы отбрасывали тень на ореховую радужку, пряча от окружающих их живой блеск и опиумные зрачки. Ее тонкие брови почти всегда приподняты, что делает ее и без того скептичное выражение еще более недовольным. Происходило это не специально, и, скорее всего, являлось чем-то вроде семейной причуды, ведь такое подмечали как за Дугальдом, так и когда-то за Нэндэг. Длинный прямой нос получилось нарисовать не с первого раза, он был словно изваян скульптором и не мудрено, что Блэйр почасту его задирала. Обветренные губы то и дело кровоточили от ее укусов. Она терзала их бессознательно, и эта мучительная привычка никогда ее не отпускала, даже в моменты относительного спокойствия, и вредила ее и без того дурным манерам. Но все ее благородные и аристократичные черты сочетались безупречно и великолепно подходили ее неприступному ледяному характеру. И каждую эту идеальную черту она презирала, обреченная с самого рождения.

Рисунок еще не был готов, когда Блэйр встала с места. Велиар еще давно начал подмечать, как она медленно моргает и слишком долго держит глаза закрытыми, как вяло она переворачивает страницы и сдерживает желание зевнуть. Чтобы прогнать от себя сон, Блэйр несколько раз прошлась по комнате, стараясь одновременно и размяться, и найти нечто новое, намекающее на даже самые незначительные изменения в жизни Велиара за период ее отсутствия. Но даже если она подобное и находила, то беседу не заводила. Покончив со своей ревизией, она остановилась за спиной Велиара. Видеть он ее не мог, зато прекрасно знал, каким взглядом она смерила свой бумажный портрет и его самого.

– Мне кажется, подобное будет сложно вышить на салфетках, – наконец сказала Блэйр после угнетающе длительного молчания.

– Это будет моя персональная.

– Красиво, – призналась она, сделав вид, что не расслышала его ответа, – боишься, что забудешь за четыре дня?

– Разве это возможно? Думал тебе подарить. Примешь? А то, о ужас, запомню тебя такой, – Велиар кивнул на рисунок, – а не желчной и язвительной.

Он хотел было обернуться, демонстрируя свою хитрую улыбку, но она опередила, обошла его, ступая резко и тяжело, и встала напротив. Уязвленной Блэйр не выглядела, но от прежней развязности или хотя бы расслабленности ничего не сохранилось.

– Оставь себе, любуйся на здоровье. Может, и скучать по мне прекратишь.

– А ты совсем не спала? – повторяя ее маневр, невпопад спросил Велиар, проигнорировав колкость. – Не бережешь себя, изведешься ведь скоро. За кем тогда будут таскаться отъявленные повесы? Иди отдыхать, не смею задерживать.

Его нарочито мягкий, почти ласковый голос лишь только усилил горечь издевки. Блэйр, словно дожидаясь или умышленно выводя Велиара на такое разрешение, не прощаясь, выскочила из спальни, чуть ли не хлопнув дверью. Он, пытаясь отвлечься от ее существования, уставился в свои бумаги и задумчиво повертел карандаш. Затылок продувало, окно она за собой так и не закрыла. В спальне Велиара скоро стало ужасно и невыносимо холодно, но особой разницы он не замечал.